Образование и грамотность в глубине России.

ВОРОНЕЖСКАЯ ГУБЕРНИЯ. 1885-1897

Судя по тому, что доля грамотных в 1885 г. составляла около 6-8 %, приобщение крестьян к образованию было действительно ограниченным. До середины 1870-х годов школьное образование для большинства кресть­ян-земледельцев не являлось реальной возможностью. Формальное школь­ное образование затрагивало, главным образом, тех, кто жил в больших по­селках и на окраинах крупных городов, причем ученики были, как правило, выходцами из «базарнических» семей, то есть из тех, которые зарабатывали на жизнь перевозкой зерна, промышленным животноводством и мелкой торговлей. Очень редко ученики первоначальных школ происходили из се­мей крестьян-хлебопашцев.

Крестьянам было более доступно неформальное образование, которое могли предложить грамотные люди, представлявшие, так сказать, культур­ную элиту воронежского села, которая включала в себя духовенство, отстав­ных солдат, сельских писарей, бывших дворовых слуг и особый подкласс крестьянских женщин, называемых в народе «чернички» или «вековушки». Последние были незамужними крестьянскими женщинами, которые подра­жали монашеской жизни, не употребляя мясную пищу, одеваясь в черное и регулярно участвуя в церковных службах. За редким исключением, они уме­ли читать, а иногда и писать на церковном старославянском и русском язы­ках; они основывали школы в своих домах или в «монашеских келиях», обычно расположенных в уединенных местах на окраине деревни или за са­дом, где преподавали чтение священных текстов на церковнославянском для мальчиков и девочек и рукоделие для девочек¹. Вместе взятая, эта скромная группа грамотных деревенских людей являлась основным кана­лом, по которому образование достигало даже отдаленных деревень.

Формальная ответственность за народное образование была передана в 1865 г. вновь образованным местным административным учреждениям зем­ствам, хотя до реальной доступности формального школьного образования

 

Учитель И. И. Барабашин писал в статье «Сведения о Верейском училище» что, хотя «чернички занимались чтением псалтири по покойникам, что давало им средства к жизни, они не брезгали и другими средствами, получаемые ими темными или не безгрешными путя­ми». Народное образование в Воронежском уезде. Приложение к 1-му тому Сборника стати­стических сведений по Воронежской губернии. Воронеж, тип. В. И. Исаева, 1885 г., 80.

306

 

оставались еще десятилетия. С одной стороны, по причине ограниченных денежных средств, административной неопытности и нередко встречавшей­ся враждебности к народному образованию, ранние земства ограничивали свои усилия инспектированием уже существующих школ, снабжением школ письменными принадлежностями и учебными пособиями, закрытием плохо содержащихся школ, организацией формального обучения учителей и вы­платой заработной платы учителям. С другой стороны, общества, на кото­рых лежала обязанность по содержанию школ, часто или не хотели, или не могли обеспечивать школьные расходы. На уездных земских собраниях час­то слышались жалобы на то, что общества не выполняли своих обязательств по финансовому обеспечению народного образования. Воронежское уездное земское собрание в постановлении от 12 октября 1879 г. предложило при­влечь все силы присутствия по крестьянским делам и мировых посредни­ков, чтобы надавить на непокорные сельские общества. В некоторых случа­ях, общества скорее полностью прекращали деятельность школ, чем согла­шались на нежелательное вмешательство и надзор со стороны бюрократиче­ского аппарата, сопровождавшие земские субсидии. Другие общества, пола­гая, что земские сборы частично, предназначались на образование, неохотно обеспечивали помещения с отоплением и освещением для школ за свой счет. Наконец, в некоторых случаях, общества были просто слишком бедны для того, чтобы открывать школы. В интересах последних, уездное земское собрание предлагало создание кредитного фонда для тех, кто хотел, но фи­нансово был не в состоянии открыть школу. Но это предложение не было проведено в жизнь в последующие десять лет¹.

Не удивительно, что народное образование в Воронежской губернии было все еще в зачаточном состоянии через двадцать пять лет после кресть­янских реформ. В этом контексте следует читать замечания серьезного ис­следователя образования в Воронежской губернии И. К. Воронова.

«...Народное образование в деревнях отличалось до крайности низким уровнем. Ограничены были и степень образования и объем потребностей в нем. Грамотных было мало, школ недостаточно, состав дельных и хорошо подготовленных учителей очень ограничен, потребности в грамоте скромны, и самые отношения к школе населения поражали своей заскорузлостью и темнотой»².

Но некоторые крестьяне все же посылали своих детей в школу. Вопрос в том, кто они были и каковы их мотивы? Что их действия говорят нам о ми-

 

Эти проблемы, угрожавшие практическому проведению в жизнь школьного образова­ния, не были уникальны для Воронежской губернии; Бен Эклоф детально освещает этот во­прос в своей работе: Russian Peasant Schools: Officialdom, Village, Culture and Popular Pedago­gy, 1861-1914 (Berkeley, CA:University of Califrnia Press, 1986).

Воронов, И.К., сост. Материалы по народному образованию в Воронежской губернии. Воронеж, товарищество «Печатня С. П. Яковлева», 1899 г., IV.

307

 

ре, в котором они жили? В качестве моего вклада в данную дискуссию, я хо­тела бы исследовать аграрное развитие и крестьянский менталитет сквозь призму отношения к образованию. Начиная с 1880-х гг., жизнеспособность традиционной крестьянской стратегии обеспечения равных основных средств к существованию оказалась под вопросом; бурный рост населения в местностях, международная конкуренция на рынке сельскохозяйственной продукции, развивающийся отечественный капитализм, если перечислить лишь несколько характеристик экономической среды в переходном состоя­нии, оказывали огромное давление на земельные, трудовые и финансовые ресурсы в условиях экономики, прежде характеризовавшейся экстенсивным использованием земли, производством на уровне прожиточного минимума, домашним хозяйством и натуральным обменом. Будучи и само по себе су­щественным поворотом, введение и распространение народного образова­ния предлагало новый способ для приспособления к изменяющимся мате­риальным условиям, и позиции крестьян в отношении к этому новому сред­ству отражали специфические отношения в сфере материальной жизни. В некоторых случаях, грамотность рассматривалась как средство защиты от сил, вызывающих экономические и социальные изменения; в других случа­ях, грамотность была средством эксплуатации новых возможностей, и нако­нец, в третьих, она представляла собой форму убежища от неприемлемой ситуации в деревне. Для большинства же она не имела никакого практиче­ского значения¹.

В результате изучения английской демографической истории изменил­ся подход к изучению крестьянских обществ. Основываясь на теории наро­донаселения Мальтуса и теории крестьянской экономики А. В. Чаянова, этот подход отталкивается от того, что поведение крестьян строилось на ос­нове «постоянной необходимости баланса между рабочими руками и едока­ми в каждодневном воспроизводстве жизни семьи»². Когда производитель­ный потенциал семьи оказывается под угрозой, она вынуждена адаптиро­ваться либо путем сокращения потребностей, либо повышением производ­ства, или, как предсказывал Мальтус, она может прекратить свое существо­вание.

Джон Крэг и Норман Спир использовали эту концепцию стратегии выжи­вания семьи в своих исследованиях распространения образования в Европе. В их формулировке, образование было одним из средств адаптации к изменениям социально-экономической средь! В той мере, в какой образование предполагает

 

Предложение Дж. Брукса о том, что диффузия письменной культуры имела ведущее значение для распространения народной грамотности, было одной из вдохновляющих идей для настоящего исследования. См.: J. Brooks, When Russia Learned to Read: Literacy and Popular Literature, 1861—1917 (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1985), 1—30.

David Levine, Reproducing Families: The Political Economy of English Population History (Cambridge: Cambridge University Press, 1986), 3.

308

прямые и косвенные затраты, при том, что получение выгод от него отодвигает­ся в будущее, образование может оцениваться как своего рода инвестиция¹. Именно в этом смысле я рассматриваю образование в настоящей работе.

Начиная с середины 1880-х гг., статистическое отделение Воронежского гу­бернского земства начало исследование крестьянских хозяйств с целью более точного выяснения экономического и культурного положения крестьянства. Используя 670 отдельных показателей, бюджеты зафиксировали все показате­ли — от числа коров в хлевах до книг на полках — относящиеся к составу хозяй­ства, способам производства и типам потребления. В сумме эти данные охваты­вают динамику и разнообразие опыта как внутри крестьянских хозяйств, так и между ними, которые были затемнены более общей статистикой губернского или даже уездного уровня. Для настоящего исследования эти данные представ­ляют исключительную ценность, поскольку они позволяют проследить отноше­ние к образованию именно в той экономической и культурной среде, где прини­мались решения о записи в школу, а именно, в крестьянской семье.

Из множества обследованных хозяйств 230 были отобраны в крестьянских бюджетах Ф. А. Щербины, чтобы представить «средние» хозяйства с точки зре­ния земельного надела. Хотя В. И. Ленин справедливо утверждал, что земель­ный надел как таковой недостаточен для точной характеристики различных подгрупп крестьянства, распределение бюджетных хозяйств более или менее точно соответствует распределению хозяйств в целом по губернии; только сред­няя группа (от 5 до 15 десятин) представлена более полно за счет других (Таб­лица I)².

Табл. 1         

Крестьянские хозяйства в Воронежской губернии

по степени их обеспечения надельной землей

 

	% всех бюджетов	% всех хозяйств
Безземельные	3	4
с 1 до 5 десятин	29	23
с 5 до 15 десятин	36	48
с 15 до 25 десятин	21	18
свыше 25 десятин	11	7
	(п=230)	(п= 316,405)

 

Источник: Щербина Ф. А. Крестьянские бюджеты. Изд. Императорского вольного Эко­номического общества. Воронеж, тип. В. И. Исаева, 1990. Ч. 2. С. 1—165. Сводный сборник по 12 уездам Воронежской губернии. Воронеж, 1897. Табл. № II, 8-10.

 

John Craig and Norman Spear, Marginality, Integration and Educational Expansion: The Case of Late Nineteenth-Century Europe, неизданный доклад, представленный на конференции историков Европы в г. Вашингтоне. Март, 1979. С. 7—8.

См.: Lenin V. I. Development of Capitalism in Russia // Collected Works. Vol. 3k Moscow Progress Publishers, 1977. С 148-172.

309

 

Более того, уровень грамотности в выборке, а именно 30% мужчин, 3,5% женщин и 16,5% в среднем, также приблизительно соответствовал уровню грамотности губернии в поздних 1880-х и 1890-х гг., когда и составлялись бюджеты.

Выборка была слегка прочищена нами посредством изъятия тех хо­зяйств, где не было детей школьного возраста (7 лет и старше), а также тех, о которых не было специфических данных в отношении грамотности и обра­зования. Оставшиеся составляют выборку из 185 бюджетов (213 отдельных семей), для которых имеются адекватные и точные данные о структуре хо­зяйства и грамотности. Хотя выборка й невелика, нам пришлось разделить бюджеты на составные части, чтобы выделить отношение к образованию как значимое на статистическом уровне. В целом, единственной общей чертой, отличающей инвестиции в образование, является то, что они были обратно пропорциональны зависимости хозяйства от земледелия как основного ис­точника дохода.

Чтобы уловить связь между экономическими изменениями и отноше­нием к образованию, я разделила данные на основе эксплуатации труда в хо­зяйстве, исходя из предпосылки, что дистанцирование от традиционного сельскохозяйственного производства и приобретение опыта в других эконо­мических структурах и с другими контингентами населения увеличивало потребность в грамотности. В таком случае, грамотность рассматривается в более широкой перспективе; данные переписи 1897 г. показывают, что в бо­лее промышленных губерниях уровень грамотности был вдвое выше, чем в сельскохозяйственных губерниях. В губерниях, где общий уровень грамот­ности был одинаков или несколько выше, чем в черноземных губерниях, группы населения, занятые преимущественно во внесельскохозяйственном производстве, были значительно более грамотными¹. В Воронежской губер­нии крестьянское отношение к образованию отражало понимание того, что грамотность могла бы служить путем из деревни, а без нее за пределами де­ревни не было никаких перспектив. «Грамотный и на чужой стороне все рав­но как дома, а неграмотный, что слепой: дальше своего хутора нет ему доро­ги» — хутор Атамановский, Таловская волость

Хотя сельское хозяйство было основным занятием в Воронежской гу­бернии, совокупность данных в бюджетах показывает, что лица, представ­ленные в выборке, были вовлечены в разные виды деятельности, и сельское хозяйство было лишь одним из них. Среди бюджетных хозяйств можно вы­делить четыре группы. К первой группе относятся те хозяйства, где труд членов семьи был достаточен для удовлетворения основных потребитель­ских нужд, и следовательно, им не приходилось принимать участия в рынке

Барбара Ллперн Энгел рассмотрела роль отходничества для культуры и грамотности в деревне в работе «The Women's Side: Male Out-Migration and Family Strategy in Kostroma Province // Slavic Review. 1986. С 45.

310

 

труда. 67 из 185 бюджетных хозяйств (79 отдельных семей) опирались ис­ключительно на семейные трудовые ресурсы, которые использовались или в сельскохозяйственном, или в ремесленном производстве. Такие хозяйства наиболее близко напоминали архетип крестьянской экономической едини­цы, описанный А.В. Чаяновым, который, исключая использование наемного труда, теоретизировал о том, что благосостояние хозяйства зависело в рав­ной мере от числа населения на двор и баланса между щроизводителями и потребителями. В двухмерной регрессии фактора населения на двор на ва­ловый доход, 60% отклонения объяснялось данной моделью (г2=*0,60) и бы­ло значительно при p(2t)=0,000.

Когда фактор населения на двор в этой группе был под контролем, ос­новные составные сельскохозяйственного капитала — землм, трудовая сила, рабочие животные (лошади и быки) — были самыми значительными факто­рами благосостояния. Доход от внесельскохозяйственных предприятий при­сутствовал только в трех случаях. В первом случае, главе семьи Сырых был 71 год, у него было очень мало земли, и его единственный еьнЫЗ-ми лет был инвалидом. Сырых работал сторожем в общественном магазине, за что по­лучал компенсацию в размере 30 рублей (19% семейного дохода); можно предположить, что такая работа предоставлялась нуждающимся членам об­щины в порядке взаимопомощи, как это описывалось моральными экономи­стами. Остальной внесельскохозяйственный доход в этой семье поступал от ремесленного производства и из займа. В двух других случаях неясно, из ка­ких источников хозяйства получали доход, хотя описание одного из них свидетельствует, что хозяину пришлось продать часть своей земли, чтобы уплатить налоги. Эти три хозяйства находились на границе прожиточного минимума в крестьянском типе хозяйства, и я предполагаю, что со временем они бы перешли в группу пролетарской рабочей силы.

Остальные 118 хозяйств отличались от первой группы хозяйств тем, что их члены принимали участие в рынке труда либо как продавцы, либо как покупатели рабочей силы, с целью удовлетворения экономических по­требностей хозяйства, или увеличения благосостояния. Они могут быть раз­биты на три отдельные группы на основе эксплуатации труда: на тех, кто продавал свой труд, или пролетариев (85 хозяйств, 93 семьи); тех, кто нани­мал чужую рабочую силу, или собственников (19 хозяйств, 33 семьи); и тех, кто и продавал свою рабочую силу и нанимал чужую (14 хозяйств, 18 се­мей). Главные факторы благосостояния по их относительной значимости для вышеуказанных четырех групп суммируются в таблице 2.

311

Табл. 2

Факторы благосостояния в бюджетных хозяйствах

 

Обозначение по эксплуатации труда	Факторы благосостояния
Крестьянские	население на двор (+), рабочие животные (+), земельный надел
Пролетарские	рабочие животные (+), население на двор (+), земельный надел (+), взрослые рабочие (+), местные промыслы (-)
Смешанные	рабочие животные (+), местные промыслы (-), отхожие промыслы (+), взрослые рабочие (+)
Чистые собственники	с-х. производство (-), земельный надел (+), рабочие животные (+)

 

Естественно, сельскохозяйственный капитал являлся более или менее значимым фактором благосостояния для всех хозяйств, независимо от экс­плуатации труда. Значение основного сельскохозяйственного капитала ста­новится еще более очевидным, если рассмотреть две различные подгруппы пролетарских хозяйств, показанные в Таблице 3: те хозяйства, чей доход за­рабатывался преимущественно в сельскохозяйственных предприятиях (под­группа 1-я), и те, чей доход поступал от продажи рабочей силы (подгруппа И-я).

Табл. 3

 Крестьянские хозяйства по признакам благосостояния

 

 

 

 

 

	Крестьян­ские	Пролетарские		Смешанные	^Собствен­ники
		I	II
Семейные рабочие Население на двор Подушный надел Собственная пашня Арендуемая пашня Рабочие животные % дохода на питание Валовый доход Подушный доход	4,5 9 4 8 4 3 9 804 85 <п-67)	4,5 10 4 7 3 2 12 553 51 (п-61)	3,3 7 3 3 1 1 328 46 (11=25)	4 10 4 8 7 4 8 1048 104 (п-14)	4,4 10 4 8 12 5 12 1081 114 (п=19)

Примечание к таблице: Надел и пашня показаны в десятинах, доход в рублях.

Источник: Щербина Ф. Л. Крестьянские бюджеты. С. 1-199 (таблицы).

 

Подгруппа 1-я пролетарских хозяйств ближе всех приближается к типу крестьянского хозяйства, и представляет категорию крестьян на первых сту­пенях перехода от чисто крестьянского типа. Однако, подгруппа П-я оказы­валась наименее крестьянского типа, поскольку имела мало сельскохозяйст-

312

венных ресурсов и тратила большую часть наличных заработков на питание (37%); более того, подгруппа П-я имела самый низкий уровень жизни из всех групп бюджетных хозяйств. Хотя обе подгруппы из пролетарской кате­гории хозяйств были экономически наиболее уязвимы по сравнению с ос­тальными, подгруппа 1-я была в лучшем положении с точки зрения само­обеспечения и, если не происходило катастроф, была в состоянии корректи­ровать свое сползание вниз. Эти различия оказываются решающими, если мы обратимся к другим факторам благосостояния. Рассматривая две глав­ные группы пролетарских хозяйств (пролетарские и смешанные), в Таблице 2 можно увидеть, что для обеих местные промыслы были негативным фак­тором благосостояния. По наблюдениям статистиков, в целом, чем меньше надельной земли, тем более развиты промыслы, и наоборот. Губернское зем­ство считало, что развитие этого вида промыслов было неблагоприятным показателем состояния сельской экономики¹. Заработная плата от основного местного занятия — батрацких работ — была чрезвычайно низкой; батраче­ство считалось в народе совершенно неприбыльным занятием, недостаточ­ным даже для удовлетворения основных нужд. Работая, в большинстве слу­чаев, на других крестьян на условиях, установленных обычаем, члены бед­нейших хозяйств были сильнее связаны с местными промыслами при арен­де земли, займах денег на подати или зерна на продовольствие и обсеме­нение полей.

По контракту с отрицательным воздействием местных промыслов, хо­зяйства смешанного типа испытывали явные финансовые выгоды от отхо­жих промыслов, в основном, сельскохозяйственного батрачества на юге в Донской области. Отхожие промыслы обеспечивали самые высокие налич­ные заработки, и по этой причине они предпочитались местному сельскохо­зяйственному батрачеству. Но специфические экономические условия, от­носящиеся к сельскохозяйственному благосостоянию хозяйства препятст­вовали всеобщему перемещению пролетариев в места с более благоприят­ным рынком труда. Во-первых, отхожие промыслы требовали определенных предварительных расходов, например, на транспорт, а средства для этого могли быть в наличии только в хозяйствах, которые являлись уже достаточ­но благополучными. Хозяйства, выходцы из которых работали в качестве отхожих батраков, отличались адекватными земельными наделами, равно как и достаточным размером семьи, которое было в состоянии лишиться труда по хозяйству ушедшего работника-отходника. Отходники не столько обеспечивали выживание, сколько увеличивали благосостояние своего соб­ственного хозяйства.

Щербина Ф. Л. Сборник статистических сведений по Воронежской губернии. Том 2-й, вып. II. Воронеж, тип. В. И. Исаева, 1887. С. 289.

313

 

В бедных хозяйствах отхожие промыслы часто вели к окончательным переселениям. Исторически миграция часто оказывалась альтернативной для крестьян в поисках больших экономических возможностей и личной свободы. Но земские исследования миграции свидетельствуют, что характер миграции, а именно, мотивы, направления и сами переселенцы начали ме­няться в конце 1870-х и в 1880-х гг. До этого миграция была выбором пред­принимательски настроенных хозяев, которые в надежде на лучшую жизнь уезжали в отдаленные районы Приамурья или Сибири, где земля была в изобилии и больше свободы в ведении хозяйства. В конце 1870-х гг., однако, наблюдалось увеличение числа бедных переселенцев, а направления мигра­ции переместились ближе к дому, как правило, на юг. Статистика говорит, что в связи с ухудшением экономических условий и ростом населения в не­которых районах губернии, особенно на более густо заселенном севере Во­ронежской губернии, переселенцы нового типа стремились прежде всего убежать от напряженных экономических условий, сложившихся дол£И£1

«Только нужда и полная невозможность устроить свою жизнь сколько-нибудь сносно на месте родины заставляют всех этих бедняков идти на чуж­бину, без средств, наугад, с явным риском не дойти до места переселения и не устроится нигде»¹.

Эта тенденция только усилилась в результате бедствий, потрясших Во­ронежскую губернию в 1880-х и 1890-х годах, крупнейшими из которых бы­ли поражения чумой рогатого скота, неурожай и нашествия саранчи².

Наконец, доход от земледелия в группе собственнических хозяйств был об­ратно пропорционален валовому доходу хозяйства. Беднейшие представители этой группы были почти исключительно земледельцами, в то время как наибо­лее богатые получали основной доход от коммерческих предприятий, таких, как торговля продуктами казенных лесов, продажа вина и дров, сдача внаем моло­тилок, или предоставление транспорта для перевозки товаров.

Что касается отношения к образованию, можно сделать нескШько пред­варительных замечаний обо всех бюджетных хозяйствах. Во-первых, нет ни­каких указаний на то, что грамотные отцы более склонялись к тому, чтобы посылать своих детей в школы, чем отцы неграмотные. История обучения самих грамотных отцов в условиях общей неразвитости школьного образо­вания в деревне подтверждает отсутствие такой зависимости. Лишь негра­мотные отцы в младшем поколении имели какой-то опыт формального школьного образования, в то время как остальные грамотные учились или самостоятельно (самоучкие), или на военной службе, или у грамотного од-

 

¹ То же. С. 42.

Государственный архив Воронежской области. Ф. 20. Оп. 1. Дело 1880,, «Ходатайства и разрешения о переселении безземельным крестьянам, 1891—1892 гг.»; Ф.20. Оп. 1. Дела 863, 1621. «Документы о принятии мер борьбы с саранчей на случай ея появления в Воронежской губернии, 1882 г., 1890-1993 гг.»

314

 

носельца. До тех пор, пока грамотный отец мог сам обучить своего сына ос­новным умениям, а формальное школьное образование не приносило ника­ких реально ощутимых выгод, традиционная система передачи знаний меж­ду поколениями оставалась в силе. Во-вторых, не замечается никакой суще­ственной статистической зависимости между грамотностью и экономиче­ским благосостоянием хозяйства. Это заставляет предположить, что, в це­лом, грамотность играла незначительную роль в экономической жизни де­ревни. Статистические исследования образования, проведенные в губернии ближе к концу века, свидетельствуют, что только 9% крестьян относились к грамотности положительно, в силу материальных выгод, которые она обе­щала. Это свидетельство не удивительно, если иметь в виду, что местная экономика почти исключительно основывалась на земледелии, обрабаты­вающая промышленность была очень слабо развита, фабрики или заводы почти полностью отсутствовали, и роль городов, даже таких крупных, как Воронеж или Острогожск, была односторонней, причем деревня экономиче­ски и культурно больше давала городу, чем наоборот. Но в той мере, в какой в экономическую жизнь бюджетных хозяйств входили внесельскохозяйст-венные занятия и участие в рынке труда, образование, особенно сыновей, оказывалось гораздо более значимым.

Если вернуться к хозяйствам, разбитым нами на группы, существенные статистические зависимости могут быть выделены только в двух группах, а именно, в хозяйствах собственников и пролетариев. В хозяйствах собственни­ков выделяются две черты. Первое — это положительное соотношение между числом наемных работников и образовательным уровнем детей. В двухмерной регрессии числа наемных работников на образовательный уровень детей, откло­нение в 18,5% объяснялось моделью. Это соотношение позволяет предполо­жить, что наемные работники выполняли бы в хозяйствах те экономические ро­ли, которые в хозяйствах без наемных работников могли бы выполняться стар­шими детьми, тем самым сокращая косвенные издержки, связываемые обычно со школьным образованием. Более того, способность нанимать чужую рабочую силу указывает на более высокий уровень благосостояния, что также снижало значение прямых затрат, связанных со школьным образованием. Вторым стати­стически значимым соотношением является то, что грамотность матерей со­ставляла 46% от грамотности дочерей. Это очень интересные данные, имея в ви­ду, что, в целом, среди населения крестьянское мнение сильно склонялось про­тив обучения девочек. Бен Эклоф утверждает, что поступление в школу и дли­тельность учебы были привязаны к сохранению «патриархата»; соответственно, и обучение девочек было привязано к сохранению традиционных линий подчи­нения по материнской.линии. Даже если и мужик склонялся к тому, чтобы по­слать свою дочь в школу, окончательное решение принадлежало главе семьи по материнской линии. «Мужик только летом имеет свою волю, а зимой баба стар­ше: делает, что хочет». Идея была такая, что девочек учить — не стоит, так как

315

 

«их дело ткать да прясть, матерям помогать»¹. В хозяйствах собственников, все же, мы видим, что культура, и без сомнения, экономическое благосостояние, взятые вместе, способствовали получению образования девочками.

В пролетарских хозяйствах подушный доход (+) и доход от сельского хозяйства (-) имели значительное отношение к образовательному уровню детей. Первая зависимость не слишком удивляет, если иметь в виду, что пролетарские семьи имели самый низкий подушный доход из всех описан­ных нами экономических групп, и что необходим определенный минимум для того, чтобы семья была в состоянии освободить детей от работы или по­нести прямые затраты, связанные со школой. Однако, доход сам по себе не объясняет ситуацию настолько, чтобы мы могли утверждать, что семьи с до­ходом в «х» рублей непременно послали бы своих детей в школу. Давайте рассмотрим ситуацию в двух почти одинаковых семьях: обе имели самый низкий подушный доход из всех семей в бюджетных группах, у обеих значи­тельная часть заработков поступала от батрацкой работы, и в обеих было только по одному сыну школьного возраста; но обе семьи, тем не менее, по­вели себя по-разному в отношении образования своих единственных детей школьного возраста. В первом случае, семья послала своего сына в школу и позволила ему закончить трехлетний курс со свидетельством. Практическое значение свидетельства об окончании сельской школы было сомнительным, и то, что родители позволили своему ребенку продолжать курс после приоб­ретения основных навыков грамотности, было нехарактерным. Мы можем только предположить, что родители этого мальчика стремились улучшить его шансы на получение работы вне сферы сельскохозяйственного батраче­ства. Во втором случае, однако, отец мальчика был хромым, и единственный сын вынужден был каждый год батрачить далеко от дома, возвращаясь до­мой лишь зимой на короткие сроки. Каковы бы ни были желания его роди­телей касательно улучшения его обстоятельств, равно как и своих собствен­ных, заработок сына был существенным для самого выживания семьи, та­ким образом, сводя к нулю возможность школьного образования.

Более половины пролетарских семей дали образование хотя бы одному ребенку, и, в свою очередь, более половины этих семей дали образование всем сыновьям. Это заставляет предположить, что мотивация обучения де­тей состояла не просто в желании получить грамотного человека, который мог бы читать религиозные повести для своих домашних во время долгий зимы. Более того, почти половина прошедших школу пролетарских сыно­вей, как сообщалось в бюджетах, получили свидетельства об окончании кур­са в сельских школах. Поскольку пролетарские хозяйства, в известной сте­пени, опирались на доходы от труда своих членов, даже младших (как мож­но судить по числу подростков записанных батраками), следует только

 

Материалы по народному образованию. С. 32—33.

316

 

предположить, что крестьянские семьи, которые шли на жертвы, чтобы дать образование своим детям, делали это с пониманием, что образование, полу­ченное детьми, улучшит их экономические возможности в будущем.

Крестьянские и смешанные семьи представляют полюса в отношении к образованию, причем крестьянские хозяйства давали образование своим де­тям меньше, чем все остальные, а смешанные хозяйства — больше. Поведе­ние на этих полюсах выражает различные подходы и различные мировоззре­ния, сформированные опытом и пониманием практического значения гра­мотности. Хотя статистика показывает, что большинство крестьян, при аб­страктном подходе, приветствовало грамотность, единодушие заканчива­лось, когда принималось во внимание отношение к самим грамотным лю­дям. Если говорить о бюджетных хозяйствах, то главы смешанных хозяйств были наиболее образованными из всех групп, и они давали образование сво­им сыновьям больше, чем это делалось в остальных группах. Информация о ценности образования приходила в эти семьи из практического опыта за пределами деревни. «Грамота дело большое, — говорят они, — грамотному дороже платят на заводе, да он и место скорей получит, чем неграмотный» — село Михайловка, Павловский уезд.

Эта группа осознавала ощутимые выгоды, связанные с грамотностью, которые оправдывали инвестиции в образование. Их личный опыт в отно­шении практической ценности грамотности отражался в более высоком об­разовательном уровне их детей. В пролетарских хозяйствах грамотность среди глав семей была самой низкой из всех четырех групп, но несмотря на это, данная группа оказывается на втором месте из всех групп по образова­тельному уровню детей (51%). Можно только предположить, что это уро­вень отражает неблагоприятный опыт работы у себя в деревне и понимание того, что образование для детей означает преимущественные шансы на ус­пех на отдаленных рынках труда.

Если обратиться к собственно «крестьянским» хозяйствам, статистика показывает, что как опыт в отношении образования, так и позиции в отно­шении его ценности препятствовали инвестициям в образование. И.К. Во­ронов описывал два типа грамотных деревенских людей. Первые — это те, кто приобщился к грамотности неформальным способом. Такие люди могли рассуждать о многих предметах, были привлекательными и интересными, но в целом, считались дома плохими работниками. «Станешь грамотным — черную работу бросишь, на писарское дело польстишься, потому что дело это легкое.» Второй тип был более спокойным типом грамотного человека, который научился читать большей частью в школе, и который мог консуль­тировать общину по ряду ценных для сельского хозяйства предметов, вклю­чая удобрение полей, сроки и условия переделов, и т. д. Можно было пред­положить, что второй тип грамотных людей должен был быть для крестьян наиболее привлекательным из двух, но на самом деле происходило противо-

317

 

положное. Хотя ко второму типу относились с почтительностью, он не вы­зывал такого «восторга и почести», как первый. Наоборот, грамотному вто­рого типа легче, чем грамотею первого типа вызвать к себе нерасположение соседей, потому что он постоянно с ними сталкивается не на отвлеченной, а на практической почве»¹. Будучи тем самым идеалом грамотного крестьяни­на, которого земские деятели стремились достичь с помощью образования, второй тип вступил в конфликт с традиционным образом жизни, предлагая решения, не имевшие прецедентов в крестьянском опыте, и риск с непред­сказуемыми результатами. Грамотный человек первого типа, при всей своей занимательности, был бесполезен в хозяйстве. Таким образом, для крестьян абстрактные выгоды, связанные с образованием, казались недостаточно убе­дительными для того, чтобы посылать детей в школу; если и была причина для сохранения детей от школы, то это само образование, которое выходило за пределы реальных нужд культурного и экономического окружения.

К началу века, ситуация с образованием в Воронежской губернии значи­тельно улучшилась как в количественном, так и в качественном отношении, по сравнению с тем, что было пятнадцать лет назад. Безразличие, выражавшееся в заявлениях типа «грамота велыке дило, а без ней живемо» было вытеснено от­ношением, которое хотя и отражало разнообразные мотивации, все же исходило из того, что времена изменились до такой степени, что стало невозможным про­должать жить в неграмотности, следуя предшествующим поколениям. «А вре­мена теперь новыя, люди стали все грамотные и хитрые; волов продашь, а какие бумажки получишь, ни за что не разберешь.»²

Это изменение позиции отражено в нижеследующей таблице, которая показывает процент грамотности по возрастным группам в 1897 г.

 

¹ То же. С. 30-31.

То же, 18.

318

 

Источник: Первая всеобщая перепись населения Российской империи, 1897 г., том 9-й, тетрадь 2-я, 1904 г., табл. IX.

Ситуация в сельском хозяйстве, однако, дестабилизировалась еще боль­ше, осложненная хроническими неурожаями и эпидемиями холеры в 1891, 1892 и 1893 гг. В докладе Воронежской губернской земской управы в 1896 г., имевшем дело с теми же основными проблемами, которые впоследствии стали причиной столыпинских реформ, сельское хозяйство описывалось следующим образом: помещики сами перестают заниматься сельским хозяй­ством и раздают частные земли в чужие руки; крестьянские хозяйства заду­шены долгами; основной и оборотный капитал в этих хозяйствах подорван и сокращен неурожаями; в целом, неадекватные земельные участки и неогра­ниченный рынок земли вынуждал крестьян к суровой экономии и жадной эксплуатации земли.

Все без исключения уездные земские собрания в своих докладах воро­нежскому губернскому собранию приходили к заключению, что образова­тельный уровень крестьянства был существенным, если не ведущим, компо­нентом любого плана экономических ре

⇐ Предыдущая13141516171819202122Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: