Культурная травма и конец оттепели

Окно, точнее выразиться, небольшая форточка, приоткрывшаяся в боль­шой мир во время оттепели, то распахивалась, то вновь закрывалась. В 1959 г., когда победила Кубинская революция, и творческой интеллигенции дозволялось многое или почти все. Появилась мода на революционеров-ро­мантиков, свергающих империалистические режимы. В молодежных ком-

ми парнями и девушками, и тогда можно будет воочию убедиться, что «стиляги» шахтерского го­родка никакой опасности для государства не пред­ставляют. Виктор был озадачен таким поворотом разговора и предложил встретиться с начальником горотделения УКГБ Землянухиным. Но на следующую встречу Денисов не пришел. Как выяснил Воронов, Евгений срочно рассчитал­ся с работы, якобы в связи с семейными обстоя­тельствами, оставив в отделе кадров свою тру­довую книжку, так как не отработал положенных трех лет после распределения из вуза. Через несколько лет Воронов уволился из орга­нов КГБ и устроился учителем истории в школу. К тому времени стиляжничество само по себе прекратилось. Бывшие стиляги стали примерны­ми тружениками и семейными людьми, с усмеш­кой вспоминали пестрые галстуки, носки и «роки» на рентгеновской пленке.

В 1964 г. Хрущев был снят с должности, и главой КПСС и государства стал Л.И. Брежнев. Посте­пенно оттепель стала заменяться «холодком», критиковался волюнтаризм Хрущева и его «глум­ление» над «вождем всех времен и народов» Иосифом Сталиным. Землянухин к тому времени ушел на пенсию, активно участвовал, как вете-

ран войны, в патриотическом и военном воспита­нии школьников и учащихся СПТУ В 1969 г. в город приехал стройный высокий майор пограничных войск — медик Евгений Денисов. Слу­жил он на одной из погранзастав на Дальнем Вос­токе, показал себя достойным хирургом при оказа­нии помощи раненым воинам в ходе советско-ки­тайского конфликта на реке Уссури. С учетом того, что погранвойска тогда относились к Комитету гос­безопасности СССР, Денисов пришел отмечать от­пускное удостоверение в горотделение УКГБ, но ни Воронова, ни Землянухина там не встретил, а ин­тересоваться ими не счел нужным. Попив водки и погуляв со своими бывшими знакомыми, он благо­получно отчалил к своим родителям в Саратов. Вот вам и бывший стиляга, а затем патриот и хо­роший офицер-медик. Мягко выражаясь, не прав был ни Хрущев НС, ни идеологический отдел ЦК и нижестоящие структуры КПСС и ВЛКСМ, высо­савшие из пальца потенциальных врагов устоев го­сударства, так называемых «стиляг». Вроде бы простая и непритязательная история имеет глубо­кий смысл как для представителей контрразведы­вательных органов, так и обыкновенных россиян. Сокращено по источнику: Венедиктов А.Б. Рас­сказы старого чекиста (http://kemerovo.boom.ru).

паниях опять запели «Гренаду» и «Бригантину», молодые люди стали отра­щивать бороду и повесили на стену портреты своих кумиров: Фиделя Каст­ро и Эрнеста Хэмингуэя. Молодые прозаики осваивали телеграфный стиль Хэма. Герой стал мужественнее, проще, грубее.

В 1961 г. возводится Берлинская стена, а в 1962 г. разразился Карибский кризис. В 1963 г. в СССР началась «охота на ведьм» — гонение на формализм. Борьба с формализмом знала несколько волн — первая в 1930-е, вторая — в 1950-е, а третья в 1960-е гг. В 1950 г. в «Правде» была опубликована статья Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», в которой критиковалось уче­ние академика Николая Марра, относившего язык к «идеологической над­стройке». После публикации статьи усилились гонения против «формалис­тов» в лингвистике. Знаковым событием новой волны стало знаменитое по­сещение Хрущевым выставки в Манеже в декабре 1962 г. И. Эренбург,

заступившийся тогда за авангардистов, подвергся разгрому в речи Л.Ф. Ильи­чева «Об ответственности художника перед народом» в марте 1963 г. Партия вплотную занялась искусством.

В среде неофициального искусства получили известность Э. Неизвест­ный, Ю. Соостер, Ю. Соболев, В. Янкилевский. За плечами Э. Неизвестного была война, Ю. Соостера — лагерь, Ю. Соболева — болезнь. Они пытались применить к живописи рационально-математические методы познания глу­бинной сущности явлений. Влияние их идей в художественной среде нара­стало по мере популярности идей ядерной физики, генетики, кибернетики. Хрущевская «оттепель» подогревала абсолютную веру в науку.

В формализме, «безыдейности и политической слепоте» обвиняют твор­чество выдающегося литературоведа Михаила Бахтина и прославленную пианистку Марию Юдину. В 1960 г. последовало изгнание Юдиной из Гне-синского института за распространение модернизма и религиозных взгля­дов. Да и как было не выгнать? На своих концертах она выходила на бис с огромным крестом и читала стихи из «Доктора Живаго» — в то время, когда имя Пастернака было всеми заклеймено.

Присуждение Нобелевской премии Б. Пастернаку за его роман «Доктор Живаго» оборачивается в 1958 г. общественным судилищем над поэтом. В 1962—64 гг. публичное осуждение публикации «Одного дня Ивана Дени­совича» и обвинение молодого ленинградского поэта И. Бродского в туне­ядстве. Через некоторое время оба они получат Нобелевскую премию. Оба они будут обречены на изгнание, на которое хотела обречь партийная обще­ственность и «презренного отщепенца» Б. Пастернака.

Руками подвижников литературного подполья с конца 1950-х гг., переписан­ные от руки или машинописные, извлекались из «подполья» стихи М. Цветае­вой, Н. Гумилева, О. Мандельштама, А. Ахматовой, В. Хлебникова, М. Волоши­на и других, создавая первый «самиздат». В Ленинграде он связан с такими фигурами, как И. Бродский, Е. Рейн, Д. Бобышев, А. Найман, Л. Аронзон и Р. Мандельштам. В Москве возникает первый самиздатовский сборник «Син­таксис», составитель которого А. Гинзбург в конце 1960-х будет одним из родо­начальников правозащитного движения. В сборник вошли стихи С. Красовиц-кого, Г Айги, С. Чудакова, В. Хромова, С. и О. Прокофьевых. Они так и не бу­дут приняты официальной культурой. Если Е. Евтушенко, А. Вознесенский и

Б. Ахмадулина достаточно быстро опубликуют поэтические сборники, то име­на авторов «Синтаксиса» украсят один из нашумевших газетных фельетонов — «Бездельники карабкаются на Парнас», состряпанный по образцу погромщи­ков космополитизма. В этом фельетоне промелькнет и имя молодого компо­зитора А. Волконского, одним из первых применившего в своей симфонии законы атональной музыки после Д. Шостаковича и С. Прокофьева⁴⁸.

Многое перестало печататься, экранизироваться и экспонироваться, мно­гое запретила цензура и многое легло на полки, многие перебрались в «литера­турное подполье». Политические диспуты перебрались на кухню, романтика перекочевала в пространство досуга: дым костра, горы, байдарки, любовь. Под­вигом стало повседневное честное исполнение обязанностей: подвиг — не стать преступником, хорошо учиться, стать образованным, культурным человеком⁴⁹.

В социологии наиболее одаренные силы перекочевали в критику буржу­азной теории и социологию культуры, через которые можно было еще как-то знакомиться с новинками и рассказывать о них читателю. В эмпириче­ских исследованиях не рекомендовалось обнажать реальные проблемы, го­ворить о бедности или бюрократизме, поскольку материалы ложились в основу очередного партийного съезда либо постановления.

Ситуация обострилась в 1964 г. после снятия Н.С. Хрущева. Он все еще числился «западником» и где-то мог сочувствовать шестидесятникам. С это­го момента обвинения в формализме могли звучать как приговор к 10 годам

Врезка

Г. Маневич Другое искусства

Читали запоем вновь открытого Достоевского, в самиздатовских переводах — Ф. Кафку и А. Камю, Т. Манна и Г Бёлля, М. Пруста и Л. Селина, К. Гам-суна и Э. Хемингуэя, Вл. Соловьева и 3. Фрейда, Ф. Ницше и Н. Бердяева, А. Платонова и М. Зощен­ко, В. Розанова и А. Ремизова. Так возникали со­юзы посвященных. Люди находили друг друга в библиотечных «курилках» Ленинки и Исторички, где в конце 50-х можно было читать книги, позднее попавшие в «спецхран». Знакомства происходили в залах Музея изобразительных искусств им. А.С. Пуш­кина, где была открыта постоянная экспозиция французского постимпрессионизма и фовизма. Здесь достаточно определенно вырисовывались оппонирующие друг другу последователи Ван 1ога и Сезанна. Авангардисты 1960-х были слушателя­ми Баха и Вивальди, [енделя и Телемана, многие встречались без предварительной договореннос­ти на первых концертах клавесинной музыки, ко­торые организовывал композитор А. Волконский в помещении концертного зала института им. Гне-синых, или на поэтических вечерах и мини-выстав­ках, устроенных литературоведом Н.И. Харджие-

вым, современником В. Хлебникова и К. Малеви­ча, и поэтом нового поколения постсимволизма Г Айги. Здесь впервые в камерном зале Музея В. Маяковского, по случаю того или иного юбилея, можно было увидеть работы К. Малевича, М. Ма­тюшина, Е. lypo, В. Хлебникова, В. Маяковского, Н. юнчаровой, М. Ларионова, В. Чекрыгина. Культурная жизнь московской подпольной элиты носила сугубо домашний, говоря языком начала

века, «салонный» характер, если комнаты часто до­вольно просторных арбатских коммуналок возмож­но именовать подобным образом. Эпитет «салон­ный» здесь звучит как антитеза «официальной». Ее представители как бы не рассчитывали быть уви­денными или услышанными в массовых аудиториях, разве что в студенческих клубах или общежитиях. Поэты читали стихи в кругу своих друзей или едино­мышленников, а выставки художников просто устра-

См.: Маневич Г. Художник и время, или Московское «подполье» 60-х //Другое искусство. Москва 1956-76. М., 1991. ⁴⁹ Айзерман Л. Всегда ли в жизни есть место подвигу // Юность. 1967. № 8.

заключения. В 1965 г. арестовали Ю. Даниэля и А. Синявского. Шестидесят­ников почти перестали печатать, активизировалась деятельность самизда­та. Их стихи и проза передавались в машинописных экземплярах из рук в руки. В это время бардовская песня, не требующая особых приспособлений и больших эстрад, становится чуть ли не самым массовым видом творчества, распространяемым на магнитофонных катушках. Поэзия уходит с эстрады на кухню, в подворотню, на туристский привал. Там хэмингуэевский стиль сливается с блатным —возникает феномен В. Высоцкого⁵⁰. Революционный пафос и романтика уступают место сатире и самоиронии. Начинается так на­зываемая «внутренняя эмиграция» и самоцензура. Все чаще герои уходят в другие времена и в другое пространство, возрастает доля научно-фантасти­ческой литературы, популярными становятся исторические романы.

В 1968 г. новый генеральный секретарь ЦК КПСС Л.И. Брежнев вводит советские танки в Прагу. Для шестидесятников это — трагедия. Они оказы­ваются перед последней чертой. После нее можно либо сломаться и писать то, что нужно властям, либо не идти на компромисс и эмигрировать. Третий путь — остаться в стране и пытаться бороться за права человека. Так возник­ли три типа реакции на культурную травму (выражение П. Штомпки).

Культурная травма — шок от резкого изменения ценностно-норматив­ных и семантических систем (ролей, правил, символов, значений). Культур­ная травма считается наиболее опасной и труднопреодолимой.

ивались на квартирах, порою даже в комнатах раз- художник Н. Вечтомов; художники В. Немухин и его
мером не более десяти метров. Круг устроителей жена Лидия Мастеркова, а также поэты — И. Хо-
подобных выставок был достаточно узкий и пресле- лин, Г Сапгир, В. Некрасов. Последние считали
довал исключительно меценатские и просветитель- себя учениками Е.Л. Кропивницкого. Их искусст-
ские цели. Пионерами этой деятельности были поэт- во — оппозиция искусству социалистического ре-
переводчик В. Бугаевский, композитор А. Волкон- ализма. Ночной, заснеженный, экспрессивный мир
ский, пианист С. Рихтер, литературовед Л. Пинский. бараков, помоек и голодных котов О. Рабина, как
Среди бескорыстных любителей искусства появи- и лаконичные «танки» И. Холина, рожденные на
лась фигура первого профессионального коллекци- грани романтики и гротеска, создавали некий се-
онера Г Костаки — обладателя работ М. Шагала и риал социально-безнадежного выживания.
В. Кандинского, слава которых возвращалась с За- С одной стороны, Лианозово было центром ост-
пада на их родину. Грек, рожденный в России, состо- рой социальной критики действительности, с
явший на службе в канадском посольстве, оказал- другой — формально-авангардного мышления,
ся одним из первых собирателей и покупателей ра- Ничего страшнее и позорнее в ту пору не было,
бот нового искусства. Позднее появляются и другие, чем понятие «абстракционизм»,
более молодые собиратели: Е. Нутович, А. Глезер, Параллельно в салоне режиссера А. Румнева и
Л. Талочкин.Так возникла странная художественная искусствоведа И. Цирлина появляются работы ху-
жизнь, своей самодостаточностью и полнотой напо- дожников более младшего поколения — А. Звере-
минающая средневековое натуральное хозяйство. ва, М. Кулакова, Д. Плавинского, А. Харитонова.
Одной из самых ранних родственно-дружеских Они вдохнули в атмосферу художественной Мос-
объединений было Лианозово — подмосковная квы воздух парижских мансард. Дух Монпарнаса
станция по Савеловской железной дороге, где жил и Мулен Ружа впитали в себя арбатские подва-
в одноэтажном послевоенном бараке со своей лы и подворотни.

семьей один из идейных вдохновителей, а позднее А. Зверев и Д. Плавинский поражали своими рабо-

лидер московского «подполья» Оскар Рабин. В тами не только московскую элиту, но и иностранных

группу входили: поэт и художник Е.Л. Кропивниц- ценителей — от Сикейроса и Марковича до Сартра,

кий и художник О.А. Потапова — родители жены Сокращено по источнику: Маневич ГХудожник и

Оскара Валентины; Л. Кропивницкий — художник, время, или Московское «подполье» 60-х // Другое

ее брат; Оскар Рабин и его старый приятель — искусство. Москва 1956-76. М., 1991.

⁵⁰ Торунова Г.М. Мифология шестидесятников (http://netrover.narod.ru).

Часть шестидесятников превращается в диссидентов и оказывается в тюрьме, в «психушке», а потом — за границей; часть уходит в культурное подполье и осваивает эзопов язык; часть пытается найти общий язык с вла­стью и платит дорогую цену — теряет самобытность и любовь поклонников. Многие отправляют на Запад свои произведения — для публикации, затем уезжают сами.

Культурная травма — шок от резкого изменения системы ценностей, норм, ролей, правил, символов

Не удивительно, что лучшие произведения писателей 1960-х, такие как «Верный Руслан» Г. Владимова, «Чонкин» В. Войновича, не говоря о рома­нах А. Солженицына, романе В. Максимова «Семь дней творенья», «Колым­ских рассказах» В. Шаламова, как и лучшая мемуарная литература тех лет — книги Надежды Мандельштам и Евгении Гинзбург, оказались изданными за границей.

И для них нет альтернативы: печататься за рубежом, значит быть прочи­танным небольшим кругом русскоязычной диаспоры и навсегда захлопнуть двери для возвращения в страну, где тебя жаждет услышать миллионная ауди­тория. Для некоторых эмиграция явилась вынужденной мерой, на которое пошло правительство, не желая ввязываться в политические скандалы и портить лицо перед западной общественностью. В. Буковский и А. Солже­ницын — яркие тому примеры.

К внутренней эмиграции можно отнести уход от активной общественной жизни, почти полный разрыв культурных связей с официальной средой и со­здание собственного социума, который совершили в 1960-е гг. советские хиппи.

Хрущевская «оттепель» длилась всего десятилетие, с перманентным под­мораживанием всех сторон общественной жизни — от кровавой трагедии Венгрии 1956 г. до фарсового посещения Н.С. Хрущевым Манежа в 1962 г. Это была эпоха компромиссов и полуправды, послаблений и преследований, героизма и малодушия.

Эпоха реформ Хрущева и знаменитая оттепель (1953—1964) закончилась. На смену ей спешили период застоя (1965—1985) и перестройка (1985— 1991).

Субъективныйобразэпохи

Оказывается, одно и то же время предстает в сознании разных людей неодинаково. Понятно, что все люди не похожи друг на друга, они воспи­тывались в разных условиях, проходили социализацию в разных городах или поселках, неодинаково думают, чувствуют и воспринимают окружающий мир. Но социологов интересуют большие социальные группы и вот выяс­нилось, что по отношению к субъективному образу исторической эпохи люди делятся на высоко- и малообразованных. У тех и других, если судить

по их воспоминаниям, одна и та же эпоха предстает в совершенно разных образах.

Петербургский социолог Н.Н. Цве­таева⁵¹ сравнила воспоминания шести­десятников — выходцев из разных сло­ев общества: городской интеллигенции и крестьян, проходивших социализа­цию в деревенской глубинке⁵². Первые давали четкие и осмысленные модели эпохи своей юности, могли выделить главное и второстепенное, подчеркнуть самые яркие и закономерные для времени штрихи. Напротив, у вторых эпоха предстала в размытых образах, нечетких воспоминаниях, случайных чертах.

Для образованных людей 1960-е гг. — это эпоха «оттепели», годы разоб­лачения «культа личности» Сталина и смягчения идеологии: «на какое-то время мы поверили, что мы свободны и можем жить по совести, быть сами­ми собой», «все вздохнули свободно», «много стали говорить о новой жиз­ни, появилось много публикаций»;«1960-е — самые интересные и насыщен­ные: слушали наших шестидесятников-поэтов, зачитывались (чаще скрыт­но) "Одним днем Ивана Денисовича"»; «1960-е — это время, когда все щурились от солнца, как сказал Жванецкий»; «отношу себя к числу шести­десятников — тех, чье идейное формирование на базе коммунистической идеологии происходило после смерти Сталина, кто испытал очистительное влияние XX съезда»; «мы кожей чувствовали духовный рост общества, пре­зирали обыденность, рвались к интересной работе»; «в это время происхо­дило освоение космоса, целины»; «знаменательное событие — доклад Хру­щева — началось осмысливание»; «моральный кодекс строителя коммуниз­ма», «всенародная государственная власть», «поклонение науке».

У малообразованных людей оценки эпохи 1960-х очень редки. Фактичес­ки они не выделяют это время как особую эпоху и не объясняют с этой точ­ки зрения свое участие в конкурсе. В тех же случаях, когда в их рассказах все же появляются характеристики того времени, они конкретны и «материаль­ны», а эпоха 1960-х определяется прежде всего как время хрущевских реформ («перебои с хлебом», «вместо привычных культур на полях кукуруза», «хо-

⁵¹ Цветаева Н.Н. Биографический дискурс советской эпохи // Социологический журнал. 1999. № 1/2.

⁵² Анализировались материалы тематического конкурса автобиографий шестидесятников «Гляжу в
себя как в зеркало эпохи», проведенного в 1994-1995 гг. среди жителей Санкт-Петербурга Инсти­
тутом социологии РАН.

зяйки расставались со своими буренками»). Другими словами, 1960-е гг. во­обще не фиксируются ими как «оттепель», как освобождение страны и лич­ности, как смягчение режима и изменения идеологии.

В восприятии крестьян 1960-е — это, с одной стороны, бедность, отсут­ствие нормального жилья, пьянство мужей, несправедливость начальства и т.п., а с другой — они оценивают советскую эпоху как время, в котором: «че­ловек чувствовал себя членом одной большой семьи», «все было доступно... не боялись за завтрашний день», «твердо знали, что государство не оставит». Здесь смешались ценности общинной этики и ценности коммунистической идеологии. Если в крестьянских нарративах Н.Н. Цветаева почувствовала

некую завороженность идеологичес­ким языком советской эпохи, то у ин­теллигенции прочитывалось явное ди­ станцирование от власти.

Разный уровень образования, раз­ные социальные группы — крестьяне и интеллигенция. Соответственно разный круг воспоминаний — разные картины одной и той же историчес­кой эпохи. У исследователей сложилось впечатление, что говорившие вооб­ще жили либо в разных странах, либо в разные эпохи: жизненные миры этих групп почти не соприкасаются⁵³.

Когда люди, достаточно пожившие на свете, вспоминают свою молодость, то историческая эпоха предстает лишь в самых ярких образах — в тех, что со­хранила и пронесла наша память через многие десятки лет. Мелкое и незна­чительное либо отсеялось само собой, либо забылось, будучи поглощенным другими более значимыми событиями. Из эпохи 1960-х, если судить по вос­поминаниям тех, кому в 2000-е гг. было за 50 лет, выплывают огромные оче­реди за молоком — обычно по 150—200, а порой и в 600 человек, — в которые приходилось вставать в 5 часов утра, записываться, хранить чернильный но­мерок на руке и регулярно отмечаться; очереди за хлебом, когда вдруг обна­ружилось, что привычные белый батон и черную буханку сменил какой-то непонятный, очень серый на цвет и на вкус, забайкальский хлеб. За ним тоже приходилось отстаивать многочисленные очереди, прихватив с собой школь­ный учебник или занимательную книжку — ведь здесь приходилось пребы­вать по несколько часов.

По субъективным впечатлениям, социологическим опросам и анализу документов складывается весьма противоречивый образ поколения шести­десятников.

Это шестидесятники вышли на площадь в августе 1968 г., издавали «Хро­нику текущих событий», защищали крымских татар. Шестидесятник Ю. Ор­лов еще в 1962 г. выступил на собрании в своем институте с текстом об «уг­розе десталинизации», а в 1974 создал Хельсинскую группу. Аналогичное выступление позволил себе и мятежный генерал Григоренко, который уго­дил в психушку и затем уже больной уехал на Запад.

Это шестидесятники удивительно хорошо вписались в брежневскую эпо­ху: читали лекции, много писали и издавали, защищались, добивались зва­ний и должностей, заседали в ученых советах и министерских комиссиях, выезжали за рубеж, чтобы мир посмотреть и привести очередную порцию

⁵³ Цветаева Н.Н. Указ. соч.

модной одежды. И они же дома «под подушкой» держали запрещенную ли­тературу, успокаивались, слушая «вражеские голоса» по транзисторному приемнику, в компании друзей ругали власти, попивая коньячок, куплен­ный в «Березке». Кто-то обвиняет их в двойной морали, кто-то объясняет их позицию противоречивостью самого исторического времени и особен­ностями социализации.

Ныне здравствующим шестидесятникам уже под семьдесят, их время от­делено от «поколения Pepsy» почти полувековым рубежом. В масштабах че­ловеческой жизни это огромный срок, почти непреодолимый разрыв с дру­гими поколениями — предшествующими и последующими.

ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕЧТЕНИЕ

Н. Алексеев

⇐ Предыдущая49505152535455565758Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: