§ 5.Проблема эксплуатация в башкирском обществе

 

Отдельной проблемой в изучении социальной структуры является вопрос о наличии феодальной эксплуатации. Напомним, что доказательство её существования представляет главный аргумент сторонников теории «кочевого феодализма».

По утверждению С. П. Толстова, у номадов феодальная эксплуатация формируется из элементов родовой взаимопомощи. Он же подчеркнул особую роль пережитков родового строя, маскирующих феодальную эксплуатацию. Наиболее общей формой зависимости кочевого коллектива от хана была необходимость при перекочевках следовать указанным ханом маршрутам. Подобным образом знать осуществляла свое право на землю, эксплуатируя непосредственного производителя. Кроме того, феодалы полновластно распоряжались наиболее удобными землями и принадлежавшими им стадами, за которыми ходили рабы или полурабы. [637]

Таким образом, согласно теории «кочевого феодализма», у кочевников бытовали две основные формы феодальной эксплуатации:

1. Распределение пастбищ, определение маршрутов кочевания, преимущественное право на лучшие кочевья.

 2. Использованием феодалами различных форм родовой взаимопомощи, которые превратились в средство феодального угнетения общинников.

Рассмотрим проблему распределения пастбищ башкирской кочевой знатью.

Во-первых, ни в одном источнике не отмечено, что башкирские старшины или тарханы определяли каждому роду или подразделению рода места его кочевок. Материалы Уфимской приказной избы и Печатного приказа изобилуют судебными разбирательствами, касающимися захватов пахотных участков, бортных угодий, бобровых гонов, рыбных ловель и других промыслов. Однако нет ни одной челобитной башкир, в которой говорилось о присвоении пастбищных угодий единоплеменниками или единородцами.

Сохранились письменные источники, которые отражают межродовые конфликты даже из-за такого незначительного объекта вотчинного владения, как усадебные места. К примеру, в 1701 г. Кучук Яикбаев и все башкиры Тамьянской волости подали челобитную на 25 человек башкир Тангаурской волости, обвинив их в том, что тангаурцы «…поставили насильством своим струбы и хотели поселится на прадедовской и дедовской и отцовской земле на прежних усадах». [638] В процессе разбора дела выяснилось, что усадебная земля считалась собственностью башкир Кипчакской волости. По утверждению тангаурцев, кипчаки отняли эту землю у них «насильством» в прежние времена. После того, как в процессе появился новый фигурант (глава кипчаков Ишмухамет Давлетбаев), следовало ожидать и подключения к суду бурзянцев. Они долго себя ждать не заставили. В 1703 г. Лачин Куюков заявил о правах Бурзянской волости на место, предназначенное для деревни в 20 дворов. [639]

 Конфликт из-за промысловых охотничьих владений на юго-западе Уфимского уезда между башкирским родом Бурзян и различными родами кипчаков продолжался, по меньшей мере, 300 лет. Спор был настолько принципиальным, что даже в родовых преданиях кипчаки и бурзяне не скрывали взаимной вражды. [640] Предание рода Бурзян так объясняет причину земельной тяжбы между двумя башкирскими племенами: «Бурзяне пришли в край намного раньше кипчаков. Они жили здесь еще во времена ханов-каганов. Пришли кипчаки и стали теснить бурзян. С приходом их кончилась мирная жизнь и началась тяжба за земли и воды. Кипчаки пришельцы были очень воинственны. Они без конца притесняли бурзян, в то же время и бурзяне ничего своего не уступали». [641] Только проведение Генерального межевания в 1805 г. привело оба башкирских племени к компромиссу. [642]  

В пределах волостной (родовой) территории у башкир не существовало никаких ограничений в пользовании пастбищными угодьями. В конце XVII в. представители Уфимской администрации характеризовали землепользование в башкирских волостях: «Живут не насильством, а живут потому, что у их братии башкирцев повелось исстари так, кто похочет, тут и кочует и в чужих вотчинах, и пашню пашут и сено косят и на речке мельницу ставят, только в лесу не зверуют, и тем берут и бортей не делают». [643] В наказе башкир в Уложенную комиссию также было отмечено: «В Уфимском уезде во всей Башкирии земли состоят во владении по волостям нераздельно, а не так чтобы порознь дачами были разделены и владеют оными всей волостью сколько в котором число людей состоит общественно». [644]

В XVIII в. распределение земли между членами общины имело следующий вид: все члены аймака или тюбы имели свою долю во владении общими землями. Это не был определенный участок земли, а только номинальное право каждого члена общины на определенную часть всей земли. Обычно считается, что доля или пай во владении землей были равными для каждого члена общины. Но реальный размер пая зависел от размера стада, принадлежащего конкретному общиннику. Величина ясака каждого вотчинника зависела от величины пастбищных угодий, на которых пасся его скот. Таким образом, у башкир-кочевников отсутствовала необходимость в предварительном распределении пастбищных угодий внутри общины. Распоряжение пастбищными угодьями в рамках родовой территории, по сути, представляло собой систему явочного землепользования.

Г. Е. Марков отметил, что у монголов также отсутствовало распределение пастбищ; ни о каких ограничениях или регламентации кочевания источники не упоминают. Он показал несостоятельность утверждения В. Я. Владимирцева о том, что уже в X в. монголы кочевали по определенным феодалами маршрутам. Единичное свидетельство Г. Рубрука не может быть принято в качестве доказательства распределения кочевий в X в., поскольку Рубрук описывал ситуацию, характеризующую совершенно иную эпоху. [645] Г. Е. Марков отмечает, что только Чингисхан произвел жесткую привязку каждой кочевой группы к определенной территории, руководствуясь военно-административными соображениями: он хотел иметь под руками все кочевые группы в строго определенных местах, готовых к выполнению приказов своих начальников. [646] Г. В. Вернадский, ссылаясь на свидетельства Аб-уль-Фараджа, указал на то, что в Ясе прикрепление кочевников к определенной территории преследовало исключительно военно-административные цели: «Ни один воин из тысячи, сотни или десятка, в которые он был зачислен, не должен уезжать в другое место; если он сделает это, то будет убит, и также будет с офицером, который принял его». [647] Таким образом, закрепление за каждым улусом определенной территории имело целью прекратить свойственные кочевникам столкновения из-за угодий, источников воды и т. д. Для Чингисхана борьба с внутренними раздорами была мероприятием того же порядка, что и обеспечение безопасности торговых путей, формирования единой почтовой службы и т. д.

В шежере башкирского племени Мин сказано, что распределение вотчинных владений между отдельными родами было произведено для того, «чтобы избежать взаимного насилия». [648]

В теории «кочевого феодализма» очень важным является обоснование феодальной собственности на землю. Кочевые феодалы реализовали право собственности на землю благодаря приоритету в пользовании пастбищными угодьями. Кроме того, последователи данной теории утверждают, что фактическое владение землей зависело от того количества скота, которым они владели, то есть подавляющее количество земель находилось в руках феодалов.

Нет никаких сомнений, что площадь занимаемых пастбищ прямо зависит от количества скота. Однако можно ли утверждать, что сам по себе выпас скота на сравнительно большей территории приводит к формированию феодальной собственности на землю? Если бы кочевники испытывали недостаток в пастбищах, то их беднейшая часть оказалась бы в зависимости от владельцев больших стад.  

Для решения этого вопроса необходимо выяснить, каким количеством скота владела башкирская знать и насколько значительными были ее потребности в дополнительных пастбищах?  

В 1743 г. уфимский вице-губернатор П. Аксаков отметил, что среди башкир Ногайской и Сибирской дорог «довольно владельцев, имеющих от 2 до 5 тысяч голов лошадей». [649] Один из самых богатых башкирских старшин начала XVIII в. Алдар Исекеев владел в своей Бурзянской волости 8000 лошадей. [650] Таким образом, в первой половине XVIII в. башкирская знать имела в среднем от 2 до 8 тысяч голов лошадей.     

Согласно расчетам П. И. Небольсина, для того, «чтобы прокормить во всю зиму 4000 лошадей, потребно некошеной степи верст 20 в длину и верст 20 в ширину». [651] Небольсин имел в виду ковыльную степь Казахстана, а не луга предгорий Южного Урала или пойменные низины рек Башкирии. О качественном превосходстве последних башкирских пастбищ писали многие географы и путешественники. Наиболее авторитетное мнение принадлежит авторитетному биологу и ботанику П. С. Палласу, писавшему о степях Исетской провинции: «Сия степь здоровыми и сытными кормовыми травами так богата, что если бы во внутреннем Российском государстве в странах сыскались охотники заводить искусственные луга, то не надобно было бы доставать семян иностранными, а выписать бы только Исетской провинции семян позднего степного сева». [652]  

Кроме того, в зимнее время скот, вследствие скудного подножного корма, нуждается в сравнительно большей площади пастбищ. Если учесть эти факторы то, для содержания 4000 лошадей в год требовалось не менее 600–650 квадратных километров пастбищ или 60–65 тысяч десятин. На одну лошадь выходило не менее 16 десятин пастбищных угодий.

В 30–90-е гг. XVIII в. у башкир было изъято под строительство заводов и крепостей 55% площади их вотчинных земель. Тем не менее, даже в начале XIX в. они продолжали владеть 12 миллионами 818 тысячами десятин земли, что составляло 45% территории Башкирии. [653] Таким образом, до конца 30-х гг. XVIII в. во владении башкирских родов находилось около 28 млн 484 тысяч десятин земли. Около трети пространства башкирских вотчин занимали земли, неудобные для выпаса скота. Таким образом, на территории, принадлежащей башкирским родам, могло содержаться чуть более 1, 3 млн голов лошадей. По расчетам Р. Г. Кузеева, все башкирское население в первой трети XVIII в. не превышало 200 тысяч человек. Таким образом, имеющихся в Башкирии в XVII – первой трети XVIII в. пастбищных угодий было вполне достаточно для того, чтобы не обращать нужду в пастбищах беднейших слоев в формы феодальной зависимости. Если бы башкирская знать все же попыталась захватить все кочевые угодья у своих сородичей, то это бы неизбежно привело к распаду кочевой группы. Кроме того, любое давление на сородичей с целью лишения их пастбищ вызвала бы их откочевку к другим кочевым группам башкир, сибирским кучумовичам, ногаям, казахам или калмыкам. Так, в 1735–1740 гг. башкиры Каршинской волости практически не приняли участия в восстании. Во многом это объяснялось тем, что старшина каршинцев Шерып Мряков принял самое активное участие в подавлении восстания. За годы восстания Каршинская волость понесла катастрофическую убыль населения. В 1725 г., по данным кунгурского бургомистра Юхнева, в ней числилось 700 дворов и 2100 мужчин, способных воевать[654]. Следовательно, с учетом стандартного соотношения 1 воин на 5 человек в Каршинской волости проживало, как минимум, 10 500 душ обоего пола. В середине XVIII в., по данным историка Рычкова, в названной волости было лишь 77 дворов[655], то есть произошло почти десятикратное падение численности, которое не может объясняться боевыми потерями в столкновениях с повстанцами. Основная часть каршинцев покинула родную волость по причине неприязненных отношений со своим старшиной, стремившимся обложить своих сородичей денежными сборами и присваивающим денежные сборы с припущенников.   

Следует обратить внимание, что старшинской элите было трудно создать искусственный пастбищный голод в краю, где в XVIII в. значительные пространства оставались не освоенными земледельцами. Даже после конфискаций в 30–90-е гг. XVIII в. более 16 млн десятин вотчинных земель большинство башкирских родов сохранило земельные угодья, достаточные для ведения полукочевого скотоводства. Например, по Генеральному межеванию 699 человек Катайской волости имели 121820 десятин земли. [656] Даже с учетом неудобной для пастьбы скота земли, катайцы вполне могли иметь по 8–10 лошадей на душу населения, что превышало установленную для кочевого хозяйства норму поголовья. О том, насколько значительным был пастбищный потенциал Башкирии еще во второй половине XVIII в., писал все тот же П. С. Паллас. Находясь около Бузулукской крепости, расположенной в 170 километрах от Самары, он отметил, что в здешней степи татары охотятся на диких лошадей, которые расплодились от ушедших дворовых лошадей. Сии дикие лошади водятся летом и зимой в гористой, источниками изобильной степи, ибо в зимнее время находят корм на горах, с которых бурным ветром снег сносит. [657] Следовательно, пастбищ было достаточно даже для воспроизводства одичалых лошадей, которые не испытывали конкуренции со стороны башкирских табунов.

Таким образом, в XVII – первой трети XVIII в. основная часть башкирских родов владела пастбищными угодьями, площадь была достаточной для ведения полукочевого хозяйства. Показательно, что сами башкиры очень невысоко ценили территории, если на них не было бортных лесов, звериных и рыбных ловель или мельничных мест. К примеру, бобыли 24 деревень Казанской дороги Уфимского уезда, допрошенные в 1701 г. представителями Уфимской администрации, сообщили, что они поселились на башкирских землях «без указу и приему и жили без оброков». Только немногие из допрошенных бобылей показали, что платят башкирам оброки за пользование бортными угодьями и рыбными ловлями. [658] Бобыли Казанской дороги – чуваши, мари, татары и новокрещены – в 1700 г. подали челобитную, в которой просили власти, чтобы башкиры не требовали с них оброка. В результате выяснилось, что башкиры отдавали им свои земли из платы оброка «из гривны или куницы». Размеры взимавшегося оброка были не велики: по гривне со двора или по несколько куниц с деревни. Оброки взимались в основном за пользование промысловыми угодьями и лишь в трех случаях за пользование пашенной землей или сенокосами. [659]

В кочевом обществе прерогатива аристократии в определении маршрутов кочевания вызывалась исключительно хозяйственными и военными соображениями. При смене пастбищ необходимо было учитывать состояние травостоя, наличие источников воды и удобных бродов и т. д. По утверждению В. Ф. Шахматова, распоряжение кочевьями было необходимым условием функционирования кочевой системы, так как в противном случае хаотическое и бессистемное использование пастбищ привело бы к гибели скота. [660]

Военный фактор при выборе маршрута кочевания играл не меньшую роль, поскольку четко определенных границ между племенными территориями не существовало. Все степное Зауралье в XVII–XVIII вв. находилось в состоянии военных нападений со стороны калмыков и казахов. Глава кочевой группы должен был принять решение о том, кого в степи надо избегать и, напротив, кого следует обнаружить, чтобы поживиться за его счет. В этом смысле выбор маршрута кочевания являлся военной задачей..

Последователи теории «кочевого феодализма» считают также, право кочевых феодалов определять маршруты кочевания использовалось ими для установления своей власти над рядовыми общинниками с целью последующей феодальной эксплуатации. Г. А. Федоров-Давыдов пишет: «Что такое принудительное перераспределение старых пастбищ, руководство со стороны монгольской аристократии кочеванием как монгольских, так и захваченных половецких и черноклобуцких кочевых групп, переселение их на новые места и на новые земли, как не перераспределение земель, скота и зависимых людей? Именно отношения экономического принуждения и личного подчинения характеризуют феодальную собственность на землю. Сущность феодальной собственности на землю – это, в первую очередь, власть над людьми, живущими и работающими на ней. Система социального устройства монголов при Чингисхане была основана на подчинении массы кочевников поставленному над ними нойнону – военачальнику». [661] Следовательно, Г. А. Федоров-Давыдов считает, что главным показателем феодальных отношений является не отношение собственности, а экономическое принуждение. Безусловно, одним из важнейших признаков феодализма является факт наличия у собственника средств производства и известной власти над жителями его имения. [662] Можно ли утверждать, что сам по себе «известная власть над непосредственным производителем» определяет способ производства? Нет, поскольку сам историк полагает, что этот признак является необходимым, но недостаточным. В таком случае возникает вопрос, что является экономическим выражением феодальной земельной собственности? Теория «кочевого феодализма», по утверждению её апологетов, основывается на марксистской методологии, поэтому ее объективная критика имеет смысл только при обращении к первоисточнику. К. Маркс же вполне ясно сформулировал основной смысл феодальной земельной собственности: «Экономическим содержанием собственности является рента. Если мы понимаем феодальную собственность как экономические отношения двух классов, значит, она синонимична рентным отношениям». [663] К. Маркс уточнил, что по величине феодальная земельная рента определяется как доля, охватывающая весь прибавочный продукт. [664] К. Маркс предвидел трактовку феодальной собственности в юридическом плане, т. е. собственность как право распоряжения. Поэтому он особо указал: «Отдельная категория собственности существует лишь в праве, а не в экономике. Попытка определить собственность как «независимое отношение» ведет к «метафизической и юридической иллюзии». [665] Таким образом, не правовой (распоряжение), а экономический (рента) аспект определяет сущность феодальной собственности.   

Существовали ли у башкир XVI – XVIII вв. рентные отношения? До сей поры не обнаружено ни одного свидетельства взимания ренты за пользование общинными пастбищами внутри башкирской общины. Н. Ф. Демидова, которую трудно упрекнуть в незнании источников или пренебрежении марксистской теорией, пришла к этому выводу о том, что «Документы не позволяют судить о наличии каких-либо видов постоянной денежной ренты в башкирском обществе». [666] Н. В. Устюгов сделал предположение, что при сборе ясака башкирские старшины получали какой-то доход. Историк ссылается на проект по улучшению управления башкирским краем, составленный в 1738 г. В. Н. Татищевым. Последний предлагал полностью отказаться от практики посылки за ясаком русских людей, передав их функции башкирским старшинам. Он же полагал, что для этого необходимо ввести вознаграждение старшин в размере 1 или 2 копеек с человека. По мнению Н. В. Устюгова, В. Н. Татищев исходил из существующей практики оплаты службы ясачного сборщика. [667] Однако Н. В. Устюгов не учел того, что должность ясачного сборщика не предполагала какой-либо оплаты. Уфимские дворяне назначались в ясачные сборщики в качестве награды или пожалования. Все расходы по сбору и транспортировке ясака должны были оплачивать из собственных средств. Если же Н. В. Устюгов имел в виду неофициальные поборы, то они зависели от индивидуальных запросов сборщика. Некоторые уфимские дворяне, получив назначение в сборщики, как, например, И. И. Черников-Онучин, просто грабили ясачных людей, присваивали себе весь собранный ясак. [668] Однако были и такие, как уфимец Е. И. Третьяков или Ф. И. Жилин, которые руководствовались разумными пределами поборов с башкир. Поэтому ясачные люди в своих коллективных челобитных просили продлить им срок полномочий. В этом отношении Федор Иванович Жилин является своеобразным рекордсменом. Он по челобитной «всех башкирцев и тархан Сибирской дороги» собирали у них ясак на протяжении 27 лет. [669] Впрочем, по сообщению В. Н. Татищева, дворяне, собиравшие ясак в конце 30-х гг. XVIII в. брали с ясака по гривне и более». [670]

Предположение Н. В. Устюгова о том, что старшины присваивали себе часть ясачной подати, противоречит их стремлению избавиться от участия в процедуре сбора и переложить эту задачу на плечи уфимских дворян. Одним из главных пунктов челобитной 25 знатнейших башкирских старшин, обратившихся в 1742 г. к уфимскому вице-губернатору П. Аксакову, была просьба отменить сбор ясака старшинами и возобновить посылку для этой цели уфимских дворян. [671] Примечательно, что среди челобитчиков был Шерып Мряков, который отнюдь не был бескорыстным старшиной, и даже получил от башкир прозвище «разоритель народа». Если бы сбор ясака приносил старшинам какой-нибудь доход, они не стали бы просить администрацию лишить их этого права. Таким образом, в башкирском обществе в XVII – первой трети XVIII в. не только не было рентных отношений, но и отсутствовали систематические поборы, производимые знатью с простых общинников.

Что же касается феномена «власти над людьми», на которую ссылается Г. А. Федоров-Давыдов для доказательства наличия феодализма у кочевников, то действительно сохранилось немало свидетельств о неограниченных полномочиях некоторых башкирских старшин над своими подопечными. К примеру, П. И. Рычков писал о башкирском тархане и старшине Казанской дороги Кусюме Тюлекееве, «который так усилился и самовластен над башкирцами, что тех кои в противность его воли поступали вешал на деревьях и утоплял в воде, бросая в проруби». [672] Однако в данном случае «самовластие» башкирского тархана не имеет никакого отношения к феодальной эксплуатации. Кусюм Тюлекеев являлся одним из вождей крупнейшего башкирского восстания 1704 – 1711 гг., и его авторитарные методы управления были обусловлены суровыми условиями войны, а не желанием получить феодальную ренту со своих сородичей.

Отсутствие рентных отношений было характерно не только для башкирского общества XVI–XVIII вв. Как отмечает Н. Н. Крадин: «Во внутренних отношениях «государствоподобные» империи номадов (за исключением некоторых, вполне объяснимых случаев) основаны на ненасильственных связях, они существовали за счет внешних источников без установления налогообложения скотоводов. [673]

У южных соседей башкир – казахов, по данным П. И. Рычкова, ханы и султаны не проводили даже единовременных сборов с подвластных им общинников. [674] Казахские ханы жили за счет собственного хозяйства и царского жалования. Попытки царского правительства в XVIII в. наложить на казахов ясак потерпели провал, потому что казахи никогда не платили его своим правителям. Таким образом, право кочевой знати определять маршруты кочевания и распределять пастбищные угодья не влекло за собой формирование рентных отношений.

Тем не менее, даже в последних исследованиях повторяется ничем не подкрепленный тезис о башкирской феодальной верхушке, пользовавшейся монопольным правом на землю. Анализ делопроизводственных источников из фонда Сената свидетельствует, что каждый подобный случай рассматривался башкирскими общинами как нарушение традиционных устоев и вызывал коллективные протесты а, в ряде случаев, вооруженное сопротивление. В 1736 г. один из активных участников восстания в Зауралье Ибреш Алдаров заявил, что главной причиной вооруженного выступления в Зауральской Башкирии явилось то, что «Таймас Шаимов продал вотчинную землю, на которой построена Верхояицкая пристань, полковнику Тевкелеву». В результате башкиры Каратабынской волости «шертовались меж собой, чтоб чинить бунт, руских бить до смерти и города строить не давать». [675] Причем, с протестом против распоряжения вотчинными землями могли выступить не только свои же сородичи, но и башкиры соседних волостей. В 1737 г., излагая причины башкирского восстания, один из его руководителей Кильмяк Нурушев отметил, что «начало сего бунту воспоследовало в прошлом 732 году, когда Алдар-башкирец отдал камисару Утятникову для соленого промыслу вотчины своей лес, в котором лесу был спор Кипчатской волости з башкирцами, потому что оные называли своим». [676]     

Сторонники теории «кочевого феодализма» утверждают, что в кочевом обществе формы родовой взаимопомощи превратились в средство феодальной эксплуатации рядовых общинников. Некоторые исследователи видят проявление феодальной отработочной ренты в том, что феодалы отдавали скот на выпас рядовым общинникам (саун). Осенью скот возвращался с приплодом, а общинник получал право пользоваться получаемыми продуктами животноводства. [677] Данная практика была широко распространена почти у всех кочевых народов. Тем не менее,  еще в 1955 г. Л. П. Потапов указал на то, что саун не был основой феодальной эксплуатации, а представлял собой кабальные отношения, существовавшие при различных способах производства. Саун не определял собой тот или иной тип производства. [678]

С. З. Зиманов уточнил положение вывод Л. П. Потапова. Он указал на то, что степень распространенности практики отдачи скота на выпас приобретала в различные времена разные размеры в зависимости от колебания экономического состояния хозяйства. [679] Большинство крестьянских хозяйств в условиях кочевого скотоводства обладало экономической самостоятельностью и не нуждалось в наделении скотом со стороны феодальной знати. С. И. Вайнштейн более категоричен в оценке социальной природы сауна: «Саун не имел всеобщего характера и не мог выступать основой отношений зависимости и господства». [680] Отдача скота на выпас вызывалась соображениями более целесообразной организации труда двух близких по имущественному положению хозяйств, а в некоторых случаях являлась формой родственной взаимопомощи. Н. И. Зибер совершенно справедливо подметил, что в подобных сделках трудно и подчас невозможно определить, где кончается род общения имущества и где начинается эксплуатация бедных богатыми. [681] Саунные связи представляли собой широкий спектр отношений, на одном полюсе которых находилась экономическая безвозмездная раздача скота соплеменникам, а на другом –явная эксплуатация.

Соглашаясь в целом с выводами Л. П. Потапова, С. И. Вайнштейна, С. З. Зиманова и Н. И. Зибера, необходимо отметить, что согласно, марксистской теории при феодализме основой производства прибавочного продукта является хозяйство непосредственного производителя, ведущего самостоятельное и самодостаточное хозяйство. Насколько это положение соответствует саунным отношениям? Дело в том, что чужой скот на выпас будет брать только тот общинник, который не может обеспечить себя и свою семью. Немногочисленные источники, в которых упоминаются саунные отношения среди башкир, свидетельствуют о том, что чужой скот брали на выпас самые несостоятельные башкиры. В 1643 г. по указанию Приказа Казанского дворца уфимский воевода М. М. Бутурлин производил «обыск» среди башкир и «старых» уфимских дворян о кочевавших в Уфимском уезде в начале XVII в. ногаях. После допроса населения воевода выяснил, что в начале XVII в. оставшиеся в Башкирии «ногайские мурзы …с башкирцев имали ясак лисицами и кунцами и бобрами и всякой рухлядью, а которые башкирцы бедные люди, и они де ногайцы давали им в дом в цену лошади на срок и за ту де лошадь долги свои имали на них». [682] Таким образом, ногаи практиковали саун только в отношении башкир, которые были не в состоянии платить ясак.

В Башкирии XVII – XVIII вв. саунные отношения получили наибольшее развитие после подавления башкирских восстаний. Во время карательных акций у башкир изымался и уничтожался весь скот, что приводило к массовому обнищанию кочевников. Так, после восстания 1735–1740-х гг. в Зауральских волостях Башкирии владельцы крупного поголовья скота формировали кочевые группы из неимущих скотоводов. Эти группы как быстро образовывались, так и быстро распадались. Все зависело от наличия скота в стаде феодала. Богатые общинники раздавали бедным сородичам скот на выпас, в этом случае родовое подразделение сохранялось, но его стадо состояло из скота бия. [683]  

В сауне были заинтересованы не только получатели скота, но и его владельцы. Исследователи кочевого хозяйства заметили, что при концентрации большого поголовья скота соответственно увеличивались потери. Н. Э. Масанов отметил, что тенденция к дисперсности в кочевой среде препятствовала сосредоточению скота в одном месте, вследствие чего выявляется прямо пропорциональная тенденция между ростом числа и увеличением падежа скота. [684] О том, что богатые скотоводы нуждались в сауне, чтобы сохранить свое стадо писал и И. Георги: «…богатые наделяют скудных скотом, а они в знак благодарности приглядывают за скотиной своих благодетелей. Ежели табуны чьи скоро размножатся, то они почитают сие благодатью и разделяют по бедным знатное количество скота. Ежели сей податель пребудет в благосостоянии, то наделенные им люди не бывают ему за то ничем обязаны, ежели он по причине скотского падежа, расхищения или по каким иным причинам лишиться своих стад, то наделенные им прежде приятели дают ему толикое же число да еще с приплодом скота, хотя бы у них у самих и весьма мало за тем оставалось. И потому богатый человек делает посредством таковых благотворений табуны свои как будто вечными». [685] Таким образом, раздача скота богатыми кочевниками представляла собой форму страховки поголовья скота на случай массового падежа.

Вопрос о масштабах эксплуатации подневольного труда приводит к необходимости более детального рассмотрения экономики экстенсивного скотоводства. Некоторые исследователи считают, что кочевое хозяйство имеет особенности, которые не позволяют однозначно относить его к производящей экономике. К примеру, А. И. Фурсов в работе «Некоторые общеэкономические черты развития Монголии в новое время» доказывает, что кочевничество находится между присваивающими и производящими видами хозяйственной деятельности. [686]

Экстенсивность в кочевом скотоводстве выражается в более отчетливой форме, нежели в земледелии. Причиной этого являлся весьма длительный период воспроизводства в скотоводстве. Пшеница представляет собой такой продукт, процесс производства которого продолжается один год, в то время как процесс производства быка продолжается 5 лет. Поэтому на быка затрачивается 5 лет труда, а на пшеницу только 1 год. [687] Скот, в отличие от зерна, не может быть вырван из процесса воспроизводства и находится постоянно под угрозой массового падежа. Зерно может долгое время накапливаться и храниться, то есть как объект хранения аккумулированного человеческого труда оно подходит гораздо лучше, чем скот. И дело здесь не только в более длительном процессе воспроизводства. В кочевом скотоводстве риск потери всего скота был значительно выше, чем утрата всего урожая и запасов зерна в земледелии.

По данным А. А. Слудского, в Казахстане в XIX в. джуты случались каждые 12 – 13 лет. На восстановление стада требовалось 13 – 15 лет. [688] Во время джутов погибало до половины всего скота. В Монголии в начале 20-х гг. XX в., по данным И. Майского, во время джутов погибало до 60% всего поголовья. [689] В Башкирии уже в середине XIX в., несмотря на все усилия властей, во время эпизоотий погибало до 40% всего стада. [690] Подобные катастрофы имели место и в земледельческих цивилизациях, но воздействие их на хозяйство было гораздо слабее.

Бесперспективность безграничной концентрации скота в руках немногочисленной знати обусловливала длительность существования в кочевых социумах дистрибутивных практик, позволяющих обернуть зыбкое материальное преимущество в престиж, славу и положение не только среди сородичей, но и инородцев. В антропологической литературе существует расхождение в трактовке характера власти, приобретаемой дарителем. М. Мосс акцентирует внимание на агонистическом характере дарообменных отношений. Раздаривание и даже уничтожение богатства представляет собой борьбу за власть между кланами, за место в иерархии, которым впоследствии воспользуется клан. [691] Напротив, Ж. Батай подчеркивает, что престиж и славу дарителя не следует смешивать с властью: «Точнее, если престиж и является властью, то лишь постольку, поскольку сама власть не рассматривается в понятиях силы или права, к которым ее обычно сводят». [692] Автор «Проклятой части» утверждает, что ни сила, ни право с человеческой точки зрения не составляют основы для дифференцированной ценности индивидов… положение в обществе решительным образом меняется соответственно способности индивида к дарению. [693] Исследователь дарообменных отношений в казахском обществе З. К. Сураганова отмечает, что дарению и жертвоприношению могло быть подвергнуто все имущество за исключением необходимого минимума. [694] У башкир богатый общинник был обязан оказывать материальную поддержку своим сородичам. В 1736 г. А. В. Хрущев сообщал В. Н. Татищеву, что у башкир «не всякий богат, имеет многих лошадей, но больше между ими убогих, которыя ждут себе от богатых пропитания». [695] Распределение накопленных богатств у башкир осуществлялось на йыйынах в форме одаривания, устройства пиров, награждения победителей соревнований, жертвоприношений и т. д. Во время традиционных башкирских съездов на Чесноковке уфимская администрация, несмотря на враждебное отношение башкир к российским властям, была вынуждена также принимать участие в устройстве пиров и одаривании собравшихся. В 1735 г. И. К. Кирилов сообщал правительству: «Как преж­де бывало, собрався на збор поутру, воевод, приказных людей и толмачей на письме бранивали, ворами, грабительми и разорительми называли, а как их оныя одарят – скота на зарез и пойла пришлют, то пьяныя к вечеру похвальное письмо напишут, добрыми и правдивыми назвав, и в ночь разъедутца по домам, о чем от самих башкирцев слышал, кои смеютца; и о горланах объявляли – с таких де сборищев деньгами, кафтанами и сукнами руб­лев по пятидесят и больши сваживали». [696]

Даже в условиях жесткого военно-административного управления периода кантонной системы на йыйыны продолжали собираться тысячи участников. Особое беспокойство властей было связано с тем, что башкиры в ходе праздника растрачивали свое состояние, необходимое для несения военной службы. В 1829 г. в ответ на запрос оренбургских властей башкирские и мещерякские кантонные начальники сообщили, что «дзиины» «введены издревле и начинаются в июне месяце по пятницам и, продолжаясь по одному дню, переходят из селения в селение». [697] Информаторы отмечали, что подобные праздничные разъезды по селениям продолжались по пяти недель. При этом, башкиры, приготовляясь к йыйынам, «истощали последнее состояние», «изнуряли лошадей и уклонялись от работ», что приводило к совершенному разорению». Губернские власти, намереваясь запретить йыйыны, были вынуждены прибегнуть к авторитету Оренбургского магометанского собрания, которое «отозвалось, что магометанским законом строго запрещается и народные сборища и пиршества, или увеселения с употреблением горячительных напитков». [698]

Доминирование полукочевого скотоводства в хозяйстве башкир оказывало свое влияние на характер протекания демографических процессов. Особенно очевидными это воздействие становилось во времена народных бедствий, вызванных подавлением восстаний и массовым падежом скота. Оседлым земледельческим народам спустя 10–20 лет после голодных лет удавалось превзойти прежний демографический показатель на 20–30%. За это же время полукочевники доводили свою численность лишь до прежнего уровня. По подсчетам Р. Г. Кузеева, численность башкир в середине XVI в. и в конце XVIII в. оставалась приблизительно на одном уровне – 200 – 220 тысяч человек. [699] В Монголии количество кочевников в 60-е гг. XX в. оставалось таким же, как и 1921 г. [700] Таким образом, наблюдается довольно жесткая зависимость численности населения от поголовья скота в кочевом обществе.

Количество скота, в свою очередь, прямо зависело от площади пастбищ. Если в земледелии количество получаемого продукта зависело от количества вложенного труда, то в кочевом скотоводстве этот фактор имел второстепенное значение. Привлечение дополнительных рабочих рук не приводило к увеличению стада, т. е. к росту прибавочного продукта. Необходимо учесть и то, что выпас скота требует крайне небольшого числа пастухов. У туркменов один пастух с подпаском управлялся со стадом в 400–800 голов мелкого рогатого скота. [701] У калмыков отара овец в 1000 – 1500 голов или табун в 300 лошадей обслуживались двумя пастухами. [702] У казахов один человек вполне справлялся с отарой овец в 400–500 голов или с табуном в 150

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: