Раздел 3. Античная культура как культурно-исторический тип

 

 

В первом разделе мы показали, что история культуры как реконструкция реальных процессов в эволюции культуры обусловлена, наряду с другими факторами, определенным теоретическим базисом. В современной культурологии существуют две основные модели развития культуры. Одна из них – циклическая – наиболее адекватно на сегодняшний момент отражает реалии существования и эволюции культуры. Поэтому она является для нас базисом для описания, объяснения и предсказания феноменов культурного процесса.

С позиций циклической модели, во-первых, культура существует в виде сосуществования отдельных культурно-исторических типов разнесенных во времени и пространстве; во-вторых, каждый культурно-исторический тип это целостность со своей системой ценностей, которые воплощаются во всех феноменах культуры и обусловливают специфику и похожесть всех форм культуры. В-третьих, каждый культурно-исторический тип в своей эволюции проходит все стадии от рождения до смерти (данное положение в современной культурологии оспариваемо, но подтверждается эмпирическим материалом по истории античной культуры).

Выше сформулированные теоретические принципы определяют следующую логику раскрытия темы:

1. Ментальные доминанты античной культуры (культ обобщенной прекрасной человеческой телесности, объективизм, ослабленное индивидуальное начало, вневременность, интеллектуализм).

2. Античный герой как носитель ментальных доминант.

3. Основные этапы развития античной культуры.

МЕНТАЛЬНЫЕ ДОМИНАНТЫ АНТИЧНОЙ

КУЛЬТУРЫ

 

 

Основной доминантой античной ментальности является культ обобщенной прекрасной человеческой телесности. Это означает, во-первых, признание всего телесным по аналогии с человеком. Телесны, т.е. вещественны и психика, и душа, и все явления. Различна только их мера телесности, вещественности. У камня она велика, поэтому он виден, осязаем. У души вещественность минимальна, поэтому она не видна, но она вполне физическая сущность. Например, души пьют кровь в представлениях Демокрита.

Таким образом, древние греки мыслят все как нечто вещественное, представимое, обозримое. Мыслимо только то, что представимо. Это свойство античного мышления называют телесностью мышления. Исходя из телесности мышления, мы можем понять специфику античной науки, философии и других форм культуры, специфику аргументации.

Действительно, число древними греками мыслится как величина, нечто чувственно обозримое, сопоставимое с отрезком на прямой линии. Именно поэтому древние греки имели дело только с целыми и рациональными числами. Когда пифагорейцы сформулировали теорему Пифагора, согласно которой гипотенуза равна корню квадратному из суммы квадратов катетов, то в случае, когда катет равен единице, гипотенуза должна была быть равна корню квадратному из двух, но поскольку открытая величина не была рациональным числом, она была в глазах пифагорейцев вообще не числом. Тем самым, то, что мы сейчас обозначаем как – не число для древних греков. Об этом открытии было запрещено говорить под страхом смерти, т.к. оно разрушало античное представление о числе. Когда Гиппас рассказал о нем, пифагорейцы прокляли его, совершили магический обряд захоронения, соорудив могилу, и, действительно, Гиппас вскоре утонул.

Древнегреческая геометрия – это геометрия на бумаге, где всякое рассуждение сопровождается чертежом для большей образности и обозримости. Зачастую доказательство той или иной теоремы заменяется чертежом и указанием: «Смотри!».

Такой способ аргументации характерен и для философских рассуждений. Фалес, доказывая, что генетическим первоначалом всего сущего является вода, предлагал убедиться в этом, наблюдая как в сухой безжизненной земле собранной в сосуд, после обильного полива появляются и личинки, и растения. Тем самым было очевидно, что именно вода привнесла жизнь. Демокрит учил, что все состоит из атомов плотных, неделимых, мельчайших частиц. Эти частицы настолько малы, что зрительно не воспринимаются. Душа состоит из атомов, ее разумная часть находится в грудной клетке, неразумная, живая часть равномерно распределена по всему телу. Образы вещей, которые все время истекают от тела и как бы соприкасаются с сетчаткой глаз, давая нам возможность увидеть это тело, так же состоят из атомов, являются тончайшими оболочками предметов.

Чтобы облегчить задачу понимания атомарного строения всего сущего, Демокрит предлагал ясную зрительно-телесную аналогию: мы в помещении, которое нам кажется пустым, но стоит лучу солнца пронзить пустоту, как в нем заиграют мириады пылинок, так, пронзая пространство лучом разума, мы убеждаемся, что оно состоит из атомов; атомы «видны» разуму.

Телесностью пронизана древнегреческая живопись. В ее цветовой палитре преобладали в значительной степени черный, белый, красный и желтый цвета. В вазописи чернофигурной, а позднее – краснофигурной, позволяющей вместо плоского силуэта давать трехмерное изображение фигур на вазе, используется только эта цветовая палитра. До нас не дошли произведения знаменитых художников Древней Греции, но становится понятным, почему так гордился Зевксис (конец V в. до н.э.), когда на изображенную им гроздь винограда села птица и стала клевать написанные кистью ягоды. Полная иллюзия вещественности, телесности, ее достижение – цель и идеал живописца в Древней Греции. В этой атмосфере логично появление еще одной, скорее всего легенды. Паррасий, величайший художник античности, поспорил с Зевксисом – кто больший мастер? Зевксис изобразил кисть винограда. Прилетела птица и принялась клевать ягоды: «Посмотри, какой я мастер. Этот виноград как настоящий. Даже птица обманулась. А теперь открой занавески, посмотрим на твою картину». – А занавески были написаны.

Таким образом, культ обобщенной прекрасной человеческой телесности, во-первых, выражается в телесности мышления, во-вторых, в культе прекрасного человеческого тела, в культе эротики.

Самой большой ценностью для греков было прекрасное, живое и здоровое человеческое тело. Оно было единственным мерилом и идеалом красоты и совершенства всего сущего: и богов, и космоса, и архитектурного сооружения, и скульптурного изваяния. Сама красота сначала отождествлялась с красотой человеческого тела. Впоследствии красота в своей всеобщности как нечто выделяемое во всех прекрасных вещах несла в себе обобщенные черты прекрасной человеческой телесности, прекрасного человеческого тела, поэтому передавалась в понятиях пропорциональности, симметрии и т.п.

Космос – обобщение прекрасной человеческой телесности. Он, как тело, занимает определенный объем, ограниченный куполом неба – надземной частью, снизу – подземельем. Подобно прекрасному человеческому телу космос симметричен. Глубочайшая часть подземелья – Тартар – настолько же удалена от непосредственно расположенного под землей Аида, настолько вершина неба отстоит от поверхности Земли. Космос – живое существо: энергия человека воплощается в беге, а энергия живого космоса – в вечном вращении. Само понятие «космос» как миропорядок у греков коррелирует с понятием «косметика» вполне человеческим.

Следует отметить различие в представлениях о космосе как обобщении человека и как его расширении. С последним мы встречается в китайском мифе о творении, в котором все пространство между землей и небом заполнилось разложившимся телом великана Пань-гу: глаза его превратились после смерти в Солнце и Луну, его слезы стали реками, кости – металлом и камнями, дыхание – ветром и т.д.

Ценностной ориентацией на прекрасное человеческое тело пронизаны все сферы античной культуры: искусство мораль, религиозные культы, образ жизни греков.

Самым ярким воплощением культа прекрасного человеческого тела является античная скульптура. Позднее апологеты христианства даже отождествляли языческую культуру Древней Греции со скульптурными изображениями прекрасного обнаженного человеческого тела. В своих классических образцах древнегреческая скульптура – изваянный спокойно стоящий обнаженный человек, не обезображенный ни мукой, ни судорогой. Если скульптура изображает движение, то только такое, которое подчеркивает упругость мышц, красоту тела.

Изваянная женщина почти всегда прикрыта одеждой, но позволяющей почувствовать привлекательность женского тела.

Установка на прекрасную человеческую телесность заставляла скульпторов придирчиво отбирать материал для будущего шедевра: предпочитали мрамор желтоватый, сквозистый и светоносный. Паросский мрамор пропускал свет на 3,5 миллиметра, передающий теплоту человеческого тела. Беломраморную скульптуру натирали воском, чтобы «оживить» ее. Реальный человек многоцветен, и скульптура тоже расцвечивалась яркими красками, зубы инкрустировались серебряной пластинкой, губы – медной. Размеры скульптуры коррелировали с естественными пропорциями образа – человеческого тела.

Другое яркое воплощение этой ментальной доминанты – греческая архитектура. Господствующей формой греческой архитектуры с VII в. до н.э. стал периптер, храм, окруженный со всех сторон колоннадой. В мифологическом сознании храм – это одеяние божества, статуя которого находится в храме. Божество как бы изливает себя, воплощается в деталях храма. Колонна – это тело божества, т.е. идеальное человеческое тело. Неудивительно поэтому, что именно греческая архитектура выработала ордер – систему взаиморасположения несущей и несомой частей сооружения. Несущая часть – строго определенный ряд колонн, несомая – лежащая на них верхняя часть сооружения. При этом колонна – имитация человеческого тела: капитель, венчающая ее – аналог головы, продольные полосы по всей длине /каннелюры/ - аналогичны складкам платья.

В ионическом архитектурном ордере, классический образец которого в Эрехтейоне, одном из храмов античного Акрополя, воплощена женская красота, женственность по выражению Витрувия. Высота ионической колонны с капителью равна восьми диаметрам основания, как рост идеально красивой женщины, который равен восьми длинам ступни. Главной особенностью капители являются закручивающиеся по обе стороны верхней части ствола крупные завитки.

В дорическом архитектурном ордере, классический образец которого воплощен в Парфеноне, другом храме Афинского Акрополя, отражена красота мужского тела, мужественность по Витрувию. Высота дорической колонны с капителью составляет шесть диаметров основания, подобно росту идеально прекрасного мужского тела, равного шести длинам ступни. Капитель проста, венчает ее гладкая квадратная плита.

Уже позднее возникает коринфский ордер. В его классических образцах, относящихся к IV в. до н.э., капитель имеет форму корзины из стилизованных листьев аканфа и завитков.

В религии также ярко проявляется культ прекрасной человеческой телесности. Греческие боги, являющиеся прообразами неба (Зевс), воды и моря (Посейдон), любви (Афродита) и т.д., сами по себе – идеальные живые человеческие тела. Все боги обладают прекрасной внешностью, даже бог смерти Танатос красив. В остальном боги так же похожи на людей, они неутомимы в поисках телесных удовольствий. Любвеобильный Зевс соблазнил множество нимф и смертных женщин. Персефона вела борьбу за смертного Адониса. Даже вмешательство суда, решившего, что Адонис будет третью часть года с Афродитой, другую треть – с Персефоной, а третью часть будет иметь право на отдых от посягательств богинь, не прекратило спор богинь. Афродита не выполнила решение суда. Тогда Арес, воспылав ревностью, превратился в дикого вепря и задрал Адониса на глазах Афродиты.

Красота пробуждала любовь и восхищение, что иллюстрируется мифами. Гефест, разгневанный изменой жены, выковал тонкую сеть, накрывшую любовников Афродиту и Ареса на ложе. В сети и нашел их Гефест и решил показать их голых и беспомощных, опутанных сетью, чтобы все видели, как его бесчестят. Однако возбудил у богов только зависть к Аресу. Увы, не имеющий красивого тела был обречен на презрение, и даже смерть. Гера, родив хилого некрасивого ребенка, будущего бога Гефеста, чтобы не мучить себя жалким зрелищем сбросила его с вершины Олимпа.

Пронизаны телесностью, эротикой религиозные культы. В центре культа Деметры, богини плодородия – страдания роженицы. Домашние культы посвящены гению – производительной силе главы семейства в переводе с древнегреческого. Любимы были празднества в честь бога Диониса. Менады, жрицы бога и гречанки, облаченные в шкуры диких зверей, опьяненные листьями плюща и вином, возбужденные звуками музыки, плясками, начинали свое безумное, экстатическое кружение по священным рощам и холмам. Они вовлекали в свою толпу и мужчин и мальчиков, и животных, предавались с ними любви и в кровожадном сладострастии разрывали их на части. Торжествовало безумное, буйное природное начало, противостоять которому было невозможно. Панфей, царь Фив, невзлюбив распутство Диониса, захватил его вмести с менадами, но не смог противиться богу. Менады бежали и отправились бродить по горам, разрывая на куски молодых оленей. Не простили они сопротивление Пенфея своему богу и возбужденные вином и религиозным экстазом, они разорвали пополам царя. Его собственная мать Агава оторвала сыну голову. В безумном эротическом экстазе менады растерзали и Орфея. Конечно, реальные дионисийские оргии уступали мифологическим. Однако и они были признаны впоследствии опасными для общественной нравственности. Была проведена реформа, ограничившая дионисийский оргиазм пределами места и времени /раз в два года и только на Парнасе.

Эротические и брачные мотивы пронизывают философию. У Эмпедокла корни вещей: воду, землю, воздух и огонь соединяет любовь, разъединяет ненависть. Платон называет идею отцом, материю, хору – матерью, а вещь – соединение идеи и материи – сыном. Сам термин «познание» у древних греков изначально обозначал познание женщины. Греки различали два вида познания: рациональное, научное и мистическое. Рациональное – этимологически – эротическое познание женщины. Сакральное, мистическое – обозначало особые противоестественные формы сексуальных отношений типа инцеста. Инцест всегда считался в древнегреческом обществе тяжелым преступлением перед общественной моралью, но и расценивался как условие для проникновения в самую глубокую жизненную тайну. Видеть инцест во сне считалось счастливой приметой для ремесленника, ремесло – «технэ» – расценивалось как особое таинство. Само слово «технэ» в переносном смысле то же самое, что «мать». Поэтому инцестный сон предвещал проникновение в тайны ремесла.

В атмосфере, пропитанной культом прекрасной человеческой телесности, очень естественна и символична лирика Сафо (Сапфо). Поэтесса жила в Митиленах, главном городе острова Лесбос в конце VII – начале VI вв. до н.э. Как выдающийся и уважаемый человек своей эпохи она была удостоена героизации – соотечественники выбили ее изображение на монетах, города ставили ей памятники. Она прославила свой остров не только бессмертными любовными строфами, но и школой для девушек из благородных семейств, посвященной Афродите. Девушек она учила и музыке, и танцам, и поэзии, и походке, которая будила желание, и искусству любви. Взаимная любовь связывала последовательниц богини Афродиты. Самые прекрасные и страстные строки об этой любви.

 

«Эрос вновь меня мучит истомчивый, -

Горько – сладостный, необоримый змей.

Ты же, Аттида, и вспомнить не думаешь

Обо мне. К Андромеде стремишься ты».

 

Жажда наслаждения толкнула мифологического царя Лая на воровство юного Хрисиппа, но она же и послужила оправданием его поступка даже в глазах отца ребенка. Тот великодушно простил Лая, признав, что только безумная страсть могла заставить его «нарушить законы гостеприимства». Таким образом, главное обвинение против Лая – нарушение законов гостеприимства (именно за это он был проклят) ни больше, ни меньше, а подобная страсть преступлением не считалась. Немалое место в жизни древних греков занимали спортивные состязания и гимнастические упражнения, без которых невозможна физическая красота и сила. Юноши, как правило, первую половину дня проводили в гимнасии, где занимались гимнастикой. Города организовывали конкурсы красоты между мужчинами и между женщинами. Победитель на афинском конкурсе красоты награждался щитом.

Греки были очень воздержаны в еде. Вино, восхитительный напиток богов пили всегда разбавленным водой, телесная красота и пьянство несовместимы. В назидание время от времени напаивали допьяна рабов и выставляли на всеобщее обозрение, чтобы все свободные граждане видели, насколько это отвратительное зрелище.

Другая доминанта античной ментальности – объективизм. Это означает убеждение древних греков в существовании объективных первоначал мироздания, в существовании тайных сил, которые вершат судьбы и людей и богов, и мира. Именно поэтому древнегреческая мифология уделяют столь большое внимание поиску как субстанционального, так и генетического начал всего сущего (Субстанциональное первоначало – то, что лежит в основе всего сущего. Вода у Фалеса. Генетическое – то, из чего все возникает, Вода у Фалеса). Космогония, учение о возникновении мироздания, является обязательным элементом в структуре философских построений античности.

Именно поэтому в древнегреческом пантеоне так много богинь судьбы, олицетворений разных аспектов судьбы. Они различали Ананке – великую богиню Необходимости, Могучую судьбу, с которой не спорят даже боги. Жизнь людей во власти ее дочерей, мойр: Клото, прядущей нить человеческой судьбы на своем веретене, Лахесис, отмеряющей длину нити и самой ужасной Атропос, отрезающей нить жизни. Другие олицетворения судьбы – Тюхе, судьба как фортуна, удача и Немезида, судьба как рок, неотвратимое возмездие. Тюхе в своих поступках крайне безответственна и любит жонглировать шаром, который демонстрирует непредсказуемость случая. Если она к кому-либо благоволит, то на счастливчика сыплются дары, как из рога изобилия. Но стоит этому избраннику фортуны забыться, перестать приносить жертвы богам, как появляется древняя богиня Немезида, и неотвратимое возмездие наступает.

Древнегреческий объективизм создал трагедию, в которой властвует рок. Такова трагедия царя Эдипа, который стремится избежать судьбы, но она неотвратимо ведет его по предназначенному пути. Эта история начинается с того, что фиванский царь Лай, опечаленный тем, что у него нет детей, обратился к Дельфийскому оракулу, который ответил, что ребенок, который родится, станет убийцей Лая. Царь стал избегать жены, но Иокасте удалось обмануть мужа, и в назначенный срок ребенок появился на свет. Разгневанный отец схватил мальчика, проткнул ему лодыжки гвоздем и отнес на гору. Там ребенка нашли пастухи и принесли своему царю Полибу. Будучи бездетным, Полиб усыновил ребенка, которого назвали Эдипом, из-за распухших ступней. В положенное время Эдип отправился к Дельфийскому оракулу узнать свое будущее. «Прочь из святилища, несчастный! – с ужасом вскричала пифия, – ибо ты убьешь своего отца и женишься на матери!». Эдип любил Полиба и его жену Перибею и, не желая причинять им горе, решил не возвращаться домой.

Он шел по дороге и встретил колесницу, которая везла фиванского царя. Лай оскорбил Эдипа и тот, убив его, пошел дальше по дороге, которая привела его в Фивы. Около города поселилось чудовище Сфинкс. Она задавала всем загадку: «Кто из живых существ утром ходит на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех?». Никто не мог дать правильный ответ, и Сфинкс пожирала неудачливых. Эдип же сказал, что это человек. Сфинкс бросилась в отчаянии с горы и разбилась насмерть. Благодарные фиванцы избрали Эдипа своим царем, и он по обычаю Фив стал супругом Иокасты, поскольку как раз в этот момент в город прибежал раб и рассказал, что какой-то незнакомец убил Лая.

Через многие годы, у Эдипа уже было двое взрослых сыновей и две дочери, на Фивы напала моровая язва. Дельфийский оракул, к которому обратились жители, ответил: «Прогоните убийцу Лая!». Эдип стал искать виновника. Тут пришло письмо от Перибеи, где она рассказывала Эдипу тайну его рождения. Эдип понял, что рок настиг его. Иокаста от стыда и печали повесилась, а Эдип ослепил себя застежкой от ее одежд. Фиванцы изгнали Эдипа. Пространствовав много лет в сопровождении своей дочери Антигоны, он, наконец, пришел туда, где его должна была настичь смерть. Так и случилось.

Если в трагедийной судьбе короля Лира виноват он сам, этот старик как будто не знавший, что в мире есть ложь, лицемерие и пустившийся расспрашивать своих дочерей – кто из них его больше любит, то царя Эдипа по дороге жизни влечет злой рок, которого невозможно избежать.

Еще одна ментальная доминанта – ослабленное индивидуальное начало. Эта доминанта античной ментальности говорит нам, что древний грек – это тело, обладающее душой. У него нет собственного «Я», которое обижается и оскорбляется в нас. Ему можно причинить только боль. Царь Эдип в своих скитаниях жалуется, что нанесен ущерб его телу. Танталовы муки – символ сильнейших мучений для нас – муки голода и жажды. У Гомера в «Илиаде» Терсита при огромном скоплении воинов ударили, с нашей точки зрения его унизили, но тогда не знали, что такое унижение. Действительно, мы читаем:

 

«Скиптром его по хребту и плечам он ударил,

Сжался Терсит, из очей его брызнули крупные слезы.

Вдруг по хребту полоса под тяжестью скиптра златого

Вздулась багровая. Сел он, от страха дрожа и от боли,

Вид безобразный наморщив, слезы отер на ланитах».

Только физическую боль, только страх, что его забьют насмерть, испытывает Терсит.

Поскольку у древнего грека нет осознания «Я», нет внутреннего морального стержня, то у него нет и совести. Он не имеет представления о совести. Ведь муки совести – это результат внутренней оценки либо недостойных помыслов, либо поступка, даже если о котором никому неизвестно.

Древние греки имели понятие только о стыде. Стыд, позор человек испытывает за совершенный и ставший известным всем поступок, недостойный с точки зрения общепринятых норм. Геракл в приступе безумия убил свою жену Мегеру и сыновей. Когда к нему вернулся разум, он закрылся на несколько дней в подвале, вопрошая себя, как он будет жить дальше, покрыв себя бесславием в глазах людей. После обряда очищения Геракл отправился к Дельфийскому оракулу, чтобы спросить, что ему следует делать. Ответ был таков: «Отслужи царю Эврисфею двенадцать лет и тогда получишь в награду бессмертие». Таким образом, что сделано, то сделано. Обряд очищения снимает вину за позорный в глазах людей поступок, можно продолжать жить, совершая подвиги во имя будущих наград.

Александр Македонский жил в более поздние времена, чем его мифологический собрат по культуре. Однако Плутарх нам оставил описание подобного поведения. Когда Александр в пылу гнева поразил Клита копьем насмерть, он тоже заперся в своем шатре. Что он там делал, о чем рыдал можно понять из слов, обращенных к нему и вернувших его к действительности: «Вот он лежит, рыдая словно раб, страшась закона и порицания людей, хотя он сам должен быть для них и законом, и мерой справедливости…».

Как это не похоже на терзание Отелло, задушившего Дездемону в приступе безумной ревности, когда он узнает, что его жена была невинна перед ним. Муки совести настолько сильны, настолько велико отчаяние, что он убивает себя. Внутренний суд оказался строже, чем людское порицание.

Для греческих героев такие муки невозможны. Самое страшное для них – это позор. Следовательно, вот норма жизни – можно все, лишь бы это не стало явным. Поэтому спартанский отец, отправляя сына воровать, напутствует его: «Если поймают, прибью, не поймают – похвалю». Национальным героем Спарты становится мальчик, пойманный в лисятнике и настолько стойко отрицающий свою причастность к пропаже лисенка, что терпел боль все время, когда припрятанный за пазухой лисенок разгрызал ему кожу, пока ребенок не упал бездыханным. Умер, но не сознался.

С другой стороны, ослабленное индивидуальное начало, отсутствие собственного «я», представления о самоценности превращает человека в вещь. Живую, дорогую. Даже драгоценную, но вещь. Следовательно, с таким человеком можно обращаться, как с вещью: ломать, кромсать, кидать в огонь, резать на части, уничтожать, проявляя свое превосходство, демонстрируя свою силу.

Древние греки так и поступают. Терей отрезает язык своей жене Прокне, отправляет ее на половину рабынь, чтобы овладеть более юной и прекрасной Филомелой. Когда Прокне удается освободиться, она убивает своего сына, расчленяет его тело и бросает его в медный котел с кипящей водой. Сисиф соблазняет свою племянницу Тиро. Когда Тиро узнает, что им двигала не любовь, к ней, а ненависть к ее отцу, она убивает двух сыновей, рожденных от Сисифа. Медея, чтобы отомстить Ясону (он собрался бросить ее и жениться на Главке) уничтожает самое дорогое для него: своих, рожденных от Ясона семерых сыновей и семерых дочерей. При этом, по свидетельству Еврипида, двух детей она убивает собственными руками, остальные погибают в огне, который возник, когда Главка надела на себя присланное ей Медеей как будто в знак смирения белое длинное одеяние и золотую корону.

Таким образом, ослабленное индивидуальное начало рождает другую норму поведения – кто сильнее, тот и прав. Сила – одна из самых больших ценностей античного мира. Силой и ее спутниками – хитростью, жестокостью, мстительностью, кровью наполнена мифология и история Древней Греции.

Боги – носители эталонных, идеальных качеств людей, всегда самые яркие представители ценностей культуры – воплощение силы, все превращающей в прах. Аполлон с живого Марсия сдирает кожу за то, что его игра на флейте пленяла муз так же, как звуки лиры Аполлона. Афина превращает Арахну в паука за то, что та посмела состязаться с богиней в мастерстве ткачества и вышивания, и ее работа оказалась не хуже. Боги покровительствуют сильным и мужественным героям. Зевс даже влюбляется в Медею, восхищенный ее мужественным поступком, как гласит миф.

Сила внушает восхищение и уважение не только у богов, но и у людей. Гомер, желая подчеркнуть преимущество Одиссея перед другими, говорит о нем: «Хитроумный муж». Слабость внушает презрение. Позорно быть слабым, быть безоружным, даже погибнуть в бурю. Слабые, хилые, некрасивые даже не имеют права на жизнь. Гера сбрасывает за это своего ребенка с Олимпа. В Спарте таких детей сбрасывали в море. Платон в своем проекте идеального государства предлагал уничтожить детей, рожденных женщинами вне рамок – 20–40 лет и от мужчин вне рамок – 25–55 лет, потому что они не могут вырасти сильными и красивыми.

Там, где господствует сила, нет места состраданию и благодарности. Единственный, кто помог слабым людям – это титан Прометей, дав им огонь, научив ремеслам, но в Древней Греции не было ни одного храма, посвященного Прометею. Возможно потому, что он не был богом. Возможно потому, что он ослушался богов, не подчинился им. Второе вероятнее, т.к. жестокое наказание, последовавшее за ослушанием, (орел терзал печень прикованного к горам Прометея) считалось греками справедливым.

Следует отметить, что античная культура – это царство силы, в котором невозможно злоупотребление силой. Возмездие под именем Немезиды настигает всякое злоупотребление. Кара настигает Прокруста, который не просто отнимал имущество у прохожих, но укладывал путника на ложе и в соответствии с длиной ложа либо «укорачивал», либо «удлинял» свои жертвы. Эринии преследуют отцеубийц Эдипа, Ореста.

Ослабленное индивидуальное начало как доминанта античной ментальности определяет не только специфику моральных норм, особенно присущих ранним стадиям развития Древней Греции, но также воплощается в греческом искусстве. Язык греческой скульптуры – это язык тела. Головы греческих статуй столь не персональны, что долгое время голову Афины принимали за голову полководца, пока не нашли оставшуюся часть статуи. Бюсты победителей Олимпийских игр, выходившие из мастерской Фидия (V в. до н.э.), отличались, как правило, только выбитым именем победителя. По общему мнению ряда авторов (Плиний Старший I в. до н.э.), Шпенглер (XX) и других исследователей характерные головы появляются только у Лисиппа (2-я пол. IV в. до н.э.).

Греческий театр – это театр масок. Каждая маска воплощает определенный тип, определенный сценический образ, лишенный характера: старец, герой, убийца, молодая женщина. При этом греческий театр эволюционировал в сторону увеличения типов – масок. Так в комедии эпохи эллинизма было уже десять масок для ролей стариков, четыре – для молодых женщин и т.д.

Вневременность как доминанта античной ментальности означает, что древнегреческое сознание полно настоящим. Греки не заботились о будущем. Став наследниками каменной критико-микенской культуры (1600 – 1100 гг. до н.э.), древние греки в гомеровские столетия (1100 – 800 гг. до н.э.) и в период архаики (700 – 500 гг. до н.э.) делали постройки из дерева и глины, видимо, не заботясь о долговечности своих сооружений

Прошлое для греков теряло временной характер и сливалось в нечто безвременное, неподвижное. Вот почему персонажи древнегреческих трагедий не были «герои своего времени», а неизменные Медея, Эдип, Прометей и т.п. До нашего времени дошла запись договора, который должен был иметь силу в течение «ста лет, начиная с этого года». Видимо считали ненужным отметить точнее, какой это был год. Этот факт свидетельствует о пренебрежении массового древнегреческого сознания точной хронологией, отсчетом последовательности событий во времени.

Первые греческие историки Геродот и Фукидид жили уже в V в. до н.э. При этом их «истории» отличаются, по сути, от исторических изысканий европейцев. В них нет точной хронологии, нет цепочки событий, нанизанных на нить времени, в них нет последовательности картин прошлого.

Так, Геродота называют отцом истории. Однако заглавие его труда, по-гречески «Историон» – слово, имевшее в античной культуре того периода одно значение – «исследование». «Исследование» Геродота – это описание верований, традиций, природы, климата, фауны, образа жизни, памятников, событий в жизни людей и государств, это рассказ обо всем известном тогда в обозримом мире и недоступных частях света. Рассказ, зачастую, без указания точного места и, тем более, времени. Сам автор оговаривается, что он не ставит иной цели, как записывать все, что слышит от тех и других. Таким образом, в истории Геродота много чудес, непреднамеренных ошибок и заблуждений. «Наружный вид верблюдов эллины знают, а поэтому я не буду говорить о нем; отмечу только неизвестную эллинам особенность. Верблюды имеют на задних ногах четыре бедра и столько же колен».

Фукидид, другой крупнейший древнегреческий историк, оставил нам Историю Пелопонесской войны». Он был современником и активным участником описываемых им событий: роста могущества Афин при Перикле, Пелопонесской войны (431 – 404 гг. до н.э.), в результате которой произошло крушение союза городов – государств во главе с Афинами. Труд Фукидида отличает рациональный анализ причин и развития событий. Причиной Пелопонесской войны и других событий по Фукидиду является человеческая природа: страсть к владению, обладанию, стремлению к выгоде, пользе. Отметим, что именно настоящие события стали у Фукидида главным объектом исследования. Что касается прошлого, по нашим меркам – важнейшей цели исторического исследования, то Фукидид утверждает, что предшествовавшие его времени события не представляли ничего значительного.

Интеллектуализм, как доминанта зрелой античной культуры означает, что древним грекам был присущ культ мышления, культ интеллектуальных занятий. Настоящая человеческая красота, по Платону, калокагатийность в соразмерности души тела, в соразмерности образованности, мыслительных усилий и телесной красоты. Здоровье тела невозможно без этой соразмерности. Если душа и ум слишком страстно взволнованы, то тело может страдать и болеть. Если интенсивно живущее тело обладает вялой душой, то страдать будут душа и ум, испытывая, например состояние позора от совершенных действий. «И существует единственное спасение от того и другого: не приводить в движение души без тела, ни тела без души, чтобы, взаимно ограничиваясь, они приходили к равновесию и здоровью. Поэтому человек, изучающий науки или напрягающий свой ум над каким-либо другим занятием, должен совершать и телесные движения, путем упражнения в гимнастике, а тот, кто ревностно формирует свое тело, должен, наоборот, совершать движение душой, занимаясь музыкой и всякой философией, если он хочет по справедливости прослыть человеком как прекрасным, так одновременно и хорошим», т.е. калокагатийным.

Интеллектуализм был необходимым и постоянным аспектом древнегреческого сознания, интеллектуальные занятия составляли необходимую составную часть античного образа жизни. Неудивительно, что, проводя первую половину дня в гимнасии, вторую половину дня благородные греки посвящали занятиям математикой и философией, учились ораторскому искусству и эристике, а также музыке.

При этом древние греки ценили такие интеллектуальные занятия, которые были не связаны с практической выгодой, а являлись чистым теоретизированием. Поэтому они презрительно относились к вычислительной математике. Они первыми сделали математику дедуктивной наукой. Именно в атмосфере ионийского рационализма могла возникнуть теоретическая математика, которая ставила вопросы не «как?», а «почему?» – «почему в равнобедренных треугольниках два угла равны?» – и т. п. Таким образом, проблемы математического характера рассматривались скорее с целью уяснения их сути, чем ради пользы. Согласно Диогену Лаэрцию, успехи Пифагора потому и были столь значительны, что он освободил математику от служения делу купцов. Эта традиция преклонения перед человеческим разумом «Чистой» мыслительной деятельностью была столь сильна, настолько имманентно присуща античной культуре, что и Архимед (III в. до н.э.) и Фалес (VII в. до н.э.) и их современники с презрением относились ко всякого рода практическим и техническим приложениям знаний. Поэтому Архимеда, в котором западноевропейская культура видит прежде всего изобретателя, представителя механики, автора закона Архимеда считали величайшим математиком, поскольку он согласно Диогену Лаэрцию, не снизошел до того, чтобы оставить какое-либо писанное сочинение по таким вопросам, считая низким и недостойным делом механику и искусство любого рода, если оно имеет целью пользу и выгоду.

В атмосфере античной культуры, пронизанной культом прекрасного человеческого тела, культом человеческого разума, впервые было замечено противоречие между физическим и умственным трудом и решено в пользу последнего. Физический труд со становлением и упрочением культа интеллектуальных занятий превратился в презренное занятие. Рабы, чьим уделом он стал, превратились из людей в говорящие орудия. С расцветом интеллектуализма рабство приняло самые жестокие формы.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: