Изменение менталитета крестьян в девятнадца1 ом веке? 1 глава

 

Менталитет — это концепция, используемая историками для описания экологии человеческой мысли: материальной и политической культуры. Ди­намика менталитета является особенно интересной темой. Изменения мен­талитета были, предположительно, решающими в адаптации поведения к рынку в период индустриализации, хотя это сдожно продемонстрировать конкретно. Поэтому, в качестве примера я выбрала участие женщин в трудо­вой силе, чтобы попытаться создать динамическую модель того, как мента­литет изменялся параллельно или даже предшествовал экономическому развитию.

Учитывая отсутствие описательных источников в до-индустриальном обществе, то есть отсутствие параллельных показателей для до— и пост-ин­дустриального периодов, это кажется на первый взгляд почти неосуществи­мой задачей. Однако, достаточные свидетельства в работах историков шко­лы Анналов могут по крайней мере дать сравнительную базу для более ши­рокого понимания изменений, происходивших в течение веков. Кроме того, существуют количественные подходы, которые могут дать грубые оценки поведенческих изменений. Даже грубая модель может позволить поставить следующие вопросы по эмпирическим данным. Предсказывают ли результа­ты грубой модели для России историю развития в других странах? Если грубая динамическая модель менталитета используется в качестве объяс­няющего фактора развития, будут ли ей соответствовать более подробные данные из других дисциплинарных исследований?¹ Экономические истори­ки, в любом случае захотят дать менталитету функциональное определение, выделить место в «зависящем от пути» ходе экономического и социального развития.²

В этой работе я пытаюсь найти механизм выражения менталитета рус­ского крестьянства или поведенческих изменений по проблеме выбора жен-

 

Целостный подход Хиршмана (Уилбер и Френсис 1986. С. 327—342).

²Согласно Эрроу и другим социальный выбор определяется набором доступных альтер­нативных социальных положений (известных) и не существует никаких причин отводить особую роль альтернативе только потому, что она выведена из исторической или сходной с исторической. С другой стороны «статус кво - это очень привилегированная альтернатива», при условии единодушия как идеального критерия выбора.

 

353

 

щин (по труду) в конце девятнадцатого века. Траектория кажется идеально расположенной в процессе* принятия решений или социального выбора, коллективной рациональности (см. Эрроу, 1963, стр. 118-120). Как указыва­ет Эрроу и другие, мне кажется главным в экономике менталитета стои­мость принятия решений. Таким образом, это не изучение этических про­блем, таких как социальное благосостояние, являющихся большой частью «менталитета», а изучение механизмов.

Одной из причин выделения принятия решений является то, что эконо­мисты уделяли большое внимание изучению этого процесса. Принятие ре­шений является мощным ограничителем социального выбора, как отражено в концепции ограниченной рациональности. Ограничением является зна­ние, издержки на выяснение и изучение альтернативных вариантов соци­ального выбора. Аргумент о стоимости информации, как мне кажется, под­ходит для русской деревни с учетом ее изолированности и отсутствии сво­боды. Русская деревня до и после освобождения во многом отличалась от поселений в Северной Америке в девятнадцатом веке, включая и этот аспект - доступность знания и способность использовать информацию о ценах. Гру­бая модель русской деревни, следовательно, должна включать стоимость альтернатив й возможность использования цены на труд, а не цену приня­тия решений, в качестве определяющего фактора в размещение ресурсов. Поскольку цена трудовых ресурсов была допустимым моментом при реше­нии мужчин работать на стороне, но не женщин, и поскольку много мужчин покидали деревню, а женщины в основном нет, проблемы стоимости и выбо­ра кажутся доступными к изучению. Существовали как очевидные, так и бо­лее тонкие ограничения на участие в рынке труда в противоположность си­туации, существовавшей в США.¹

Информация о ценах, таким образом, не принималась во внимание только в случае с женщинами (и детьми). Кривая предложения женского труда (см. график 1) была бы почти вертикальной. Обязательность коллек­тивной природы принятия трудовых решений в общинном сельском хозяин стве, как кажется, освещает эту аномалию. Издержки различных действий для коллективных сообществ, если они определяются отдельными людьми или домашними хозяйствами, демонстрируются структурой цен, очевидной на графике 1. Оставаться дома для женщин было неудобством и преградой к дополнительному благосостоянию. Таким образом, хотя участие женщин в рынке труда внутри деревни определялось старейшинами совместно с при­казчиками помещика, также как и на мужской труд вне деревни требовались

 

Экономисты считают дискриминацию на рынке труда феноменом, который исчез с увеличением интеграции рынков. Клаудия Голдин подчеркнула различия в человеческом ка­питале при формировании участия в рынке труда. Она избегает использования термина «дие-1 криминация», с учетом общего понимания и различий в характеристиках (Голдин, 199L С.204).

354

 

особые разрешения, при крепостном праве коллектив не ограничивал воз­можности заработка за пределами деревни для мужчин, в то время как отток женщин из деревни оставался редким. Таким образом, при крепостном пра­ве социальный выбор увековечивал профессиональную сегрегацию мужчин и женщин, несмотря на то, что заработки вне поместья росли и для мужчин, и для женщин, в особенности в текстильной промышленностью сравне­нию с заработками в деревне¹.

Участие женщин в рынке труда - это только одна из целого ряда про­блем, которые были решены одинаково поверхностно для облегчений%гри-нятия решений с помощью идеального критерия единодушности. Другие проблемы, безусловно еще более важные, были исход в целом (уход из де­ревни, банкротство и незапланированные отъезды) и его выражение (про­тесты, жалобы, бунты). То, что уход из деревни был запрещен, является фундаментальным различием между Россией и США, где уход из деревни являлся решающим моментом, характеризующим индивидуализированное решение, и определяющей чертой уникальности свободной американской рабочей силы².

Участие женщин в рынке труда кажется подходящим тестом механизма модели социального выбора по ряду причин. Во-первых, издержки приня­тия решений могут быть измерены доходом на уровне деревни в целом и до­машнего хозяйства. Во-вторых, историческая динамика женского труда в до-индустриальном крестьянском обществе может широко применяться: за­мужние и молодые женщины в целом не покидали деревень до начала инду­стриализации. В-третьих, существует порядковая (скорее, чем количествен­ная) значимость роста участия в рынке труда, которая соответствует ис­пользованию хрупких исторических свидетельств. В-четвертых, основанное на половом признаке распределение труда в домашнем хозяйстве является фундаментальным фактором экономического роста и работа женщин на тек­стильных фабриках было чрезвычайно важным в ранний период индустриа­лизации. В-пятых, влияние ценовых кризисов можно почувствовать в реше­ниях об участии в рынке труда (Голдин); и наконец, доступность и стои­мость информации о ценах имеет большое отношение к участию в рынке труда рабочей силы.

Два ограничения принятия решений о рабочей силе были, в этом анали­зе, общинное принятие решений и запрещение ухода из деревни. Я предпо­лагаю, что принятие решений имело к этому большее отношение, чем сила (крепостные порядки), поскольку издержки мониторинга крепостных и об­щая инертность помещиков при управлении поместьями, в особенности не­большими поместьями, оставляли большое число крепостных деревень (до-

¹ Леонард, 1992.

Точка зрения Райта изложена в статье «Происхождение свободного труда», встреча Международной ассоциации экономической истории, Милан, сентябрь 1994.

355

 

ходящее до половины всей крепостной рабочей силы, например, в Ярослав­ской области) практически на самоуправлении¹. В этой работе, я предпола­гаю, что при крепостном праве решения принимались на низко-затратной основе в русской деревне (крепостное поместье). Затраты на управление со­кращались посредством сохранения статуса кво и идеала единодушия в ка­честве критерия при принятии решений.

Основной момент здесь частично заключается в том, как в процессе принятия решений возвращалось решение «статус кво». Постоянность ста­туса кво во время возникновения рынков не находит легкого понимания в современной экономической теории, включая марксизм. Если вопрос выбо­ра не так важен, как я предполагаю, тогда при крепостном праве, ограниче­нием могло быть что-либо связанное с тем, что помещики держали крестья­нок в качестве заложниц, в то время когда их мужья работали вне деревень. Одйако, я нахожу более убедительной важность выбора и аргумент истори­ческой неразрывности (не совсем детерминизм), который теоретически под­держивается пониманием зависимости офч траектории: история имеет значение². Из-за неизменности статуса кво на женский труд оказывали влияние традиции - в этому случае дискриминация по признаку пола - тра­диции, осуществлявшиеся посредством механизма коллективного принятия решений и наиболее незатратного достижения консенсуса в условиях крепо­стного права.

После освобождения, в особенности в 1870-1880 годы проходила парал­лельная эволюция принятия решений домашними хозяйствами³ и выбора труда для женщин* Я считаю, что существует потенциальная интерпретаци­онная возможность в связываний двух явлений посредством механизма сме­щения кривых рынка труда. После освобождения участие женщин в рынке труда вне поместья не увеличилось немедленно и резко. Это может озна­чать, что рынок работал медленно. Постепенность и случайность должны ожидаться при децентрализации принятия решений. Консенсус не распался ш результате изменения законодательства. Случайность влияния, постепен­но нарастающая по мере развития индустриализации, показывает, как ми­нимум, возросшие затраты на реализацию коллективного единодушия в ка­честве идеального критерия принятия решений. Разрушение единодушия мюсяо легко проверить для другой переменной, такой как исход из деревни (банкротство, продажа, миграция) и мнение (протест, организация, выраже­ние), также, предположительно, проблемы, которые все больше и больше разрешались на уровне домашнего хозяйства.

 

Леонард, 1989, 1991

Дзввд, 1988.

Леонард и Бородкин, 1994.

356

 

Аргументом здесь является не то, что общинное принятие решений не смогло пережить освобождение; совершенно очевидно обратное и власть об­щины над исходом и налоговыми платежами были подкреплены законода­тельством. Аргумент скорее заключается в том, что освобождение сократило издержки принятия решений о размещении трудовых ресурсов для домаш­них хозяйств и увеличило их для общин. Частично это было вызвано тем, что помещики уже не могли полностью использовать абсолютные права соб­ственности над коллективом; крестьянские хозяйства заключали отдельные трудовые контракты с бывшими помещикам, другими сельскими единицами и городскими промышленными фирмами. В большей степени это было про­сто побочным продуктом освобождения сельского рынка труда, который создавал интенсивное давление в сторону ухода из деревни, и, поскольку труд был местным, новый рынок предлагал большой объем информации с сократившимися издержками. Спрос на труд повысил цену на женский труд до такой степени, что консенсус распался, и в то же время децентрализация принятия решений повысила издержки удовлетворения любого идеального критерия принятия решений.

Децентрализация контроля и формализация контрактов с помещикам и их слугами в 1860-1870 гг. в действительности позволила домашним хозяй­ствам создать новые стратегии доходов. Домашние хозяйства, как продемон­стрировали профессор Ковальченко и другие, были сильно дифференциро­ваны по уровню дохода среди других групп крестьян. Действительно, это тот самый феномен, который сделал бы невозможным коллективное приня­тие решений.

Джини-коэффициент крепостных поместий в северной России настоль­ко низок (0.30), что, по сравнению с современными обществами, его практи­чески не было. После освобождения, очень медленная, хотя и не универсаль­ная тенденция заключалась в увеличении различий между разными уровня­ми благосостояния. В целом новые налоги вместе с нестабильной экономи­ческой средой повысили участие в рынке труда вне поместья, включая уча­стие замужних и независимых (молодых) женщин. Вытекающим выводом является то, что терпимость к женщинам, работающим вне дома уже не за­прещалась социальным выбором, и с сокращением единодушия как крите­рия идеального решения, рынкам и основанным на ценах альтернативам все чаще оказывалось предпочтение. Последствия также достаточно широки с точки зрения изучения статистических исходных данных по «менталитету» мужчин-крестьян, принятие ими ряда альтернатив при возникновении воз­можности принимать решения в семье.

Другими словами, единодушие как критерий принятия идеального кол­лективного решения в русском крестьянском обществе показывало ухуд­шающиеся результаты в условиях рынка, поскольку общинное принятие ре­шений работало хуже в условиях более широких прав и возможностей (а

357

 

давление на спрос со стороны сельского найма, которое повысило заработ­ную плату женщин относительно больше, чем заработную плату мужчин, см. графики 1 и 2). Местные и губернские власти не взяли на себя издержки контроля за рабочей силой. С другой стороны, знание осуществимых аль­тернатив социального выбора, которые лежит в основе экономической орга­низации, более активно распространялось среди семей, которые могли ис­пользовать информацию о ценах и доступных рабочих местах.

358

 

 

FIGURE 1

DEMAND FOR FEMALE LABOR BEFORE AND AFTER EMANCIPATION

 

FIGURE 2

 

DEMAND FOR MALE LABOR BEFORE AND AFTER EMANCIPATION

 

359

 

БИБЛИОГРАФИЯ

Эмсден, 1980

Amsden, A., The Economics of Women and Work, ed. Amsden, A., New York:

Penguin, 1980. Эрроу, 1963

Arrow, Kenneth J., Social Choice and Individual Values, 2-nd edition, New Haven:

Yale University Press, 1963. Беккер, 1985

Becker, Gary, «Human Capital, Effort, and Sexual Division of Labour», Journal

of Labour Economics, 3,1 (Jan. 1985 suppl.), pp.s33-s58. Бохэк, 1991

Bohac, R., «Widows and the Russian Serf Community», Russia's Women:

Accommodation, Resistance, Transformation, ed. B. Clements, B. Engel, and С

Worobec, Berkeley, CaL: University of California Press, pp. 95-112. Дэвид, 1974

David, P., «Fortune, Risk, and the Microeconomics of Migration», in Nations and

Households in Economic Growth, New York: Academic Press, 1974, pp. 21-88. Дэвид, 1988

David, P., «Path-Dependence: Pitting the Past into the Future of Economics»-,

technical report number 533, IMSSS (Stanford CS: Stanford University Press,

1988). Дэвид, 1992

David, P., «Path Dependence and the Predictability in Dynamic Systems with

Local Network Externalities: A Paradigm for Historical Economics, forthcoming

in C. Freeman and D. Foray (eds), Technology and the Wealth of Nations

(London: Pinter Publishers). Давидович, 1912

Давидович, М., Петербургский текстильный рабочий в его бюджетах,

Москва, 1958, т. П. Дружинин, 1958

Дружинин, Н., Государственные крестьяне и реформа Киселева, Москва,

1958, т. II. Ежегодник, 1911

Статистический ежегодник Московской губернии за 1911 год, Москва, 1912. Фербер, 1987

Ferber, M., Women and Work, Paid and Unpaid: A Selected, Annotated

Bibliography, New York: Garland, 1987. Филд, 1989

Field, D. «The Polarisation of Peasant Households», in Women and Work, Paid

and Unpaid: A Selected, Annotated Bibliography, New York: Garland, 1987.

Фрирзон, 1992

Frierson, C, «Razdel: the Peasant Family Divided», in Russian Peasant Women.

ed. B. Farnsworth and L. Viola, Oxford, Eng.: Oxford University Press, 1992, pp.

73-88. Гликман, 1984

 

360

 

Glickman, Rose, Russian Factory Women: Workspace and Society, 1880-1914, Berkeley, Ca.: University of California Press, 1984.

Грэнтам и Леонард, 1991

Grantham, G. and Leonard, C, (eds.), Agrarian Organization during Industrialization: Europe, Russia and America in the Nineteenth Century, by JAI Press Inc. as 2 supplementary volume Research in Economic History.

Голдин, 1991

Gildin, C. Understanding Gender Gap, Cambridge, MA: Harvard University Press, 1991.

Гвоздев, 1925

Гвоздев, С, Записки фабричного инспектора: из наблюдений и практики в период 1894-1908 гг. Москва, 1925.

Годзон и Инглэнд, 1986

Hodson, R. and England, P., Industrial Structure and Sex Differencies in Earnings», Industrial Review, 25,1 (Winter 1986), pp. 16-32.

Катц, 1991

Katz, E., «Breaking the Myth of Harmony: Theoretical and Methodological Guidelines to the Study of Rural Third World Households», Review of Radical Political Economics, vol. 23, no. 3-4 (1991), pp. 37-66.

Ковал ьченко, 1989

KovaPchenko, I.D., «The Peasant Economy in Central Russia in the Late Nineteenth and Early Twentieth Century», in Agrarian Organization.

Леонард, 1989

Leonard, C, «The Allocation of Labour under Serfdom: Northern Russia before Emancipation: Yaroslavl Province», в Аграрная эволюция России и США в XIX- начале XX века, под ред. И.Д.Ковальченко и В.Тишкова (Москва, 1991), с. 233-249.

Леонард, 1992

Leonard, Carol S., «Inventing Women's Wage: The Gender Gap and the Abolition of Serfdom in Nineteenth-Century Russia», paper presented at the Tucson meetings of the AAASS, November.

Леонард, 1989

Leonard, C, «The Distribution of Household Wealth, Serfs' Dues, and Egalitarianism in Northern Russia in the Nineteenth Century» (Stanford University, April 1989) (UC Berkeley 1989) (Caltech 1989)

Леонард и Бородкин, 1994

L. Borodkin and C. Leonard, «The Russian Land Commune and the Mobility of Labour During Industrialization, 1885-1913», in Economics in a Changing World, vol. 1, System Transformation: Eastern and Western Assessments, ed. A. Aganbegyan, O.Bogomolov, and M. Kaser (St. Martin's Press).

Леонард и Бородкин, 1992

«The Rural/Urban Wage Gap during Industrialization of Tsarist Russia», Cliometrics Association Meeting, Miami University, Oxford, OH.

Материалы, 1860

Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами генерального штаба Рязанской губернии, под ред. М. Барановича, Спб., 1860.

Материалы, Симбирск, 1868

Материалы для географии и статистики России, Симбирская губерния, ч. II, Спб., 1868.

Миненко, 1979

361

 

Миненко, Н. А. Русская крестьянская семья в западной Сибири (XVIII - первой

половине XIX в.), Новосибирск, 1979. Мологской страны, 1856

«История Мшюгской страны, княжеств, в ней бывших, и города Мологи»,

1856, F/642, GAIaO, op. 1, d. 22566, ch. 1. Огилви, 1990

Ogilvie, Sheifogh, «Women and Proto-Industrialization in a Corporate Society:

Wurttemberg Woolen Weaving, 1590-1760», in Women's Work and the Famihp

Economy in Historical Perspective, ed. P.Hudson and W.R.Lee, Manchester,

England: Manchester University Press, 1990. Письмо, 1843

Письмо пензеского помещика к Н.А., «Сельский житель», 1843, с. 1-30. Протасьев, 1858

Протасьев, Е. «По поводу статьи Г. Кошелева в Сельском благоустройстве

«О крестьянских усадьбах», «Журнал Землевладельца» (1858), № 4, с. 132-

138. Рашин, 1940

Рашин, А.Г.    Формирование промышленного пролетариата в России:

статистико-экономические очерки, Москва, 1940. Семевский, 1881

Семевский, В., Крестьяне в царствование Екатерины II, Москва, 1881, т. 1. Сборник, 1897

Статистический сборник по Якославской губернии ШЭ7 года, Ярославль.

1897. Сведения, 1856

«Сведения о ценах по вольному найму та земледельческие работы

Ярославской губернии на хозяйством продовольствии», F. 642, GAIaO, op. I

d. 22531, И. 1-12. TteHep, 1858

Сумароков, П., «Рецензия на книги Теннера», Журнал Землевладельца, 185£

№ 2, с. 78-86. Туган-Барановский, 1926

Туган-Барановский, М., Русская фабрика в прошлом и настоящем,

Историческое развитие русской фабрики в XIX веке, Москва, 1926. Вельтман, 1858

Вельтман, А., «Исторический взгляд на крепостное состояние' в России»

Журнал Землевладельца, 1858, с. 1-32. Воробек, 1991

Worobec, С, «Victoms or Actors? Russian Peasant Women and Patriarchy»,!

Peasant Economy, Culture, and Politics of European Russia, 1800-1921, ed. J

Kingston-Mann and T. Mixter, Princeton, N.J.: Princfeom University Press, 199

pp. 177-206. Заозерская, 1960

Заозерская, Е. И. Рабочая сила и классовая борьба на текстильных

мануфактурах России в 20-6-х гг. XVIII в., Москва, 1960.

 

362

 

 

 

Сокращенная стенограмма

Международной научной конференции

«Менталитет и аграрное развитие России»

 

ИЮНЯ 1994 г.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

 

Утреннее заседание.

Председательствует чл.-корр. РАН Л.В.Милое.

Обсуждение доклада Д. Филда

«Менталитет в зарубежной исторической литературе»

В. П. ДАНИЛОВ — Что такое ментальность в западной историографии?

Д. ФИЛД — Многие исследователи-историографы отмечают неопределенность тер­мина, и среди них немало таких, кто положительно оценивает эту неопределенность. В док­ладе я старался показать отличие термина «ментальность» от таких политизированных по­нятий, как, например, правосознание, народные обычаи и т. д.

Менталитет отличается, во-первых, тесной связью со временем длительной протя­женности, а во-вторых, это понятие также тесно связано с социальной историей в отличие от традиционных подходов типа интеллектуальной истории и истории общественного мне­ния. На практике исследователи менталитета (и на этой конференции тоже) выбирают те­мы, связанные с низшими классами и сословиями. Это позволяет противопоставить исто­рию ментальности изучению истории государства и права, элиты. И, наконец, наши фран­цузские коллеги настаивают, в частности, на системном характере менталитета. Отдельные проявления менталитета связаны между собой, на их взгляд, и главная задача историка найти эту внутреннюю связь.

Наконец, российский историк Л. Я. Гуревич просто считает, что исследование мента­литета это первая и предварительная задача любого исторического исследования. И я отно­шусь с симпатией к этой точке зрения.

Л. Н. ВДОВИНА — Удалось ли Вам познакомиться с последней работой А. Гуревича «Исторический синтез и Школа анналов?» И если да, то Ваше мнение о ней.

Д. ФИЛД — Я узнал об этом труде только теперь. Но я в докладе не раз трактовал мнение Гуревича. Иногда я соглашался с ним, иногда — спорил. Судя по предыдущим его трудам, главное различие между моим пониманием и его состоит в том, что он противопос­тавляет изучение менталитета марксистскому подходу. Я считаю, что, напротив, эти подхо­ды необходимо объединить.

О. Ю. ЯХШИЯН — В тексте доклада Вы затрагиваете проблему — кто является соци­альным носителем: социальные группы, классы, национальные общности, территориаль-

363

ные, или временной срез, ментальность поколений. Как вы считаете, правомерно ли поня­тие «менталитет» применительно к этим социальным субстратам?

И второй вопрос. Как соотносятся понятия «моральная экономика крестьянства» и «менталитет крестьянства», можно ли говорить, что они тождественны?

Д. ФИЛД — Я начну с ответа на второй Ваш вопрос. Я считаю, что понятия «мораль­ной экономики» вообще и «моральной экономики крестьянства» в частности теснейшим образом связаны с понятием «менталитет». В докладе я писал о работе Томсона, а перечи­тав все доклады, подготовленные к конференции, я заметил, что многие авторы знакомы с трудами Джеймса Скотта, в частности, с его книгой, посвященной моральной экономике крестьянства. Термин «моральная экономика» ввел в научный оборот Томсон в своей ста­тье 1979 г. «Моральная экономика английской толпы XVIII в.» Я считаю эту статью необ­ходимым чтением для любого историка, занимающегося менталитетом и социальной исто­рией вообще. Томсон недавно умер, и всего несколько месяцев назад вышел сборник «Об­щие обычаи», содержащий его основные статьи. Я считаю, что из всех западных моногра­фий последних трех-четырех десятилетий это самое необходимое чтение для русского ис­торика.

Теперь хочу ответить на Ваш первый вопрос. Я считаю, что есть преимущество рус­ской историографии в этой области, которое состоит в том, что почти всегда историк имеет в виду определенный класс или даже сословие, объем мысли, социальную совокупность, так сказать, а западные историки очень часто переносят акцент на маргинальные группы. Изучение таких групп приводит к колоритным результатам, но очень часто дает не тот ре­зонанс, который следовало бы ожидать от такого подхода. Я считаю основным классовый подход, так как он является существенным элементом в исследовании менталитета.

Обсуждение доклада С. Хока {США)

«Данные полезные и не очень полезные.

Рост населения и уровень жизни крестьян в России. 1861—1914»

 

С. ХОК — Исследования менталитета, проводимые французскими историками нель­зя рассматривать отдельно от их методов. Для нас существенны не вопросы, которые они ставили, а методы, с помощью которых они находили ответы на эти вопросы. Когда мы за­даем простой вопрос,голодал ли в действительности русский крестьянин, то для того, что­бы получить более полный ответ, необходим подход, основанный на количественном ана­лизе крестьянского поведения. Являлось ли голодание следствием экономического недос­татка пищи или кратковременного недостатка продуктов питания, было ли оно вызвано не­достаточной калорийностью питания или отсутствием определенных компонентов пищи, например, протеина? В годы максимальной смертности — какая доля увеличения смертен была вызвана недостатком питания, какая часть связана с системой производства, которая не способствовала накоплению запасов, а какая — со случайными колебаниями инфекцион­ных заболеваний? Отчего страдали в кризисные годы самые слабые возрастные группы — младенцы до одного года и старики старше 60 лет?

И наконец, можно ли считать применимой к царской России предсказанную Мальту­сом связь между количеством пищи и ростом населения. Должно быть ясно, что обобщен­ные утверждения о голоде, обнищании и экономическом расслоении, которые доминирова­ли в исследованиях русского крестьянства, не дают ответа на фундаментальный вопрос: крестьянском менталитете.

Мой доклад представляет собой анализ изменения основных демографических пока­зателей русского крестьянского общества со времени отмены крепостного права до 1 Миро-

364

 

вой войны. Первая часть доклада критикует большинство измерений, которые используют­ся историками для определения уровня жизни крестьянства: недоимки, реальный уровень оплаты труда, землевладение, землепользование, количество имеющегося скота и т. д. Вто­рая часть доклада ставит под сомнение предположение о том, что высокий рост народонасе­ления в России между освобождением и войной оказывал избыточное давление на ограни­ченные ресурсы и был вреден для экономического развития. Это модель Мальтуса.

В своем докладе я показываю, что в этот период происходило постепенное уменьше­ние смертности русского крестьянства, которое, по крайней мере, частично, можно объяс­нить улучшением состава питания. Поэтому можно считать, что освобождение действи­тельно привело к улучшению жизни крестьян.

Таким образом, выводы моей работы существенно отличаются от точки зрения В. В.Кондрашина. Этнографические источники дают искаженную картину крестьянского менталитета, историки школы Анналов на этом часто настаивали. Представление о массо­вой смертности от голода, как это описано в докладе Кондрашина, основано на этнографи­ческих источниках, а не на демографических показателях, таких как возрастные коэффици­енты смертности, коэффициенты смертности от болезней и сезонные колебания смертно­сти, что нельзя считать научно обоснованным.

И, наконец, представление о перенаселенной России без точного определения терми­на «перенаселение» требует серьезного пересмотра, основанного на современных демогра­фических теориях.

⇐ Предыдущая16171819202122232425Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: