И менталитет русского крестьянства

 

 

Огромное влияние природно-климатического фактора на жизнедея­тельность человека и различных форм общественного бытия признано нау­кой еще со времен французского Просвещения в лице энциклопедистов, Ж.-Ж. Руссо и др. Русская историческая наука особенно много уделила вни­мания этому фактору в лице С. М. Соловьева и его последователей. Специ­фика дальнейшего развития русской и особенно советской историографии, в частности, была сопряжена с заметным ослаблением внимания ученых к конкретным проявлениям этого фактора в жизни государств. Более того, в советский период в оценке этого фактора были явно некорректные подходы, заложенные в «Кратком курсе истории ВКП(б)» и сводившиеся, по сущест­ву, к отрицанию сколько-нибудь серьезного влияния географического фак­тора на жизнедеятельность тех или иных социумов. Это привело, в конеч­ном счете, к длительному периоду полного игнорирования советской исто­риографией существенной разницы в природно-климатических условиях экономического и социального развития на Западе и в Центре Европы, с од­ной стороны, и в Восточной Европе (речь идет о России) — с другой.

По сути дела нашей историографии еще предстоит задача уделить серь­езное внимание влиянию природно-климатического фактора на российский исторический процесс.

Исходя из перспективы исследования ментальности российского кре­стьянства, необходимо подчеркнуть лишь следующие моменты.

На востоке Европы располагается обширнейшая зона с весьма корот­ким сельскохозяйственным сезоном, отнюдь не оптимальной суммой накоп­ленных температур и господством малоплодородных и неплодородных почв. Это основная историческая территория Российского государства, на­зываемая Нечерноземьем, а также зона деградированных черноземов в бас­сейне среднего и нижнего течения Оки. Худые и малоплодородные почвы требовали здесь как минимум тщательной и многократной обработки полей, но для этого требовалось огромное количество рабочего времени. А россий­ский сезон земледельческих работ длился лишь с конца апреля по середину сентября (по старому стилю) или примерно 100 рабочих дней, не считая се­нокоса и обмолота снопов. За такое время при трехпольном севобороте па-

40

 

ровой системы земледелия однотягловый крестьянин (муж, жена и двое де­тей) мог обработать лишь очень небольшую площадь ярового и озимого по­лей (2,48 дес.), соблюдая при этом минимум агрикультурных требований для получения необходимого для поддержания жизни семьи урожая. При возделывании гораздо более обширной площади обработка пашни неизбеж­но становилась настолько примитивной и скоропалительной, что судьба да­же минимального урожая полностью зависела от погоды.

Поэтому в России на протяжении многих столетий урожайность зерно­вых культур была на крайне низком уровне и не имела почти никаких шан­сов на увеличение (3—5 центнеров с га, в редких случаях до 10—12 ц с га). Более того, весьма часто на российские земли обрушивался голод.

Практически нулевой была и вероятность резкого повышения урожай­ности за счет внесения в почву удобрений. Единственный реальный вид удобрения — скотский навоз во все времена был в российской деревне край­ним дефицитом. Обычно его хватало на удобрение земли один раз в 9—12 лет, а иногда и гораздо реже. Причины такой ситуации заключены в остром недостатке корма в период стойлового содержания скота (а этот период в ос­новных регионах России длился от 180 до 212 суток, то есть был необычай­но большим). Заготовить на такой срок полноценный доброкачественный корм для однотяглового крестьянина было делом совершенно нереальным. Те примерно 300 пудов сена, которые он заготавливал в очень короткий пе­риод сенокоса, хватало лишь для эпизодического кормления скота. Основ­ным же кормом для животных было яровая солома с поля, охвостье и мяки­на, оставшиеся от молотьбы хлеба. Иногда же в пищу животных шла и гру­бая ржаная солома. От такого кормления скот едва был жив, часто болел и погибал. Таким образом, хотя скотину в России держали почти исключи­тельно для удобрения полей, «навозное» скотоводство практически не спра­влялось со своей ролью, ни в средневековье, ни в XIX—XX веке. Единствен­ным способом поддержания плодородия земли, дававшим возможность вре­менного повышения плодородия, был запуск пашни в перелог и в лес, с пос­ледующей его расчисткой под пашню чаще всего уже новым поколением се­мьи.

Этот крайне архаичный и экстенсивный способ восстановления плодо­родия многие столетия по существу был единственно возможным средством поддержания сельского хозяйства на уровне, обеспечивающем существова­ние и жизнедеятельность общества, однако лишь как общества с минималь­ным объемом прибавочного продукта.

Иначе говоря, такого рода социум обладал низким уровнем обществен­ного разделения труда и резким преобладанием земледелия. Здесь была сла­бая, чрезвычайно медленно развивающаяся промышленность, низкий уро­вень урбанизации страны, преимущественное развитие вялой, внутриконти-нентальной торговли.

41

 

Вместе с тем, это общество с ярко выраженным экстенсивным характе­ром земледелия, требующим постоянного расширения пашни, занимая но­вые и новые территории; это общество, где дефицит рабочих рук в сельском хозяйстве был постоянным и неутолимым в течение многих веков, несмотря на более или менее стабильный прирост населения страны.

Под определенным влиянием вышеперечисленных особенностей разви­тия русского общества развивалась и государственная машина России. По­стоянная необходимость жесткого, насильственного изъятия государством у крестьян прибавочного продукта в размерах, далеко превосходящих то, что русский крестьянин мог бы отдавать без ущерба для себя, привела к появле­нию весьма сурового и жесткого механизма политического принуждения крестьянства со стороны государственной власти. Отсюда как следствие де­спотическая, самодержавная форма государственного правления, сочетание системы «государственного феодализма» с суровым и страшным режимом крепостничества в сфере помещичьего землевладения и хозяйства. Кроме того, важнейшим следствием неблагоприятных природно-климатических условий было неизбежное развитие миграции крестьянского населения в более благоприятные для жизни сопредельные территории, в районы с бо­лее плодородными землями и т. д., что имело своим следствием усиление военных рычагов российской государственной машины и т.ц,

Как уже говорилось, российские крестьяне-земледельцы веками остава­лись своего рода заложниками Природы, ибо она в первую очередь создала для крестьянина трагическую ситуацию, когда он не мог ни существенно расширить посев, ни выбрать альтернативу и интенсифицировать обработку земли, вложив в нее и труд, и капитал. Даже при условии тяжкого, надрыв­ного и спешного труда в весенне-летний период он чаще всего не мог соз­дать почти никаких гарантий хорошего урожая. Многовековой опыт россий­ского земледелия, по крайней мере, с конца XV по начало XX в., убедитель­но показал практическое отсутствие сколько-нибудь существенной корреля­ции между степенью трудовых усилий крестьянина и мерой получаемого им урожая. Точнее говоря, мера трудовых усилий подтверждалась не всегда, а часто далеко не всегда, соответствующей прибавкой урожая.

Все это способствовало формированию в огромной массе русского кре­стьянства целого комплекса отнюдь не однозначных психологических пове­денческих стереотипов. Разумеется, скоротечность рабочего сезона земле­дельческих работ, требующая почти круглосуточной тяжелой и быстрой фи­зической работы, за многие столетия сформировала русское крестьянство как народ, обладающий не только трудолюбием, но и быстротой в работе,¹

 

Историческое и топографическое описание городов Московской губернии с их уездами (Далее: Описание Московск. губ.). М. 1787. С. 141,301,326; Генеральное соображение по Тверской губернии, извлеченное из подробного топографического и камерального по городам и уездам опи­сания 1783—1784 гг. (Далее: Генеральное соображение...). Тверь, 1875. С. 50,121,130 и др.

 

42

 

способностью к наивысшему напряжению физических и моральных сил. Русские крестьяне период весенне-летних работ всегда называли «страдой», «страдной порой», т. е. периодом физических страданий: «где пахарь плачет, там жнея скачет», «день летний год кормит», «не сможешь — не осилишь, не надорвешься — не поможешь» и т. п.¹

Однако для крестьянина и весь год работы «невпроворот», он всегда «в трудах и в работе»². Об этом убедительнее всего свидетельствует обычная длительность крестьянского рабочего дня. Типичным примером здесь могут быть сведения о режиме дня в уездах Тверской губернии во II половине 18 в. В Старицком уезде крестьяне традиционно летом и зимой просыпа­лись и вставали «в три и четыре часа пополуночи»³, в Краснохолмском, Корчевском и Тверском уездах вставали в четвертом часу пополуночи⁴. Ве­черами же мужчины ложились спать не ранее 11-ти (зимою — в 10), а жен­щины за рукоделием засиживались за полночь⁵. Столь долгий рабочий день лишь после обеда (пополудни во втором часу) прерывался часовым (иногда чуть больше) сном.

Хотя трудолюбию русских крестьян сопутствовали такие черты харак­тера и психологии, как «проворность», «расторопность», «поворотливость», «предприимчивость»⁶, сжатые сроки сельских работ вынуждали крестьян при­бегать к помощи не только стариков, но и детей. В обычае крестьян, сложив­шемся веками, был труд мальчиков «по девятому и десятому году» на возке навоза, бороновании. На крестьянке и ее детях целиком лежали работы на огороде. Вся семья трудилась на сенокосе и жатве. Зимними вечерами дево­чек приучали к работе на ткацком стане, прядению ниток, мальчики же уча­ствовали в ремесленных поделках и т. п.

Разумеется, основой основ был труд по обработке земли, и именно этим трудом соизмерялся успех всей работы, от коей зависела жизнь и благопо­лучие семьи («какова пашня — таково и брашно», «держись за сошеньку, за кривую ноженьку», «наездом хлеба не напашешь», «земля — тарелка, что по­ложишь — то и возьмешь», «не поле родит, а нивка» (т. е. возделанное поле), «не жди урожая: сей жито — хлеб будет» и т. д.)⁷.

 

Пословицы русского народа. Сборник В. Даля в трех томах. Т. 3 (Далее: Сборник В. Даля. Т. 3). М., 1993. С. 541-542, 558-559,400.

Описание Московской губ. С. 327, 227—228.

Генеральное соображение. С. 144.

Там же. С. 77,59, 27.

Там же.

Там же. С. 130. Петербург, отд. института российской истории РАН. Ф. 31. Д. 497. Л. 78; Описание Московской губ. С. 301 и др. ⁷ Сборник В. Даля. Т. 3. С. 541-542.

43

 

Вместе с тем господство на большей части территории Российского го­сударства крайне неблагоприятных климатических условий, нередко сводя­щих на нет результаты тяжелого надрывного крестьянского труда, порожда­ли в сознании русского крестьянина идею всемогущества в его крестьянской жизни Господа Бога. Труд — трудом, но главное зависит от Бога («Бог не ро­дит, и земля не дает», «Бог народит, так и счастьем наделит», «Не земля ро­дит, а год», «Не земля хлеб родит, а небо», «Лето родит, а не поле», «Бог — что захочет, человек — что сможет», «Бог полюбит, так не погубит», «Не конь везет, Бог несет», «Даст Бог день, даст Бог и пищу», «Всяк про себя, а Господь про всех», «Человек гадает, а Бог совершает», «Все от Бога. Всячес­кий от творца», «С Богом не поспоришь», «Божье тепло, Божье и холодно», «Бог вымочит, Бог и высушит», «Бог отымет, Бог и подаст», «Все под Богом ходим» и т. д.¹

В крестьянском мироощущении могучая и таинственная природа отра­жается с исключительной рациональностью. Русский селянин накапливал опыт познания природы почти исключительно с точки зрения влияния ее на свою жизнь и жизнь своих домочадцев, на здоровье семьи, на свое благопо­лучие, на судьбу своего хозяйства со всеми многочисленными его элемента­ми. Многообразие и реальность этого влияния неизбежно вели к тому, что общая емкая формула всеохватного господства над миром и людьми Высше­го существа, Бога, Вседержителя совмещается в крестьянском миропонима­нии с тягой к архаичным дохристианским трактовкам Природы («Огонь — царь, вода — царица, земля — мттушка небо — отец, ветер — господин, дождь — кормилец, солнце князь, луна — княгиня»). Главные (для крестья­нина) компоненты Природы предстают как силы Добра или Зла («С огнем не шути, с водой не дружи, ветру не верь», «Огню да воде Бог волю дал. С огнем, с водой не поспоришь», «С огнем, с водой, с ветром не дружи, а с зем­лей — дружи», «Где вода, там и беда»)².

Крестьянское восприятие Природы — это прежде всего постоянное, бдительное и сторожкое отслеживание изменений природы, фиксация рабо­ты разнообразных природных индикаторов, сигнализирующих селянину о грядущих изменениях, о грозящей или возможной опасности благополучию крестьянской семьи, дома, хозяйства.

Глубочайшее и доскональное знание разнообразных природных явле­ний в целом позволяло крестьянину приспосабливаться к тем или иным го­довым, сезонным и сиюминутным изменениям климата, погода и т. п. Мно­гочисленные приметы поведения животных (волков, зайцев и др.), птичьего мира (журавлей, гусей, чибисов, дятлов, сычей, филинов, сов, выпей, куку­шек, уток, вором, галок, скворцов, ласточек, голубей, воробьев), различного

 

Там же. С. 541—542 и др. ' Там же. С. 579 и др.

44

 

рода мотыльков, муравьев, лягушек, комаров, паучков-тенетников, речных рыб, червей, мышей и т. п. дают крестьянину сигналы о характере грядущей смены сезона, о самом сезоне (характер зимы, весны, лета, осени), о степени благоприятности условий и времени посева и сбора урожая, прогнозов на сам урожай, урожаи отдельных культур; они же «предсказывают» болезни и смерть близких, пожары и т. п.

В окружающем крестьянина растительном мире, помимо того, что он дает пищу, кров, топливо, материал для орудий труда, утвари и т. д., селянин также различает различного рода «датчики», сигнализирующие ему о харак­тере сезона, о сроках сева различных культур (время распускания почек, ли­сточков, время цветения дуба, березы, осины, рябины, калины, вербы, чере­мухи, можжевельника, ольхи и т. п.). Нет необходимости напоминать о мно­гочисленности примет, основанных на оценке внешнего вида солнца, разли­чных фаз луны, имеющих существенное значение в определении погоды, сроков сева полевых и огородных культур, посадки в землю луковиц, корне­вищ и т. п.

Необходимо заметить, что природные условия лесных просторов Не­черноземья и лесостепной зоны часто способствовали формированию мно­жества локальных и микролокальных пространств со своеобразием протека­ния общих погодных процессов. А это приводило к разнице урожайности отдельных полей и даже участков полей. Пестрота почвенных условий уси­ливала этот эффект.

Не исключено, что в крестьянском восприятии это как бы дробило все­общую единую силу Высшего Божества на отдельные его компоненты. Вполне возможно, что именно эти явления постоянно пробуждали в кресть­янском менталитете чисто языческие эмоций локального поклонения объек­там Природы (типа архаичных обрядов моления у овина, у воды, у дерева и т. д.). Это способствовало причудливому переплетению многих празднич­ных ритуалов господствующего в России христианского вероучения с язы­ческими суевериями иобрядами. Думается, что масштабы подобного син­кретизма для христианской страны, какой была Россия, беспрецедентны. И суть дела заключена не в необыкновенной силе традиции язычества, к кото­рому изначально приспособилась христианская православная церковь, а в живучести языческого менталитета русского крестьянина, в том, что силу этой живучести питали могучие природно-климатические факторы.

Приведем лишь несколько примеров из бесконечной череды проявле­ний такой уживчивости разноплановых празднеств и обрядов. Хорошо изве­стен языческий обычай колядования накануне Рождества Христова и гада­ния на святках. В Благовещение крестьянки покупали просвирки и берегли их до весны, когда, раскрошив, сеяли их с яровою пшеницею¹. В Весьегон-

 

Генеральное соображение. С. 111.

45

 

ском уезде Тверской губ. в Великий четверг крестьяне, как пишет наблюда­тель в 80-х годах XVIII в., по древнему обычаю «встают очень рано, окурива­ются можжевельником, и мущины, а с ними несколько женщин, идут в лес и тамо рубят из сосновых сучьев мутовки и делают помела. Будучи в сем уп­ражнении, аукаются. Некоторые в тот же день купаются»¹.

В XVIII в. в России на Святую неделю не только зовут священника во ржаное поле, где поют молебны, но и «отправляют сверх того и суеверные обряды: по погребении умерших родственников женщины в течение шести месяцев ходят во всякое воскресенье плакать на могилу покойника, прино­сят с собой блины, пироги»². В других же уездах России во время общего молебна на Святой неделе в ржаном поле ставили образ Богоматери и под него «лукошко с ячменем или пшеницей и тем засевают первоначально яро­вое поле»³. Нередко же встречался и обычай катать по пашне священника, дабы получить добрый урожай.

В Георгиев (Егорьев) день, как известно, выгоняли впервые в поле ско­тину. В некоторых районах «каждый хозяин перед выпуском берет в руки образ, а хозяйка горшечик и, положа в него уголья горячие и ладон, обходят на дворе своем всю скотину трижды, потом спускают со двора вербою, кото­рую хранят с Вербного Воскресенья». Завершает обряд угощение в поле пас­тухов пирогами⁴. В некоторых же районах при выгоне скота бросают через коров яйца с приговорами, чтобы скот был «кругл и полон»⁵. Во многих случаях стадо объезжают на лошади⁶ или обходят⁷. В Вознесение крестьян­ки и молодые мужчины собираются в ржаном поле и каждый на своей поло­се «при пляске и песнях втыкают березки с желанием, чтобы рожь так высо­ко росла, как воткнутыя березки»⁸.

Известен обычай, когда на Рождество Иоанна Предтечи молодежь со­биралась в яровые поля «и тамо на своих полосах, засеянных льном, втыка­ют рябиновыя сучья, желая, чтобы лен вырос так высоко, как воткнутыя ря­бины. Между тем пляшут, поют, играют хороводами до самой зори»⁹.

В Петрово заговение молодежь некоторых мест выходила вечером на улицу с крапивой и бегала друг за другом и жглась крапивой, а потом они «льются у колодцев водою»¹⁰. В других районах в Петровское и Успенское

 

Там же. С. 87.

² Там же. С. 100.

³ Там же. С. 78.

⁴ Там же. С. 161-162.
| Там же. С. 52.

Там же. С. 42.

⁷ Там же. С. 88,133.

⁸ Там же. С. 42,60.
Там же. С. 88.

Там же. С. 52.

46

 

заговение собирались «толпами в некоторыя рощи и луга, где время в раз­ных веселостях, как то в пении песен, в пляске, в игрании хороводов и в борьбе препровождают»¹. В Троицын день согласно широко распространенном обычаю молодежь собиралась в рощах и завивала венки, «которые, положа потом на голову, выносят на берега рек или ручейков и бросают в воду, имея суеверие думать, что не потонувший венок означает долголетнюю жизнь. Весь обряд сопровождается песнями и плясками, оканчивается полд­ником, состоящим из пирогов и яичниц»². В Вышневолоцком уезде Твер­ской губернии 15 сентября (в день Никиты мученика) был обычай ходить в овинные ямы-печи (подовины) и «пировать там пирогами и прочими яства­ми»³. Здесь нет необходимости упоминать о чисто языческих праздниках русских крестьян типа масленицы и т. п.

Явлений, демонстрирующих необычайную живучесть языческого мента­литета, многообразие своеобразных контактов и антиконтактов русского се­лянина с Природой, особенно много в домашнем быте крестьян. Его «окружа­ют» в быту буквально многие сотни различного рода примет, поверий. Право­славные иконы в красном углу избы и ежедневные молитвы, и даже посеще­ние церкви не мешают ему питать многочисленные суеверия и соблюдать языческие обряды, за которыми стоит могучая вера в силы Природы.

Если совет рубить строевой лес в новолуние (на ущербе луны — он сгниет) основан на каком-то народном опыте, то, скажем, честные договор­ные отношения крестьян с плотниками, строящими им избу, мотивируются возможностью дурного заговора против избы со стороны строителей⁴. При закладке избы, по поверью, под углы кладут деньги, шерсть и ладан. Таков обычай, соединивший и язычество, и христианство. Под пристальным взи­манием крестьянина находилась и сама изба но не только с точки зрения ухода за ней, устранения появившихся дефектов, а в плане чисто мистичес­кого восприятия («Передний угол или матица трещит — к худу», «Смола вытопилась из избы на улицу — к худу» и т. д.)⁶.

Закладка печи в новолуние, по поверью, обеспечит более теплую топ­ку⁶. От вора вокруг двора обносят человеческий череп⁷. В крестьянской ментальности большое место занимают суеверия, связанные с выпечкой хлеба: «Если под печью лежит голик или сидит лягушка, то хлебы испортят­ся», «Поколе хлеб в печи, не садись на печь: испортится», «Когда один хлеб

 

Там же. С. 45.

Там же. С. 133. ³ Там же. С. 99-100.

Деревенское зеркало или общенародная книга. Ч. 3. СПб., 1799. С. 615. ⁵ Сборник В. Даля. Т. 3. С. 584-585.

Там же. С. 615. ⁷ Там же. С. 611.

47

 

вынут раньше прочих и разрежут, то все хлебы испортятся», «Хлеб в печи раздвоился — к отлучке одного из семьян» и т. д. ¹

Заговоры для сохранности домашнего скота глубоко архаичны. Подкладывая под горшок камень, чтобы волк не съел корову, произносят заговор: «Гложи, волк, свои бока!». «Если при первом выгоне скота в поле кто-ни­будь бос, то волки будут». «Первое яйцо от черной курицы спасет скот в по­ле от волка». «Защити мою коровушку, святые Егорий, Власий и Протасий». Таковы причудливые обычаи, сочетающие язычество и христианство. То же самое просматривается и в обычае с Иванова дня ставить в кринках молоко «под три росы», т. е. на ночь наружу избы, что, по поверью, сулит прибавку молока². «Чтобы стельная корова принесла телку, хозяйка едет доить ее в последний раз верхом на сковороднике»³. Это, разумеется, ничего общего с христианством не имеет, как, впрочем, и многие другие обычаи. Например, «если принесет корова двойней одношерстных — к добру, разно­шерстных — к худу»⁴. Это наблюдение В. Даля дополняется ранним наблю­дением А. Т. Болотова: «Когда корова отелит двойни, будет беда, ежели одново теленка не убьешь и не зароешь в землю» (видимо, это случай с разно­шерстными телятками)⁵. «Теленка по спине не гладь — захилеет»⁶, «Когда корова твоя дает мало молока или молоко жидко: это бывает не от тово, что худо ее кормишь, а от тово, что подшутила ведьма. Собери в горшок коровь­ей мочи, взболтай голиком и выплесни в печь»⁷.

Не менее интересны приметы, связанные с лошадью. «Лошадь от кошки сохнет, от собаки добреет». «Чтоб лошади были здоровы и сыты, повесь в стойло медвежью лапу»⁸. «Двужильную лошадь зарывай во дворе: не то вы­падет за нее еще 12 лошадей»⁹. Видимо, это поверье бытовало в разных ва­риантах, так как тот же В. Даль дает и другое: двужильная лошадь — служа­щая на домового, и потому не годная в работу...; если же она падет во дворе, то все лошади передохнут¹⁰. Наконец, А. Т. Болотов сообщает более раннее поверье: «У кото умрет двужильная лошадь, надень на нее хомут, и свези так со двора. Без этого еще лошадь издохнет»¹¹.

¹ Там же. С. 610-611:

² Там же. С. 625,628-629.
Там же. С. 626.

Там же.

Деревенское зеркало. Ч. 1. С. 66. ⁶ Сборник В. Даля. Т. 3. С. 626. Деревенское зеркало. Ч. 1. С. 66. Там же.

Сборник В. Даля. Т. 3. С. 604. ¹⁰ Там же. Т. 1.С. 420.

Деревенское зеркало. Ч. 1. С. 64.

 

48

 

В. Даль сообщает поверье о злодействе «завидущего продавца скота»: он «выщипывает клок шерсти из продаваемой по нужде скотины, кладет шерсть в трубу или за печь и говорит: сохни как эта шерсть. И скотина не поведется»¹. Интересно и другое поверье: «Проданную скотину веди со дво­ра в задние ворота (задом со двора)»².

«Чтобы кикимора кур не воровал, вешают над насестью на лыке отбитое горло кувшина». «Если найти камень с дырой и повесить в курятнике, то куры будут целы»³. А. Т. Болотов, издеваясь над суевериями, отметил удивитель­ное поверье: «Ежели курица запоет петухом: великая беда! Схвати ее и меряй от себя до порога: чем придет головой или хвостом, — то отруби на пороге. Этим беду отворотишь»⁴.

В. Даль в свое время зафиксировал бытование, видимо, необычайно архаи­чных обычаев и суеверий, назначение которых — борьба со страшной бедой кре­стьян — скотским падежом. «В праздник огня из дому не давай — скотина будет дохнуть»⁵. «В мор вытирают из дерева огонь (то есть трением — Л. М.) и разда­ют на всю деревню». «За паханую черту смерть коровья не ходит». Отсюда обы­чай во время мора опахивать двор. А нагие женщины опахивают целую дерев­ню. В мор надо «прогонять скот через живой огонь», (то есть огонь, полученный от трения). «Нагие бабы собираются в полночь искать и бить коровью смерть» (первого встречного человека или животное)⁶.

Особенно богат опыт крестьянина в наблюдении над домашними живот­ными и птицей. Странности в поведении птиц и животных оцениваются с точки зрения грядущей беды или удачи, хорошей или плохой погоды, видов на уро­жай и т. д. Масса поверий связана с кошками и собаками («Не пинай собаку: су­дороги потянут», «Не бей собаку: и она была человеком» и т. д.)⁷.

Наконец, немалую роль в мироощущении крестьян играют поверья в лесных духов, в лешего, в русалок, ведьм, кикимор и, особенно, в домовых, которого в разных краях называют вторичными именами (суседко, батанушко, дедушка, хозяин, доможил, постенъ, постень и т. д.). Существовали наго­воры-обращения на новоселье к домовому («Дедушка домовой! Прошу твою милость с нами на новожитье; прими нашу хлеб-соль, мы тебе рады, только мы пойдем дорогой, а ты стороной». В. Даль поясняет, что при переходе в новую избу хозяин говорит это, держа в одной руке икону, а в другой ломоть хлеба с солью⁸. Домовой — и хранитель дома и обидчик, стучит, возится по

Сборник В. Даля. Т. 3. С. 623. Там же

Там же. С. 604, 632. Деревенское зеркало. Ч. 1. С. 64. Сборник В. Даля. Т. 3. С. 627. Там же. С. 628—629. Там же. С. 629. Там же. С. 602.

49

 

ночам, душит, проказит и т. д. Особенно многочисленны следы деятельно­сти домового в конюшне: нелюбую лошадь вгоняет в мыло, надсаживает крестец, разбивает параличем и даже «протаскивает в подворотню». В знак дружбы заплетает гриву лошади и т. д.¹ В. Даль пишет, что домовые различ­ны по месту обитания: «есть домовой сараюшник, конюшник, баенник…, волосатка; все это нежить, ни человек, ни дух»; это «жильцы стихийные». И снова (в который раз!) языческие поверья, порожденные общением с При­родой, причудливо сплетаются с христианскими элементами веры: «На Ио­анна Лествичника домовой бесится», «На Ефрема Сирина домового закарм­ливают, покидая ему каши на загнетке». «Домового можно увидеть в ночи на Светлое Воскресение в хлеву» и т. п.² «Домовой лешему ворог, а полевой знается и с домовым и с лешим»³. Особенно поражает покорность русского крестьянина XVIII—XIX вв. бедам, вызываемым грозой и молнией. А. Т. Бо­лотов сообщает о широко бытующем поверье, что «разбитого громом дерева не должно ни во что употреблять, а загоревшагося от молнии дома не надоб­но тушить»⁴. В. Даль наблюдает те же психологические установки: «Божий огонь грешно гасить», «Гроза — милость Божья», «Загорелись от милости Божьей», то есть кара Божья одновременно есть жестокая милость⁵. Если, по А. Т. Болотову, в виде исключения гасить пожар от молнии можно козь­им молоком, то, по В. Далю, круг этих причудливых «противопожарных» средств расширяется: можно тушить пожар квасом, пивом, молоком от чер­ной коровы⁶. Пожар не гасят, но обходят иконами, становятся с иконами по углам. Можно в пожар бросить белого голубя или яйцо, которым впервые христосовались и т. д. Но за всем этим кроется суровая покорность Царю-Огню. А. Т. Болотов еще сумел подметить, что завораживающая душу кре­стьянская покорность перед пожаром от грозы имеет древнейшие корни. Он пишет, что селяне из уважения к Перуну «не смели дотрагиваться до той ве­щи, в которую ударил гром, как до такой, которую избрал он себе в жерт­ву»⁷. Эта покорность, видимо, была столь непременной, что В. Даль подме­тил парадокс в отношении крестьян к противопожарным подсобным средст­вам: «Держать в исправности противопожарные средства — искушать Бо­га»⁸.

Количество же причудливых обрядов и примет, связанных со смертью и похоронами члена крестьянской семьи просто поражает воображение.

В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. М., 1955. Стб. 467.

Там же^ стб. 467.

Сборник В. Даля. Т. 3. С. 603.

Деревенское зеркало. Ч. 3. С. 11.! Сборник В. Даля. Т. 3. С. 592—593.

1 ам же.

Деревенское зеркало. Ч. 3. С. 11. ⁸ Сборник В. Даля. Т. 3. С. 592-593.

50

 

Наконец, следует вспомнить и о непременном элементе крестьянского быта — ворожеях, знахарях, шептунах и т. п., наговаривающих воду, хлеб и т. д. Шептуны и ворожеи, сообщает А. Т. Болотов, по поверью знаются с тем­ными силами. Их, из страха, приглашают на свадьбы («чтоб лихие люди мо­лодых не испортили..., боятся не звать на пир, чтоб они за это не отомсти­ли», ибо на свадьбах могут обернуть всех волками и т. п. И действительно, в описании свадебного обряда Калязинского у. Тверской губ. сказано: «На свадьбу сбираются поезжаня: тысяцкой, боярин большой, боярин меньшой, дружка и подружье, и ворожея кои вместе с женихом ездят к церкви, недо-езжая до невестина двора»².

Весь этот, хотя и краткий перечень основных контактов русского кре­стьянина с Природой и рожденных ими психологических установок и сте­реотипов, на мой взгляд, характеризует весьма важное обстоятельство: включенность сельского жителя в орбиту многообразного окружения при­роды порождает не только неиссякаемую веру в сверхъестественные силы природы и локальные проявления ее, не только способствует глубокому функциональному познанию «механизма», своего рода «сигнальной систе­мы» Природы, диктующей логику крестьянского поведения, но и способст­вует активности самого крестьянина в контактах со светлыми и темными силами Природы.

Поэтому христианизация на Руси в конечном счете весьма своеобразно отразилась на крестьянском менталитете. Как уже говорилось, в русском крестьянине, так сказать, поселился не только христианин, но и сохранился язычник. Может быть, даже в большей степени язычник, чем христианин. Это не означает, что русский крестьянин не принял основные догматы пра­вославного христианства. Нет,, он их безусловно принял. Многочисленные свидетельства XVIII—XIX вв. говорят о том, что русский народ искренне исповедовал христианство. Однако необычайно суровые климатические и природные условия, вечная сверхнапряженная ситуация ожидания хоть ма­ло-мальски приемлемого результата сверхтяжелого труда, обилие воздейст­вия разного рода факторов на этот результат порождали, на наш взгляд, «языческую самодеятельность», погружая русского крестьянина в бездон­ный мир суеверий, примет и обрядов.

Реальным итогом всего этого было весьма слабое приобщение русского крестьянина к церкви, его минимальное внимание к церкви как к посредни­ку между ним и Богом. Об этом весьма откровенно писал один из наблюда­телей крестьянской жизни в 50-х годах XVIII в.: «Едва все (т. е. едва ли не все — Л. М.) холопы и крестьяне должности (т. е. должного почтения — Л. М.) к Господу Богу не знают и в церковь для молитвы не только в свобод-

 

Деревенское зеркало. Ч. 3. С. 24—25.

² ГИМ. ОпИ. Ф. 445, № 128. Л. 109 об-110 об.

51

 

ное время, но и в великие праздники, воскресныя и торжественные дни хо­дить, в положенные посты говеть и исповедываться не любят»¹. Столь анти­церковное поведение имеет давние корни. С. М. Соловьев пишет о том, что Алексей Михайлович постоянно требовал от воевод, чтобы они в походах заставляли ратных людей исповедываться. В 1659 г. вышел приказ всякого чина людям, включая дьяков, подьячих и детей боярских, говеть на Страст­ной неделе. В 1660 г. на неговевших составлялись списки для Монастырско­го приказа с угрозой жестокой опалы. А перед Филипповым заговеньем вновь особым приказом предписано всем поститься и каждый день ходить в церковь. Еще в первые годы царствования Алексея Михайловича был указ о запрете работ в воскресенье и праздничные дни и т. д. В начале XVIII в. си­туация практически была та же. Вот, в частности, наблюдения И. Т. Посошкова: «Я таких стариков много и в Москве видал, что лет им под 60 и боль­ше, а у отцов духовных на исповеди не бывали, не ради раскольничества, но ради непонуждения пресвитерского». В 1716 г. был введен указом штраф за нехождение на исповедь. В 1718 г. «велено было также ходить в церковь в воскресные дни и в господские праздники»². В XVIII в. множество поме­щичьих инструкций приказчикам имений непременно имели строжайшие наказы заставлять крестьян в воскресные и праздничные дни ходить в цер­ковь. Приведем лишь несколько примеров. 1718 год, наказ Д. А. Шепелева приказчику дворцового села Глинки Михайловского уезда: «Приказчику ж смотрел накрепко, чтоб глинские крестьяне и их жены и дети... по воскрес­ным дням и по праздникам господским для моления приходили к церкви Божий, также и отцем духовным исповедывались по вся годы и по достоин­ству причащались Святых тайн». В противном случае должны были винов­ных «бить батоги на мирском сходе нещадно»³. 1727 год, инструкция Арте­мия Волынского дворецкому Ивану Немчинову: «накрепко приказчикам смотреть, чтоб дворовые люди, крестьяне и жены их и дети их всегда в вос­кресение и в праздничные дни ходили в церковь,., чтоб всякой десяцкой объявлял о своем десятке, кто был и кто не был»⁴. 1751 год, «Учреждение» графа П. А. Румянцева: «В страху Божиему... в праздничные, воскресные, а особливо в высокие дни ея императорского величества тезоименитства, ро­ждение... молебствие понуждать и чрез десяцких с вечера приказом опове-

 

Отдел ред. книг и рук. Научной библиотеки МГУ, № 279—6—90. Инструкции об упра­влении помещичьим хозяйством. 1755—1757 гг. (Далее: Инструкции 1755—1757 гг.). Л. 7 об. Открытие этого источника принадлежит Е. Б. Смилянской.

Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. 3. Т. XI—XV. СПб., Изд. «Общественная польза». С. 749-750; Кн. 4. Т. XVI-XX. С. 267-268.

Петровская И. Ф. Наказы вотчинным приказчикам первой четверти ХУШ в.; Истори­ческий архив. Т. VIII. М.-Л., 1953. С. 238.

Инструкция Артемия Волынского дворецкому Ив. Немчинову... 1727 г. «Московитя-нин»; 1854. Ч. 1. Кн. 1-2. Отд. IV. С. 12.

52

 

щать», «есть ли в праздничные дни без законной нужды на молитве церков­ной не явятца, с такового брать по 10 копеек штрафу без всякого послабле­ния... а неимущих сажать в цепь на сутки»¹. Подобные жесткие установле­ния были практически обязательным элементом почти каждой инструкции. В некоторых из них декретировались и общепринятые символические мо­лебны при начале пашни и сбора хлебов².

Налет отчуждения от церкви несут даже некоторые расхожие приметы и пословицы («Кто поедет, а навстречу попадется ему священник: возвра­тись домой»³, «В попах сидеть — кашу есть, а в сотских — оплеухи», «И поп новину любит», то есть новую плодородную ниву, и др.)⁴ •

Думается, что своеобразие подобного менталитета российского крестьян­ства имело немалые политические следствия. Одно из них: максимальная контактность с народами иных конфессий, в том числе язычниками, что име­ло громадное значение в практике масштабных миграционных подвижек и проникновении русского населения. Вполне очевидным становится и то, что без государственного статуса, без поддержки государственной машины рос­сийская православная церковь не имела бы серьезных перспектив всепогло­щающего влияния на крестьянство (и это было сделано с частичным успехом в первой половине XIX в.).

Вкратце коснемся еще одной специфической черты русской крестьян­ской ментальности.

Необычайно сложные природно-климатические ус

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: