§ 5. Земельное законодательство Российского государства и вотчинное право башкир

В объяснении происхождения феномена вотчинного права башкир давно и прочно утвердилась концепция, согласно которой, башкирские роды, приняв российское подданство, получили от царского правительства жалованные грамоты, которые инициировали формирование указанного института. Кажущаяся ясность данной схемы вынуждала историков концентрировать все усилия на поисках публично-правовых актов, вместо того чтобы обратиться к изучению вотчинного законодательств. Предполагалось, что обнаруженные жалованные грамоты будут содержать все основные условия договорного подданства башкир.

Нельзя утверждать, что поиски жалованных грамот не имели никаких оснований. Косвенные свидетельства источников различных видов указывали на реальность жалованных грамот. Не только башкирские шежере, но и делопроизводственные источники XVIII в. подчеркивали факт получения башкирами жалованных грамот от царского правительства. Так, в наказе башкир Уфимской провинции в Уложенную комиссию, представленном Туктамышем Ишбулатовым, отмечен факт пожалования башкир вотчинными землями в момент их вхождения в состав Российского государства: «Как во вступлении прадедов наших в великославную Российскую державу пожалованы они все без изъятия всем тем, что при бытности их под властью ногайских ханов обитание имели»^[932].

Проблема усугубляется почти полной утратой в начале XVIII в. документов архива Приказа Казанского дворца. И если потеря делопроизводственных материалов еще как-то может быть компенсирована хорошей сохранностью фондов местных учреждений, то уничтожение законодательных актов, регулирующих права нерусских народов Поволжья и Урала, не может быть восполнено другими комплексами источников. Дело в том, что население, подведомственное Приказу Казанского дворца, находилось в особом правовом поле, не имеющем аналогов в других регионах страны. Поэтому указы, регулирующие права нерусских народов региона, не фиксировались в общероссийских законодательных сборниках. За весь XVII в. в Полное собрание законов Российской империи вошел только один указ, имеющий отношение к территории Башкирии. Это –грамота 1662 г. пермскому воеводе М. Голенищеву о сборе в Пермском уезде ратников против возмутившихся башкир и татар^[933].

Территория, подведомственная Казанскому дворцу, не была интегрирована в правовое пространство Российского государства. И. П. Еромолаев был первым историком, кто обратил внимание на специфику деятельности Приказа Казанского дворца. Он, в частности, указал, что это ведомство приобрело черты учреждения со специальным профилем по определению общей национальной политики правительства в государстве^[934].

Можно ли утверждать, что вообще никаких документов эпохи царствования Ивана Васильевича, касающихся башкирского землевладения, не сохранилось до нашего времени? На сегодняшний день обнаружено четыре копии, датированные концом XVII – первой третью XVIII в., с грамот 70 – начала 80-х гг. XVI в., имеющие прямое отношение к башкирскому землевладению.

Следует особо подчеркнуть, по общепринятой классификации только один из представленных источников является актом, по своей цели и структуре соответствующим виду жалованных грамот. Это – уже рассмотренная выше грамота башкиру Уранской волости Авдуаку Санбаеву^[935]. Однако в данном случае речь идет о испомещении служилого человека, но не о пожаловании вотчиной.

Три других источника представляют собой вполне типичные для писцового делопроизводства конца XVI в.: отказные, межевые и оброчные грамоты. Их нельзя отнести к жалованным грамотам, если руководствоваться дипломатикой С. М. Каштанова. Жалованные грамоты являются публично-правовыми актами, в то время как межевые, оброчные и отказные грамоты относятся к документам писцового делопроизводства.

Как объяснить неудачу многолетних поисков жалованных грамот Ивана IV башкирам?

С. Б. Веселовский показал, что до середины XVI в. в русском земельном праве существовало принципиальное различие между родовыми и жалованными вотчинами. К числу последних со временем стали относить также купленные, заложенные, подаренные и т. д. Первые были собственностью рода, отдельные члены которого являлись держателями части родовой земельной собственности. Башкирские земли не были пожалованы Иваном IV, поскольку они относились к родовым вотчинным землям. С. Б. Веселовский остроумно заметил, что пожалование родовой вотчиной было равносильно «пожалованию отцом»^[936].

В указанных архивных фондах РГАДА сохранились более 430 документов судебного производства XVII в., отражающих земельные споры с участием башкир-вотчинников. На какие аргументы чаще всего ссылались башкиры, отстаивая свои права на владение вотчинной землей? По нашим подсчетам, в 353 случаях (74 %) башкиры, наряду с документами о платеже ясака, приводят только один довод: «…исстари-де владели-де прадеды и деды и отцы той вотчинной землей». Следует отметить, что отсутствие документов на право владения вотчинами в XVII в. не являлось экстраординарным явлением. Напротив, в отношении поместных земель правительство поступало жестко и прагматично. Помещик был обязан представить крепости на право владения землей – отказные или отдельные грамоты. В противном случае, служилые люди не только теряли все права на землю, но и наказывались за самовольное владение. Однако в отношении вотчин подобных действий никогда не производилось. Если никаких крепостей на вотчину не было, то писцы должны были, прежде всего, обследовать платежные книги. Как отмечает В. А. Седашев, упоминание в платежных книгах известного лица вотчинником служило надежным средством для разрешения вопроса о принадлежности вотчины и сыск прекращался». [937]

Только в том случае, когда ясачные книги не давали никаких руководящих указаний, в расчет бралась «старина» владения, но старина, документированная или доказанная свидетельскими показаниями. В отличие от башкирских шежере, в которых «старина» владения родовыми вотчинами уходит корнями во времена Золотой Орды, в челобитных башкир древность владения ограничивается временной вехой падения Казани. Пример наиболее развернутого обоснования этого критерия мы обнаруживаем в коллективной челобитной башкир Сибирской дороги конца XVII в.: «В прошлых годех со взятия Царства Казанского пращуры прадеды и деды и отцы, нижайше башкиры 12 волостей Айлинской, Сарты, Сызгинской, Упейской, Чирлинской, Мурзаларской, Тюбеляцкой, Кара-Тавлинской, Тырнаклинской, Айлинской, Тирлярской владели вотчинами землей и всякими угодьи по раздаче ногайского хана и по тамгам и урочищам без письменных крепостей все вообще. И по взятии Царства Казанского тою нашей землей и всякие угодьи владели мы, по-старому»^[938]. Следует обратить внимание на то, что для всех отмеченных волостей взятие русским войсками Казани имело исключительно символическое значение. Гораздо актуальнее для зауральских родов было падение дома Кучума или уход ногаев с территории Южного Урала. Тем не менее, именно 2 октября 1552 г. для всех башкир стало своеобразным рубежом, отделяющим новое время от старого.

Наибольший интерес вызывает информация коллективных челобитных о факте владения пожалованными вотчинами без жалованных грамот. В 1697 г. представитель от башкир и тархан всех четырех дорог Тлеш Бегенешев подал челобитную, в которой было отмечено: «Великим государям Уфимского уезда Осинской, Казанской, Сибирской и Ногайской дорог башкирцы, тарханы и ясачные Тляшка Бекенешев, Карманка Бекбов, Ишейка Ишкильдин и Кулчурка Кельмяков с товарищи, великих государей жалованные вотчины за ними в Уфимском уезде, рыбные ловли, бобровые гоны и звериные ловли и всякие угодья, и тех великих государей жалованьем вотчинами исстари пращуры и прадеды наши, и деды, и отцы их владели по своим урочищам и тамгам, и они тако же владеют по родству по прежним тамгам и урочищам. И на те их старинные вотчины у прадедов и дедов и отцов их письменных крепостей нет кроме ясачной книги». [939] Кстати, о том, что тамги на межевых деревьях служили достаточным основанием для подтверждения вотчинных прав, говорится во многих челобитных. Так, башкир Иланской волости Рысай Исенгулов в 1681 г. в ходе судебного процесса со своими односельчанами отметил: «…а крепостей-де у них на тое вотчину письменных нет, то-де у них крепости, что на деревьях тамги да и породы-де той у кого та вотчина»^[940].

Признавала ли российская администрация «старину» за достаточное основание для предъявления владельческих прав на вотчинные земли? Судебные решения по земельным спорам XVII в. свидетельствуют о том, что давность владения служила едва ли не главным юридическим условием для начала судебного расследования. Например, обыск, т. е. опрос «окольного» населения «пряма вправду по их вере по шерти» не мог производиться без указания на древность владения землей в челобитной истца.

«Владение по старине» служило весомым аргументом даже при наличии у противоположной стороны письменных доказательств, подтверждающих владельческие права. Приведем подробности одного из самых крупных разбирательств XVII в., в котором башкиры Минской волости выступили в качестве истцов, обвинив сразу нескольких помещиков в захвате земель по оз. Ольховое, Лебяжье, Березовое и Духовое. При этом ответчики (уфимские помещики М. И. Приклонский, М. И. Артемьев, И. М. Каловский и Г. А. Гладышев) имели официально утвержденные Приказом Казанского дворца отказные и ввозные грамоты на спорные земли. ^[941] К тому же, помещики к моменту подачи владели землями от 40 до 60 лет. В русском земельном праве срок подачи исков по земельным спорам был ограничен 40 годами. Все поместные дачи давно были застроены и заселены. Однако все эти обстоятельства не были учтены в судебном процессе.

 Не было принято в расчет и отсутствие у истцов (башкир Минской волости) документов, подтверждающих выплату ясака со спорных угодий. В качестве единственного аргумента башкиры ссылались на старину владения, утверждая, что «теми озерами и рыбными ловлями отцы и деды их владели». Кроме того, истцы заявили, что при отводе озер в поместье дворянам был нарушен порядок и последовательность сыска. Оказывается, что отказчики М. И. Строшников и А. И. Есипов «разыскивали между башкирами дальних деревень, а в окольных и ближних деревнях не разыскивали». В результате был устроен повальный обыск, в котором участвовали 14 башкир и 28 уфимских помещиков. Любопытно, что из 28 помещиков 15 заявили, что прежде те земли были за башкирами, что и предопределило результат судебного разбирательства.

Как связать два, казалось бы, противоречивых факта – пожалования и владения «исстари»? Ответ кроется в политике Российского государства XV–XVI вв., которая проводилась по отношению к народам и территориям, добровольно присоединившимся к России. В. Б. Кобрин в своем исследовании, посвященном феодальному землевладению в средневековой России, отметил, что в XV–XVI вв. присоединение к Москве любой крупной территории сопровождалось выдачей жалованных грамот о соблюдении старины. В эти грамоты могло быть включено и запрещение покупки сел в новой земле пришельцами из основной территории великого княжества. ^[942] Подобные грамоты, (как, к примеру, жалованная грамота Смоленскому княжеству), необходимо классифицировать как законодательные, но не публично-правовые акты. Они декларативно подтверждали соблюдение прежних привилегий на территории вновь присоединенной области. Эти акты не предназначались для утверждения правовых отношений между государством и каждым смоленским вотчинником.

Подобный тип управления практиковался в первой половине XVI в. российским правительством и в отношении управления территорией Окско-Ценско-Сурского междуречья. Темниковские князья, в бытность их российскими подданными, обладали иммунитетом, близким к удельно - княжескому русских земель того времени, что видно из жалованных грамот XVI – начала XVII в. [943] В жалованной грамоте царя Ивана Васильевича темниковскому князю Еникею Тенишеву, выданной в 1539 г., говорится: «Татар из тарханов и башкирцев и можарян, которые живут в Темникове, судить и ведати их по старине, по тому же, как наперед сего судил и ведал отец Тениш». [944]

Очевидно, что подобные грамоты после взятия Казани были отправлены и в башкирские селения. Шежере рода Юрматы свидетельствует о том, что после взятия Казани во все земли были направлены послы с грамотами, которые известили: пусть никто не убегает, пусть каждый остается при своей вере, соблюдает свои обычаи. ^[945] После подобных призывов российских властей башкирские роды решились принять условия подданства, суть которых сводилась к обязательству российской стороны соблюдать традиционные отношения власти и подчинения.  

Близкие по своему виду к декларациям с обязательством соблюдать прежние традиционные институты башкир, эти указы жаловались населению и после официального вхождения башкирских родов в состав России. В 1664 г. башкирам Ногайской и Казанской дорог была дана «жалованная грамота за государскою красною печатью, написана на дву листах руским и татарским письмом». ^[946] Этой грамотой, адресованной башкирам после восстания, российские власти отнюдь не жаловали башкир вотчинными землями, а лишь декларировали незыблемость правовых норм, касающихся земельных привилегий вотчинников. Следует подчеркнуть, что в делопроизводственных и законодательных документах Уфимской приказной избы XVII в. понятие «жалованная грамота» употребляется только в отношении утверждения тарханского звания и вышеуказанной царской грамоты 1664 г.

Для российских властей XVI в. решительная готовность блюсти старину выливалась порой в неожиданные идеологические казусы. К примеру, московское правительство признало легитимность земельных актов, выданных башкирам казанскими ханами. Тем самым российские власти признавали себя правопреемниками казанских чингизидов во всех вопросах, касающихся земельных прав населения. В 1680 г. началась земельная тяжба между ирехтинскими башкирами и ясачными татарами Казанского уезда. В итоге все разбирательство свелось к выяснению одного вопроса: чьим предком был Шихахмед Мухаммедов, которому в 1523 г. казанский хан Сахиб Гирей пожаловал тарханские привилегии на вотчинные угодья, ставшие на полтора столетия предметом спора. ^[947]

В башкирском вотчинном землевладении привилегии удельной архаики сохранялись гораздо дольше, нежели в родовом вотчинном владении бояр и князей. Например, до середины XVI в. в дворцовых хозяйствах посевные площади измерялись в десятинах, поместные и оброчные – в четвертях, что являлось показателем того, что данная земля является условным держанием. Однако вотчинная земля учету не подлежала и описывалась только «сохами», т. е. податными единицами.

У. Х. Рахматуллин, указав на то, что башкиры-вотчинники получили землю без меры, увидел в этом «немалые особенности» башкирского землевладения^[948]. Однако отсутствие измерения земельных угодий – типичная привилегия родового вотчинного владения бояр и князей. В середине 50-х гг. XVI в. была проведена писцовая перепись, в результате которой были измерены земли всех категорий землевладельцев. Все владения были исчислены в четвертях. Таким образом, вотчинники были приравнены к помещикам и должны были служить царю в соответствии с величиной владения. ^[949] С этого времени правительство брало под свой контроль не только пахотные земли, но и вообще все угодья, имеющиеся на территории вотчин. Устанавливается размер сенокосов в копнах, леса – в десятинах. Из документов исчезает клаузула: «куда соха, коса и топор ходили». Тем самым правительство закрепило за собой полномочия единоличного распоряжения землей на всей территории страны.

Однако эти нововведения в вотчинном законодательстве не затронули башкирское родовое землевладение. Вплоть до начала XIX в. башкирские вотчинные земли, за редким исключением, не подлежали измерению, а величина земельных угодий, как в старину, соразмерялась с ясачным окладом.

А. П. Чулошников, отмечая отсутствие различий в правовом статусе башкирских, татарских, чувашских, удмуртских и марийских земель, не счел необходимым указать на то, что только у башкир в XVI – XVII вв. собственником земли являлась волость, а не отдельная сельская община. В материалах Печатаного приказа за 1645 г. находится 35 челобитных башкир, вызванных нарушением вотчинных прав. В 7 исках башкиры обвиняли русских служилых людей и крестьян. В тяжбах с русскими людьми башкиры выступали всей волостью, даже несмотря на то, что нарушались земельные права отдельного родового подразделения. Так, от имени всех башкир Минской волости бил челом Исеней Бейтуганов и Толубай Токубаев, обвинившие уфимских дворян и крестьян села Богородского в незаконном пользовании землями и рыбными ловлями по реке Белой. Башкиры всей Минской волости жаловались на уфимского дворянина К. Нармацкого. [950] Интересна формировка жалобы башкир этой же волости на уфимского стрельца Б. Шанчурина, который «поставил на их земле свой юрт». [951]

Боярский приговор 11 мая 1551 г., запретивший продавать родовые вотчины в чужие руки, не имеет однозначной интерпретации в исторической науке. В. Б. Кобрин решительно не согласился с выводом И. И. Смирнова о том, что этот запрет был направлен против тех, кто владел вотчинами. ^[952] В. Б. Кобрин связал этот указ с нормой удельного времени, запрещавшей покупать земли в чужом княжестве. Причина запрета заключалась в том, чтобы не выводить землю из службы. Эта мера, безусловно, была предпринята в интересах вотчинников.  

Однако следующий указ, затронувший вотчинные права бояр, резко ограничил прежнюю норму. С 1562 г. вотчины могли наследоваться только тем кругом родственников, между которыми могли заключаться браки. Таким образом, четвероюродная степень родства уже не являлась основанием для наследования родовой вотчины. Даже троюродные братья не могли наследовать друг другу без разрешения царя. После 1562 г. в документах перестает встречаться термин «вотчич», так как он охватывал более далекие степени родства, чем троюродные братья. При ограничении круга наследников должно было расти число выморочных вотчин, переходящих в казну.

Как отразились оба этих указа на башкирском вотчинном землевладении? Анализ судебных документов XVII в. показывает, что в Уфимском уезде вплоть до 1736 г. соблюдался приговор 1551 г. о продаже родовых вотчин. Первый законодательный запрет на продажу и заклад вотчинных угодий в Уфимском уезде вводит указная память царя Михаила Федоровича за приписью Федора Панова. Обращает на себя внимание суровая санкция (смертная казнь) за нарушение данного запрета^[953]. Кроме того, в области санкции эта указная память отличается от аналогичной статьи Соборного уложения. Если в судебнике предусматривалась конфискация «на государя» вотчинных земель, приобретенных незаконно у башкир^[954], то в памяти 1637 г. все подобные сделки объявлялись недействительными: «те крепости – не в крепости, а деньги пропадут, и те вотчины, которые были вотчины преж сего и покупаны, и те вотчины велено опять поворотить опять»^[955]. Таким образом, незаконно приобретенные у башкир вотчинные земли должны были быть возвращены вотчинникам. Они не могли быть переданы государству.

Указ 1562 г., ограничивающий право наследования родовых вотчин только кругом ближайших родственников, никогда не применялся в отношении башкирских вотчин. Даже в конце XVII в. в своих челобитных башкиры называют своими родичами не только жителей одного с ними аймака, но и всей волости. ^[956]

По нашему мнению, истоки представления о пожаловании башкирам вотчинных земель следует искать в специфических особенностях дипломатики Улуса Джучи. В золотоордынском делопроизводстве любой акт, выданный ханом собственным подданным, являлся жалованным ярлыком. ^[957] Переводя на русский язык – жалованной грамотой. Например, в челобитной башкир Гирейской волости 1688 г. приводится перевод XVII в. тарханного ярлыка, выданного ханом Ибрагимом: «И с сего списка перевод. А в переводе написано: Ибрагима царя жалованная грамота по милости божией сироте вдовину сыну пожаловал я Кулбустана вдовина сына. »^[958]

В 1733 г. башкиры Гайнинской волости потребовали от уфимских властей предоставить им «жалованную грамоту на землю прадедам и отцам, пожалованную по Осинской дороге в Уфимском уезде в 1589 г. ». По их убеждению копия сохранилась в Уфимской провинциальной канцелярии. В итоге в архиве этого учреждения действительно было найдено документальное свидетельство 1589 г. Однако это была отнюдь не жалованная грамота, а фрагмент переписной книги по пригороду Осе, составленной Федором Аристовым. ^[959] В уже отмеченном земельном споре 1800 г. башкир Кущинской волости и татар деревни Емангильдиной последние обвиняли башкир в том, что те называют жалованными грамотами воеводские памяти: «Даны им были не грамоты, и не от монаршей власти, а памяти или по нынешнему названию приказы от бывших тогда в городе Уфе воевод Головина и Кондырева». [960] 

В какой период для башкир-вотчинников владение землей по жалованным грамотам становится более приоритетным, нежели владение «исстари»? И. О. Энгельман отмечает, что для русских вотчинников этот процесс начался с выходом первых судебников, т. е. с конца XV в. Причем, этот историк аграрного права особо отмечает, что первоначальные княжеские пожалования представляли собой лишь правовую санкцию фактического владения: «Настоящий хозяин земли уже владел и пользовался ею независимо от пожалования князя, но прибегал к верховной власти в видах утверждения и санкции его прав через жалованную грамоту». ^[961] Согласно указу 1624 г., сыск по спорным земельным делам должен был производиться, в первую очередь, по книгам вотчинным, записным, писцовым и дозорным. В случае утраты документов запрещалось производить розыск местному начальству. Суд предписывал, чтобы весь процесс размежевания спорных земель проводился исключительно писцами. ^[962] Если до 1624 г. основным доказательством на право владения землей считались показания свидетелей, имена которых были отмечены в документах на землю, то начиная с указа 1624 г. показания свидетелей допускались лишь в крайних случаях. Однако для Уфимского уезда эта правовая норма была введена в действие значительно позже. Только в 1697 г. в грамоте Петра Алексеевича было предписано уфимским воеводам: «О землях и всяких угодьях, в которых были суды и очные ставки отставить, а быть вместо судов и очных ставок розыску в крепостных делах по крепостям». ^[963] Таким образом, с конца XVII в. ссылка на владение «исстари», пусть и подтвержденная свидетелями, перестает приниматься в судах в качестве первоочередного аргумента. Теперь требовались документы, которые представляли собой санкцию верховной власти на вотчинное владение. Впрочем, рецидивы прежней правовой практики имели место и в начале XVIII в. Так, в 1701 г. был проведен сплошной опрос окрестных жителей (повальный обыск) по челобитной башкир Гирейской волости, отстаивавших свои вотчинные права на рыбные ловли по реке Белой. ^[964]

Сопоставление земельных прав башкир-вотчинников вместе с вотчинным законодательством России XVI в. приводит нас к выводу о том, что башкирскому землевладению в правовом отношении были свойственны не уникальные, но наиболее архаичные черты эпохи собирания русских земель вокруг Москвы. Длительный период башкирское вотчинное право сохраняет все древние привилегии, утраченные аристократическими землевладельцами в середине XVI в. До середины 50-х гг. XVI в. существовало принципиальное различие между родовой вотчиной (вотчиной в узком смысле) и вотчиной, приобретенной другими способами – куплей, закладом, дарением или княжеским пожалованием. Только с 50-х гг. XVI в. появляется понятие «монастырская вотчина», неизвестное в прежнее время. ^[965] Неродовые вотчины в своих основных элементах были конструированы по образцу вотчин родовых, но права собственника неродовой вотчины были несколько шире – его право отчуждения вотчины не было ограничено правом родичей давать или не давать согласие на отчуждение.

Как отмечает С. Б. Веселовский, после писцовой переписи середины 50-х гг. XVI в. это различие было ликвидировано. Тем не менее, башкирское вотчинное право удерживает архаические свойства родовой вотчины вплоть до конца XVIII в. Причину столь долгого сохранения традиции в правовом статусе башкирского землевладения следует искать в системе административного управления Башкирией. До конца XVIII в. у российского правительства отсутствовали действенные методы по интеграции башкир в правовую структуру государства. Башкирское общество оказалось не восприимчиво к социальной политике российских властей, направленной на подавление центробежных устремлений прежних региональных лидеров. В каком-нибудь Смоленском княжестве достаточно было лишить местную элиту поддержки их дружин, состоящих из детей боярских и боевых холопов, чтобы навсегда забыть о пожалованных ранее грамотах и привилегиях. Именно для этого великие московские князья массовым порядком перемещали служилую мелкоту из присоединенных регионов в центральную часть государства.

Итак, башкирское вотчинное право было традиционным институтом, «владением исстари». Сложившийся в историографии стереотип о «пожалованном» характере земельного права в действительности был позднейшей новацией, призванной легитимировать права на землю в единственно возможных для российского самодержавного государства юридических понятиях.

11 февраля 1736 г., в обстановке разгорающегося башкирского восстания, был утвержден комплекс указов, которые внесли кардинальные изменения в систему управления башкирами. [966] Глава Оренбургской экспедиции И. К. Кирилов, столкнувшись с неожиданным противодействием местного населения, предложил программу постепенной интеграции башкирского населения в систему российского законодательства и административного управления. Основные положения указа 11 февраля 1736 г. реализовались правительством на протяжении всего XVIII в., и, следует отметить, достигли своей цели. До этого почти полтора столетия башкиры находились в состоянии перманентной войны с Россией. Вооруженные восстания следовали с периодичностью 15–20 лет. К началу XIX в. башкиры стали одним из наиболее лояльных к России мусульманских народов, сыгравшим важную роль в присоединении к империи Казахстана и Средней Азии. Основные положения указа 11 февраля 1736 г. не были подчинены репрессивной цели. Более того, указ не отменял прав и привилегий, которые получили башкиры в период вхождения в состав Российского государства. За общинами были сохранены вотчинные права. Земельных владений должны были быть лишены только те, кто был наказан за участие в восстании. Однако конфискация государством «бунтовщичьих» земель не противоречила принципам вотчинного права, в соответствии с которыми отказ от российского подданства означал потерю прав на земельные владения. Впрочем, эта мера так и не была проведена в задуманном масштабе. Только в 1766 г., после того как мишари Оренбургской губернии потребовали передать им башкирские земли, местные власти всерьез задумались над данной проблемой. В итоге оренбургский губернатор А. А. Путятин пришел к выводу, что изъятие башкирских земель может привести к новым волнениям. Он, в частности, указал на то, что на бунтовшичьих землях жили родственники повстанцев, которые сами в бунте не участвовали. Губернатор предлагал воздержаться от земельных конфискаций. [967] Согласно подсчетам А. З. Асфандиярова, только мишарям шести деревень Уфимской провинции удалось закрепить за собой башкирские вотчины. [968] По предложению оренбургского губернатора Игельстрома, на основании того, что «сын за отцовские прегрешения не отвечает», иск мишарей был уничтожен указом 18 ноября 1790 г. [969]

И. К. Кирилов внес в башкирское земельное законодательство нововведение, которое без преувеличения можно назвать самым эффективным административным решением за всю предшествующую историю взаимоотношений между башкирами и государством. По указу 11 февраля 1736 г. башкирам было разрешено продавать свои вотчинные земли местным дворянам, офицерам, мишарям и тептярям. И. К. Кирилов мотивировал эту меру тем, что прежнее «запрещение им башкирцам весьма не полезно». С точки зрения земельных отношений XVIII в., эта законодательная мера не ограничивала, а напротив, поднимала правовой статус земельной собственности. В XVII – начале XVIII в. предоставление подобного права служилым людям рассматривалось как награда. Однако для традиционного сознания башкир это нововведение, безусловно, разрушало цельность вотчинного права как института регулировавшего отношения башкир с другими народами в крае.   

Последствия этого решения трудно переоценить. Во-первых, была создана экономическая база для активной помещичьей, заводской и крестьянской колонизации Башкирии. В начале XIX в. за всеми помещиками и заводовладельцами Оренбургской губернии числилось около 6, 5 млн десятин земли. Из них более 5 млн (76%) были куплены у башкир. [970] При этом самыми крупными землевладельцами являлись собственники металлургических заводов. Их земельные владения образовались исключительно за счет покупки у башкирских общин. После того, как в середине XVIII в. в Оренбургской губернии было свернуто казенное заводское строительство, все заводовладельцы были обязаны урегулировать земельные вопросы с вотчинниками на договорной основе. Конфискованные в казну башкирские земли составляли в начале XIX в. 1 298 726 десятин, т. е. около 4, 2% от площади земельных угодий Оренбургской губерний.

Во-вторых, распространение рыночных отношений на башкирские земли вынуждало собственников активно включаться в систему правовых отношений с русским населением и российской администрацией. Земельные дела в Уфимской провинции находились в крайне запутанном состоянии, поэтому продажа вотчин превращалась в сложнейший юридический процесс. Прежние редкие контакты башкир с представителями местной администрации сменились постоянными вызовами в Уфу старшин, свидетелей, самих вотчинников, их поверенных для урегулирования земельных споров, утверждения или отмены уже заключенных договоров.

В-третьих, любой договор по продаже вотчинной земли считался законным только при условии согласия всех полноправных членов общины. До 1736 г. распоряжение земельными владениями являлось исключительной привилегией глав родоплеменных образований. На этом праве родовой знати основывалось вся система самоуправления башкирских общин, в том числе и организация племенного ополчения. По указу 1736 г. рядовой вотчинник и глава рода юридически оказались в равных условиях по отношению к праву распоряжения общинными землями. Таким образом, этот закон лишал родоплеменную знать главного инструмента ее власти – распоряжения земельными владениями.

Однако И. Кирилов понимал, что заменить родовую знать можно только людьми, имеющими безусловный авторитет в общинах. Несмотря на очевидные выгоды, правительство не имело возможности заменить родовых старшин назначенцами от администрации. Для этого необходимо было располагать соответствующим административным аппаратом. Кирилову необходимы были люди, которые, обладая необходимым авторитетом среди сородичей, тем не менее, были бы зависимы от российской администрации. В этой сложной ситуации Кирилов нашел единственное оптимальное решение: он отверг обычай наследования старшинской должности в пользу принципа выборности. Общины должны были предоставить трех кандидатов на должность, из которых уфимская администрация производила назначение на старшинскую должность сроком на один год. Новые старшины принимали присягу и давали клятву на верность царю. Уфимская администрация определяла полномочия, имела возможность штрафовать или поощрять новых башкирских старшин.

Таким образом, впервые у российского правительства появились действенные административные средства управления башкирскими общинами. Лояльность старшин к администрации была введена в строгие рамки служебных обязанностей, с периодической отчетностью и личной ответственностью за порядок в волостях. Выборность старшин на практике стала эффективным инструментом контроля за обстановкой внутри башкирских волостей. В башкирских волостях всегда находилось несколько претендентов на должность, вокруг которых группировались сторонники. Дух партийности окончательно подорвал традиции беспрекословного подчинения родовой знати, что препятствовало формированию общего оппозиционного настроения и единства действий. Противоборствующие стороны апеллировали к российским властям, благодаря чему администрация получила подробную информацию о претендентах на старшинскую должность. Кроме того, у властей появилась возможность отслеживать любые антиправительственные акции на начальном этапе.

Российские власти не только сохранили вотчинное право, но и использовали этот институт для создания новых служилых организаций не из башкирского населения. В этой связи не совсем справедливым является утверждение Ф. А. Шакуровой, что в XVII–XVIII вв. волости существовали только у башкир. [971] Так, в 1734 г. на землях в районе Закамских крепостей была создана так называемая Надыровская волость. Она обладала всеми без исключения вотчинными правами, но не являлась башкирской как по сословному, так и по этническому составу.

Ее основатель Надыр Уразметев в самом конце XVII в. перебрался из Казанского уезда Арской дороги деревни Адаевой в Уфимский уезд. Он поселился на Казанской дороге в деревне Чюпты. В 1704 г. он платил оброк башкирам Казанской дороги Гирейской волости деревни Аткуль Бекметку Тойбахтину в размере окладного ясака (по две куницы в год). [972] В переписи 1719 г. он был отмечен как ясачный татарин деревни Чюпты Казанской дороги. В 1729 г., в возрасте 43 лет, он поверстался в список служилых татар и мещеряков в Уфе. [973]

Выйти из ясачного сословия Надыру Уразметеву удалось благодаря тарханным ярлыкам, которые были пожалованы предкам Надыра Уразметева в 1516 и 1526 гг. при казанских ханах Мухамет-Амине и Сафа-Гирее. Как известно, правительство Ивана IV признало тарханские звания, пожалованные казанскими ханами. Кроме того, его дядя в начале XVIII в. просил о верстании в служилый список, ссылаясь на то, что его родственники служили в Уфе в тарханах еще в 90-е гг. XVII в.

В ноябре 1734 г. в Уфу прибыл глава Оренбургской экспедиции И. К. Кирилов, который стремился всеми мерами увеличить число служилых людей из башкир и татар. Если в 1699 г. всех башкирских тархан не превышало 160 человек, то к началу 1735 г. И. К. Кирилов довел это число до 733 человек. [974] Надыр Уразметев воспользовался этим спешным набором, и в конце 1734 г. подал прошение Кирилову о выдаче ему указа, «подобного тому, который уже имел старшина уфинских служилых мещеряков Муслюм Кудайбирдин». [975] Этот документ позволил Надыру Уразметеву «служилым татаром давать на татарском писме копии, а им ясашных иноверцов желающих писать в службу». Таким образом, ко времени выступления И. К. Кирилова на реку Орь, Н. Уразметеву удалось сформировать шестую сотню в дополнении к пяти сотням мещерякского старшины Муслюма Кудайбердина.

И. К. Кирилов незамедлительно оценил организаторские способности Надыра Уразметева и своим указом от 31 декабря 1734 г. пожаловал ему земли, которые были «отделены он от Иланской волости и велено именовали ту волость Надыровской волостью». [976] В данном указе Надыру Уразметеву было предписано подать «…росписи о желающих на порозжей земле, лежащей по реке Зай селиться служилых, ясашных и безъясашных татарах, кто из них желает служить мещеряками и платить тептярской ясак и откуда они сошли». [977] В соответствии с этим указом, Надыр Уразметев уже к 22 января 1735 г. набрал в «свою сотню в службу сто пятдесят три и на ясак девяноста человек».

Однако официальное назначение старшиной Надыровской волости было произведено

⇐ Предыдущая15161718192021222324Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: