Особенности реализма историков

Начнем с азов теории репрезентации: форма содержательна. Иначе говоря, вы можете создать реалистические рассказ и роман, картину и фильм и, что нас особенно интересует, исторический текст, и в каждом отдельном случае ваша репрезентация будет реалистичной, но будет отличаться от других — в силу отличия вашего «медиума» и конвенций, на которых основано его функционирование. Даже документальные фильмы и книги не ускользают от этого правила: они должны основываться на специфических приемах, придающих изображению вид реальности. Литературные теоретики подробно показывают, как реализм достигается за счет изображения характеров, последовательности развертывания события во времени. Представители «поэтики» или «риторики» исторического знания (подробный разговор об одном из них — Х. Уайте — будет ниже) показывают, что реализм исторического текста, сколько бы статистических таблиц и фактической информации он ни содержал, также основывается на некотором количестве конвенций, почерпнутых, в свою очередь, из научного письма. Поясним это подробнее.

Сегодня в различных дисциплинах появились книги, названные «Риторика... », «Поэтика... ». Их авторы показывают, что даже именующие себя точными науки в действительности не свободны от произвольных допущений, вытекающих из какого-то определенного типа языка и культуры. Социология и философия науки произвели целый корпус литературы, показывающей, что наука — это тип дискурса, не слишком тесно связанный с внешней реальностью. Научные суждения содержат в себе нечто большее, нежели экспериментальные данные, анализируемые ученым: значительное место в них занимает риторический и ненаучный дискурс.

Влиятельный представитель современной философии науки Ром Харре предполагает, что нейтральность и доказательность научной аргументации, видимость которой в значительной мере обусловливает влиятельность науки, в большой степени зависит от нарративов героизма и добродетели, скрыто выдвигаемыми самими учеными как членами элитарной «моральной общности». [126] Внимательный анализ естественнонаучных текстов обнаруживает присутствие встроенных в них риторических стратегий распространения среди членов общества новых открытий, не исключающих создание вымышленных историй, упорядочивающих хаотичность исследовательской деятельности в связных повествованиях, отвечающих публичным представлениям о том, как должна делаться наука. [127] Cторонники деконструкции привлекли внимание к тому моменту, что любая система мысли основана на некотором неявном допущении, и допускает именно то, что она эксплицитно отвергает. То, что предполагается, основано на логических аругментах, представляет собой лишь риторику, стиль — иррациональное утверждение воли. Ученый неотличим от художника. Любая система мысли, которая настаивает на собственных точности и ясности, фактически достигает этого с помощью не логики, но риторики. В этом отношении показательны рассуждения Ж. Деррида. Излагая предпосылки грамматологии как «науки о письме», он напоминает, что «сама историчность связана с возможностью письма — письма как такового... Прежде чем стать предметом истории — исторической науки — письмо открывает нам саму область истории как исторического становления. Причем одно (немцы скажут — Historie) предполагает другое (Geschichte)». [128]

Издание книг типа «Экономика как дискурс» совпало по времени с общей волной консервативной критики в адрес науки, в ходе которой и критики науки и собственно ученые оценили меру вовлеченности дискурсивных практик в процесс поддержания более или менее высокого публичного статуса науки. В то же время ряд изданий такого плана предназначались для демонстрации беспочвенности претензий социально-гуманитарных дисциплин на научность. Кочующие из книги в книгу утверждения о том, что никакой реальности за научным текстом нет, что это лишь «риторика», лишь «идеология», претендующая называться научной только чтобы воспользоваться престижем науки, тесно связаны с общими критическими по отношению к проекту модерности построениями. Идея автономной науки, находящейся в стороне от какого бы то ни было конкретного контекста, есть, показывают авторы, фантазия, культивируемая учеными либо в целях собственной карьеры либо ради успокоения людей, то есть рисуя упорядоченный образ действительности и в силу этого действуя как умиротворяющая терапия. Если общество модерности строилось на доверии к научным текстам и, в частности, к учебникам, то сегодня нередко можно услышать утверждения, что учебники типа популярного у российских студентов «Экономикс» Сэмюэльсона есть не что иное как набор риторических трюков, ничего общего с реальной экономической деятельностью не имеющий.

Вместе с тем внимание к «нарративности» науки становится способом критики и преодоления традиционных представлений о научной теории и осмысления конститутивных характеристик таких типов реальности, как историческая, психологическая, художественная. За счет чего воссоздается в текстах профессиональных историков историческая реальность? Во-первых, это происходит не только на основе дисциплинарных конвенций, специфических для научного письма, но и социальных конвенций, в частности, социальных представлений о том, что может быть реальным (а что заведомо должно быть отнесено в сферу вымысла). Тогда представление о том, что считается реальным, во-первых, в данном обществе, во-вторых, в данном профессиональном сообществе, и оказывается тем, что подразумевают под реальностью историки, обусловливая природу их объяснений. [129] Во-вторых, за счет негласного договора между читателями и историками, который восходит к тем типам текстов, в которых реалистическая установка воплотилась с наибольшей полнотой: крайними, но равно влиятельными, здесь являются реалистический роман или научная статья. В-третьих, за счет того, что прошлое воссоздается как объективно постижимое всеми читателями, не зависимо от их классовой принадлежности или культурной местоположенности. [130] Все это в совокупности обусловливает «натурализацию» конвенций реализма: благодаря им «прошлое представляется как автономный мир, который может быть рассмотрен вне зависимости от того, кто создает историю... то, что практически является абстрактным, представляется, как если бы это была конкретная реальность, и реальность где-то там, но не в тексте». [131] Иначе говоря, абстрактное — в ходе конструирования исторической реальности в тексте — смешивается с конкретным, то, что представляет собой конструирование представляется как ре-конструирование, нарративные моменты изложения маскируются под анализ, декларирование первостепенности фактов как источника очевидности затемняет изобилие плодов работы воображения. Это делается с тем, чтобы придать текстам необходимую прозрачность, скрыть то, чем они на самом деле являются — риторическими репрезентациями прошлого и, напротив, подчеркнуть, что и организация текстов и характер содержащихся в них описаний обусловлены структурой самой реальности.