 |
Заключение
|
|
|
|
Моей задачей было рассказать об основных понятиях и проблемах нарратологии, а также о некоторых из тенденций, что получили название нарративного поворота. Теория нарратива интересна тем, что проясняет те неявные представления о рассказывании историй, которыми руководствуется каждый из нас. Насколько плодотворно она этим занималась и занимается — другой вопрос.
Дело, во-первых, в том, что, по всей вероятности, одним из бессознательных мотивов, которые движут исследующими нарратив сегодня, является нарастающее подозрение, что само умение рассказать историю наше время ставит под вопрос. Еще в 1930-е годы в очерке «Рассказчик: размышления о работах Николая Лескова» Вальтер Беньямин констатировал, что в век механической репродукции произведений искусства и торжества масс-медиа традиционное искусство рассказывания историй — под угрозой. Жизнь общности, от века цементируемая историями, повествуемыми знатоками традиций, мифов и легенд, более невозможна. Личностно окрашенная, устная передача историй отступает перед мгновенной трансляцией анонимных сообщений. Беньямин и оплакивает исчезновение глубины и аутентичности традиции в становящемся консумеристском обществе, и надеется, что новая эра принесет новые универсальные возможности, высвободив людей из плена, в который тех заключали частные истории локальных общностей. Прошедшие с той поры десятилетия показали, насколько точна была интуиция немецкого мыслителя. Потенции суждения и интерпретации, которые всякий нарратив в себе несет, тогда имеют шанс проявиться в полной мере, когда рассказывание совершается ответственным индивидом. В противном случае нарратив становится средством манипуляции, хорошо продаваемым товаром. Популярная культура, опираясь на хорошо знакомые зрителю образы и нарративные рамки, способна подавать память и историю как источник национальной гордости, удовольствия, осмысленной связности. Нарративы, как они фигурируют в составе массовой культуры, нередко либо «забалтывают» драматическое прошлое, о котором, возможно, лучше вообще ничего не рассказывать, чем пользоваться в его изложении теми схемами, которые ничего, кроме самоуспокоенности, самообмана, образа культуры как средоточия возвышенных ценностей и эмоций, породить не в состоянии. Это происходит, к примеру, тогда, когда травматические события завершившегося столетия помещают в историю типа «все к лучшему в этом лучшем из миров», отрицая тем самым их уникальность и неповторимость.
|
|
|
Во-вторых, возможность окончательного исчезновения искусства повествования связана с «бесконечным говорением» (Ж. Женетт) в наши дни собственно литературного дискурса. Кажется, Л. Улицкая в одном из недавних интервью очень просто объяснила, почему ей неинтересны тексты модного писателя, живописующего параллельную реальность, создаваемую политтехнологами и прочими мастерами симулякра. Ему, сказала она, люди-то неинтересны, потому что историю интересную он рассказать не может. Поэтому, когда сегодняшние эпистемологи делают радикальные выводы о том, что ни один из рассказчиков, будь это философ, историк, ученый или романист, не имеет особенных привилегий с точки зрения истинности их текстов, все время хочется уточнять, какого рода романисты имеются в виду.
Мы попытались показать, что нарративный поворот побудил по-новому взглянуть на соотношение науки и историй, оценить меру «нарративности» даже некоторых естественнонаучных дисциплин (в очерке о феминистском прочтении эволюционной биологии). Тем не менее эта проблематика касается настолько глубинных интуиций западной культуры, затрагивая те ее болевые точки, что связаны с осмыслением рациональности, объективности, истинности, что понятно: такие варианты критического прочтения научной теории не вызывают восторга за пределами соответствующего дискурса. Поясню это на таком примере.
|
|
|
Давая краткий очерк истории европейской (континентальной) философии, восходящая звезда английской философии, преподаватель университета в г. Эссексе Саймон Критчли провоцирующе заявляет, что, помимо многого замечательного, что в ней происходит, наблюдаются и тревожные тенденции, которым он дает хлесткое название — «Х-files» комплекс». [138] Что же удостоилось такой сомнительной квалификации? Критчли говорит о том, что философию заполонил «обскурантизм». Боже, думает читатель, это напоминает стиль, в каком советские авторы клеймили мыслительные недуги буржуазных недругов. Это нагруженное слово Критчли, безразличный, похоже, к наследию неокантианства, использует, чтобы описать отвержение философией причинных объяснений происходящего, предлагаемых естественными науками, в пользу «альтернативной причинной истории» более высокого порядка, к тому же «оккультной» по природе.
Научному объяснению противопоставляется контрнаучное, рациональному — исходящее из неизбежности таинственного, но, тем не менее, остающееся причинным: «землетрясение было вызвано не тектоникой подземных плит, но гневом Бога на наши грехи». Чтобы последней версии объяснения поверило достаточно большое число людей, культура, к которой они принадлежат, должна предпринимать особые усилия, делая историю о том, чем для людей чреват гнев Господа, достоянием своих носителей. Чтобы понять, почему, по этой версии, произошло землетрясение, надо знать смысл отношений людей с Богом, оформленную в историю. Но не нужно ли знать и историю формирования земной начинки, чтобы счесть убедительной первую версию? Предполагает ли, иначе говоря, оформление в виде истории научная тектоническая теория? Конечно, ведь она генетически объясняет сегодняшнее расположение подземных плит, одни события и процессы выдвигая в качестве причин, а другие — в качестве следствий. Отличаются ли эти теории с точки зрения очевидности объяснения, которое предлагают? Вряд ли. Дело в другом: первая научна, вторая — нет: первая объясняет происходящее естественными причинами. Но нельзя ли сказать, что у объяснительной истории, которую предлагает геофизика, просто герой другой: там, где теологи твердят о неисповедимости путей господних, геофизики рассуждают о многофакторности процессов подвижек земной коры. Многочисленные провалы в работе сейсмологов и, как результат, миллионный ущерб, искалеченные или унесенные жизни, и страх, гнездящийся в душах жителей Еревана или Лос-Анджелеса — не может ли это все быть объяснено капризностью и злокозненностью земельных недр? А если скажут, что я одухотворяю и одушевляю, протаскивая мифологическое в научное, то я, парируя, напомню о «пухнущих мембранах» в биологии и «тесноте стихового ряда» в поэтике.
|
|
|
И все-таки: неистребимость метафор в научном дискурсе и пропитанность его историями в большей степени, чем мы в этом готовы себе признаться, составляют волнующее, но дополнение к его существу. А вот чем объяснить сегодняшнюю одержимость, если не поглощенность массовой культуры необъяснимым и таинственным? На ум приходят разочарование в возможностях науки, негативные последствия гордыни, с какой ее представители подступались к раскрытию тайн мироздания, раскрыли их, их использовали, и, мало того, что тайн никаких вокруг не осталось, так еще и сколько вреда нанесено. Вот мы и видим столкновение в каждом эпизоде «Х-files», так сказать, герменевтики веры и герменевтики подозрения: что бы таинственное ни стряслось, уравновешенной Скалли и импульсивным Малдером предлагаются две причинные гипотезы, одна научная, другая, как выражается Критчли, «оккультная». Не беда, что вторая в итоге всегда пасует: она-то и оставляет нас озадаченными. Но Критчли, конечно же, прав, говоря, что если как вечернее развлечение «Х-files» безвредны, то последствия «Х-files» комплекса» могут быть достаточно серьезными. Однако мы удивимся, прочитав перечень «кандидатов в обскурантистское объяснение». Названы не только «вездесущность чужеродного разума» и «воздействие звезд на поведение людей», но и «воля Бога». Не обладает ли история, построенная на последней «Причине», рядом достоинств, которые выводят ее далеко за рамки тех или иных проявлений современной мифологии? Но в своих дальнейших рассуждениях Критчли сокрушает и святыни, возможно, более дорогие сердцу современного интеллектуала. Он их называет «менее очевидными, но равно злостными». Это — «драйвы» по Фрейду, «архетипы» по Юнгу, «власть» по Фуко, «реальное» по Лакану, «след Бога» по Левинасу, или «история как эпохальное удаление от бытия» в позднем Хайдеггере». Это, конечно, очень и очень ответственная оценка. Чем же тогда нам всем заниматься, как не толковать «реальное» по Лакану и «существование» по Хайдеггеру?
|
|
|
Критчли — поклонник Витгенштейна — раскрывает карты: не стоит ли опереться на опыт феноменологии? Не стоит ли присмотреться к неявному, скрытому от нас самих запасу наших know-how относительно социального мира? Для его постижения нам вряд ли потребуются как научные объяснения, так и псевдонаучные гипотезы на основе смутных причин. Что потребуется, так это «проясняющие замечания» в отношении тех, главных, сторон вещей, которые скрыты от нас в силу своей простоты и обычности. Скрытые, потому что само-очевидные, и скрытые, но само-очевидные. Опыт феноменологии, состоящий в смене угла зрения, под которым мы смотрим на привычные вещи, в переупорядочении того, что неявно уже было известно, пригодится и нам, когда мы смотрим на повествования, вездесущие, и именно этой своей повсеместностью интригующие и настораживающие.
Критический пересмотр канонов происходит почти в каждой дисциплине равно как и междисциплинарных дискуссиях. Одно из главных направлений, которые он принимает, состоит в обмене представлениями о том, каким должен быть научный дискурс. Это приводит к разного рода результатам: от взаимного неприятия сторонников «маскулинного» и «феминного» (варианты «европоцентристского» и «афроцентристского», «гегемонистского» и «контргегемонистского» дискурсов) до трезвого приятия некоторых моментов. Среди таковых следует упомянуть осознание, так сказать, меры риторичности и, в частности, повествовательности, науки. Это обстоятельство связано, в свою очередь, с тем, что в ситуации обостренной социальной критики в адрес науки, утраты наукой былого доминирования, исследователям предстоит уделять столь же внимания передаче и распространению своих результатов, сколь и их получению. Выбор исследователем тех или иных повествовательных моделей из общего запаса социальных представлений предназначен для поддержки более или менее принятого обществом образа науки как источника объективного упорядочивающего знания, а ее создателя — как служителя универсальной истины. В то же время обсуждение задействованных в функционировании научного знания повествовательных стратегий обнажает глубоко «пристрастную» природу научной дискуссии, те, в частности, факты, что выбор тех или иных стратегий воплощает доминирующую в обществе систему социальных смыслов, что кажущиеся на первый взгляд само собой разумеющимися риторические выборы в действительности объясняются не столько научной необходимостью, сколько скрытыми идеологическими приверженностями к существующим в обществе иерархиям ценностей.
|
|
|
Большие интерпретативные возможности открывает признание того факта, что в социуме доныне преобладали идеализированные модели научного письма и риторические конвенции и что, напротив, критика скрытой социальной ангажированности традиционного академического дискурса возвращает методологов и социологов науки к анализу феномена авторства в науке и того, в частности, каким многомерным, задействующим все существо исследователя, воплощающим его локализованность в конкретных исторических, культурных, идеологических обстоятельствах, процессом, является научное письмо.
Речь, разумеется, не идет о новом витке элиминации нарративов, которые, как можно видеть, столь эффективно размывают границы между «чисто» научным и социальным. Скорее, на повестке дня оказывается вопрос о том, что признание безусловной полезности научных повествований должно быть сопряжено с осознанием их неизбежной ограниченности, тесно связанной с особенностями фигуративного языка как такового. Речь идет о том, что способность такого языка к упорядочиванию достигается весьма дорогой ценой: он выделяет одни этапы процесса, одни стороны явлений ценой отвлечения, «замалчивания» других этапов и сторон нарратива. В силу этого такой язык порождает неопределенность. Хорошо известны неоднократно предпринимаемые в истории науки попытки если не элиминировать эту неопределенность, то свести ее к минимуму. Неудача большинства из них привела к примирению с неопределенностью, что, однако, не освобождает исследователей специфики научного письма каждый раз вновь и вновь задаваться вопросами о том, с какой целью задействуется та или другая повествовательная модель, насколько продуктивна она для воплощения того или иного видения предмета исследования, особенно новых взглядов, что в описываемом феномене или процессе такая модель замалчивает, как данное повествование работает по сравнению с другими научными историями.
[1] Rorty R. Habermas and Lyotard on Postmodernity // Essays on Heidegger and Others: Philosophical Papers. Vol. 2, 164—176. Cambridge: Cambridge University Press, 1991. P. 167.
[2] Kreiswirth M. Tell Me a Story: The Narrativist Turn in the Human Sciences //Constructive Criticism: The Human Sciences in the Age of Theory, ed. by M. Kreiswirth and Th. Carmichael. Toronto: University of Toronto Press, 1994. P. 61—87. Нарративный поворот подготовили следующие работы: Bauman R., Scherzer J. (Eds. ) Explorations in the Ethnography of Speaking. New York: Cambridge University Press, 1974. Bruner J. Actual Minds, Possible Worlds. Cambridge: Harvard University Press, 1986. Kermode F. The Art of Telling. Essays on Fiction. Cambridge: Harvard University Press, 1983.
[3] Good J. M. M. and Roberts R. H. Introduction: Persuasive Discourse in and between Disciplines in the Human Sciences // The Recovery of Rhetoric: Persuasive Discourse and Disciplinarity in the Human Sciences, еd. by J. M. M. Good and R. H. Roberts. P. 1—21. Charlottesville: University Press of Virginia, 1993.
[4] Ankersmit F. R. Kantian Narrativism and Beyond // The Point of Theory: Practices of Cultural Analysis, ed by M. Bal and I. E. Boer. New York: Continuum, 1994. P. 155-160; 193-197.
[5] Iser W. The Art of Reading. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1978.
[6] Barthes R. Image music text. London: Fontana, 1977.
[7] Ricouer P. Interpretation Theory: Discourse and the Surplus of Meaning. Ft. Worth: Texas Christian University Press, 1976. P. 28.
[8] Kerney R. Poetics of Modernity: Toward a Hermeneutic Imagination. Atlantic Highlands. N. Y.: Humanities Press, 1995. P. хii.
[9] Там же.
[10] Рикер П. Мораль, этика, политика // Рикер П. Герменевтика. Этика. Политика. Московские лекции и интервью. М., 1995. C. 83.
[11] Хайдеггер М. Исток художественного творения // Зарубежная эстетика и теория литературы ХIХ—ХХ вв. Трактаты, статьи, эссе. М.: Изд-во МГУ, 1987. С. 306.
[12] Женетт Ж. Критика и поэтика // Женетт Ж. Фигуры. Т. 2. М: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. С. 2.
[13] Bruner J. Actual Minds, Possible Worlds. Cambridge: Harvard University Press, 1986.
[14] Miller H. Reading narrative. Oklahoma: University of Oklahoma Press, 1998. P. 47.
[15] Ibid.
[16] Smith B. H. Narrative Versions, Narrative Theories, in On Narrative, еd by W. J. T. Mitchell, 209-232. Chicago: University of Chicago Press, 1981. P. 228.
[17] Miller H. Narrarive, in Critical Terms for Literary Study, ed. by F. Lentriccia and T. MaLaughin. Chicago: University of Chicago Pres, 1990. P. 127-140.
[18] Ryan M. L. Possible Worlds, Artificial Intelligence, and Narrative Theory. Bloomington: Indiana University Press, 1991.
[19] Павел Т. Поэтика сюжета. Случай драмы английского Возрождения. 1985.
[20] Барт Р. Введение в структурный анализ повествовательного текста. 1966. С. 398.
[21] Ryan M. L. Possible Worlds, Artificial Intelligence, and Narrative Theory. Bloomington: Indiana University Press, 1991.
[22] Барт. Р. Указ. соч. С. 393.
[23] Краткий очерк основных понятий и идей нарратологии на русском языке есть в Энциклопедическом справочнике «Современное зарубежное литературоведение». М., 1996. С. 61-81 и в учебном пособии Зенкина С. «Введение в литературоведение. Теория литературы». М., 2000. Я в своем изложении опираюсь, в основном, на статью Барта Р., на работы Женетта Ж. и Рикера П. и на книгу Зенкина С.
[24] Томашевский Б. В. Теория литературы: Поэтика. М. — Л., 1925. С. 137.
[25] Лотман Ю. Структура художественного текста. М., 1970. С. 287. См. также Рикер П. Время и рассказ. Т. 2. М., 2000. С. 173.
[26] Brooks P. Reading for the Plot. Design and Intention in Narrative. Cambridge: Harvard, 1984.
[27] Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974. С. 296. 28 Рикер П. Время и рассказ. Т. 2. М., 2000. С. 38.
[29] Там же. С. 276.
[30] Женетт Ж. Границы повествовательности // Женетт Ж. Фигуры. Т. 1. С. 288—299.
[31] Зенкин С. Указ. соч. С. 50.
[32] Подробнее о термине «дискурс» см. Греймас А. Ж., Курте Ж. Семиотика. Объяснительный словарь теории языка // Семиотика. М., 1983, С. 488—493.
[33] Барт Р. Введение в структурный анализ... С. 391.
[34] Пропп В. Морфология сказки. М., 1969. С. 25. См. также подробнейший анализ морфологии Проппа в кн. Рикер П. Время и рассказ. Т. 2. С. 41—46.
[35] Барт Р. Указ. соч. С. 394.
[36] Барт Р. Введение в структурный анализ... С. 399.
[37] Бремон К. Логика повествовательных возможностей // Семиотика и искусствометрия. М., 1972. См. также анализ модели Бремона и ее связи с морфологей Проппа в кн. Рикер П. Время и рассказ. Т. 2. С. 46—52.
[38] Рикер П. Время и рассказ. Т. 2. С. 91.
[39] Hamburger K. The Logic of Literature. Ann Arbor: Indiana University Press, 1973. P. 17.
[40] Рикер П. Время и рассказ. Т. 2. С. 103.
[41] Там же. С. 107.
[42] Там же. С. 106.
[43] Барт Р. Введение в структурный анализ... С. 411.
[44] Успенский Б. Поэтика композиции. СПб., 2000. С. 215.
[45] Там же. С. 222, 161.
[46] Там же. С. 25.
[47] Рикер П. Время и рассказ. Т. 2. С. 106.
[48] Там же. С. 195.
[49] Там же. С. 103.
[50] Там же. С. 104.
[51] Там же. С. 106.
[52] Culler J. Story and Discourse in the Analysis of Narrative in The Pursuit of Signs: Semiotics, Literature, Deconstruction. Ithaca, N. Y.: Cornell University Press, 1981. P. 169—187.
[53] Это замечание принадлежит Мике Бал (профессор Амстердамского университета), отличающейся особенно обостренной рефлексией кризиса, переживаемого нарратологией.
[54] Kermode F. The Art of Telling. Essays on Fiction. Cambridge: Harvard University Press, 1977. P. 1.
[55] Ibid. P. 2.
[56] White H. The Absurdist Moment in Contemporary Literary Theory, in Tropics of Discourse: Essays in Cultural Criticism. Baltimore: John Hopkins University Press, 1978. P. 277—278.
[57] См.: Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: «Прогресс», 1989. С. 250.
[58] Bal М. On Story—Telling. Essays in Narratology, еd. by David Jobling. Sonoma, CA: Polebridge Press, 1991. P. 6.
[59] Женетт Ж. Фигуры. Т. 2. С. 269.
[60] Зенкин С. Преодоленное головокружение: Жерар Женетт и судьба структурализма // Женетт Ж. Фигуры. Т. 1. С. 11.
[61] Женетт Ж. Фигуры. Т. 1. С. 201.
[62] Зенкин С. Преодоленное головокружение. С. 15.
[63] См. Русский перевод Барт Р. S/Z. М.: УРСС, 2001.
[64] Русский перевод см. Мировое древо/Arbor Mundi, М., 1993. № 2.
[65] Женетт Ж. Повествовательный дискурс//Фигуры. Т. 2. С. 68.
[66] Ibid. С. 183—184.
[67] Ibid. С. 189.
[68] Ibid. С. 190.
[69] Зенкин С. Преодоленное головокружение. С. 18—19.
[70] Женетт Ж. Повествовательный дискурс//Фигуры. Т. 2. С. 192, 196.
[71] Ibid. C. 190.
[72] Ibid. C. 61.
[73] Ibid. C. 270—271.
[74] Bal M. On Story—Telling. Essays in Narratology, еd. by David Jobling. Sonoma, CA: Polebridge Press, 1991. P. 7.
[75] Ibid. С. 7—8.
[76] Ibid. С. 9.
[77] Culler J. Framing the Sign: Criticism and its Institutions. Norman, Okla, 1988. Мике Бал развивает свои идеи относительно неразличимости текста и контекста, обращаясь к визуальным нарративам (какими она вообще в последнее время наиболее увлечена), а точнее, касаясь современной художественной критики творчества Рембрандта в кн.: Bal M. Reading Rembrandt: Beyond the Word—Image Opposition. Cambridge, 1991.
[78] В отчественной традиции этим термином широко пользовался Ю. Лотман. См. Лотман Ю. Структура художественного текста. М., 1970.
[79] Baxandall M. Patterns of Intention: On the Historical Explanation of Pictures. New Haven, 1985. P. 26—32.
[80] Culler J. On Deconstruction: Theory and Criticism After Structuralism. London, 1983. P. 86. Цит. по: Bryson N. Art in Context, in R. Cohen, ed. Studies in Historical Change. Charlottesville: University of Virginia Press, 1992. P. 24.
[81] Ibid. P. 26—27.
[82] См. об этом подробнее в замечательной книге Руди Вискера: Visker Rudi. Truth and Singularity: Taking Foucault into Phenomenology. Dordrecht, Cluwer, 1999.
[83] Лиотар Ж. Ф. Состояние постмодерна / Пер. с франц. Н. А. Шматко. М. — СПб.: «Алетейя», 1998. С. 69.
[84] Lacour Claudia Brodski. Austen’s Pride and Prejudice and Hegel’s «Truth in Art»: Concept, Reference and History, in EHL. vol. 59, #3. [Autumn, 1992. С. 598.
[85] Там же. С 598—599.
[86] Cм. об этом подробнее в: Parker I. Discourse Dynamics. London: Routledge, 1992. Thomas J. Doing Critical Ethnography, in Qualitative Research Methods Series, 1993. vol. 26. Р. 57—69.
[87] См. интересный пример критического исследования, автор которого пытается удерживать в поле зрения два эти направления интерпретации: «источники» и их порождение — взгляды конкретных людей — рассматривая коммуникацию руководителей и подчиненных в: Rosen M. Coming to terms with the field: understanding and doing organizational ethnography // Journal of Management Studies. 1991. Vol. 28. P. 1—24.
[88] Harding S. Whose Science? Whose Knowledge?: Thinking from Women’s Lives. Ithaca, N. Y.: Cornell Univ. Press, 1991.
[89] Приведено по: Harding S. The Science Question in Feminism. Ithaca: Cornell University Press, 1986. P. 120.
[90] Цит. по: Eichler M., Lapointe J. On the Treatment of the Sexes in Research, Social Sciences and Research Council of Canada. Ottawa, 1985. P. 11.
[91] Butler J. Gender Trouble. N. Y.: Routledge, 1990. P. 148.
[92] Gilligan C. In a Different Voice: Psychological Theory and Women’s Development. Cambridge, Mass.: Harvard Univ. Press, 1982.
[93] Martin E. M. The Woman in the Body: A Cultural Analysis of Reproduction. Boston: Beacon Press, 1987.
[94] Cм.: Fine M. Beyond Silenced Voices: Class, Race and Gender in the United States. Albany: State University of New York Press, 1993; Haraway D. Situated Knowledges: The Science Question in Feminism and the Privilege of Partial Perspective//Feminist Studies, 1988. № 14. P. 575—599; Butler J. Gender Trouble: Feminism and the Subversion of Identity. N. Y.: Routledge, 1990.
[95] Keeton W. T. Biological Science, 3rd ed. N. Y.: W. W. Norton, 1976, процитировано в: Biology and Gender Study Group «The Importance of Feminist Critique for Contemporary Cell Biology»//Feminism and Science, еd. by N. Tuana Bloomington: Indiana Univ. Press, 1989. P. 75.
[96] Martin E. The Egg and the Sperm: How Science Has Constructed a Romance Based on Stereotypical Male—Female Roles//Signs. 1993. № 16. P. 490.
[97] Ibid. P. 485—501.
[98] Tomlinson B. Phallic fables and Spermatic Romance: Disciplinary Crossing and Textual Ridicule// Configurations. 1995. № 2. P. 106. В дальнейшем изложении данного сюжета я следую рассуждениям автора. В данной статье можно найти также исчерпывающую (и частично мною заимствованную) библиографию изданий, посвященных как связи риторики и науки в целом, так и феминистскому осмыслению биологических повествований.
[99] Термины взяты из фрагмента статьи: Schatten G., Schatten H. The Energetic Egg //The Science. 1983. № 23, процитированной в: Biology and Gender Study Group «The Importance of Feminist Critique for Contemporary Cell Biology»//Feminism and Science. P. 177.
[100] Martin E. P. С. 488—489.
[101] Там же. Как источники автор использовала: Mountcastle V. Medical Psychology. L.: Mosby, 1980. P. 1609: Alberts et al. Molecular Biology of the Cell. N. Y.: Garland, 1983. P. 796.
[102] Martin E. P. 495—496. Критик использовала такие труды Вассермана P. M.: Wasserman P. M. Biology and Chemistry of Fertilization//Science. 1987. № 235 (4788). P. 553—560; Wasserman. P. M. Fertilization in Mammals//Scientific American. 1988. № 6 (259) P. 78—84.
[103] Bushman С. L. America Discovers Columbus: How an Italian Explorer Became an American Hero Hanover. N. H.: University Press of New England, 1992.
[104] Berkhofer R. F. Jr. Beyond the Great Story. History as Text and Discourse. Cambridge: Harvard University Press, 1995. P. 44.
[105] Novick P. That Noble Dream: «The Objectivity Quest» and the American Historical Profession. Cambridge: Cambridge University Press, 1988. P. 2.
[106] La Capra D. Rhetoric and History, in History and Criticism. Ithaca: Cornell university Press, 1985. P. 17.
[107] Там же.
[108] Ankersmith F. R. Narrative Logic: A Semantic Analysis of the Historian’s Language. The Hague: Martinus Nijhoff, 1983. P. 66—78.
[109] Berkhofer R. F. Jr. Beyond the Great Storу. P. 57.
[110] Ibid.
[111] La Capra D. Rethinking Intellectual History and Reading texts, History and Theory. 19 (1980). P. 245—276 и «Preface» in History and [Criticism. Ithaca: Cornell university Press, 1985.
[112] La Capra D. Rethinking Intellectual History: Texts, Contexts, Language. Ithaca and London, 1983. P. 339.
[113] Berkhofer R. F. Jr. Beyond the Great Story. P. 59.
[114] С м. об этом классическое исследование Э. Ауэрбаха: Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М., 1976.
[115] Barthes R. Historical Discourse, in Introduction to Structuralism, еd. by M. Lane. N. Y., 1970. P. 153.
[116] Барт Р. Введение в структурный анализ повествовательных текстов» // Зарубежная эстетика и теория литературы ХIХ—ХХ вв. Трактаты, статьи, эссе. М., Изд-во МГУ, 1987. С. 387.
[117] См., например: Kellner H. Narrativity in History: Poststructuralism and Since, in History and Theory. 26 (1987). P. 2.
[118] Барт Р. S/Z. М.: УРРС, 2001. С. 108.
[119] Там же.
[120] Там же. С. 109.
[121] Барт Р. Миф сегодня. Мифология. М.: Изд-во Сабашниковых, 1996. С. 263.
[122] Там же. С. 241—246.
[123] Там же. С. 243.
[124] Там же. С. 244.
[125] Там же. С. 268—269.
[126] Харре Р. Социальная эпистемология: передача знания посредством речи // Вопросы философии. 1992. № 9. C. 49—60.
[127] Гилберт Дж., Малкей М. Открывая ящик Пандоры. М., 1987. О риторике науки см. также: Ваzerman Ch. Shaping Written Knowledge: The Genre and Activity of the Experimental Article in Science. Madison: University of Wisconsin Press, 1988; The Figural and the Literal: Problems of Language in the History of Science and Philosophy, 1630—1800, еd. by Benjamin A. E. Cantor G. N. Christie J. R. R. Manchester, U. K. Wolfeboro, N. H.: Manchester University Press, 1987; Literature and Science: Theory & Practice, еd by Peterfreund S., Boston: Northeastern University Press, 1990; Cantor G. The Rhetoric of Experiment. In: The Uses of Experiment: Studies in the Natural Sciences, еd by Gooding D. Schafler S. Pinch D. T. N. Y.: Cambridge University Press, 1989. P. 159—180.
[128] Деррида Ж. О грамматологии. М.: Ad Marginem, 2000. C. 144—145.
[129] Berkhofer R. F. Jr. Beyond the Great Story. P. 59.
[130] Ibid.
[131] Ibid.
[132] Movat J. Text: The Genealogy of an Antidisciplinary Object. Durham, N. C.: Dike University Press, 1992.
[133] Уайт Х. Метаистория. Историческое воображение ХIХ в. Екатеринбург, 2001.
[134] Там же.
[135] Frederikson G. M. Comparative History, in The Past Before Us: Contemporary Historical Writing in the United States, еd. by Michael Cammen. Ithaca: Cornell University Press, 1980. P. 473.
[136] Certeau M. De. The Writing of History. N. Y.: Columbia University Press, 1988. Cм. в особенности C. 2, 14, 38, 46—47, 99.
[137] Такое различение нарратива и нарративизации как результата и процесса принадлежит Дж. Принсу Prince G. A Dictionary of Narratology Lincoln: University of Nebraska Press, 1987.
[138] Critchley S. Continental Philosophy. A Very Short Introduction. Oxford University Press, 2001. P. 118. Имеется в виду сериал, идущий по нашему телевидению под названием «Секретные материалы».
|
|
|
