Изменение менталитета крестьян в девятнадца1 ом веке? 7 глава
В. В. БАБАШКИН — Правильно ли я Вас понял, что все-таки крестьянское движение окончательно было задушено военными методами. Если да, то какими сроками Вы это примерно датируете? Какую роль сыграл голод 1933 года в судьбах крестьянства? Н. А. ИВНИЦКИЙ — Наибольший размах крестьянского движения, вылившегося в открытое повстанческое движение, в выступления, в восстания приходится на зиму и весну 1930 года, когда произошло, по моим подсчетам, около 3 тысяч массовых выступлений, в которых участвовало более миллиона крестьян. Но со второй половины 1930 года идет резкое снижение выступлений крестьян. Объясняется это, во-первых, тем, что применялись жестокие репрессивные меры вплоть до применения регулярных частей Красной Армии, артиллерии, авиации. Особенно ожесточенной была борьба на Северном Кавказе, в Средней Азии, Казахстане, в ЦЧО и других районах. Во-вторых, высшее партийно-государственное руководство попыталось сманеврировать, свалило всю вину за перегибы на местных работников и таким образом несколько успокоило крестьян. Как сказался голод 1932—1933 гг. на крестьянских выступлениях и были ли они в это время? Массовых выступлений, восстаний уже не было, хотя сопротивление крестьян сталинской политике заготовок имело место.Не случайно в 1932—1933 гт. было выслано примерно 350 тыс. крестьян и деревенских работников за так называемый саботаж хлебозаготовок. Обсуждение доклада Д. Ибрагимовой «Рыночные свободы и сельский менталитет: чего жаждал крестьянин при НЭПе»
Т. П. МИРОНОВА (Аграрный институт РАСХН) — Каков принцип отбора писем? Д. ИБРАГИМОВА -г? Общее число документов за 1923—1924 годы насчитывает десятки тысяч. Была проведена естественная выборка в соответствии с темой и периодом исследования: взяты те письма, в которых заключены суждения, касающиеся социально-экономического положения сельского населения в условиях перехода к рынку. В результате эти документы образовали коллекцию из 376 писем.
Относительно репрезентативности данных. В созданной нами исследовательской выборке характерно наличие всех социальных групп селян. В то же время наблюдается некоторое превышение количества писем от служащих и интеллигенции, что в принципе закономерно, т. к. интеллигенция традиционно наиболее решительно и точно отражает различные общественные настроения, порождаемые перипетиями государственной политики, а также от членов производственных кооперативов по сравнению с их реальным удельным весом по стране. В целом можно говорить, что данная выборка писем репрезентативна по социальному составу их авторов, но в то же время ее характеризует некоторая смещенность в сторону охваченных производственной кооперацией жителей села. На это еще влияет и тот факт, что 407
в отдельную группу нами были выделены письма и корреспонденции в журнале «Крестьянка» о жизни в сельхозартелях, коммунах и совхозах. Т. П. МИРОНОВА — Чем мотивируется датировка исследования? Д. ИБРАГИМОВА — Хронологические рамки (ноябрь 1923 г. — июнь 1924 г.) взятых писем связаны с тем, что исследование нацелено на изучение социально-психологических аспектов именно периода перехода к рынку. Лишь к осени 1922 г. — весне 1923 г. принимаемые решения начинают каким-то образом сказываться на повседневной жизни селян, ответная реакция которых вылилась в массовый поток писем в «Крестьянскую газету» именно с осени 1923 г. — после того, как был закончен очередной сельскохозяйственный цикл и можно было подвести некоторые итоги года, поделиться своими предложениями относительно будущей весенне-осенней сельхоз-кампании с учетом уже новых решений правительства.
Л. В. МИ ЛОВ — По Вашим данным пришло только 10 тысяч писем, а огромная, гигантская масса крестьянства молчала. Сравним эту ситуацию с электоратом, с выборами. Допустим, в некой стране в выборах участвует 30%. Они как-то раскладываются по кандидатам, по направлениям. Является ли эта политическая картина электората репрезентативной по отношению к той массе, которая молчит? Д. ИБРАГИМОВА — Безусловно, корреспонденты в своей массе являлись активной, передовой частью крестьянства. Но изменение их настроения может свидетельствовать о каких-то намечавшихся тенденциях в развитии общественного сознания, которые будут претворены, если сравнивать с позицией электората, теми, кто будет выбран: либо насильственно, либо эволюционным способом. ВОПРОС ИЗ ЗАЛА — Определенная часть жителей села писала, а остальные этого не делали. Представляли ли пишущие более или менее адекватно тех, кто не писал? Д. ИБРАГИМОВА — Да, в принципе, они представляли то большинство, которое не писало. Данный вывод получен в результате детального сопоставления «анкетных» данных лЛЦ, адресовавших письма в газету, и всего сельского населения в целом. Н. Б. СЕЛУНСКАЯ — Чрезвычайно интересен общий вывод о том, что мы не можем говорить о едином поведении сельских жителей, имеющем гетерогенную структуру. Эти макротипы, различные варианты, что за ними или кто за ними стоит? Социальные или возрастные группы, или это разный политический менталитет, как например активисты-комсомольцы, партийные деятели и т. д.? Д. ИБРАГИМОВА -^ Было выделено четыре основных макротипа массового сознания. С точки зрения социального состава лиц, их образующих, наблюдаются такие закономерности. «Социально-экологический» генотип предстал наиболее ^всеядным». В нем 57,1% оказались крестьянами-единоличниками, 15,6% членами производственных кооперативов, 2,6% — кустарями и ремесленниками, 2,6% рабочими совхозов и госпредприятий, 6,5% — батраками; 1,3% предпринимателями, 1,3% — председателями производственных кооперативовюсвобожденные парт-, совработники и служащие, интеллигенция составили по 6,5%. Что же объединяло такую «разноликую» массу людей? Именно проблемы социальной эЮологии, которая рассматривает мир как единую социоэкосистему, включая Природу, культуру, технологию, человека.Другой тип — сторонники социально ориентированной рыночной экономики. Доля единоличных хозяев предстает здесь максимальной — 82,4%.
Среди приверженцев административного вмешательства в экономику 88% составляют разорившиеся деклассированные элементы и, как ни странно, 12% — мелкие советские служащие. Как видим, представителей этих двух категорий вельского населения объединяла в единый макротип общая рабская «централистская» ориентированность их сознания. 408
Четвертый макротип — это активисты социалистических форм земледелия, коммунисты, комсомольцы и члены производственных кооперативов. О. Ю. ЯХШИЯН — Здесь было сказано, что крестьянство как бы манипулирует, учитывая адресата. Не кажется ли Вам, что крестьяне иногда пишут, и даже не иногда, а довольно часто, не свои искренние суждения, а зная, что определенное суждение будет приятно адресату? Д. ИБРАГИМОВА — Если и можно говорить о том, что крестьяне могли писать то, что было заведомо приятно адресату, то данное утверждение более правомерно отнести к сегодняшнему времени, чем к 20-м гг.
* * * С. Ф. ГРЕБЕННИЧЕНКО — Сегодня здесь много говорилось о содержательных слагаемых обобщенного понятия «менталитет» и об оперировании им в целях исследования истории селянства нынешнего века. Речь шла о том, что ментальная система весьма многомерна и динамична. Между тем, она целостна и относительно устойчива в достаточно длительной исторической ретроспективе. Выяснилось, что государство всегда стремилось инструментально использовать менталитет в нужном властном направлении. Всплыл ряд моментов, связанных с самой возможностью как-либо (когнитивными или статистическими методами) верифицировать высокую категориальную абстракцию «менталитет» на конкретных исторических материалах. Представляется, что можно выделить ряд системообразующих компонент менталитета селянства, неоднократно подтвержденных разработками нарративных источников по аграрной истории 1920—30-х и 1980—90-х гт. в русле аппарата контент-процедур и т. н. факторного анализа.
Первая компонента — «религиозность» и веровательность крестьянского населения, социальная наивность в этой связи. В различные периоды — в предреволюционный, в 1920—30-е годы, да и в настоящее время эта веровательность приобретала определенные формы. Вторая по степени значимости компонента — патриотизм, любовь селянина к центральной власти вообще, «кормление» ее, как форма проявления этой любви. Третья — традиционная деятельно-трудовая замкнутость на свой внутренний мир (и неважно, община ли это, а впоследствии колхоз, или некие современные социально-экономические образования кооперативного типа). Четвертая — стремление к знанию о внешнем мире за пределами своего «деревенского» микросоциума, тяга к нравственной адаптации этого внешнего знания, проявляющаяся в культивируемых селом слухах, мифах и т. п. Пятая — рассматривание в различные периоды села ли, общины ли, кооператива ли (но никак не крестьянского двора) первичной ячейкой государства. Шестая — стремление к повседневной изобретательности, эдакий «эффект Кулиби-на», характеризующий прагматическую направленность «склада ума» отечественного крестьянина. Седьмая компонента — иждивенчество и инфантилизм «постоянной» части сельских жителей, как общепринятая норма. Дело в том, что сельский мир в целях внутренней стабильности всегда позволял «трутням» или людям, которые не в состоянии «подняться», обеспечиваться за счет микросреды общины ли, колхоза ли. Восьмая компонента — идея бытового равенства, круговая порука и завистливость, как наиболее частые ее проявления. С учетом этого, становится более понятной традиционная не- 409
любовь сельского мира к «кулаку», посреднику, любому имущественно выделяющемуся, как к несущим угрозу принятому облику материальной культуры деревни. Девятая — восприятие центральной власти как высшей интеллектуальной инстанции, этакого «сгустка мозгов» и, стало быть, безошибочных решений. Десятая — традиции веры в справедливость действий центральной власти, в ее ответственность за крестьянскую судьбу и помощь. Как же взаимодействовали советская власть и сельское общество и как произошло так, что тот своеобразный дореволюционный «крестьянский менталитет» (о котором вчера говорилось) трансформировался в нашей стране в «ментальность социалистического порядка»? В этой связи хотелось бы высказать следующее. Отечественная государственность в XX веке дважды переживала кардинальную смену властных ориентиров. И после октября 1917 года, и после августа 1991 года новая политико-идеологическая власть, ограниченная первоначально не явной группой людей, «подобрав» власть остро нуждалась в массовом психологическом признании. Это рассматривалось достижимым на путях пропагандистски-просветительского прессинга: «Мы раскроем вам глаза на тех, кто был до нас», «мы знаем ваши чаяния», «мы даем именно то, что вы ждели». То есть власть и тогда, и сейчас учитывала «ментальные вещи» и использовала их в своих «реформаторских целях». При этом власть, с учетом массовой ментальности, стремилась к такому народнохозяйственному переустройству «сверху», которое бы делало для населения видимым реальный рост уровня жизни у людей, активно приемлющих новый государственно декларируемый принцип экономической жизни.
Партии героико-мессианского лидерства — будь то социал-демократы (большевики) или «демороссы», — взяв власть, предметно заинтересованы в претворении заявленных результатов новой социально-экономической парадигмы. Однако для 1920-х годов дело осложнялось из-за концептуального отсутствия механизма реализации последней. Для этого властям были жизненно необходимы скорейший переворот обыденной психологии по сути преимущественно аграрной страны, государственное перевоспитание и привитие «новых» ценностей у населения. Было очевидным, что если такая манипуляция с господствующими настроениями удастся, то власть получит взамен эмоционального авторитета у «страт маргиналов из прошлой эпохи» массовую и рациональную легитимность. Общество бы надрывно динамизировало в неестественном ранее экономическом направлении и утрачивало почву для сравнений в социальной крестьянской памяти. История, естественно, не повторяет себя, повторимы лишь исторические ситуации. Но как бы то ни было, учет того, как власть целенаправленно использовала"ментальные сюжеты» в период преобразований 1920-х годов, позднее, и к чему она стремится сейчас, дал бы очень многое в приращении нашего знания о структуре и закономерностях функционирования самого феномена массовой крестьянской психологии. Д. ФИЛД — Я хотел бы сказать пару слов о наивном монархизме. Эта тема была затронута в очень многих и вчерашних и сегодняшних докладах, и она является актуальной. 20 лет назад я опубликовал книжку о наивном монархизме российских крестьян. Она называется «Восставшие во имя царя». В последние годы я затрагивал эту тему в некоторых статьях на русском языке, появившихся в разных сборниках, но, оказывается, напрасно. Главная моя задача в этих публикациях — убедить своих коллег, чтобы они не подходили наивно к теме о наивном монархизме крестьян, но безуспешно. Судя по почти всем 410
докладам и выступлениям, можно говорить о том, что все эти утверждения и заверения крестьян о своей любви «к царю-батюшке» принимаются за самую чистую монету и даже это распространяется на Сталина, если можно говорить о последнем времени. Но, дорогие коллеги, когда любой человек говорит — «я глуп», или когда говорят — «мы — темные люди», вы, конечно, принимаете такие заверения с очень большой долей скепсиса и делаете правильно, но когда мужик заговаривает в таких терминах, то каждый верит этим его заявлениям. Тут кто-то из выступавших упоминал о пугачевском восстании и говорил о том, что казаки и другие представители простого народа принимали участие в этом восстании частично из монархических соображений, они были легитимистами первого разряда. Однако не так понимал положение сам Пугачев, судя по той пропаганде, которая в разных формах исходила из его лагеря. Например, пугачевцы сделали разные медали, которыми награждали за храбрость, но не было ни малейшей попытки заимствовать при этом подлинные медали и ордена царской власти того времени, потому что главной была совсем другая задача — показать «монаршую милость» Пугачева по отношению к крестьянам. На обороте пугачевских медалей была вычеканена многозначительная фраза: «Я, Петр Федорович, жалую вас...»,"а чем — не указано. Пугачев и его соратники, на мой взгляд, хорошо понимали на основании приговоров и жалоб крестьян, чем интересовался крестьянин, насколько глубоки были их монархические иллюзии. Но эта перспектива, эта трезвость как-то потерялась за два столетия. И мне жаль, что это так. Я считаю, что это кардинальная ошибка, когда мы говорим о менталитете российского крестьянства. Т. М. ДИМОНИ — Одним из основных источников для изучения крестьянского менталитета являются крестьянские писшма или наказы. Но крестьяне в письмах в органы власти часто были неискренни. Существенные дополнения дают документы органов государственной безопасности и внутренних дел, которые занимались и перлюстрацией частной переписки между крестьянами, составляли сводки.Крестьяне в письмах между собой высказывались достаточно откровенно о власти. Наш анализ этих документов показывает, что ни о каком монархизме речи там не шло. Далее, в документах правоохранительных органов сообщается о фактах осуждения крестьян за частушку, за побасенку по отношению к власти. Тут встает вопрос: являются ли «монархизм» и «ненависть» двумя сторонами восприятия власти крестьянами? Это, по-моему, вопрос, на который нужно дать ответ. Т. И. СЕЛИНА — Отношение американских исследователей, как бы неких экспертов извне, к миру неизвестной России, и наша исследовательская позиция, особенно старшего поколения историков, которые выдерживают некую традицию, даже крестьянскую, в своем именно менталитете, показывают, что существует две точки зрения — изнутри и извне, которые задают в общем-то разные традиции в рассмотрении тематики менталитета. В этом отношении очень многие исследователи определяли и нащупывали свою индивидуальную, личностную «траекторию» и стилистику мышления. В этом сообществе должен присутствовать какой-то особый менталитет для того, чтобы обсуждать эту тематику, поскольку позиции напоминают разведенные мосты. Одни тяготеют к переходу от менталитета как метода видения к построению новой реальности, реальности второго порядка. Об этом говорила и Н. Б. Селунская. Но есть и другой подход, и здесь я бы выделила доклад О. Ю. Яхшияна.Эта позиция тоже интересна, поскольку здесь возможен переход в мир сверхценностей. Сможет ли исследователь конструировать менталитет как нечто универсальное для крестьянства, то, что в философии Платона называется «миром горним». Это иной тип исследователя, который работает с 411
очень тонкими моментами. Надо быть предельно чутким в плане помощи своей исследовательской программе. Есть необходимость в некоей рефлексивной надстройке. Л. И. БОРОДКИН — Я хотел бы вкратце затронуть два вопроса. Один из них связан с употреблением термина «менталитет». Я не сомневаюсь, что этот вопрос обсуждается не на первой дискуссии, и все-таки я хотел обратиться к тому определению, которое исходило из доклада проф. Филда и связано было с традициями, идущими от школы Анналов и выводящими на понятие менталитета как долговременной тенденции, как процесса большой длительности. Если понимать его именно так, то, на мой взгляд, здесь имело бы смысл разделять две концепции: менталитета в глобальном понимании, связанном с процессами большой длительности, с некоторыми достаточно стабильными структурами массового сознания. А, с другой стороны, мы понимаем, что в процессе реформ, социальных изменений радикального характера, происходящих в обществе, на этот константный, медленно текущий процесс накладываются какие-то более быстро текущие изменения сознания и, может быть, не всегда правомочно называть их также менталитетом. Это можно сравнить с традицией изучать, например, временные ряды, динамичные процессы с так называемым «вековым» трендом, медленно ползущей компонентой, и достаточно быстрыми колебаниями вокруг этого тренда. Мне кажется, что здесь следует упорядочить терминологию. Второе, на что я хотел бы обратить внимание, это то, что сегодня много внимания при изучении ментальности уделяется анализу массовых данных, которые дошли до нас в нарративном виде..Этот массовый материал типа писем или наказов отражает статистические, массовые структуры в общественном сознании. Естественным образом, обсуждение этих проблем было связано с применением статистических подходов к изучению этих структур, к выявлению в них типичных, статистически измеряемых характеристик. Это говорит о том, что методические проблемы здесь не являются второстепенными, они выходят на первый план, потому что от того, как сделан статистический анализ, насколько корректно использованы процедуры, зависит характер получаемых выводов. Если мы вернемся к наиболее типичным подходам, которые звучали в докладах на конференции, то это категоризация нарративного материала, введение смысловых единиц, подсчет их частот. Здесь есть ряд моментов, требующих повышенного внимания. Особый интерес здесь представляют новые методические подходы. В двух работах близкого направления — по крестьянским наказам, по прошениям (я имею в виду работы О. Буховца и Э. Вернера) мы видим разные методические подходы. Мне представляется довольно значимым то, что после полутора десятков лет, когда доминировала методика, связанная с контент-анализом и построением взаимосвязей основных категорий этих прошений и наказов, сегодня мы слышали доклад Э. Вернера, где впервые предлагается расширение этого методического инструментария. Это логит-анализ (аналог регрессионного анализа, но применительно к неколичественным признакам), который позволяет вводить «внешние» объясняющие факторы, влияющие на вероятность составления этих петиций в тех или иных селениях. Подходы к этому были и в более ранних публикациях О.Буховца, когда он анализировал показатели имущественного состояния тех селений, которые вели себя активно в социальных акциях протеста. Здесь этот подход расширен, существенно обновлен, и мне кажется очень интересной попытка анализировать факторы, которые влияли на потенциальную возможность составления этих наказов. Я хотел бы отметить, что это первый шаг, здесь, наверное, предстоит проанализировать еще много тонкостей. Мне, например, не все ясно с долей промысловиков, отходников, которая имеет отрицательную связь с вероятностью составления прошений и наказов. Мне казалось естественным предполагать здесь положительную связь. Может быть, надо в это уравнение регрессии больше вставлять 412 «конкурирующие» переменные. Фактор близости к уездным городам, а также интересный косвенный показатель аграрного перенаселения, выраженный через долю молодого поколения, которые, в соответствии с моделью логит-анализа, имеют существенное значение для объяснения различий в активности селений по составлению крестьянских наказов, представляются действительно значимыми, что подтверждалось и другими исследователями. Я хотел бы тем самым отметить, что в этой работе реализован новый подход, логит-анализ, который, как мне казалось давно, должен начать «работать» в этой проблематике. Это первый шаг, и за ним, мне кажется, последует дальнейшее уточнение, детализация и развитие этой работы. 413
ИЮНЯ 1994 г. ДЕНЬ ТРЕТИЙ УТРЕННЕЕ ЗАСЕДАНИЕ
Воспользуйтесь поиском по сайту: ©2015 - 2025 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...
|