 |
Авторский неомиф В. Шарова о судьбе России
|
|
|
|
Роман в письмах «Возвращение в Египет» – авторский неомиф о судьбе России. Если следовать концепции Я.В. Погребной о разновидностях неомифа [123], то его можно назвать актуализирующим неомифом, обращенным к истории Исхода евреев из Египта. История России прочитывается как вариант ветхозаветной истории, которая, по логике героев, продолжается и по сей день не только в жизни России, но и в душе отдельного человека. Автор использует вторичный, культурный, язык, где у слов, обозначающих исторические явления, есть новое содержание и значение: отмена крепостного права – это не дарование свободы крестьянам, а Исход святого народа в Обетованную Землю; Александр II
– не император, а фараон, обратившийся в Моисея; революция – возвращение в Египет. Вследствие этого по-новому прочитывается история России, а хорошо известные события получают статус мифологических, занимают свое место в сюжете первомифа.
Символика романа черпает образы из Ветхого Завета, из «Божественной комедии», из устных преданий старообрядцев, из произведений Гоголя. Воды потопа символизируют людские грехи, жизнь бегунов – молитву-покров над землёй, герои «Ревизора» – душевные страсти. Основные мифологемы романа: Египет, Израиль, Исход, пустыня, Синай, Моисей, фараон, Земля Обетованная.
Египет в мировой культуре – прообраз земной жизни, сопряженной с ее тяготами, безысходностью. Котлы с мясом – символ плотского, бездуховного существования человека. Писатели, в частности, Гоголь и революционеры зовут в Обетованную Землю, где не будет страданий и уз, где человек сможет поднять голову к небесам и освободиться от тягот земного плена. Для этого надо противостоять фараону, пройти сквозь воды Красного моря, преодолеть пустыню, сразиться с исполинами. Путь кажется бесконечным. Немудрено, что многие с
|
|
|
143
тоской оборачиваются назад и вспоминают жизнь, нелегкую, но стабильную, то немногое, что никто у них и не думал отнимать: занятие (месить кирпичи) и награду (котлы с мясом).
История Израиля – прообраз истории русского народа, Гоголь прочитывается
\endash контексте этих библейских символов как комментарий к Ветхому Завету. По идее Шарова, историю Израиля, историю России и произведения Гоголя объединяет один сюжет: путь в Землю Обетованную. Россия проходит те же испытания, что и Израиль. Первый том «Мертвых душ» описывает ад российской действительности. Второй и третий тома указали бы России путь в Рай и помогли избежать рек крови и вынужденного возвращения в Египет: «Гоголь замолчал на полуслове, оттого и пошли все беды. Пока кто-то из нас не допишет поэмы, они не кончатся» [183, с. 76]. А так как книги-путеводителя нет, то Россия и плутает по пустыне, не может дойти до Обетованной Земли и, отчаявшись, возвращается в Египет. Попытка героя дописать «Мертвые души» продиктована стремлением вывести русский народ из этого круга.
Название романа «Возвращение в Египет» побуждает читателя обратиться к контексту мировой истории и мифологии. Исторически у Израиля к Египту сформировалось непростое отношение: это страна, в которой израильский народ спасается от голода. Странствующий Авраам ищет там спасения, затем – семья Иакова, неоднократно израильские цари просят помощи у Египта, и, наконец, Иосиф с Марией прячут младенца Иисуса от гнева царя в Египте. Евреи в трудные времена находят там поддержку, чтобы продолжить свой путь далее. Возвращение
\endash Египет – это остановка на пути в Обетованную Землю: это земля «отдыха, перерыва в служении Господу» [183, с. 201]. В Египте безопаснее, чем в пустыне, но путь в Рай лежит из Египта и через пустныю. Некоторые разуверяются в поисках Рая и возвращаются, чтобы остаться. В романе это смирение метафорически обозначено выражением «слушать нильскую воду».
|
|
|
Сюжет о возвращении в Египет может быть помещен в контекст архаичной мифологии. Строение мономифа подчиняется следующей схеме: 1) уединение от
144
мира, или исход; 2) испытания; 3) возвращение. В романе мы наблюдаем некоторые изменения этой схемы. Во-первых, автор рассказывает историю Израиля в непривычном для нас изложении: он размышляет о тех евреях, которые не стали уходить из Египта и отказались идти в Обетованную Землю. Фокус повествования смещен. В центре не божественное руководство, а слабости и сила человека. Если Израиль был Богом призван в пустыню, то русский народ вышел из рабства по человеческой инициативе. Во-вторых, до Земли Обетованной не доходит никто, хотя мечтают и говорят все герои только о ней. Автор исключает материальное воплощение этого элемента из своего неомифа. Согласно его философии, пустыни достаточно, чтобы понять: до Рая не дойти, его не построить
– Рай можно найти только в своей душе. И тогда хоть в пустыне, хоть в Египте будет Земля Обетованная.
Палиндром – обратимость всего сущего – основа авторского неомифа. Название сущности предмета или явления несет в себе и противоположный смысл, прочтение наоборот. Вот над какими палиндромами размышляют герои романа: Вавилонская башня до неба – воронка в ад; Земля Обетованная – Египет; фараон – Моисей; египтяне – евреи; Рай – коммунизм; добро – зло. Как фараон (Александр II) чудесным образом обернулся Моисеем для русского народа, так и вожди революции вдруг показали себя фараонами. И снова – изнурительный труд, надсмотрщики и воды Красного моря: «Сейчас же Бог снова сделала страну точь-в-точь какой она была при Николае Васильевиче. Помещики нового призыва – председатели колхозов из двадцатипятитысячников, крестьяне опять на месячине перебиваются с мякины на лебеду, на трудодень не выходит и стакана зерна» [183, с. 103]. Подобная двойственность свойственна мифологическому мышлению. Некоторые из персонажей (Исакиев, Евстихиев) видят обратимость жизненных ситуаций и потому оправдывают историю и смиряются с ее несправедливостью. Коммунтисты строили Рай, который обернулся адом. Это произошло из-за того, что Гоголь не описал дорогу в Рай, а оставил только описание ада. Почему так произошло? Сначала герои думают, что он просто не успел, не смог описать эту
|
|
|
145
дорогу. Но позже задумываются о том, что Гоголь знал: Рая на земле нет и не будет, потому и нет смысла оставлять путеводитель по пустыне. А дорогу в Египет найти будет нетрудно.
Исход евреев из Египта, описанный в Ветхом Завете, принимается за инвариант истории народа. Возможные варианты этого сюжета – история России, духовная жизнь личности. Человечество много раз и безуспешно пыталось избежать греха и достичь праведности. Следствием этого становится революция: раз до Земли Обетованной не дойти, надо построить Рай на земле. Такое решение оборачивается полной путаницей, возвращением в Египет и смиренным «слушанием нильской воды». В романе звучит и другой вариант прочтения истории Израиля. Дорога к Раю – личный путь каждого, и этот путь не организуешь для всех вместе: «Дело вообще не в имени, а в тебе, каков ты и какова твоя вера: если она истинна, ты угоден Богу и земля, где ты живешь, есть земля Святая» [183, с. 437].
Роман написан в эпистолярном жанре, в форме переписки читателей Гоголя, которых объединяет кровное родство с великим писателем и верность его идеям. Поэму «Мертвые души» необходимо дописать, так как это способно повлиять на судьбу России. Согласно семейной мифологии, Гоголь взял на себя ответственность показать русскому народу путь в Обетованную Землю: с этой целью он дополняет «Ревизора» «Развязкой» и настоятельно просит печатать её вместе с «Выбранными местами из переписки с друзьями»; задумывает продолжение «Мертвых душ» и создает галерею добросовестных помещиков. Начальная цель переписки – собрать все сведения, которые помогут Коле (Николаю Васильевичу Гоголю II, потомку писателя по материнской линии) дописать «Мертвые души», подготовят его к созданию книги: в письмах родным Коля словно проверяет ключевые идеи будущего произведения. Уступая материнской воле, герой предпринимает попытку продолжить «Мертвые души» и даже отправляет родственникам свои наброски. Развивая характер Чичикова, герой обращается к истории раскола русской православной церкви и восприятию
|
|
|
146
старообрядцами мира как абсолютного зла. Меняется постановка главного вопроса: от «что не написал Гоголь?» до «почему Гоголь не написал продолжение поэмы?». Став участником такого многоголосного обсуждения, читатель понимает, что продолжение «Мертвых душ» невозможно: этот мир уже не спасти. Федоровская концепция «общего дела» переплетается с новым комментарием к Исходу: оправдывается возвращение евреев в Египет, землю отцов.
Роман насыщен размышлениями, наполнен фактами, мыслями о литературе, истории, вере. Изредка встречаются несколько семейных историй. Уже та оговорка, что в романе представлены не письма, а выдержки из писем, подготавливает читателя к концентрированному тексту, плотному потоку мыслей: они чередуются, дополняют друг друга, обрываются, чтобы через несколько страниц продолжиться в письме от этого же корреспондента. Переписка героев превращается в попытку разобраться, есть ли у России шанс на спасение. Это литературоведческие, философские, религиозные заметки, обсуждения, комментарии, адресованные единомышленникам. К концу романа все чаще и четче повторяется мысль об обратимости добра и зла и невозможности разделить их в земном мире.
Семейная переписка – тот необходимый дискурс, в котором произведения Гоголя обретают мифологическую природу и получают религиозное звучание: «Нет сомнений, самому Гоголю замысел провидения насчет России был полностью открыт, но Николай Васильевич счел, что мы, как и раньше, все, что идет от него, истолкуем превратно, исказим до неузнаваемости. Что, что бы он ни сказал, ненависти, злобы будет только больше и больше. В итоге, как Моисей разбил скрижали Завета, он сжег уже положенную на бумагу вторую часть поэмы. Когда мы поняли, чего оказались недостойны, все окончательно пошло вразнос. Брат встал на брата, веря, что именно тот, грехи того и отвратили от нас Господа» [183, с. 115]. «Мысль семейная» (только в пределах семьи, рода можно продолжить великое пророчество) и «мысль народная» (Россия – избранный народ, который вышел из Египта в Землю Обетованную) в этом романе
147
объединяются. Письма, составляющие роман, – выражение буквального понимания ключевых для русского самосознания идей: претворение жизни словом, богоизбранность русского народа, соборность.
|
|
|
Текст романа творится семьей – они в равной степени соавторы и герои действия – это своего рода наглядное выражение идеи, легшей в основу. Эта семья живет соответственно философии общего дела, которым для них становится продолженние дела Гоголя. Гоголь объединяет эту семью: они вместе собираются, чтобы поставить «Ревизора»; собирают сведения, необходимые для второго тома «Мертвых душ». «Общее дело» этой семьи – продолжить дело предка, не выпускать его заветы из памяти и углубляться в его тексты: «откровение не завершено, и мы, Гоголи, обязаны восполнить утраченное» [183, с. 114]. Это не «воскрешение» в прямом смысле, но эти действия объединяют семью вернее, чем исторические прихоти разделяют.
Герои осмысливают тексты Гоголя в мифологическом ключе, что способствует вторичной семиотизациии исторических фактов и переводу их в мифологический контекст. Охваченность всех участников переписки одной идеей, их способность воспринимать и усваивать мысли друг друга позволяют говорить о таком явлении, как коллективное мифологическое сознание. В частности, прослеживаются следующие черты коллективного мифологического сознания в этом романе: начитанность и образованность героев уживаются с языческими верованиями, религия преподается в народном изложении, судьба зависит от наивного следования идеям. В этой истории о поиске дороги в Рай нет места Христу и совершенно отсутствует христианское понимание спасения. Иудейское же стремление достичь праведности сравнивается с попыткой коммунистов отстроить земной Рай. И в том, и в другом случае зло невозможно уничтожить: оно часть души человека и превращает Землю Обетованную в Египет.
Сюжет развивается по принципу детективноего расследования: всей семьей ищут, о чем умолчал Гоголь, привлекая исторические материалы, семейную хронику, литературные события. Характерно, что герои видят шанс на спасение
148
страны именно в литературе. Идея преображения искусством действительности выходит за пределы школьных учебников и литературоведческих статей в область мировой истории. Гоголь наполнял слово силой для жизни, его тексты творят реальность; он – тот пророк, который был готов предостеречь Россию, повести ее по пути добра и мира: с этой целью и написаны «Развязка», «Выбранные места из переписки с друзьями». Но пророчество не услышали или неверно поняли. Занявшись исходом из Египта, постройкой Рая, люди забыли об очищении души от грехов, а именно к этому призывал автор «Ревизора». Предвидение Гоголя можно считать пророческим: земного, «коллективного» Рая нет.
Путь героя романа к познанию мира и себя начался с попытки дописать «Мертвые души». Желание общего спасения приводит его к осознанию необходимости спасения личности. Позже он знакомится с сектой бегунов. Цель их жизни – избавление от греха. Их философия становится логичным продолжением размышлений Николая над творческим наследием Гоголя, о том, что спастись в этом мире нельзя: куда бы ни пришли, везде восстанет фараон и организует Египет. Отдельный человек, приняв решение избежать греха, может достичь праведности. Гоголь указал России выход: движение. И не так важно, куда ты направляешься: в Египет или в Святую Землю. Потому и нет нужды дописывать второй том: «путь к спасению – узкая тропа» [183, с. 82]. Земной Рай, коллективно отстроенный, невозможен, но Гоголь указал возможный путь спасения. Спасается душа, а не народ: «У Гоголя в Выбранных местах не Исход из египетского рабства, а внутренняя свобода. Путь к ней – самосовершенствование народа и египтян, их неспешная тщательная работа над собой» [183, с. 92]. Но позже сама идея продолжения поэмы уходит в тень: мысль о спасении народа вытесняется спасением души человека. Герои постепенно, поддерживая друг друга, принимают эту истину. Жанры исповеди, отповеди, сатиры образуют единый текст.
Некоторые структурные и семантические элементы романа позволяют говорить о гоголевском литературном мифе:
149
с. Мифологический сюжет. Удаление от мира, поиск источника силы,возвращение в обычный мир с источником новой энергии – собирательный сюжет архаического мономифа. Гоголь представлен как пророк, герой-проводник, познавший великую истину, способную спасти народ. Сюжет романа приводится в движение идеей продолжения пророчества, так как, недосказанное, оно не имеет силы.
с. Мифологические символы. Символ испытаний – пустыня, птица-тройка – символ движения. Герои «Ревизора» символизируют человеческие страсти и грехи. Нильская вода – символ неизменного порядка земной жизни. Герои романа выстраивают свою судьбу вокруг символов из Ветхого Завета и романов Гоголя.
с. Мифологические герои. Писатель русской классической литературыстановится героем национального неомифа: он проводник народа из царства рабства через испытания пустыней в Рай. Мифологизируется жизнь Гоголя, его отношения с матерью и императором: «Писатель, чьи вещи не умирают вместе с ним, через полвека-век делается персонажем романа, который есть его жизнь» [183, с. 91].
Во вторичном, литературном мифе смещается граница, разделяющая оппозиции «жизнь / текст», текст внедряется в жизнь, в сферу сознания и творится заново. Вызываются к жизни литературные герои, они обретают конкретную историческую миссию. И Чичиков, и Алеша Карамазов воспринимаются как реальные люди, которые влияют на судьбу России. Николай дописывает не просто «Мертвые души», но и не дописанных Достоевским «Братьев Карамазовых». Жанр «незаконченного отрывка», фрагмента, «продолжения» из сферы творческого соперничества внедряется в жизнь. Русская классическая литература представляется как единый метатекст: герои разных литературных произведений сводятся вместе для общего дела. В литературной реальности Гоголя Второго Чичиков незадолго до своей смерти встречается с Карамазовым и передает ему деньги на дело революции.
150
Побывав в совхозе «Светлый путь», герой романа убеждается, что «...среди директоров и председателей, что правят бал по соседству, есть и Ноздревы, и Плюшкины, и Коробочки» [183, с. 103]. Имена литературных героев не просто становятся нарицательными. В данном сюжете употребление этих имен косвенно свидетельствует о реальности гоголевского пророчества.
а Отсылки к первотексту (заголовок «Выбранные места из переписки Николая Васильевича Гоголя (Второго)» и сам жанр переписки). Перед нами вариация культа предка. Заветы Гоголя оставлены в художественных произведениях, которые надо разбирать, изучать, углубляться в них, чтобы найти необходимую для жизни истину. Его тексты становятся своего рода заклинаниями, заключившими в себе энергию святой жизни.
Одно из средств мифологизации – создание мифологического метатекста. Вписанный в него текст обретает черты и функции мифа за счёт близкого соседства с текстами заведомо мифологическими. Так, в произведении В. Шарова «Возвращение в Египет» создаются и развиваются литературные мифы о Гоголе-пророке, влияющем на духовную историю России. Произведения Н.В. Гоголя мифологизируются в религиозно-философском контексте за счет причинно-следственных отношений с авторитетными текстами: Ветхий Завет, «Божественная комедия». Произведения Гоголя, Ветхий Завет, труды Фёдорова, предания старообрядцев продолжают друг друга, читаются как единый метатекст. Эти тексты объединены следующими темами: избавление от греха; связь с предыдущими поколениями; соотношение добра и зла, невозможность их полного разделения. Произведения Николая Васильевича вписаны в канву религиозно-философского учения о воскрешении мертвых и преодолении греховной природы человека.
Цель Чичикова – воскресить мертвые души в земном Раю: «Чичиков, как и все, мечтая о Рае, стал выкупать у владельцев принадлежащие им мертвые крестьянские души, думал расселить их на благодатных заволжских землях, где они смогут воскреснуть, вновь обратиться в души живые» [183, с. 309]. Дорога к
151
Раю начинается с мечты о воскрешени. Характерно, что роман начинается после смерти главного героя, Николая Гоголя (Второго). Все последующее воспринимается как торжество жизни над смертью. Нет человека, но есть память
А. нем. Мы читаем его письма, являемся свидетелями движения и развития его мыслей, взаимоотношений личности и государства. «Гоголевская поэма свидетельствует: пока наместник Бога на земле считает крестьянскую душу живой, взимает за нее подать в казну, она и без воскресения, в сущности, бессмертна» [183, с. 337], «Ревизские сказки» – российская книга жизни. Если твое имя вписано в нее, какие могут быть сомнения?» [183, с. 337].
Литературный жанр «отрывков», «незаконченного произведения» переведен в нарративную плоскость мифа. Утверждается первичность текста в тесной взаимосвязи российской действительности и произведения Н.В. Гоголя. Его произведения – дополнительный источник мифологизации российской истории. Текст влияет на историю, формирует жизнь. Литературный миф о Гоголе становится основой для авторского неомифа об историии России.
5 Функции «слова» в акте мифотворчества
Особый статус Слова в русской литературе (который и обогащает её мифологическим, почти религиозным, подтекстом) в современной прозе утверждается и развивается. В конце XX – начале XXI вв. это подчёркивается за счёт взаимодействия литературы и мифологии. Мы наблюдали следующие процессы, сопровождающие такое взаимодействие: семиотизация образов русской классической литературы, создание авторских мифов, литературоцентричность жизни героев.
Слово созидает, сохраняет, воскрешает. Посредством слова вещь или явление называются, то есть их сущность становится явной. Слово разрушается, теряет
152
свои функции при изменении кем-либо его первоначального значения. Магическая функция слова соответствует мифопоэтическому восприятию мира. Об этих возможностях слова говорит и В.Н. Топоров: «Слово в условиях выхода за пределы языка сливается с мыслью и действием, актуализирует свои внеязыковые потенции» [158, c. 195].
Природу слова как материала для художественного произведения исследует
о Бахтин и приходит к выводу, что необходимо разграничивать слово лингвистическое и слово эстетическое (художественное), так как в первом случае слово является предметом для научного рассмотрения, а не эстетического анализа. А наиболее ценным результатом любого творчества, по мнению М. Бахтина, является создание эстетического образа. «Язык в своей лингвистической определённости в эстетический объект словесного искусства не входит» [12, с. 46].
В нашей работе мы рассматриваем слово в эстетической функции. Русскую классическую литературу на сегодняшний день можно понимать в двух значениях: широком и узком. Как некое смысловое пространство со своей особой атмосферой, законами, героями она образует единый метатекст, который создавался на протяжении почти двух веков. Но каждый из её сюжетов существует отдельно и может вызываться к современному прочтению или даже созданию современного текста в отрыве от остальных произведений русской классической литературы.
Превращаясь в знак, тексты русской классической литературы становятся новыми смысловыми единицами языка культуры. Как и слово, свёрнутый до знака, текст русской классической литературы способен созидать, сохранять, воскрешать.
В то же время русская классическая литература – неизбежный контекст, в котором развивается современная русская литература. Прочитанное сегодня соотносится с тем, что было написано вчера, неизменно напоминает об этом. Влияние русской классической литературы распространяется на современную
153
любому читателю прозу. Свободная воля читателя доверила ей право либо осудить, либо оправдать любой текст. В нашей работе мы выбирали те тексты, авторы которых признают это влияние: «Каждое слово пахнет контекстом и контекстами, в которых оно жило своей социальной напряжённой жизнью: все слова и формы населены интенциями» [12, с. 105]. Исторические и ментальные предпосылки обусловили мифологический статус контекста, его установку на абсолютное знание.
Отдельно взятый текст русской классической литературы выступает как знак культуры (семиотизации подвергается единство героя, автора, жанра, их слияние в один образ в сознании читателя). В то же время тексты русской классической литературы сводятся в единый Текст, это единство достигается за счёт неких метасюжетов. Таким образом, русская классическая литература создаёт контекст, влияющий на понимание последующих литературных произведений. Это слово, которое было произнесено в культуре, и авторитет его пока невозможно отменить или хотя бы умалить. М.М. Бахтин, изучая «чужие слова», выделяет два их вида: авторитарное слово и идеологическое (внутренне убедительное). Авторитарное слово было признано в прошлом, это «преднаходимое слово», которое требует дистанции и не способно быть включённым в диалог. Утратив со временем свой авторитет, оно превращается в объект, вещь. Это происходит с русской классической литературой, тексты которой превращаются в музейные экспонаты. Фигурирующие в романе понятия «готовый смысл», «готовое представление» относятся к так называемым авторитарным словам, которые воспринимаются как данность и не предусматривают диалога или вариативного прочтения, ответной реплики, обогащающей первоначальный смысл слова. Историческая дистанция, созданная вокруг произведений, атмосфера почитания, превращение текста в некий знак, обладающий готовым, установленным, завершённым значением – всё это позволяет рассматривать слово русской классической литературы как слово авторитарное по отношению к современному читателю и писателю.
154
Напротив, внутренне убедительное слово обладает открытой смысловой структурой, и в каждом новом диалоге-контексте оно получает новые смыслы. Восприятие русской классической литературы как авторитарного слова или внутренне убедительного зависит от воспринимающего сознания, от его прочтения слова: «Взаимодействие чужого слова с контекстом, их диалогизирующее взаимодействие, свободно-творческое развитие чужого слова, игра границ – способы выражения сути внутренне убедительного слова: его смысловой незавершённости, неисчерпаемости, нашего диалогического общения
в ним» [12, с. 158]. В процессе демифологизации и совершается переведение слова из авторитарного в идеологическое, внутренне убедительное. Абсурд, пародия, реализация метафоры являются механизмами, позволяющими приблизиться к слову русской классической литературы, проникнуть в его суть, обыграть его значение, то есть перевести его в контекст современности, дать возможность участвовать в диалоге с читателем.
Современная литература – попытка диалога с литературой классической. А диалог возможен только со словом идеологическим, способным к игре и иронии, готовым к близкому соприсутствию. Когда мы помещаем это слово в новый контекст, мы получаем новые смыслы и свои новые слова. Потому что чужое слово в диалоге вызывает ответное новое слово. Русская классическая литература является источником продуктивных чужих слов. Разгром музея русской литературы приводит к её обогащению, так как подготавливает читателя, помогает ему услышать эти слова.
Оживляющей силой обладает только слово: ни один другой образ или знак. Тому подтверждение – повесть «Фотография Пушкина». Запись голоса Гомера, фотография Пушкина, времялёт – это не приближает к личности автора. Только процесс чтения текста раскрывает суть поэта или эпохи.
2) одной стороны, есть в мире состояния и чувства, которые слово не может назвать, обозначить. Дать имя – значит раскрыть суть. Автор в «Пушкинском доме» называет слово самым точным орудием, которое только есть у человека, а
155
того, кого находит слово, признает талантливым [14, с. 280]. Герой романа «Венерин волос» приводит текст письма Морзе своей жене: «Нужно придумать новую азбуку, чтобы называть неназываемое» [186, с. 752].
4) другой стороны, называя вещь, являя миру её сущность, слово предлагает возможность её искажения. В легенде о двух братьях из романа «Укус ангела» говорится как раз о возможности изменить вещь, если известно её первоначальное имя. Истина сохраняется только в том, что нельзя назвать, потому что слова в наше время истёрлись, утратили своё значение. Равно и тексты, которые есть слова для культуры, утратили своё содержание, свою «внутреннюю форму», стали пустыми, знаками, указывающими на определённое значение. Тайна, дымка у Набокова, скрывающая истину, которую читателю надо угадывать за видимым сюжетом и спрятанными деталями. Единство эксплицитного и имплицитного уровней текста позволяет разгадать замысел автора, ту правду, ради которой создано произведение.
Мы уже говорили об особенности развития сюжета в «Пушкинском доме». Разгром музея, который является кульминацией, происходит не в конце романа, в конце романа он становится видимым и для читателя, и для героя. Разгром музея, на самом деле, начинается с Лёвиной встречи с дедом, во время которой он понятен лишь для автора. То же происходит и с ключевой темой романа – темой слова. Всё, что говорит Модест Платонович во время единственной встречи со взрослым внуком, к концу романа осмысливается и понимается Лёвой. Во время своего монолога дед говорит о состоянии современной духовной жизни: она направлена на отмену ложных понятий, вместо которых в итоге остается пустота.
Слова истрачиваются, даже самые важные, такими Модест Платонович считает слова «Россия», «родина», «Пушкин». Но после они исчезнут, и этого нельзя избежать. Во время своего дежурства в музее Лёва выпивает вместе с Митишатьевым, Готтихом и Бланком, появившимися в институте почти чудесным образом. Разговаривая о Китае, об искусственной икре, о Высоком Возрождении,
в женщинах, о Пушкине, о Наталье Николаевне, Лёва вспоминает озвученные
156
размышления деда, сокрушается о том, как легко люди разменивают новые смыслы, обучаясь новым словам, но не понимая их. Именно за это, по мнению героя, людей ожидает расплата. Немаловажно, что роман заканчивается размышлениями о Слове, которые читает Автор в записной книжке Модеста Платоновича. Дед – герой, через которого Автор проводит основную для своего романа тему – тему Слова. В «Пушкинском доме» развивается одна главная сюжетная линия (жизнь и бунт Льва Николаевича Одоевцева) и несколько литературоведческих, подчас философских, идей. Они, безусловно, обогащают сюжет, умножают количество и глубину подтекстов, реализуют механизмы игровой поэтики.
Слово – сокращённая схема мира, наглядно свидетельствующая о его делении на видимую и невидимую части, о наличии внутренней формы и внешней. В способности внешней формы слова принимать в себя несколько значений заключается возможность поэтического языка, метафоры: «Мир книги Набоков рассматривал как модель жизни, как её сгущённую метафору. В жизни же он различал видимую реальность и глубоко скрытую действительность» [1]. Истинное значение слова нельзя назвать – на него можно указать, оно понимается внутренним чувством: «Но если забыть слово или его ещё нет, есть немое ощущение, запинка, зацепка взгляду: неназванное удивительно» [14, с. 224].
В Набоков, а вслед за ним и А. Битов, развивают тему истинности скрытого смысла и заведомой ложности явного, видимого: «И действительно, на страницах книг Набокова реальные факты и вымысел настолько переплетаются друг с другом, что становится невозможно отличить одно от другого. Встречи в воображении, мистические присутствия, перевоплощения, сны – постоянные мотивы Набокова. Они позволяют создать ему ту атмосферу колеблющейся призрачности, в которой он может мастерски разыграть с читателем свою любимую обманную игру» [1].
157
Онтологические корни «слова», философия имен занимают существенное место в акте мифологизации классической литературы в сознании современного читателя.
Выводы по третьей главе
третьей главе мы проанализировали произведения, в которых мифологизируются не отдельные сюжеты, герои, образы, но тема, традиционная для русской литературы, – тема Слова, объединяющая произведения русской классической литературы. В XX веке происходит рефлексия над Словом, сказанным ранее в русской классической литературе. Текст русской классической литературы в результате исторического развития и литературоведческого анализа становится отдельно сказанным Словом, за ним закрепляется значение.
Роман В. Набокова «Подвиг» – неомиф, результат индивидуального авторского мифотворчества. «Жанровый перекрёсток», на котором возник роман,
– это скрещение биографии и мифа. В этом романе выявляется фигура классического мифологического героя. Герой этого романа, как и герой традиционного мифа, не разделяет реального и вымышленного, не отличает предмета от представления о нём. Об этом свидетельствует его решение проникнуть в выдуманную страну Зоорландию фактически, не только душой, но и телом. Герой воспринимает этот поступок как инициацию, священное событие. В свой жизни и в жизни своей страны герой прежде всего читает подтекст, который наделяет сакральным смыслом. Для героя русская литература становится осколком, частью великой страны России, которая называется Зоорландией, страной мёртвых. Отношение Мартына к России и к литературе, созданной в России, взаимно обусловлены, метонимически заменяются. В этом произведении
158
мифологизируется Россия, её история – в сознании героя живёт миф о великой стране, созданный русской классической литературой.
Мифологизация жанра романа возможна не только в результате передачи роману структурных особенностей мифа («Пушкинский дом»). Например, в романе П. Крусанова «Укус ангела» русская классическая литература становится основанием для авторской мифологии, которую демонстрируют разные уровни текста: сюжеты, образы, композиция. Идеи русской литературы стали частью основного авторского мифа об альтернативной истории России. В романе Крусанова реализуются гипотетические схемы антиутопических предсказаний русской литературы, персонализируются, мифологизируются идеи русской литературы (бунт, воля, слово).
Мифологичность романа М. Шишкина обусловлена тем, что герой-автор использует возможности мифа для упорядочения реальности, которую сложно принять. Сталкиваясь с несправедливостью, жестокостью и абсурдом в жизни, автор обращается к тексту и таким способом возводит единичные случаи к единому мифологическому сюжету. Перевод конкретных ситуаций в услышанные или прочитанные истории является для героя своеобразным ритуалом, побеждающим абсурд действительности. Эффект мифопорождения в романе достигается за счёт зеркального взаимоотражения сюжетов: обыденные события перекликаются с мифологическими, вневременными сюжетами. Герой романа понимает заключённую в Слове силу жизни; оно обладает двунаправленной энергией: сохранять и воскрешать. Написанное слово аккумулирует в себе жизненность и правдивость названного им события. Прочитанное слово возрождает к жизни, придаёт описываемым событиями статус реальных, настоящих. Оживление, одна из важных функций мифа, становится главной темой романа М. Шишкина «Венерин волос».
В романе В Шарова «Возвращение в Египет» показана взаимосвязь произведений Н.В. Гоголя и российской истории. Утверждается первичная роль текста: жизнь главного героя сохраняется в написанных им письмах,
159
гипотетическая судьба России зависит от недописанного произведения. В авторском неомифе «воскрешение» становится объединяющим мотивом для истории России и творчества Гоголя.
Русская литература в широком смысле – смысловое пространство со своей особой атмосферой, законами, героями – единый метатекст, который создавался на протяжении почти двух веков. Тексты русской классической литературы – слова, с помощью которых изъясняется культура. Превращаясь в знак, тексты становятся новыми смысловыми единицами языка культуры. Как и слово, свёрнутый до знака текст русской классической литературы способен созидать, сохранять, воскрешать. Приёмы демифологзации позволяют перевести слово русской классической литературы в контекст современности, дают возможность диалога с читателем.
160
Заключение
Процессы функционирования, порождения и специфики выражения литературно-мифологических представлений в художественной картине мира современной русской прозы разнообразны и сводятся к двум основным процессам: ре- и демифологизации классических текстов, которые, по нашим наблюдениям, развиваются параллельно и взаимообусловливают друг друга. Это мифы о литературе, имена героев и классические тексты, которые под воздействием истории и литературного процесса стали знаками и символами, воспринимаемыми как единый текст. Неомифологизм представлений современных авторов имеет литературные источники. Чёткая структурная организация литературы позволяет ей не только осваивать миф
|
|
|
