Индивидуализм и коллективизм крестьян

 

Индивидуализм и коллективизм — типы мировосприятия и поведения людей, зависящие как от социально-экономических условий, так и от психо­логического склада. При первом, беглом взгляде на крестьянина «всех вре­мен и народов» последний представляется многим законченным индивидуа­листом, «единоличником», «частником», по терминологии литературы 20-х годов. М. Горький, например, в брошюре «О русском крестьянстве» (Бер­лин, 1922) писал: «Технически примитивный труд деревни неимоверно тя­жел, крестьянство называет его «страда» от глагола «страдать». Тяжесть труда, в связи с ничтожеством его результатов, углубляет в крестьянине ин­стинкт собственности, делая его почти неподдающимся влиянию учений, которые объясняют все грехи людей силой именно этого инстинкта».

Крестьянин действительно плохо поддавался «влиянию учений, всегда предпочитая вести свое хозяйствособственным трудом и трудом членов сво­ей семьи. Но он прекрасно понимал, что когда ему одному не справиться с тем или иным объемом работы, то лучше объединиться с соседом или с сосе­дями в «супрягу».

Индивидуализм и коллективизм крестьян — факт в научной литературе достаточно известный. К. Маркс, называл крестьянскую общину «локализо­ванным микрокосмом», отмечал дуализм коллективного и индивидуального начал, достигающий наивысшего развития при появлении частной собствен­ности¹. Любопытно, что В. И. Ленин к тезису о крестьянском дуализме подо­шел иначе, чем К Маркс. По Ленину, крестьянин, с одной стороны, — труже­ник, с другой стороны — собственник. Думается, что такое деление вряд ли обоснованно, так как крестьянская собственность всегда создавалась исклю­чительно (за небольшими отступлениями) двужильным трудом его самого и членов его семьи. В этом смысле никакого крестьянского дуализма не было и не могло быть. Тем не менее ленинский тезис о двойственности крестьянской «души» прочно вошел в советскую историческую литературу.

В то же время, как отмечала Л. В. Данилова, «описанный К. Марксом дуализм коллективного и частного начал в общине подчас понимался упро­щенно, лишь в плане соотношения коллективного и частного землевладе­ния². Между тем, для общины были характерны кроме того и такие проявле-

 

¹ См. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 405,414,419. Проблемы аграрной истории. Ч. 1. Минск, 1978. С. 118.

334

 

ния «коллективности», как полное или частичное самоуправление, круговая порука при выполнении податей и рекрутской повинности.

Если по отношению к доколхозному периоду в обыденных представле­ниях многих людей происходила недооценка «коллективного начала» кре­стьянина, то в колхозный период — наоборот, его переоценка, по крайней мере, в представлении «власть предержащих». Вряд ли нужно доказывать, что понудив крестьян объединиться в колхозы, власти полностью «переко­вать» мужика в коллективиста так и не смогли. Официальной марксистско-ленинской наукой он был заклеймен как социальный тип «с мелкособствен­ническими пережитками». Для колхозника было оставлено своего рода «ми­ни-единоличное хозяйство», официально названное «подсобным», а на деле ставшее главным источником его существования. Двойственная природа крестьянства (индивидуалист-коллективист), возникшая во времена кресть­янской общины, продолжала существовать, хотя и в иной форме.

Представляет интерес, как сами крестьяне смотрели на эту имманент­ную черту своей природы, а также в каких формах проявлялся индивидуа­лизм и коллективизм на разных этапах истории крестьянства. Вопросы эти — новые для исторической науки и в плане источниковой базы — достаточ­но сложные. «Писали мемуары генералы, ученые, писатели, — заметил, имея в виду советское время М. В. Свергун, — а вот чтобы написал мужик, такого пока что не было. Все за него писали, но только правды там не было»¹. А в досоветское время, при почти сплошной неграмотности, крестьяне, за не­большим исключением, вообще не могли оставить о своем житье-бытье письменных источников. Но их богатое восприятие жизни отражено в уст­ном народном творчестве, в котором по широте охвата явлений и художест­венности на первом месте, безусловно, находятся пословицы и поговорки. Были на Руси и подвижники, которые собирали и записывали эти бесцен­ные исторические памятники. В 1861—1862 гг. вышел сборник В. И. Даля «Пословицы русского народа» — наиболее капитальный труд в этой облас­ти. В советское время он был переиздан в 1957 г. под названием «Послови­цы и поговорки русского народа». Собранные В. И. Далем примерно 30 тыс. пословиц и поговорок отражают крестьянское восприятие жизни в эпоху до отмены крепостного права.

Посвященных миру, т. е. общине, пословиц и поговорок у Даля собрано свыше 70. По высказываниям крестьян о «мире» можно судить о том, как они относились к «коллективному началу» своей жизни. Отношение это бы­ло далеко неоднозначным. Приведем сначала пословицы с положительным смыслом:

Что мир порядил, то бог рассудил.

Как мир захочет, рассудит, порядит, поставит, поволит, приговорит, положит; мирская воля.

 

Сельская жизнь. 1989,2 февраля.

335

Что миром положено, тому быть так.

Мир — велик человеку мир — великое дело.

 

Гораздо больше пословиц и поговорок, в которых содержится скептиче­ское и критическое отношение к «общинному» коллективизму:

 

Мир с ума сойдет — на цепь не посадишь.

Вали на мир: мир все снесет.

В миру виноватого нет. В миру виноватого не сыщешь.

Пропадать, так всем (вместе) пропадать.

С волками жить — по волчьи выть. Так и быть: с волками выть.

И мир не без начальника (не без головы).

Крестьянская сходка — земским водка.

Быть на сходе — согрешить (т. е. рассудить неправо, или смолчать или побра­ниться).

Мир на дело сошелся: виноватого опить (гибельный обычай: вместо правосудия, например, за потраву, приговаривают: поставить миру ведро вина).

Народ глуп: все в кучу лезет.

Мир сутки стоял, небо подкоптил и разошелся.

Мужик умен, да мир дурак.

(с. 404 -406)

 

Как видим, крестьяне были далеки от того, чтобы идеализировать об­щинный уклад. Большинство из них касается «общинной демократии», при­чем крестьяне хорошо представляют изъяны этой «коллективности»: заси-лие «начальника», неправый суд, бестолковость, неразбериха. Общая оценка — «мужик умен, да мир дурак». А в делах своего крестьянского двора мужик всегда выступал как «хозяин», которого можно уподобить семейному дикта­тору: «Бей жену больней, будут щи вкусней».

Индивидуализм явно превалирует над коллективизмом в пословицах, группируемых по разделу «работа — праздность». В этом разделе, содержа­щем около 500 пословиц и поговорок, нет ни одной посвященной крестьян­ской взаимопомощи, апологии коллективного труда. Зато нами обнаружены четыре поговорки, негативно оценивающие псевдоколлективный труд:

 

Семеро одну соломинку подымают.

Один рубит, семеро в кулаки трубят

 Двое пашут, а семеро руками машут.

Семеро лежат в куче, а один всех растаскает.

В разделе «свое-чужое» крестьянин предстает как законченный инди­видуалист и собственник:

 

Всяк сам на себя хлеба добывает.

Кто о чем, а мы о стем. Кто по ком, а мы по себе.

Всяк сам себе дороже. Всякому свое дороже.

Не постою ни за что, постою только за себя.

Начхаю богачу, коли сет сноп (свою рожь) молочу,.

 

336

На себя работать не стыдно (не скучно).

Господской работы никогда не переделаешь.

На чужое богатство не надейся, свое береги!

 

Из множества пословиц, утвержающих «свое», пожалуй, одна-единст-венная «библейского» характера: живи людям и себе (т. е. живи на себя так, чтобы и людям хорошо было). Само собой разумеется, что «господская ра­бота» не могла вызвать энтузиазма у крепостного крестьянина:

Чужу пашню пашет, а своя в шлежи.

Чужую пашенку пахать — семена терять.

Чужую рожь веять — глаза порошить.

Чужую траву косить, а своя в ветоши.

Чужое сено катает, свое гноит.

(с. 622)

 

Зато весьма положительное отношение («мини-коллективизм») к соседу:

Без брата проживу, а без соседа не проживу.

У нас и сохи свились вместе (дружные соседи).

Соседство — взаимное дело.

 

В то же время «дружба дружбой, а табачок врозь».

 

С соседом дружись, а тын (забор) городи.

С соседом дружись, а за саблю держись.

(с. 779)

Пословицы и поговорки, посвященные общинному землепользованию, касались по преимуществу размежевания.

Известный собиратель русских пословиц и поговорок И. И. Иллюстров в сборнике «Жизнь руссского народа в его пословицах и поговорках» (С. -Петербург, 1910) в разделе «О праве собственности» приводит пословицы, посвященные «границам земельной собственности» с интересными коммен­тариями. Вследствие необходимости оградить неприкосновенность земель­ной собственности, пишет И. И. Иллюстров, делались клейма на конах, — коном служил камень или большой пень; коны являлись межевыми знаками раздела земли, отсюда и произошла поговорка:

Чур, же за—кон. (стр. 184)

 

Иногда вырывались ямы, что породило поговорку:

По ямам землю зпают. (стр. 184)

 

Межам на границе земельных владений посвящены следующие посло­вицы и поговорки сборника И. И. Иллюстрова:

 

Городьбой не огорожена, а межой обведена.

Межа — не стена, а перелезть нельзя.

337

 

Без межи не вотчина (или: не собина).

Межа — святое дело.

Кто межу ломает, тот веку не доживает.

Не пойдешь на межу, так забудешь и свою полосу.

Потеряется межа, так и не достанется и кола.

Всяк держи свои рубежи. (стр. 184)

 

Иллюстров пишет: Существовал такой обычай: сельский начальник (соответствовавший нынешнему старосте) от времени до времени обходил границы общественных земель в сопровождении нескольких молодых хлоп­чиков (подростков 14 — 15 лет) и обращал их внимание на живые урочища и признаки, в виде балочек, горбиков (бугров), одиночных деревьев или пней и проч., рассказывал более или менее подробные истории перехода земель и т. д., а для того, чтобы все это ярче отпечатлелось в памяти хлопцев, подвер­гал то одного, то другого из них сечению на каком-нибудь изломе межи, от­считывал шагами расстояние до куста, горбика и т. п. и числом шагов опре­делял число ударов. Это сечение называлось памятковым прочуханом. При разборе одного дела в 1860 году один свидетель — старик 82 лет высказал, что столбики на меже вбивались при нем; он сам по обычаю того времени своеручно давал по пяти розог одному из мальчиков, которые тут были, ло­моть хлеба с маслом и золотый (15 коп.) с целью, чтобы они сохранили на­долго межи в памяти.

Итак, при размежевании земель секли на межах парнишек, чтобы они помнили до старости, где межа:

Когда межуют, то парнишек на меже секут.

Не рассказывай мне: я на межевой яме сечен.

Кто на меже сечен, тот и в понятые иди.

 

Иногда границы земельных владений тесались, или были зарубаемы, на деревьях прежде, чем записывались на бумаге; отсюда и произошла поговорка:

По писанному — что по тесанному.

 

Эти грани и межи служили причиною раздоров:

Межи до грани — ссоры да брани. Где забор, там и раздор.

 Нам с тобой межи не делить. (стр. 185)

Приведенные пословицы и поговорки свидетельствуют о том, что кре­стьяне были далеки от идеализации как собственнического, так и общинно­го уклада крестьянской жизни. И в том и другом они видели недостатки] Диким и варварским выглядит обычай «сечения мальчиков» на граница размежевания.

338

 

Из анализа пословиц и поговорок, собранных В. Далем и И. Иллюстро-вым, напрашиваются несколько выводов. Но прежде приведем еще одно вы­сказывание М. Горького из упоминавшейся выше брошюры «О русском кре­стьянстве». В юности, пишет Горький, он усиленно искал по деревням России того добродушного, вдумчивого русского крестьянина, неутомимого искателя правды и справедливости, о котором красиво и убедительно рассказывала ми­ру русская литература XIX века. Искал — и не нашел его: «Я встретил там су­рового реалиста и хитреца, который — когда это выгодно ему — прекрасно умеет показать себя простаком. По природе своей он не глуп и сам хорошо знает это. Он создал множество печальных песен, грубых и жестоких сказок, создал тысячи пословиц, в которых воплощен опыт его тяжелой жизни.

Он знает, что «мужик не глуп, да мир — дурак» и что «мир силен как во­да, да глуп, как свинья». Он говорит: «не бойся чертей, бойся людей». «Бей своих, чужие бояться будут».

О правде он не очень высокого мнения: «Правдой сыт не будешь». «Что в том, что ложь, коли сыто живешь». «Правдивый, как дурак, также вреден».

Горький акцентирует внимание на одной, темной стороне жизни кре­стьян. Были, безусловно, в жизни крестьян и светлые стороны, связанные, например, с русской природой, с верой в счастье, в будущее хороших людей, в добро, что отражено и в сказках, и в песнях, и в пословицах.

Может оказаться, что многие собранные В. Далем и другими собирате­лями пословицы взаимно исключают, противоречат друг другу. Если это и так, то в основе этого «противоречия» — реальная «диалектика» жизни, не односторонний, а всесторонний подход к явлениям жизни.

Индивидуализм крестьян по преимуществу, относился к трудовому про­цессу и результатам труда. Причем, труд оценивается так: «Египетская работа. Каторжная работа», «Господской работы никогда не переработаешь» (с. 513).

Коллективизм относился, по преимуществу, к крестьянскому самоуп­равлению, «миру», причем этот «мир» оценивается весьма критически.

Все говорит о том, что в крестьянском менталитете общинное земле­пользование занимало не меньшее место, чем те стороны жизни, которым посвящены сотни и тысячи пословиц и поговорок. В особенности это отно­сится к пореформенному периоду, когда вопрос о частном или общинном зе­млевладении превратился в один из самых острых вопросов не только соци­ального, но и политического развития России.

В начале века в спор о земле вступили, например, с одной стороны, С. Ю. Витте и П. Столыпин, с другой стороны, Л. Толстой и крестьяне. Витте писал: «Общинное владение есть стадия только известного момента жития народа, с развитием культуры и государственности оно неизбежно должно переходить в индивидуализм — в индивидуальную собственность; если же

339

 

этот процесс задерживается и, в особенности, искусственно, как это было у нас, то народ и государство хиреет»¹.

Как отметил П. Зырянов, и «Толстой, и крестьяне, с которыми он беседо­вал, видели только один вид частной и земельной собственности — помещи­чью собственность. И были убеждены, что она приносит вред»². Они были, в подавляющей своей массе, и против крестьянской частной собственности на землю, считая, что земля «божья» и никому из людей принадлежать не может. В этом был отголосок раннехристианских учений, проповедовавших общече­ловеческое равенство и братство людей, евангельский идеал общинного пат­риархального строя с потребительским коммунизмом в быту. В «Деяниях Апостолов», анонимном сочинении* включенном в Новый Завет, читаем: «...Все же верующие были вместе и имели все общее. И продавали имения и всякую собственность, и раздавали всем, смотря по нужде каждого» (Деян. 2. 44—45). «У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и ни­кто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее». (Де­ян, 4. 32). «Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые вла­дели землями или домами, продавали их, приносили цену проданного и по­лагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду». (Деян. 4.34).

В живучести общинного землепользования, при котором земля распре­делялась и периодически подлежала переделу между членами* общины «по справедливости» — чувству, особенно обостренному у крестьян, — помимо религиозной традиции играли большую роль и чисто житейские соображе­ния, на что обратил внимание, например, П. Зырянов. Крестьянское земле­делие находилось в большой зависимости от капризов природы. Преслову­тая «чересполосица» не являлась лишь одним неудобством. Имея полосы в разных частях общественного клина, крестьянин обеспечивал себе ежегод­ный средний урожай: в засушливый год выручали полосы в низинах, в дождливый — на взгорках.

В ходе столыпинской аграрной реформы выяснилоен что подавляющая масса крестьян к частной собственности на землю отнеслась весьма про­хладно. Хотя, разумеется, было немало сторонников, особенно из числа за­житочных (и бедняков). Многих не устраивала перспектива выхода из об­щины на хутора и отруба, несмотря на давление властей. Характерный слу­чай произошел в Грязовецком уезде Вологодской губернии. В одну из дере­вень приехал член землеустроительной комиссии. Утром был созван сход и «неприменный член» объяснил «мужичкам», что им надо выходить на хуто­ра. Посовещались между собой крестьяне, ответили отказом. Ни обещания предоставить ссуду, ни угрозы арестовать «бунтовщиков» и привести на по-

Вигпте С. Ю. Воспоминания: ВЗ томах. М. I960. Т. 2. С. 492.

Зырянов П. Н. Петр Столыпин. Политический портрет. М., 1992, С. 76.

340

 

стой солдат не помогли. Крестьяне повторяли: «Как старики жили, так и мы будем жить, а на хутора не согласны». Тогда «неприменный член» отправил­ся пить чай, а крестьянам запретил расходиться и садиться на землю. После чаепития «неприменного» потянуло на сон. К ожидавшим под окном кре­стьянам он вышел поздно вечером. «Ну как, согласны?» — «Все согласны! — дружно ответил сход. — На хутора, так на хутора, на осину, так на осину, только чтобы всем, значит, вместе»¹. (Ответ, заслуживающий занесения в любой сборник пословиц и поговорок — напоминает пословицу, записан­ную Далем: «пропадать, так всем (вместе) пропадать»).

Резко негативное отношение крестьян к помещичьей и вообще всякой частной собственности на землю — важнейшая черта менталитета россий­ского крестьянства, проявившаяся во всех революциях.

19 августа 1917 г. в газете «Известия» был опубликован крестьянский наказ Учредительному собранию, составленный на основании 242 местных крестьянских наказов, содержащий точку зрения подавляющего большинст­ва крестьянства по всему спектру земельных вопросов (был включен в текст декрета Второго Всероссийского съеда Советов «О земле», принятого 26 ок­тября (8 ноября) 1917 г.

«Право частной собственности на землю, — говорилось в наказе, — от­меняется навсегда; земля... обращается в всенародное достояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней».

«...Землепользование должно быть уравнительным, т. е. земля распре­деляете^ между трудящимися, смотря по местным условиям, по трудовой или ротребительской норме.

Формы пользования землей должны быть совершенно свободны, под­ворная, хуторская, общинная, артельная, как решено будет в отдельных се­лениях и поселках».

Индивидуализм и коллективизм крестьян (в том числе в их воспри­ятии) в период с октября 1917 г. до начала сплошной коллективизации (ко­нец 1929 г.) освещен в литературе достаточно полно, особенно в работах В. П. Данилова, широко использовавшего материалы разного рода обследо­ваний и анкетирования². Отметим лишь наиболее важные тенденции.

Индивидуализм перестал подпитываться на почве частной собственно­сти на землю. Традиционно он был связан по преимуществу с трудовым про­цессом и результатами труда. Усилился индивидуализм на почве выхода кре­стьян на хутора и отруба. Появился, присущий в таких широких масштабах только для 20-х годов, индивидуализм на почве раздела крестьянских дворов.

Зырянов П. Я. Указ. соч. С. 59—60.

См. Данилов В. П. Советская доколхозная деревня: население, землепользование, хо­зяйство. М., 1977. С. 139-140,243-247 и др.

341

 

«Коллективистское начало» получило развитие в возрождении и сохра­нении крестьянской общины, широком развитии различных форм коопера­ции, появлении первых коммун и колхозов.

В настоящее время уже ни у кого не вызывает сомнений, что переход к сплошной коллективизации в начале 30-х годов противоречил настроениям большинства крестьян, несмотря на богатые коллективистские традиции, связанные, в частности, с общиной. В спорах историков о том, помогала или, наоборот, препятствовала община переходу к колхозам, нельзя забывать, что «общинная коллективность» никогда не затрагивала тех производствен­ных вопросов, которые в колхозах выдвинулись на первый план. Крестьян особенно тревожили вопросы о формах и уровне обобществления средств производства, организации труда и распределении доходов в коллективных хозяйствах. В художественной литературе это хорошо передано, например, в размышлениях «типичного середняка» Макара Нагульного из «Поднятой целины» М. Шолохова — произведения, в целом дающего искаженную по многим войросам картину коллективизации.

«Хрестоматийный глянец» коснулся не только художественных произ­ведений, исключая А. Платонова («Котлован», «Чевенгур») и В. Гроссмана («Все течет»), но и многочисленных воспоминаний «вожаков» и передови­ков колхозного производства, и даже сборников пословиц и поговорок, пос­ле длительного перерыва начавших издаваться в советское время. Приведем пословицы, посвященные колхозам, из сборника «Русские пословицы и по­говорки» (Изд. «Наука», М., 1969):

В одиночку не одолеешь и кочку, а артелью и через гору в пору.

В хорошей артели все при деле.

Когда рук много, работа спорится.

Муравьи да пчелы артелями живут, а работа спора.

Один горюет, а артель воюет (т. е. работает).

Один — камень не сдвинешь, артелью — гору поднимешь. (с. 50)

 

Такое впечатление, что эти пословицы, вообще-то правильные, но дале­кие от конкретной действительности 30-х годов, сочинялись не колхозника­ми, а кабинетными учеными, выполняющими «социальный заказ». Читаем дальше:

 

В колхозе беден только лодырь.

В колхозную пору пошла жизнь в гору.

Не жили — мотались: в колхоз не догадались.

Раньше хлебу миллионеров жали, теперь сами миллионерами стали.

У лодыря ни гроша, у колхозника жизнь хороша. (с. 54)

 

Не хочешь тужить ~ в колхоз иди жить¹.

 

Где труд, там и счастье. Сборник пословиц и поговорок. М., 1959. С. 81—82.

342

 

 

Хлеб дает нам не Христос, а машина и колхоз.

Лодырю в колхозе, что волку на морозе.

В колхозе — сила, без колхоза — могила.

По одиночкам нужда ходит, а в колхоз не заходит.

Колхозам — богатеть, единоличникам — худеть.

Вошли в колхоз — стало хлеба сколько хошь.

 

В этих пословица и поговорках содержится уже откровенная «кривда», настолько здесь все колхозное представлено в розовом свете. Их нельзя на­звать народными, даже если исходить из того, что и народ может ошибаться.

А в оценке сталинских колхозов народ не ошибался. Об этом свидетель­ствуют многочисленные источники, которые можно отнести к «крестьян­ским». Вот, например, крестьянские частушки времен коллективизации¹:

Едет Сталин на корове,                              Шла корова из колхоза,

У. коровы один рог                                       Слезы капали на нос

— Ты куда, товарищ Сталин?                    — Оторвали йоги, хвост.

— Раскулачивать народ!                             Не пойду больше в колхоз.

Вставай Ленин, умри Сталин                      Говорят в колхозе плохо,

Мы в колхозе жить не станем.                   А в колхозе хорошо.

До обеда ищут сбрую, А с обеда — колесо.

Ах, колхозы, вы колхозы,                              Я работала в колхозе,

До чего же довели?                                      Не жалела белых рук.

Распоследнюю корову                                   При отчете получила

Со двора-то увели.                                       Яровой соломы пук.

Ах, колхозы, ах, колхозы,

Высокие горы.

Как у нашем у колхозе

Все жулики и воры.

 

Колхозный коллективизм 30-х и последующих годов иначе как деформи­рованным назвать нельзя. По существу колхозы были превращены в полуго­сударственные предприятия, на которых укоренился принудительный, обяза­тельный и обезличенный труд. Крестьяне полностью были отчуждены от ре­зультатов своего труда. Колхозы включались в систему государственной продразверстки, государственного централизованного планирования и руко­водства, сводящего на нет декларируемую самостоятельность. Колхозное са­моуправление, заорганизованное районным начальством, во многом уступало даже старым крестьянским сходам, далеким от развитой демократии.

 

Записал В. Кондрашин в конце 80-х годов в деревнях Южного Урала и Поволжья.

343

 

Антиколхозные настроения крестьян особенно сильно подпитывала не­справедливая система распределения, при которой почти вся сельскохозяй­ственная продукция уходила государству. Секретарь Родино-Несветаевско-го РК ВКП(б) Азово-Черноморского края Горелик в письме «ЦК ВКП(б) тов. Сталину» от 10 марта 1935 г. сообщал: «Настроения колхозников, в свя­зи с тяжелым положением с хлебом и сознания необходимости оплаты дол­гов государству не совсем хорошие. Колхозники, учитывая перспективы этого года, которые особенно не улучшают положение с хлебоснабжением, бесконечно ропщат. На всех собраниях, беседах, прежде всего, волнует кол­хозников вопрос хлеба сейчас и в будущем. Приведу несколько характерных выступлений: «...Нашему колхозу, да и другим не dcopo вылезти в зажиточ­ные, хлеба и при хорошем урожае хватит только рассчитаться с долгами и с государством — нам же ничего», — говорит Ващенко В. из колхоза «Красный Октябрь».

«...Заработала 300 трудодней в прошлом году, сейчас столько же, а сколько получила — моей семье только на месяц хватило, как же жить? — говорит Черкасова (канд. партии) из колхоза «Маяк культуры».

«...Нам не видать зажиточности, как своих ушей, — говорит Харченко Ив. из колхоза «Большевик». — Работаем хорошо, а хлеба не видим 3-й год»¹.

Характерно, как известное высказывание царского министра — «не дое­дем, а вывезем», трансформировалось в колхозную поговорку 30-х годов: «Пшеничка — заграничка, на трудодни — лебеда» (услышана автором в Том­ской области).

Неудивительно, что все чаяния и упования колхозников все больше и больше связывались с личным хозяйством. Однако сколько-нибудь гармо­ничного сочетания индивидуального и кооперативного начал в колхозах не получилось. Перед войной, сразу после войны, в конце 50-х — начале 60-х годов проводились шумные кампании против личного хозяйства колхозни­ков. Вся, более чем шестидесятилетняя история советской коллективист­ской системы — это история борьбы с так называемыми частнособственни­ческими пережитками в сознании и поведении крестьян. Между тем, это бы­ли никакие пережитки, а естественное состояние человека. Подспудно это понимал такой коммунистический лидер, как Хрущев, пытавшийся в рам­ках коллективистской системы проводить в отдельные годы урезанную и куцую политику «повышения личной материальной заинтересованности ра­ботников в результатах своего труда». Но это не приносило ожидаемых ре­зультатов, так как на первом месте всегда стояла борьба с «пережитками», которые в итоге этой борьбы принимали лишь такие уродливые явления, как халатность, халтурность, нежелание работать, хищения государственной и общественной собственности, потеря инициативы. «Микроб часшособет-

 

¹ РГАЭ. Ф. 8040. Оп. 8. Д. 88. Л. 179.

344

 

веннических пережитков» (по терминологии тех лет) поразил не только ра­ботающих, но, возможно, еще в большей степени и управляющих — партий­но-советско-хозяйственную номенклатуру, присвоившую себе вопреки ком­мунистической идеологии, разнообразные привилегии («пайки», «конвер­ты», дачи, машины, спецполиклиники и т. д.). «Рыба» сталинско-брежнев-ской коллективистской системы начала гнить с головы, да и с «хвоста» од­новременно.

Современная аграрная реформа в России, по замыслу ее инициаторов, имела своей целью перевести сельское хозяйство с принципов продразвер­стки на рельсы рыночной экономики. Но можно ли говорить о товарно-де­нежных отношениях, о рынке, когда покупатель — в данном случае государ­ство — не рассчитывается с продавцами — сельскохозяйственными произво­дителями за «купленную» продукцию? (Долг в конце 1993 г. исчислялся в 2—3 триллиона рублей). О каком рынке можно вести речь, если сельскохо­зяйственные производители по этой причине не в состоянии купить ни ма­шин, ни топлива, ни удобрений, без чего современное сельское хозяйство развиваться не может? Видимо, только о таком «рынке», при котором из-за взаимных неплатежей, когда все друг другу должны, никто ничего не может ни купить, ни продать, ни произвести.

Во главу угла аграрной реформы до самого последнего времени были положены три «кита»: а) деколлективизация; б) фермеризация; в) частная собственность на землю. То и другое и третье вызвано скорее идеологичес­кими, чем экономическими соображениями. И уж никак не отчетливо выра­женным желанием большинства крестьянства. Никому из серьезных эконо­мистов еще не удавалось доказать, что сельскохозяйственные кооперативы органически не могут «вписаться» в рыночные отношения. Многовековой опыт российского крестьянства говорит и о том, что в его ментальное™ ча­стная собственность на землю никогда не стояла на первом месте. Создается впечатление, что «радикальных реформаторов» для сохранения «лица» вполне устроил бы не рынок сельскохозяйственных товаров (их производ­ство за годы «реформы» упало на 30—40% — намного больше, чем в годы сталинской коллективизации), а рынок земли.

Указ Президента о купле-продаже земли на селе встречен неоднознач­но. Многие высказывают опасения, как бы земля-шрмилица не была скуп­лена богачами в целях, не имеющих ничего общего с развитием сельскохо­зяйственного производства, стала предметом спекуляции. Крестьянин ви­дит, что, оставшись один на один с частной собственностью на землю, но без техники, удобрений и топлива, которые безумно подорожали, он пропадет, а потому не спешит выходить из колхоза. К концу 1993 г. в процессе перереги­страции старых форм хозяйствования из неполных 26 тыс. колхозов и сов­хозов 8 тыс. сохранили прежний статус, а 2 тыс. вообще не прошли перере­гистрации. Вместе они составили около 40% хозяйств. Объявили себя това-

345

 

риществами с ограниченной ответственностью 11 тыс. (около 43%). Это лишь формальное переименование того, что было раньше. Стали сельскохо­зяйственными кооперативами и акционерными обществами 2,3 тыс. (около 9%) бывших колхозов и совхозов. Лишь 972 колхоза и совхоза (меньше 4%) превратились в ассоциации фермерских хозяйств¹.

Подлинный индивидуализм крестьян возможен^! тогда, ког^й крестья­нин будет иметь не только землю, но и все, что к ней должно быть приложе­но. В современных условиях, без помощи государства, сделать это вряд ли удастся. А потому крестьянин будет видеть для своего личного блага спасе­ние в «мы», не уповая на «я».

«Кровная» связь крестьянина с колхозом принимает порой самые не­ожиданные формы. Когда московский журналист спросил у одного, поже­лавшего остаться неизвестным, колхозника, почему он не выходит из колхо­за, тот ответил: «А что, я сам у себя потом буду воровать?»

Для того, чтобы фермеру развить товарное производство, необходимо несколько десятков, если не сотен миллионов рублей. А для примерно 269 тыс. фермерских хозяйств, насчитывающихся в конце 1993 г., требовались долгосрочные кредиты в миллиарды рублей. Правительство распоряжением тогдашнего вице-премьера Е. Гайдара от 16 октября 1993 г. лишило ферме­ров (как и колхозы и совхозы) льготного кредитования в 28% годовых, уста­новив для всех 200-процентные ставки погашения кредита. Если учесть, что государство к тому же не рассчитывается вовремя с сельскохозяйственными производителями за получаемую от них продукцию, то станут понятными горькие слова одного из зачинателей фермерского движения в стране Ю. И. Красина: «Фермерское движение не состоялось». Многие фермеры, по су­ществу, не став еще настоящими фермерами, сворачивают с этой стези. Не нужно быть провидцем, чтобы предугадать, что именно они одними из пер­вых внесут лепту в «рынок земли».

В 1993 г. у фермеров было примерно 11 млн. га угодий — огромный клин. А как обстояло дело с техникой? Если у нашего фермера на 1000 га приходилось в среднем 3 трактора, то в Германии, например, — 124. Неуди­вительно, что фермерские хозяйства даже в районах их наибольшего разви­тия давали лишь 4—6% продукта².

Когда правительство в начале 1994 г. поставило вопрос об усилении финансовой помощи сельскому хозяйству, «радикальные реформаторы» на­чали острить: «Во всем мире сельское хозяйство кормит народ, только в Рос­сии народ кормит сельское хозяйство». Кому-кому, а «радикальным рефор­маторам» следовало бы знать, что по 24 развитым странам Запада и Востока государственные дотации сельскому хозяйству для поддержания цен на вы-

Данилов В. П. Аграрная реформа в постсоветской России (взгляд историка) Куда идет Россия? Альтернативы общественного развития. М., 1994. С. 133—134.

² Родина. 1994, № 10. С. 75.

346

годном для фермеров уровне составляют в среднем 50 процентов стоимости сельхозпродукции (а в Японии и Финляндии до 80%). На одного фермера приходится около 30 тыс. долларов в год¹. А у нас не то, чтобы выделять до­тации, не могут рассчитаться с долгами. И при этом считают, что крестьянин должен кормить страну.

В развитых странах «дальнего зарубежья» фермер не отгорожен камен­ной стеной от различных форм сельскохозяйственной кооперации, в первую очередь по переработке и сбыту продукции. И у нас до коллективизации единоличные хозяйства были вовлечены в кооперативное движение. На до­лю сельскохозяйственной кооперации, например, в 1928/29 гг. приходилось 85% снабжения крестьян орудиями и машинами. На 1 октября 1927 г. насчи­тывалось 64573 различного рода сельскохозяйственных товариществ, охва­тывающих свыше 8 млн. крестьянских хозяйств².

Для становления российского фермерства необходимо учитывать опыт и свой собственный, и других стран. А этот опыт говорит о том, что кресть­янский индивидуализм, в определенных сферах его жизни, не исключает и коллективизм.

Индивидуализм и коллективизм можно уподобить двум струнам кре­стьянской души. До сих пор власти пытались играть то на одной, то на дру­гой струне. Душа крестьяне по-настоящему запоет лишь тогда, когда обе эти струны будут звучать в унисон.

 

Правда, 1993,1 апреля.

2 Советское крестьянство. Краткий очерк истории (1917—1969). М., 1970. С. 185—187.

347

С. Л. Никольский

(Институт философии РАН)

 

ДЕКОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ КАК РАСКРЕСТЬЯНИВАНИЕ:

СОВРЕМЕННАЯ БЮРОКРАТИЯ

⇐ Предыдущая14151617181920212223Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: