Живописи» (1719). Как заявляет автор, в своем трактате он стремился рассмотреть искусство, исходя из общего принципа с тем, чтобы 11 глава

Всякий раз, когда подлинный поэт или оратор становится предметом восхищения, причиной этому является какое-то новое изменение [взглядов]. Хотя предрассудки некоторое время могут превалировать, но никогда они не бывают едины в прославлении соперника подлинного гения и в конечном счете уступают силе природы и справедливого чувства. Таким образом, если цивилизованная нация может легко ошибиться в выборе своего философа, то она никогда долго не ошибалась в своих чувствах к любому эпическому писателю или драматургу.

Но, несмотря на все наши старания установить стандарт вкуса и примирить противоречивые восприятия людей, все же остаются два источника, порождающие различия, которые в сущности недоста-

==154

точны для того, чтобы стереть все границы между прекрасным и безобразным, но которые часто создают разную степень нашего одобрения или порицания. Один источник — это разные склонности отдельных людей; другой — это особые нравы и мнения нашего века и страны. Главные принципы вкуса человеческой натуры одинаковы.

В тех случаях, когда суждения людей разнятся, это обычно можно объяснить некоторым недостатком или отклонением в способностях, предрассудком или недостаточностью опыта, или же недостаточно утонченным вкусом; и имеется справедливое основание одобрить вкус одного человека и признать негодным вкус другого. Но когда имеется такое различие, а во внутреннем развитии или во внешней ситуации при этом все совершенно безупречно с обеих сторон... в этом случае некоторая степень различия суждений является неизбежной, и напрасно мы будем искать норму, с помощью которой мы могли бы примирить противоречивые чувства.

, Молодого человека, чьи чувства горячи, больше тронут любовные и нежные образы, чем человека более зрелого возраста, который находит удовольствие в мудрых философских размышлениях о поведении в жизни и воздержании от страстей. В двадцать лет любимым писателем может быть Овидий, в сорок — Гораций и в пятьдесят,— быть может, Тацит. В таких случаях мы напрасно бы пытались проникнуться чувствами других, лишая себя склонностей, свойственных нам по природе. Мы выбираем себе любимого писателя так, как выбираем друга, исходя из склонности и расположения.

Радость или страстность, чувство или рассудочность — какая бы из этих черт больше всего ни преобладала в нашем характере, она создает особое взаимопонимание между нами и писателем, с которым у нас имеется сходство. Одному больше нравится величественность, другому нежность, третьему насмешливость. Один обладает сильной чувствительностью к недостаткам и исключительно скрупулезен в том, чтобы все было правильно, другой, с более живым чувством прекрасного, способен простить двадцать нелепостей и недостатков за один возвышенный патетический штрих. Этот человек особенно обращает внимание на сжатость, энергию. Он наслаждается завершенным богатым и гармоничным выражением. На одного производит впечатление простота, на другого — вычурность. Комедия, трагедия, сатира, оды — все они имеют своих приверженцев, отдающих предпочтение одному из этих отдельных видов литературного творчества.

Одобрить лишь один вид или стиль литературной работы и отвергать все остальные — позиция явно ошибочная для критика. Но не испытывать склонности к тому, что соответствует нашему личному.складу характера и расположению, почти невозможно. Эти

==155

явления неизбежны и не вредны, а следовательно, никогда не станут предметом спора, ибо нет такой нормы, по которой о них можно было бы судить.

Поэтому во время чтения нам больше доставляют удовольствия картины и характеры, которые напоминают нам предметы, встречающиеся в нашем веке и в нашей стране, чем описания их в условиях других нравов. Нам нелегко примириться с простотой нравов древних веков, когда мы читаем о принцессах, которые носят из ручья воду, и о королях и героях, готовивших себе пищу. Вообще мы не считаем изображение подобных нравов ошибкой писателя, это не портит произведения, но это нас не волнует.

Поэтому комедия не легко переносится из одного века в другой, от одного народа к другому. Французу или англичанину не нравится «Девушка с Андраса» Теренция или «Клиция» Макиавелли, где красивая женщина, вокруг которой развивается вся пьеса, ни разу не появляется перед зрителями и находится все время за сценой; это подходит к скрытному нраву древних греков и современных итальянцев.

Человек, изучающий и мыслящий, способен принять во внимание эти особенности нравов, но обычная аудитория никогда не в состоянии настолько абстрагироваться от своих обычных представлений и чувств, чтобы наслаждаться столь чуждыми ей изображениями.

И здесь возникает мысль, которая может оказаться полезной при рассмотрении знаменитого спора относительно изучения древности и современности, в котором мы нередко обнаруживаем, что одна сторона прощает всякую кажущуюся нелепость у древних, идущую от нравов определенного века, а другая не допускает этого или допускает лишь как апологию автору, но не произведению.

На мой взгляд, надлежащие границы в этом вопросе редко устанавливались между спорящими сторонами. В том случае, когда изображены всякие несущественные особенности нравов, подобно вышеупомянутым, их, разумеется, следует допускать, и человек, которого они шокируют, обнаруживает явное доказательство ложной изысканности и утонченности.

«Памятник» поэту, который «прочнее меди»*, должен был бы рассыпаться подобно простому кирпичу или глине, если бы люди не учитывали постоянных изменений, происходящих в нравах и обы-

Ссылка на слова Горация

«Создал я памятник меди нетленнее, · Пирамидальных высот, царственных, выше он».

«Оды», кн III, ода 30 Пер. Н. И. Шатерникова.

 

==156

чаях, и не допускали бы ничего, кроме того, что соответствует господствующей в настоящее время моде. Следует ли нам отбрасывать в сторону изображения наших предков из-за того, что они носили рюши и кринолины?

Но когда в произведении искусства понятия морали и приличий меняются от одного века к другому и порочные нравы описываются без надлежащей критичности, это должно искажать данную поэму и сделать ее подлинно безобразной. Я думаю, что было бы неправильно проникаться такими тенденциями. Я способен извинить поэта, принимая во внимание его век, но наслаждаться его произведением никогда не смогу. Недостаточность человечности и благопристойности, выпукло показанная в персонажах, созданных некоторыми древними поэтами, иногда даже Гомером, а также авторами греческих трагедий, значительно снижает достоинства их знаменитых творений и заставляет отдавать предпочтение произведениям современных авторов. Нас не интересуют судьбы и чувства таких примитивных героев, мы не склонны устанавливать грани в запутанном клубке порока и добродетели. И какое бы снисхождение мы ни оказывали автору, учитывая его предрассудки, мы не можем заставить себя проникнуться его чувствами или испытывать симпатию к персонажам, которых мы просто считаем отрицательными.

Другое дело, когда мы говорим о принципах морали как о всякого рода спекулятивных мнениях. Эти принципы находятся в постоянном движении и изменении. Сын избирает иную систему, нежели отец. Более того, едва ли найдется человек, который мог бы похвастаться большим постоянством и единообразием в этом вопросе. Какие бы спекулятивные ошибки ни обнаруживались в области изящной словесности любого века или любой страны, они лишь незначительно снижают ценность таких произведений - Нужен только определенный поворот мысли и воображение, чтобы заставить нас вникнуть во все господствовавшие в то время взгляды и понять чувства и выводы, вытекающие из этих взглядов.

Но огромное усилие требуется для того, чтобы изменить наше суждение о нравах и вызвать чувства одобрения или порицания, любви или ненависти, отличающиеся от чувств, к которым за долгое время привык наш разум. В том случае, когда человек уверен в высокой нравственности той нормы морали, исходя из которой он выносит свое суждение, он по праву ревностно относится к ней и не станет на время менять свои, идущие от сердца чувства, в угоду какому бы то ни было писателю.

Из всех спекулятивных ошибок в гениальных произведениях самыми простительными являются те ошибки, которые относятся

==157

к религии. Никогда не следует судить о культуре или мудрости какого-либо народа или даже отдельных лиц по грубости или утонченности их теологических принципов. К тому здравому смыслу, который руководит людьми в обычных условиях жизни, не прислушиваются в религиозных делах, которые, как полагают, стоят вне познания человеческого разума. Поэтому критик, стремящийся дать правильное представление о древней поэзии, не должен принимать во внимание все нелепости религиозных взглядов язычников. и наше потомство должно, в свою очередь, отнестись к своим предкам так же снисходительно.

Ни одному поэту никогда нельзя ставить в вину никакие религиозные принципы до тех пор, пока они остаются просто принципами и не овладевают им настолько, что бросают на него тень «фанатизма» или «суеверия». Когда же это происходит, они разрушают чувства морали и нарушают естественные грани порока и добродетели. Поэтому, согласно вышеупомянутому принципу, они являются вечными позорными пятнами, и никакие предрассудки и ложные взгляды века не в силах их оправдать. Для романо-католической религии важно внушить жгучую ненависть ко всякому другому религиозному культу и представить всех язычников, магометан и еретиков в качестве объектов божественного гнева и возмездия. Хотя такие чувства в действительности очень порочны, фанатики считают их добродетельными и изображают в своих трагедиях и эпических поэмах в виде некоторого рода священной доблести.

Этот фанатизм изуродовал две очень хороших трагедии французского театра «Полиевкт» и «Аталия», где неумеренное стремление к особым формам поклонения обставлялось невообразимой пышностью и придавало героям главенствующий характер [...].

Религиозные принципы также являются недостатком во всяком произведении изящного искусства, когда они доходят до суеверия, религиозных предрассудков и вторгаются во всякое чувство, каким бы далеким от религии оно ни было.

Нельзя извинить поэта за то, что обычаи его страны отягощались столь многими религиозными обрядами и церемониями, что никакая область жизни не была свободна от этого ярма. В произведениях Петрарки сравнение его возлюбленной Лауры с Иисусом Христом всегда должно казаться смешным. Не менее курьезно у очаровательного ловеласа Боккаччо звучат в совершенно серьезном тоне воздаяния благодарности всемогущему богу и дамам за оказанную ими помощь в защите его от врагов.

Essays moral, political and literary by David Hume. London, 1903, p. 231—255. Пер. Ф. Вермель**

 

==158

СМИТ

1723-1790

Адам Смит известен прежде всего как один из выдающихся представителей английской политической экономии. Но, кроме того, он и автор значительных работ по этике.

Его книга «Теория нравственных чувств» (1759) составляет важную веху в развитии английской социологической и этической мысли XVIII века. Своеобразие этической концепции Смита заключается в том, что основой нравственного, а также этического критерия различных этических принципов он считает чувство симпатии.

В связи с анализом нравственного сознания Смит затрагивает ряд важнейших эстетических проблем. Подобно Хатчесону, он считает эстетическое наслаждение свободным от интереса. Воспринимая эстетический объект, указывает Смит, мы находимся в состоянии простого любования им. И только в конечном счете мы принимаем во внимание связанное с ним понятие о пользе.

Смит указывает, что и в основе эстетического переживания также лежит чувство симпатии. Прочитав какое-нибудь стихотворение, мы можем не испытать удовольствия. Но, вызвав этим же стихотворением удовольствие другого, мы начнем сами испытывать аналогичное чувство. Таким образом Смит пытается рассматривать эстетическое чувство как социальное чувство.

Далее Смит говорит о зависимости эстетических вкусов от «моды» и «обычая». Мода определяет не только изменения в костюме, мебели, но и в наших представлениях о прекрасном и безобразном. Считая, что мода искажает естественную природу вещей, он видит в ней необходимую форму развития художественной культуры.

Здесь философ сталкивается с трудным вопросом, который так и оставляет открытым. С одной стороны, кажется, что вкус зависит от тех условий, в которых человек живет, поэтому нет необходимости искать в самих предметах и явлениях основу для их оценки. И в то же время Смит замечает, что полезность какой-либо формы, ее соответствие с целью, которая определила ее, делают эту форму приятной независимо от обычая.

Заслуга Смита заключается в том, что он сформулировал трудную проблему, отказавшись решить ее односторонне.

Научный спор о том, есть ли красота в нетронутых человеком естественных предметах или они эстетически нейтральны, а все определяется общественными условиями, — этот спор мог быть решен лишь на основе более высокого уровня развития наук.

==159

ТЕОРИЯ НРАВСТВЕННЫХ ЧУВСТВ

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

О ВЛИЯНИИ ОБЫЧАЯ И МОДЫ НА ЧУВСТВО ОДОБРЕНИЯ ИЛИ НЕОДОБРЕНИЯ В ДЕЛЕ НРАВСТВЕННОСТИ

Глава I. О влиянии обычая и моды на наши понятия о красоте и безобразии

Кроме приведенных нами причин, существуют еще другие, которые оказывают существенное влияние на наши нравственные чувства: они послужили основанием для многих ложных и вредных понятий о том, что заслуживает похвалы и что достойно осуждения, понятий тем не менее господствовавших в различные эпохи между различными народами. Причины эти суть обычай и мода, оказывающие влияние на все наши суждения, какого бы они ни касались предмета.

Когда мы часто видим одновременно два предмета, то воображение приучается легко переноситься с одного на другой: как только представляется один, то за ним немедленно следует другой. Связь между ними в нашей мысли кажется естественной, наши представления о них вытекают одно из другого. Хотя бы в сближении их не было ничего действительно прекрасного, мы находим некоторую неестественность в разделении их, если они раз связаны обычаем. Каждый из них кажется нам неуклюжим и неуместным без другого, который обыкновенно сопровождает е"го. Мы не находим того, чего ожидали, и обычный порядок наших представлений возмущается. Одежда кажется нам неудовлетворительной, если в ней недостает какого-нибудь из бесполезных украшений, которое мы привыкли встречать, и отсутствия одной пуговицы достаточно, чтобы вызвать в нас неприятное чувство. Если же между двумя предметами существует естественная связь, то обычай усиливает необходимость ее и служит причиной, что иное соотношение между ними более неприятно для нас, чем это было бы без такого оправдания обычаем. Люди, привыкшие обращаться с вещами изящными и искусно сделанными, чувствуют более сильное отвращение к вещам грубым и неуклюжим. Но если в сближении двух предметов нет естественности, то мода заглушает эту неестественность и искореняет в нас сознание о ней. Люди, привыкшие к беспорядку и неопрятности, вскоре теряют всякое чувство опрятности и изящества. Покрой одежды и прическа, смешные для чужеземца, вовсе не кажутся такими народу, который принял их. Мода отличается от обычая или, вернее, она представляет особенный род обычая. Моду составляет не то, чему следуют все люди, но чему следуют лица, занимающие более высокое положение

 

 

К оглавлению

==160

в обществе. Ловкость, изящество, обаяние, свойственные внешнему виду знатных людей, так же как богатство и великолепие их костюма, придают, так сказать, особенную прелесть всякой форме, какую они придают своей одежде: пока формы эти употребляются ими, до тех пор они связываются в нашем воображении с представлением чего-то прекрасного и чарующего; вследствие этого мы находим их изящными и приятными сами по себе, хотя бы лично мы не имели к ним никакого отношения. Но как только формы эти оставляются теми, кто заставил нас любоваться ими, то они немедленно теряют в наших глазах всю свою прелесть и очарование: затем, когда они принимаются народом, то нам кажется, что последний запечатлевает их своею грубостью и неуклюжестью.

Всякий согласится, что одежда и мебель находятся под безусловным влиянием моды и обычая. Но влияние этих условий не ограничивается такою узкою областью: оно простирается и на прочие предметы вкуса, на музыку, на поэзию, на архитектуру. Что касается до одежды и домашней обстановки, то мода на них постоянно меняется; и так как в настоящую минуту находят смешным то, что пятьдесят лет тому назад восхищало вас, то мы по опыту знаем, что такая-то мебель или такой-то костюм обязаны своим существованием обычаю и моде; поэтому и красота их длится недолго. Мода на костюм, самым лучшим образом придуманный, продолжается не более года; если он и носится дольше этого срока, то не потому чтобы он был в ходу. Мода на мебель изменяется менее быстро, ибо мебель представляет вещь более прочную и более ценную; тем не менее, в пять или шесть лет и в этом отношении происходит полный переворот, и каждому человеку, в продолжение своей жизни, приходится видеть несколько таких переворотов. Произведения прочих искусств нравятся дольше, и если они созданы удачно, то мода на них почти не изменяется. Изящное здание может считаться таким много веков. Песня, сохраняемая преданием, может пройти последовательно через несколько поколений сряду. Великая поэма может сохраниться на вечные времена и определить собой на многие столетия слог, вкус и форму подобного рода произведений. Немногим людям случится в продолжение своей жизни увидеть изменение моды в этом отношении. Весьма немногим также людям известны в достаточной степени различные обычаи древних народов, чтобы они могли принять их, или, по крайней мере, беспристрастно сравнить с обычаями их времени и их страны. Немногие, наконец, люди согласятся признать, что обычай и мода оказывают сильное влияние на их понятия о прекрасном в различных отраслях искусств: нередко полагают, что все соблюдаемые в них правила вытекают из здравого смысла и самой природы, а не из привычки и пред-

==161

рассудка. Однако же достаточно самого поверхностного наблюдения» чтобы убедиться в противном и чтобы признать, что влияние моды и обычая на одежду и на мебель не сильнее, чем на создания архитектуры, музыки и поэзии.

Есть ли, например, возможность указать разумное основание, почему дорический венец (капитель) должен лежать на колонне в восемь поперечников вышиною, почему ионический завиток (волюта) должен венчать колонну в девять поперечников, а коринфский лиственный венец — колонну в десять поперечников? Установление подобных правил может быть объяснено только привычкою и обычаем. Так как глаза привыкли к определенным размерам, связанным с известным украшением, то они были бы поражены отсутствием подобной связи. Каждому архитектурному ордеру принадлежат свойственные ему украшения, перемещение которых не может не произвести дурного впечатления на человека, знакомого с правилами этого искусства. Некоторые архитекторы уверяют даже, что изящный вкус древних до такой степени верно указал на украшения, свойственные каждому ордеру, что лучших и выдумать невозможно. Трудно, однако же, предположить, как бы ни были приятны эти украшения, чтобы они одни только соответствовали тем или другим размерам или чтобы невозможно было в отдаленные времена найти тысячи других, которые находились бы в таком же полном согласии с теми же размерами. Но если обычай установил какие-либо особенные правила для сооружений и если правила эти не безусловно скверны, то нет никакой причины заменять их другими, столь же хорошими, и даже более изящными и приятными. Человек показался бы смешным, если бы явился в общество в костюме, которого никто не носит, хотя бы костюм этот был более удобен и приятен, чем тот, который освящен обычаем или модой; таким же точно образом нам кажется неприличным отделывать наши квартиры иначе, чем это всеми принято, хотя бы новые украшения и заслуживали предпочтения.

Древние риторы воображали, что сама природа предназначила известный размер стиха для каждого отдельного рода произведений и что этот размер удачнее выражает характер, чувство или страсть, которые изображались в нем, что такой-то стих приличен для серьезного рода, а такой-то для шуточного и что всякий другой будет оскорблением вкуса. Однако же опыт новейших народов, по-видимому, противоречит этому положению, считавшемуся весьма правдоподобным: английский шуточный стих одинаков с героическим стихом во французском языке. Трагедии Расина и Генриада написаны тем же размером, как следующий стих: Let me have your advice in a weighty affair...

==162

Напротив того, французский шуточный стих почти одинаков с английским героическим стихом в десять слогов. Обычай связал для целого народа серьезные, благородные и возвышенные представления с известным размером стиха, между тем как другой народ тем же размером говорит о веселых, забавных и шуточных предметах. На английском языке ничего не может быть смешнее трагедии,. написанной александрийскими стихами, а на французском — такого же произведения, написанного стихами в десять слогов.

Человек, отличающийся особенными дарованиями, вводит некоторые изменения в правила каждого искусства и дает новые образцы в поэзии, музыке и архитектуре. Подобно тому, как одежда изящного и богатого человека уже вследствие этого только нравится, вызывает удивление и подражание, как бы она странна ни была, таким же точно образом дарования талантливого художника могут породить пристрастие к новому, ему только свойственному роду, и ввести последний в моду, каким бы искусством он ни занимался. В последние пятьдесят лет музыка и архитектура испытали в Италии значительные изменения вследствие подражания оригинальным образцам некоторых великих художников в этих искусствах. Квинтилиан упрекал Сенеку в том, что тот испортил вкус римлян и осквернил суетными украшениями строгую мысль свою и мужественное красноречие. Салюстию и Тациту делались такие же упреки, только в другом роде: говорилось, что они ввели в употребление слог, который, несмотря на свою удивительную сжатость, изящество, выразительность и даже поэтичность, был лишен прелести, простоты и естественности и давал знать о тягостной работе, употребленной на его отделку. Как велики, однако же, достоинства, заглушающие своей прелестью столько недостатков! Между тем как одного писателя восхваляют за то, что он очистил вкус своего народа, самая большая, быть может, похвала, какую можно сделать другому писателю, состоит в том, что он испортил вкус своей страны. Поп и Свифт ввели в английский язык — один относительно длинных, другой относительно коротких стихов — новые формы, отличные от тех, которые были в употреблении до них в рифмованных произведениях поэзии. Изящество Бутлера уступило место простоте Свифта; неукротимый· пыл Драйдена и правильность, нередко утомительная и лишенная изящества, Аддисона в настоящее время не служат образцами, между тем как постоянно стараются подражать силе и точности Попа.

Обычай и мода оказывают свое влияние не на одни только произведения искусств. Они оказывают также влияние и на суждения наши о красоте естественных предметов. Какие разнообразные Я противоположные формы принимаются за красоту в различных

 

 

==163

породах! Размеры, которые мы ищем в одном животном, противоположны размерам, которые нравятся нам в другом. Каждая порода в природе имеет свое устройство и особенную красоту, совершенно непохожие на устройство и красоту других пород. На этом основании ученый иезуит Бюфье воображал, что красота каждого предмета состоит вообще в форме и в цвете, свойственных тому классу предметов, к которому он принадлежит. Поэтому красота каждой черты человека состоит, так сказать, в среднем удалении от всех неприятных черт, поражающих нас в наших ближних. Красивый нос, например, не должен быть ни слишком длинен, ни слишком короток, ни слишком широк, ни слишком узок: он должен равно отстоять от этих крайностей и отличаться от каждой из них менее, чем отличаются они друг от друга. Такую форму природа намеревалась, по-видимому, дать всем носам, хотя она и отклоняется от нее на тысячу ладов и редко воспроизводит ее в точности, но с этой формой все ее отклонения и ошибки постоянно сохраняют некоторое сходство. Если с одного и того же оригинала снимают несколько копий, то все они имеют между собой некоторое сходство, но в то же время каждая из них более похожа на оригинал, чем на остальные копии. Все они запечатлены сходными чертами с оригиналом, самые неудачные из них суть те, которые имеют меньшее число таких черт; и хотя бы немногие только копии были хороши, тем не менее самые верные из них все же больше похожи на самые неверные, чем сходны между собою самые неверные. Таким же точно образом в каждой породе существ самые прекрасные черты суть те, которые служат, •так сказать, образцом для всей породы и имеют наибольшее сходство

•со всеми существами, из которых состоит порода. У роды же, напротив того, более всего безобразны и всегда отличаются чем-нибудь осо-

•бенным и чрезвычайным; они менее всего походят на большинство.существ, составляющих породу. Вследствие этого красота, хотя

•и крайне редкая, ибо весьма немногие существа одарены вполне

•средними, так сказать, формами, в другом отношении есть вещь «самая обыкновенная, ибо она состоит из совокупности наиболее общих форм. Поэтому обычные формы, в чем бы то ни было, суть.самые приятные, и нужна привычка наблюдать и исследовать каждый род предметов, чтобы уметь судить о их красоте и знать о ее обычных, общих формах. Самое точное и изысканное знание красоты человеческой породы совершенно бесполезно, чтобы судить о цветах, о лошадях или о всяком другом разряде предметов: по той же причине в различных климатах, в которых разнообразие обычаев видоизменяет различным образом общие черты,человеческой породы, «понятия о красоте оказываются тоже весьма различны. Красота варварийской лошади не похожа на красоту, ценимую в английской

==164

лошади. Как не похожи понятия о красоте лица и тела человеческого у различных народов! Белый цвет кожи считается в Гвинее уродством, а толстые губы и сплюснутый нос принимаются за красоту; у некоторых народов уши, висящие до плеч, вызывают восхищение. В Китае на женщину смотрят как на урода, если она обладает настолько большой ногой, что может удобно ходить. Некоторые американские дикари сжимают головы своих детей четырьмя дощечками и давят еще нежные и гибкие кости, чтобы придать голове совсем квадратную форму. Европейцы удивляются подобным варварским обычаям, которыми некоторые миссионеры объясняют особенную. неразвитость народов, принявших эти обычаи. Но, порицая их, они забывают, что большая часть европейских женщин в продолжение почти столетия и до самого последнего времени заключала в такого рода тиски прекрасные естественные формы своего тела и что, несмотря на неудобства и даже на вытекавшие из них болезни, обычаи эти находятся в полном ходу между самыми образованными народами.

Остроумный и глубокомысленный Бюфье принял эту систему относительно прекрасного. По его мнению, действие, производимое красотой, состоит в согласии с привычками, сделанными в нашем воображении обычаем относительно каждого разряда существ.

Я не могу, однако же, принять, чтобы наше чувство красоты внешних форм основывалось безусловно на обычае: полезность каждой формы, ее соответствие с целью, которая определила ее, вызывают наше одобрение и делают форму приятной независимоот обычая. Одни цвета приятнее для нас, чем другие, и сразу более нравятся нашему зрению. Гладкая поверхность нравится нам более, чем шероховатая, и разнообразие — более, чем скучное однообразие. Разнообразие последовательное, в котором каждый новый предмет вызывается предыдущим, в котором все соседственные части как бы связаны между собой естественною зависимостью, гораздо приятнее, чем беспорядочная куча предметов, не имеющих никакого отношения друг к другу. Тем не менее, хотя я и далек от мысли, чтобы обычай был единственной причиной приятного чувства, производимого на нас красотой, я допускаю эту остроумную теорию и не могу себе представить внешней формы, самой прекрасной, которая могла бы нравиться, если она противоречит тому, что мы привыкли видеть, ни такой безобразной формы, которая бы не нравилась, если она освящена обычаем и если мы привыкли встречать ее в каждом отдельном существе всей породы.

Адам Смит. Теория нравственных чувств. Пер. П. А. Бибикова. СПб., 1868, стр 253—261

 

==165

РИД i

1710—1796

Томас Рид, английский философ, основатель шотландской школы философии «здравого смысла». Окончив Эбердинский университет, Рид работал библиотекарем, затем в течение 15 лет был провинциальным священником С 1752 года занимал кафедру философии в Эбердине. После ухода в отставку Адама Смита Рид занял кафедру философии в Глазго.

В своей главной работе «Исследования о человеческом духе на основе здравого смысла» (1764) Рид исследует вопросы познания. Эстетические воззрения Рида изложены в его книге «Опыт об умственных способностях» (1785).

Рид решительно выступал против субъективизма и скептицизма Юма. Он справедливо указывал на то, что скептические выводы Юма с логической необходимостью вытекают из принципов локковского сенсуализма. В этой связи он подвергает критике локковское учение об идеях, его теорию суждений и т д. Рид верно подметил слабые стороны локковского сенсуализма и в особенности его концепции вторичных качеств. Но вместо того, чтобы с позиций материалистической теории познания преодолеть непоследовательность Локка, Рид выступил против сенсуализма вообще, против учения об ощущениях как исходном пункте познания объективной действительности.

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: