Каспар Хаузер - образ Парцифаля 19-го столетия

В облике каждого столетия проявляются черты, которые свя­заны с историческим становлением, постепенным развитием хрис­тианства. То, что здесь понимается под христианством, наиболее полно выражается в образе Грааля.⁶¹ В образе Грааля присутству­ет в скрытом виде плод христианства. Кто как христианин обращается к Граалю, тот выражает не только веру и убеждение, он ощущает себя в живой связи с мощным жизненным источником. В средневековом сказании о Парцифале (Вольфрама фон Эшенбаха) представлено значительное изменение в отношении к Граа­лю. Первый раз Парцифаль находит свой путь в обитель Грааля благодаря водительству судьбы. Он ведет себя так, как его учили: он молчит при виде заслуживающего сострадание, при пережива­нии явления, потрясающего своей таинственностью. Но судьба и воспитание не смогли ему передать самого важного и решающего: самому найти по отношению к духовным событиям, которые ему открываются, мужество и силу для вопроса. На долгих жизнен­ных путях, на которых он преодолевает злое царство Клингзора, Парцифаль должен научиться развивать пробужденное сознание, из которого может возникнуть спасительный вопрос. Когда Пар­цифаль в этом смысле созрел, он во второй раз призывается к Граалю. Он заслужил милость спасти страдающего Амфортаса, и не потому, что он искал этой милости, но потому, что он нашел путь к самому себе, то есть в высшем смысле к Граалю.

Так Парцифаль становится королем Грааля и получает воз­можность различными способами претворять в жизнь воздействие благодати Грааля.

В таком развитии сказания о Парцифале находит выражение указанное изменение отношения человека к Граалю: сначала со­бытия обрисованы в смысле четвертой послеатлантической куль­турной эпохи (душа рассудка и характера). Призванный получает то, что определено ему духом и судьбой; с приемом сверхчувствен­ного совершилось все необходимое. Но теперь неожиданно требу­ется что-то совершенно новое: собственный вопрос. В достижении этого состоит задача эпохи души сознательной. Самостоятельность сознания, развитие личности выступают на первый план. Речь идет все больше о собственном, осмысленном понимании духовного мира. Парцифаль проходит этот путь развития до конца, до по­стижения христианской сущности духа, то есть Грааля. В сказании о Парцифале речь идет об индивидуальности, которая в виде про­образа и образца уже прошла этот будущий путь. Уже до начала нового времени это сказание, основанное на духовно-реальных со­бытиях, говорило о пути Парцифаля в будущем.

Исторически царство Грааля действительно еще не наступи­ло.* В 19 веке развитие должно было уйти так далеко, что впервые в истории оно должно было испытать непосредственное воз­действие царства Грааля. В Каспаре Хаузере жила индивидуаль­ность, которая была способна и призвана стать королем Грааля. В этой связи оказывается замечание Рудольфа Штайнера, что «Юж­ная Германия должна стать новым оплотом Грааля для новых бор­цов за духовное», где Каспар Хаузер был бы королем Грааля, что отвечало бы как его внутреннему рангу, так и внешнему положе­нию. Как Посвященный в духе розенкрейцерства он должен был, как уже указывалось, определять духовные импульсы общества, чтобы не позволить 19-му столетию так глубоко погрузиться в ма­териализм и чтобы подготовить наступление светлой эпохи. Ко­нечно, не было замысла сохранять долговечную монархию, хотя новое, построенное на индивидуальности, должно было сознатель­но соединиться со старым.*

Царство Грааля Каспара Хаузера было бы связано со знанием о реинкарнации и Карме. Из этого источника проистекали бы со­циальные изменения. Рудольф Штайнер многократно указывал на то, что достойное человека решение социальных вопросов без этого знания невозможно. В царстве Грааля Каспара Хаузера, же­лаемом водительством человечества, нужно усматривать и реша­ющий мотив, побуждающий врагов к тому, чтобы помешать его миссии и устранить его.

Им удалось отдалить царство Грааля от исторической действи­тельности. 19-е столетие глубже всего характеризуется тем, что в нем предполагаемый Парцифаль действовать не смог.

Через судьбу, которую испытал Каспар Хаузер, появляется другой образ Парцифаля. Каспар Хаузер приходит в мир, не толь­ко не зная отца и матери, но и не получив от них действительного имени. Он найденыш, его происхождение остается для него неиз­вестным, он Парцифаль, который приходит из темноты тюремно­го заключения; с этим соотносится уединенная, замкнутая жизнь Парцифаля в лесу. Его судьба в отношении к отцу и матери (его отец умер, когда ему было 6 лет) не создавалась из заложенных в нем сил, а тяготела над ним. Извне к нему определенно приходила враждебная сила, он не может следовать по предначертанному для него пути, он идет путем жертвы. Судьба Парцифаля, этого ребенка, вызывает самое большое сострадание. Ребенку не дали пройти путь к вопросу. Ситуация оказалась перевернутой: эта судь­ба Парцифаля ставит великий вопрос перед человечеством. Она хочет помочь пробуждению. Следуя за Христом, этот страдаю­щий ребенок, жизнь которого в конечном счете была насильствен­но разрушена, показывает нам образ Парцифаля 19-го столетия.

Духовно желанный, но не ставший действительностью, образ Каспара Хаузера как Парцифаля оживает в «Парсифале» Вагне­ра. Вагнер, менее чем через год после смерти Каспара Хаузера, вступает как человек искусства в его духовный круг. Какой подъем его художественного творчества был бы возможен для Вагнера во встречах с Каспаром Хаузером и испытываемых при этом пере­живаниях? В «Парсифале» он — не зная об этом — изображает под видом сценического торжественного представления внутренний путь, который был сужден Каспару Хаузеру как будущему коро­лю Грааля.

Парцифаль, чистый глупец — указание на детскую натуру — побеждает Клингзора. Копье, которое должно его уничтожить, не может попасть в него, потому что он понимает и выполняет свою задачу. Крестное знамение копьем разрушает силу Клингзора. Анфортас исцеляется и освобождается от своих невыносимых стра­даний благодаря вновь завоеванному копью. Сила копья — это де­ятельное познание духа, которое достигается человеческим Я. Отвоевание копья в этом смысле есть задача эпохи Михаила, пер­вой эпохи светлого времени.

Фауст и Каспар Хаузер

Фауста по праву можно рассматривать как образ стремящего­ся человека пятой послеатлантической культурной эпохи. Фауст связывает себя со своим внутренним — с кровью, в которой живет Я — с Мефистофелем. Через эту связь создается величайшая угро­за для существования Я. Оно оказывается у края пропасти и пада­ет в нее, как это трагически проявляется в обстоятельствах судьбы Фауста. В этом смысле Рудольф Штайнер указывал на то, что Гете нашел в Фаусте человеческий образ, который «целиком и полнос­тью потерял в себе человека.»⁶² В его жизни и поступках Фауст различным образом попадает под власть Мефистофеля только в познании, в первом шаге (хождение к Матерям, встреча с Еленой, классическая Вальпургиева ночь). Koгда он пытается осуществить это в действительности, он не может освободиться от влияния злых сил, он их не понимает и над ними не властен. Так, в конце кон­цов, были убиты Филемон и Бавкида, и он умирает в иллюзии: «на свободной земле со свободным народом», в то время как в дей­ствительности он зависит от Мефистофеля и лемуров. Гете не увел Фауста настолько далеко, чтобы он в жизни преодолел воздей­ствие Мефистофеля, чтобы Я нашло силу вырваться из пропасти, в которой оно очутилось.

«Гете уже чувствует необходимость: Фауст должен суметь здесь на Земле найти свое спасение. Гете должен был бы поставить воп­рос так: как Фауст находит подтверждение слов апостола Павла: «Не я, но Христос во мне»? Гете должен был бы прийти к тому, чтобы не только заставить Фауста сказать: «На свободной земле, со свободным народом», — но: на свободной земле с Христом в душе, ведя человека в земной жизни к духу. — Гете должен был бы заставить своего Фауста сказать что-нибудь подобное. Гете, конечно, честен; он этого не говорит, потому что он это еще полно­стью не постиг.»⁶³ Только после смерти Фауст достигает того, к чему он стремится в жизни: Я постепенно освобождается от сил зла. «Гете, напротив, не мог продвинуться до действительного по­стижения духовного мира, поэтому он повернул назад.»⁶⁴

Для Гете было невозможно постигнуть живущего на Земле человека как духовное существо. Гете не мог связать Я в инкарна­ции с импульсом Христа так, чтобы явилось человеческое суще­ство, которое в познании и поступках раскрывает свою связь с ду­ховным миром.

Так становится ясно, что образ Фауста нуждается в расшире­нии, дальнейшем развитии, на что указывают процитированные высказывания Рудольфа Штайнера. В росписи купола первого Гётеанума Рудольф Штайнер изобразил Фауста — как прообраз человека пятой послеатлантической эпохи — так, что подразуме­ваемое здесь расширение становится очевидным. Прилагаемый фрагмент показывает размышляющего Фауста, чьи силы устрем­ления представили перед ним его Я, благодаря чему силы зла ут­ратили над ним свою власть. Как результат преодоления зла изоб­ражен ребенок, принесенный этим Я, который летит к Фаусту. Фауст идет по пути обновления человека, когда он в себе постига­ет Я, в котором живет Христос.

Это обновление человека становится действительностью че­рез ребенка, в чем проявляется вновь воссозданная благодаря событию Пасхи человеческая природа. Только в таком состоянии осуществляются стремления Фауста. Если рассмотреть тройствен­ность Фауст—Я—ребенок, то после всего сказанного можно найти эту детскую натуру в Каспаре Хаузере. Можно воспринимать Кас­пара Хаузера как образ той детскости, о которой сказано: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небес­ное.»⁶⁵

Фауст через свое стремление к Я находит в себе ребенка. Он тем самым постигнет в инкарнации то, что Фауст у Гете достигает только после смерти. В этом смысле человек со стремлениями, подобными стремлениям Фауста, должен воспринять в себе эле­мент Каспара Хаузера как высшую, еще не развитую духовную природу. Элемент Каспара Хаузера должен возрасти у Фауста, чтобы человек был обновлен в его полноте. Каспар Хаузер в его детской природе есть будущее, в котором нуждается Фауст, чтобы достигнуть своей цели, преодолеть силы Мефистофеля.

Образ Фауста, изображенный Рудольфом Штайнером под куполом Гётеанума, содержит как образ указание на будущее раз­витие души сознательной. Фауст в этом образе достигает состоя­ния сознания, в котором начинается действительное духовное по­знание. В духовнонаучных познаниях Люцифер и Ариман — как часто подчеркивал Рудольф Штайнер — не участвуют. Вместо них появляется ребенок, предвещая, что всякое истинное духовное познание несет в себе силу для того, чтобы стать действительно творческим.

Образ этого ребенка по воле судьбы явился перед людьми в Каспаре Хаузере, каким он был в первое время после своего осво­бождения.

Еще одна связь между Фаустом и Каспаром Хаузером может быть обнаружена, если рассмотреть их в категориях «дела» и «стра­дания». Фауст активно вступает в столкновение со злом. На зад­нем плане остается то, что он при этом должен неизбежно поте­рять свою высшую человеческую природу. Эта высшая природа обречена на бездействие. Ее ожидает страдание, в котором, одна­ко, эта высшая природа сохраняет себя. Если выразить это образ­но, можно сказать: в то время как Фауст в жизни вовлечен в силы зла, ребенок Каспар Хаузер должен, обреченный на бездеятель­ность, сидеть в своем подземелье. В этом соотношении дела и стра­дания оказывается человек, когда он находит путь освобождения из ловушек Люцифера и Аримана. Заключение Каспара Хаузера является выражением ситуации, в которой человек в борьбе поте­рял свое духовное. Если это через действительную спиритуальность будет обретено снова, то ребенок Каспар Хаузер будет освобож­ден из своей тюрьмы. Во многих людях в настоящее время можно обнаружить образ заключенного ребенка, Каспара Хаузера.

То, в каком состоянии находится высшая природа человека, зависит от его сознания и его деятельности в жизни.