Изменение менталитета крестьян в девятнадца1 ом веке? 2 глава

Ю. П. БОКАРЕВ — Не кажется ли Вам, что изменение рациона питания русского крестьянства в тот период, который вы описываете, связано с определенным изменением в традиционном питании? То есть дело не столько в недостатке ресурсов, сколько в сложив­шихся традициях кухни, ментальности в области пищи: какую еду можно употреблять, а какая еда отвергается, скажем, картофель нельзя есть, потому что это дьявольский плод.

С. ХОК — Да. Если я точно понял, безусловно были такие изменения. Я с Вами согла­сен, но я просто хотел сказать в своем докладе, что я считаю, что одним из результатов этого было улучшение жизни крестьянства.

B. В.КОНДРАШИН — Согласны ли Вы с очень многочисленными свидетельствами о
том, что в России в определенный период голод все-таки существовал? И был сильный го­
лод в определенные годы? По этому поводу было достаточно публикаций в 1891—1892 гг.
И также нельзя отрицать факты определенных продовольственных затруднений, связан­
ных с неурожаями, с голодом 1911 года и т. д. Вы считаете, что это не достоверные сведения
или что это был не голод, а какое-то случайное явление, следствие тяжелого материального
положения крестьянства?

C. ХОК — Я считаю, что все эти доказательства в основном слабые. Задача, которая
стоит перед нами, это поиск более научного подхода, чтобы это измерять с большей точно­
стью. А просто, если кто-то сказал, что в этом году был голод, это меня не касается. Я хотел
бы на основании каких-то прочных'демографических данных узнать, это правда или нет.
Вот пример. Сейчас на Западе историки, которые занимаются историей Франции и истори­
ей Англии, считают* что в основном голод в их странах почти окончился до начала XVIII
века. И после этого был большой редкостью. Это первое.

Второе — надо знать, от чего голод. Чтобы ответить на этот вопрос, нужен определен­ный подход, определенная методика. Нам нужно более аккуратно это измерять. А постоян­ное повторение того, *его было сказано в прошлом веке, нам мало помогает.

Д. ФИЛД — Знакомы ли Вы с вышедшими материалами Комиссии Центра? В этом статистическом сборнике есть довольно развернутые оценки перенаселенносга по отноше­нию к площади крестьянских земель для этого времени. И есть также очень интересные

365

данные, относящиеся к вопросу об уровне жизни — о непринятии крестьянских сыновей в армию из-за так называемой «невозмужалости».Некоторые исследователи считают, что именно эти показатели указывают на ухудшение уровня жизни крестьян последнего деся­тилетия XIX века.

С. ХОК — В моем докладе есть очень длинная дискуссия, что я имел в виду, говоря о перенаселенности. Известно, сколько человек жило на какой-то определенной территории, хотя в России такую информацию очень трудно получить. Аграрная ситуация ясна, в смыс­ле производства. Что вкладывать в общую экономическую жизнь крестьянства? Лес. Как лес отличается от пастбищ и т. д. Это уже довольно сложный вопрос. Необходимо знать, сколько питания нужно было для каждого человека в этом обществе. Для того, чтобы отве­тить на этот вопрос, нужно знать состав населения. Так что это не простой вопрос. Это пер­вое.

Вторбе — что вообще Вы имеете в виду, когда говорите, что это была перенаселен­ность. Это модель Мальтуса, когда было уменьшение рождаемости или увеличение смерт­ности — это один вариант. Другой — когда вы имеете в виду какое-то оптимальное исполь­зование землм. Что считали оптимальным использованием земли 100 лет тому назад, очень сложно сказать. Может быть, истина лежит где-то посередине? Просто сначала надо пред­ставить, что такое «перенаселение». Это одно дело. Другой подход — работа известной го­сударственной комиссии. Члены этой комиссии сами же критиковали свою работу. Они считали, что в их докладах было много некорректных данных.

Самое главное для меня — найти совершенно новый подход к этому вопросу, потому что я считаю, что старые подходы нам мало помогают, и мы все время повторяем одно и то же.

Ю. Г. АЛЕКСАНДРОВ — С Вашей точки зрения, что является все-таки в обобщен­ном виде критерием перенаселенности, то есть можно это сформулировать так: слишком много народа по отношению к чему?

С. ХОК — Это есть в докладе. Сейчас я найду это место и зачитаю его вам. Что мы действительно имеем в виду, говоря о призраке перенаселения? Действительно, это Маль­тус с уменьшением плодовитости или увеличением смертности? Это один вариант. Или это отход от оптимального использования имеющихся ресурсов? Это второй вариант. И тре­тий: это находится где-то посередине, где предельная производительность труда близка к нулю.

Так что для меня существует по крайней мере три совершенно разных толкования этого слова, и если бы, допустим, я хотел иметь в виду последнее, тогда в исследовании у меня было совершенно другое основание, нежели если бы я брал за основу первый или вто­рой вариант. Так что до того, как мы начнем обсуждать этот вопрос, надо понять, что же мы имеем в виду. Я и сам не знаю. Все, что я знаю, — это то, что такое слово нам мало помогает, и пока мы не решим, что именно это толкование данного понятия для нас самое оптималь­ное, все это просто бессмысленно, потому что вы можете иметь в виду один вариант, а я — совершенно другой.

И. Н. СЛЕПНЕВ — Как Вы все-таки считаете, существовал ли в России кратковре­менный или периодический недостаток питания у крестьян? Это первая часть моего вопро­са.

И вторая часть вопроса. В своем докладе Вы не привлекаете данные о среднедушевом потреблении хлеба, о среднедушевом производстве хлеба и о среднедушевом остатке хлеба, тогда как, по официальным данным, такие остатки за целый ряд лет, которые в литератур^ часто называются «голодными годами», значительно ниже установленных норм потребле­ния, относительно которых заранее известно, что они периодически понижались.

366

С. ХОК — Понимаете, отношение между голодом и смертностью это непростое отно­шение. Допустим, что есть какие-то заболевания, например, оспа, где физическое состояние почти не влияет на количество людей, которые будут умирать от этой болезни. Но бывают и другие заразные заболевания, например, корь, когда физическое состояние человека, сильно влияет на уровень смертности. Так что, когда вы мне говорите, что просто был го­лод, я считаю, что все-таки надо знать, от чего именно в эти годы людиумирали.

Донустим, что в одном и том же году был неурожай и какие-то эпидемии. Может быть, те же самые условия и причины, по которым возникал этот неурожай, влияли и на по­явление эпидемии. А отношения между эпидемиями и самим неурожаем никакого нет. По­нимаете? Бывают вот такие болезни. Это первое.

Второе. Я бы сказал, те источники, которые Вы обсуждали, малодостоверны, я в них мало верю. Я бы хотел искать более прочную информацию, потому что урожай нам мало что скажет. Самое главное, это что было в желудке крестьянина. Я считаю, что так лучше можно измерить демографические показатели.

Я хотел бы Вам сказать, что в России существуют очень хорошие коллекции метриче­ских книг почти в каждом областном архиве, и на основании этих материалов можно отве­тить на такие вопросы, потому что там данные гораздо лучше, чем те, которые государство собирало в прошлом веке.

И. Н. СЛЕПНЕВ — У меня есть еще один вопрос. Все-таки земская медицина отмеча­ла, что болезни, возникающие в период недостатка питания, были связаны именно с общим ослаблением организма в результате недоедания.

С. ХОК — Это сильно влияет на определенные болезни. Допустим, если это была хо­лера или оспа, или дифтерия, или скарлатина, то ход таких заболеваний почти на 100% не­зависим от физического состояния человека. Это подтверждает современная наука. Но бы­вает совершенно другой тип болезней, где отношения эти тесно связаны. Умирать от самого голода — это большая редкость, это очень трудно. Надо задать вопрос, какое это было забо­левание и какое отношение это имеет к голоду.

И. Н. СЛЕПНЕВ — Что Вы думаете о земской медицине? Существовали ли факты, свидетельствовавшие о ее улучшении и влиянии на повышение продолжительности жизни населения?

С. ХОК — Даже на Западе, допустим в Англии и Франции, медицина вообще не имела никакого влияния на продолжительность жизни до начала этого века. В основном земские врачи сами это знали. Иногда они все-таки помогали ситуации, потому что часто участвова­ли в улучшении санитарных условий, в получении воды и пр. Это, я думаю, мало помогало, но все-таки было. Некоторое влияние было также через политику государства в этой облас­ти.

 

 

Обсуждение доклада В. П. Данилова и Л.В Даниловой

 «Крестьянская ментальность и община»

 

А. Н. САХАРОВ — У меня два вопроса к Виктору Петровичу. Первый. Как Вы може­те соотнести это подавляющее общинное соединение крестьянства с колонизационными процессами в России, которые имели колоссальные масштабы и, как правило, проходили не на общинной, а на индивидуально-хозяйственной основе. И не только ближе к Северу, к Уралу, Сибири, но и в других регионах, где господствовала община. Я бы сказал, что была постоянная борьба между общинными принципами и индивидуальным хозяйством.

И второй вопрос. Вы совершенно правильно говорили о том, что общинное сознание формировало царистское сознание. И что в XX веке это общинно-царистское сознание бы-

367

 

ло разрушено под давлением республиканских настроений. Вы правильно сказали, что это было антиромановское настроение. Но было ли оно антицаристским в принципе? И как то­гда объяснить такие явления, как культ Ленина? Такие же явления, связанные со Стали­ным? Такие же явления, связанные с другими лидерами нашей страны? Не кажется ли Вам, что нельзя отождествлять антиромановские тенденции с антицаристскими?

В. П. ДАНИЛОВ — Это вопрос о самой сути проблемы. В письменном тексте ответ на первый вопрос содержится. Но я постараюсь сейчас коротко и возможно более четко его сформулировать.

Да, конечно, процессы колонизации характерны для русской истории. И естественно, особенно на ранних стадиях это были движения семей, самой большой группы семей. И здесь индивидуальные начала, без всякого сомнения, имели место. Но исследования, доста­точно обширные и достаточно основательные, как начинающиеся со времен еще докрепостнических, так и относящиеся к временам конца XIX — начала XX века (сошлюсь на иссле­дование сибирской общины Кауфмана), хорошо показали, что очень быстро, даже при на­личии широкого свободного пространства вокруг, собравшаяся группа этих первопроход­чиков объединялась в общину, и не в силу того, что приходил вслед за ними налоговый агент и их соединял фискальными узами. Еще до его прихода они оказывались вынуждены объективными обстоятельствами своей жизни к этому сотрудничеству и к созданию такого мирского объединения. Здесь, может быть, важнее отметить ту сторону индивидуального начала, которую обычно фиксировали наши историки-государственники, в том числе В. О. Ключевский, когда говорил о том, что эти крестьяне свободно переходили с места на место и могли продавать, завещать, сдавать в аренду свои земельные участки. Но все-таки разви­тие исследований продолжалось и после этого. И мы сейчас можем сказать с достаточной основательностью, что когда речь шла о земельном обороте того времени, речь шла не о зе­мельном обороте рыночного порядка. Речь шла не о собственности на землю, в принятом и дошедшем до нас со времен римского права понимании, а об обмене. Крестьянин продавал свои вложения труда в эту землю, а не землю. Он их сдавал в аренду, ими обменивался, их завещал. И не случайно, как раньше, так даже и в начале XX века, община соглашалась: «Это твоя частная земля. Ты приобрел, купил землю». А ведь это уже времена предстолыпинские. И вдруг пускала эти земли в оборот, в передел. Она оставалась даже в это время верховным собственником в сознании, в менталитете крестьянина. Конечно, крепостниче­ство; в развитии той аграрной структуры, которая складывалась в уже централизованной России XVII—XVIII вв. сказывалось консервирующее, укрепляющее общинное начало, особенно в области поземельных отношений. Это очевидный факт. В пореформенное время и более того, в постолыпинское время община очень недолго находилась в состоянии распа­да, но она ответила еще до революции 1917-го года довольно быстрым подъемом своих сил и сопротивлением этой столыпинской атаке. Община защищала не столько самое себя, сколько отношения внутри семейного трудового объединения. В этом отношении русская община и русский крестьянин ничем не отличался от европейского крестьянина.

Что значит смена собственности двора собственностью домохозяина, главы двора, до­мохозяина как индивида? Это значит, что или наступает быстрое измельчание земельного надела, что в условиях России было нетерпимо. Или же, если вводится единонаследие, то проводится фактическое огораживание внутри крестьянского двора — то, против чего про­тестовало крестьянство во всем мире.

Проявления индивидуального начала всегда имелись, это несомненно. Я, естественно, не мог говорить о явлениях имущественной, социальной дифференциации внутри общины. В начале XX века все, кто занимался сельским хозяйством, считали, что община фактиче-

368

 

ски умерла. Они ошибались. Община выжила постольку, поскольку в стране крестьянская среда была абсолютно преобладающей. Объективно ее положение оставалось положением в ситуации выживания, и экономика и этика выживания здесь диктовали свои решения. В конце концов они и осуществлялись в ходе исторического процесса.

Теперь второй вопрос.У нас здесь, вообще-то, различий во взглядах нет. Единствен­ное, что я говорил о крахе «наивного монархизма», свойственного крестьянской ментальности в России до революционных потрясений начала XX века. Любопытно, что в годы граж­данской войны и революции были отдельные монархические выступления и в деревне. Од­нако они были слабыми, а часто они были организованы посторонними силами. Тогда как была борьба за республиканскую организацию, причем организацию, начиная с волости, общинный локализм в годы гражданской войны дошел, казалось бы, до предела. И это вполне понятно: ужасные условия, постоянная угроза со стороны государства, фактически разграбление крестьянского хозяйства приводили к тому, что волости на своих границах выставляли пулеметные команды, благо в условиях войны оружие у них было.

В борьбе с этой стихией локалистской организации системы управления в стране в ус­ловиях распадающейся государственности большевики взяли на себя роль государственно­го скрепляющего начала. И что при этом произошло с ними, и с Россией, и с локальными и общинными традициями и проявлениями — этого я не касался не только из-за недостатка времени, но и потому, что это вопросы, которые требуют изучения.

Мне кажется, однако, что в культе имен Ленина, а потом Сталина и уже в гротескной форме культа, проявляющейся применительно, допустим, к Брежневу, не было той искрен­ности, которая была присуща наивному монархизму.

М. А. РАХМАТУЛИН — Насколько я понял, Ваш основной тезис это то, что без об­щины крестьянству выжить было нельзя. Вы начисто отрицаете, возможность существова­ния в истории России того этапа, когда община стала тормозом в развитии крестьянского менталитета? Это первый вопрос.

И второй. Не кажется ли Вам, что многовековое существование или насильственное сохранение общины привело к тому, что мы сегодня во многом имеем?

В. П. ДАНИЛОВ - Нет, я не считаю, что община играла положительную роль в разви­тии сельского хозяйства в пореформенное время. Община была серьезнейшей преградой на пути агротехнического прогресса, на пути становления гражданской личности и т. д. Я го­ворил о том, что, независимо от отношения, община и общинный менталитет в России про­должали действовать и в пореформенное время и даже сыграли очень важную роль в рево­люционных событиях.

Что же касается других стран, крестьянства в целом, то речь шла о том, что общинная ментальность, нечто не очень определенное, нечто очень внутреннее, то есть присущее со­циально-психологической характеристике крестьянства, обнаруживается у крестьянства вообще как таковое.

Ну, и последнее. Я говорил и раньше, что мы можем рассматривать и сталинизм, и ельцинизм как историческое наказание крестьянству за то, что оно не выдержало в свое время условий, форм, способов общественного развития в условиях первоначального капи­талистического накопления конца XIX — начала XX века, оно взбунтовалось и вот наказа­ние — сплошная коллективизация, начиная со сталинской и кончая нынешней аграрной ре­формой.

ВОПРОС ИЗ ЗАЛА — Скажите, пожалуйста, как вы считаете, какое поколение уже будет лишено общинной ментальности?

В. П. ДАНИЛОВ — Я думаю, что это поколение формируется сейчас. Крестьянство в деревне еще сохраняется в силу привязанности к земле, в силу того, что село остается мик-

369

 

ромиром. Элементарная потребность в прямом общественном самоуправлении поддержи­вает эту традицию плюс те трудные условия, которые, как уже сказано, заставляли людей держаться за землю, которую они обрабатывают своим трудом.

И поэтому сейчас мы видим в качестве реакции на то, что происходит, с их стороны часто чисто общинный ответ: хорошо, забирайте все. Мы лопатой обработаем землю для се­бя, и мы проживем, а вы как хотите. Это объективность, для них ситуация так действитель­но сложилась. И на сегодняшний день, к сожалению, она такова.

О. Ю. ЯХШИЯН — Я прошу проиллюстрировать позицию по иерархии общины. Я думаю, что в рамках русской общины все-таки преобладала тенденция к равенству.

B. П. ДАНИЛОВ — Я должен был сказать, что эта иерархичность и даже авторита­ризм старших поколений в общинном самоуправлении — это черта ранней стадии, когда за­рождались и складывались основы и формировалась сама идеология, ментальность наивно­
го монархизма. В пореформенное время мы наблюдаем процесс внутренней демократиза­ции общины. Это и разрушение стариковских советов, и активное включение женщины в
состав схода, в состав домохозяев и т. д., и наконец, в наказе 17-го года право на землю име­ют все, без различия пола. Жесткой грани нет, но для конца XIX — начала XX века, конеч­но, иерархичность и авторитаризм старших поколений, уже в значительной мере ушедшее
явление, и, может быть, одна из причин того, что наивный монархизм в первой русской революции понес самый серьезный урон.

C. ХОК — Я хотел бы знать, как Ваша работа соотносится с работами Чаянова? Вы утверждаете, что самое ценное в жизни крестьянства — это община.

B. П. ДАНИЛОВ — Крестьянское хозяйство, я считаю. А община как гарант воспро­изводства и функционирования крестьянского хозяйства.

C. ХОК — А Чаянов считал, что самый важный институт в крестьянской жизни — это
двор, ибо все было основано на семейном составе двора, и Чаянову, как я понял, не важно
было, что они получали что-то через общину или через двор.

В. П. ДАНИЛОВ — Это очень интересный вопрос для понимания не только самого предмета — община, крестьянское хозяйство, но для понимания русской общественно-эко­номической мысли начала XX века, да еще в лице самого Чаянова.

В работах Чаянова совершенно очевидно то, что он в упор (извините, есть такое выра­жение в России) общину не видел. Для него община практически не существовала, и совер­шенно понятно — почему. Не потому, что ее не было в реальной действительности или она ничего не значила. Чаянов был теоретиком аграрного развития. Он не историк, не эконо­мист, описывающий данную социально-экономическую структуру. Он никогда этим не за­нимался. Его интересовал тип хозяйства, в котором он пытался найти и нашел возможно­сти идеальной организации. И поэтому его предмет — это исследование возможностей та­кой организационно-хозяйственной ячейки на базе крестьянского хозяйства, которая по­зволит крестьянству сохраниться, выжить во всех этих условиях, выстоять против всех ис­пытаний, которые несет неизбежно рынок. Чаянов ищет возможности создания такой ячей­ки, которая включится в рыночную экономику, сможет встать на путь постоянной и пер­спективной модернизации. Поэтому все то, что не относится к этому, он просто не рассмат­ривает.

Но если Вы возьмете работы А. В. Чаянова, посвященные практическим политиче­ским вопросам, допустим, его брошюру «Аграрный вопрос», изданную в мае 17-го года, еще до составления «Примерного наказа», Вы там найдете опять-таки упоминание об общине раз или два, может быть, как констатацию факта общинного землепользования наряду с по­мещичьим и всяким другим, но и только. Его интересует то, что надо сделать, чтобы вся земля перешла в руки крестьянского хозяйства, базирующегося на собственном труде. Все

370

 

работы Чаянова и по кооперации посвящены только одному: вот крестьянское хозяйство, которое сможет в условиях модернизации бесконечно долго при любой технической базе сохраняться как организационно-хозяйственная единица.

Обсуждение доклада Л. ВМилова

«Природно-климатический фактор и менталитет русского крестьянства»

 

М. А. РАХМАТУЛИН — Ваша ссылка на особенности природно-климатического фактора не есть ли попытка объективно оправдать низкую результативность крестьянского труда без учета других социальных факторов, в частности, форм собственности?

Второй вопрос. Чем объяснить такую маниакальную приверженность русского кре­стьянства к приметам и веру в их действенность?

И третий вопрос. Как согласовать Вашу систему доводов и, скажем, практику хозяй­ствования нашего современника академика Терентия Мальцева, который в условиях Кур­ганской области ежегодно получал гарантированные высокие урожаи зерновых? Могу при­вести и другой пример — из более ранней истории. Например, в регионах, где жили немцы-колонисты, результат их хозяйствования был на порядок выше, чем у рядом живущих рус­ских крестьян.

Л. В. МИЛОВ — Является ли оправданием низкой результативности природно-кли­матический фактор? Конечно, является. Это объективная реальность, и с ней ничего не по­делаешь.

М. А. РАХМАТУЛИН — Но у меня было дополнение к этому вопросу: без учета дру­гих факторов.

Л. В. МИЛОВ — Теперь относительно «с учетом других». Нельзя взять какой-то один фактор и его рассматривать. Все взаимосвязано. Речь идет о том, что в тех конкретных усло­виях крайне неблагоприятного климата и общих природных условий одно влекло за собой другое, то есть малая эффективность, малая производительность труда, низкий объем сово­купного прибавочного продукта воспитывал общество в совершенно определенной ментальности. И в этой обстановке не существовало вопросов, связанных с прогрессивным зна­чением частной собственности.

Вы, наверное, лучше меня знаете прекрасную книгу покойного Вадима Александрови­ча Александрова об обычном праве крестьян. Это та сфера, которая является пограничной между идеологией, психологией и той же ментальностью. Так вот, в первом варианте книги (к сожалению, этот материал не увидел свет), я прочитал о поистине потрясающих деталях поведенческих закономерностей домохозяйства или двора конца XVIII — первой половины XIX вв. Скажем, так: все имущество семьи — это имущество целиком этой семьи. Сущест­вовалиличные вещи, то есть вещи личного пользования: штаны, рубаха, платье и т. д. А вот, скажем, тулуп никому не принадлежал. Он принадлежал или всем или никому.

Далее. Влияние рынка, влияние новых отношений, каким образом сказывалось на этой ментальности? Вот «Ванька» пойдет на промысел, заработает деньги и принесет своей невесте или жене платочек. Так вот этот платочек был зарождением личной собственности в полном смысле этого слова, а все остальное, что куплено на доходы от хозяйства — ни-ни, никакой личной собственности.

Откуда же эти ваши движения, связанные с землей, с заинтересованностью, и т. д.? Их просто не было.

Второй вопрос. Это, как я говорил, тщательное и сторожкое отношение крестьянина к природным изменениям (Вы это формулируете даже более радикально, говорите о маниа­кальной привязанности крестьянина ко всякого рода приметам). В прекрасном докладе

371

 

Кондрашкина очень хорошо эта мысль тоже подчеркнута, что крестьянский календарь учи­тывает не только времена года и смену сезонов, а учитывает просто каждый день. Каждый день со всеми его приметами и особенностями. Это не маниакальность, это, может быть, уникальность. Такова историческая специфика именно этого социума.

И, наконец, третий вопрос по поводу гениального народного земледельца Терентия Мальцева. Ну, что же, бывают, конечно, уникальные случаи. И речь идет о том, что Маль­цев — это крестьянская деятельность середины XX века, во многом уже несущая следы но­вых влияний. Эта деятельность крестьянская, которая идет бок о бок с агрономической и сельскохозяйственной наукой, которая позволяет грамотному, интеллигентному крестья­нину усваивать все достижения. Так что здесь ничего удивительного в том, что он получал рекордные в смысле постоянства урожаи, нет. Но это ничего не меняет ровным счетом. В том же Оренбуржье до сих пор находится зона рискованного земледелия и никто это не от­менил. Эти зоны рискованного земледелия протянуты на восток, в Сибирь, и на наш юг, да­же включая Северный Кавказ. А все остальное? Все остальное находится в такой зоне, ко­торая, с одной стороны, подвержена щедрым дождям Атлантики, а, с другой стороны, жар­ким суховеям из Центральной Азии. Нигде в мире такой ситуации нет. А что до немцев-ко­лонистов, так Вы бы с тем же успехом могли привести в пример каких-либо инопланетян, с их технологией, их «менталитетом». Ваш вопрос сформулирован неисторично.

В. А. ФЕДОРОВ — Вы объясняете сохранение языческих обрядов аграрной деятель­ностью крестьян. Я с Вами согласен. И в литературе об этом много писалось. Но не кажется ли Вам, что сама православная церковь способствовала сохранению этих языческих обря­дов? Без этого она не имела бы таких успехов в своем распространении в первые века хри­стианства.

Л. В. МИЛОВ — Я с Вами согласен, что наша церковь была достаточно мудрой, чтобы приспособиться к этой языческой твердыне. Но это, собственно говоря, вопрос жизни и смерти самой церкви. Но я бы хотел подчеркнуть другое — что именно из-за того, что эта церковь очень гибка и приспосабливаема, это обусловило слабость самой церкви, как носи­теля христианской догматики и христианских обычаев. Вы упомянули первые века, то есть успех христианской религии, ее широкое и быстрое распространение, а я бы сказал еще и о том, что в конечном итоге успехи православной христианской церкви были крайне ограни­чены. Мы не можем это сравнить с успехами католицизма, а тем более сейчас с успехами протестантской религии. И я очень пессимистично настроен насчет будущего нашей право­славной церкви, хотя я, в культурно историческом плане, «православный человек».

То есть, будь церковь более цельной, более сильной с точки зрения идеологической, ее деятельность была бы более активной. Это можно предполагать, но в этом можно и сомне­ваться.

Ю. Г. АЛЕКСАНДРОВ — Чем можно объяснить такое совпадение, что в сельском хо­зяйстве стран южных морей тоже под поверхностью мусульманской религии сохраняются очень мощные пласты языческих верований?

Л. В. МИЛОВ — Как говорится, крайности сходятся. Я думаю, что это тоже имеет свою мотивацию, именно с точки зрения этой диалектики.

А что касается этой универсальности языческой, то, как я пытался подчеркнуть в док­ладе, на мой взгляд, этот «христианский язычник», русский человек находил очень много общего со всеми народами, начиная с народов Поволжья и кончая народами Сибири. Они были ближе друг другу, чем, например, «правоверные мусульмане» и, скажем, иудеи, кото­рые веками не находили ничего общего между собой. Здесь была очень «хорошая общечело­веческая ценность» в виде язычества.

372

 

О. Ю. ЯХШИЯН — Согласитесь ли Вы с тем, что язычество регулировало отношения с природой, а религии, которые как бы шли сверху, брали на себя регулирование отноше­ний с государством, социальные отношения.

Л. В. МИЛОВ — Здесь вспоминается очень интересное место из «Детских лет Багро­ва-внука». Маленький мальчик впервые столкнулся со страшным неурожаем. Наблюдения тощих полей и далеко отстоящих друг от друга колосков его привели в ужас, и он спраши­вал взрослых: а как же крестьяне терпят такое бедствие? А ответом было: «это — Божий удел». Христианство выполняло ту же самую роль контакта с Природой, и бурлящие на­строения крестьянства глушились полной покорностью Богу. Такова судьба, такова Божья воля. И надо сказать, что если, как наши журналисты уже четко пишут, из 1000 лет россий­ской государственности 350 лет было неурожайных и 350 лет голода, то, конечно, это вели­кое терпение при тяжелейшей жизни народа в значительной мере объяснялось и торжест­вом христианства, и веками создаваемой ментальностью.

Обсуждение доклада А.В. Гордона

«Хозяйствование на земле — основа крестьянского самосознания»

 

Л. Г. ГОРИЧЕВА — Я согласна, что целостность — основа крестьянского менталитета, да и для русского человека вообще одна из самых важных составляющих. Но объективной необходимостью является развитие научно-технического прогресса, а его спутники — раз­деление труда, капиталистическое накопление и т. д. Каковы под этим углом зрения пер­спективы для России с ее традиционной, крестьянской ментальностью?

А.В. ГОРДОН — Разделение труда — действительно объективный процесс; но он происходил тысячелетиями, не ставя под вопрос существование крестьянства, пока не вы­лился в индустриальную организацию с противопоставлением наемного труда капитализи­рованной собственности. Тем не менее семейное хозяйство, крестьянское, фермерское, ре­месленное, и под давлением законов капиталистического накопления сохраняло свою аль­тернативную организацию. Научно-технический прогресс не только не требует однозначно ликвидации последней, но, напротив, создает известные предпосылки ее устойчивости в виде сравнительно дешевых, простых и компактных средств новейшей агротехнологии. Произошедшая на их основе «зеленая революция» в Азии показала, что резкий рост сель­скохозяйственного производства возможен без его фабричной реорганизации. Более того, на мой взгляд, именно современная научно-техническая революция с ее требованиями к экологической безопасности, ресурсосбережению и т. д., будет способствовать соединению в одном лице различных функций существующей системы общественного производства.

⇐ Предыдущая17181920212223242526Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: