Глава одиннадцатая. В ВОЗДУХЕ 16 глава
Двадцать второго июня нас послали на Хюльс. Рейд всерьез подорвалбоевой дух летчиков нашей группы. Авиация противника, казалось,сосредоточила все свои усилия на наших соединениях, а ложась на боевой курс,мы попадали под интенсивный заградительный, хотя и беспорядочный огоньзениток; немцы сбили четыре самолета: "Пирожок с начинкой", "СчастливицаЛулу", "Мисс Менукки" и "Нас там не было", а пятый - "Одна масть" - совершилвынужденную посадку на Ла-Манш; четверо из экипажа утонули. Все мы на "Теле"испытывали довольно сложные чувства. Перед рейдом на Хюльс мы совершилиналет на Бремен, во время которого, как предполагалось, наш экипажокончательно стал единым целым, потом нас направили на Ле-Ман, но вернули сполдороги, что и послужило для Мерроу поводом проделать тот заход наПайк-Райлинг-холл, от которого у нас волосы встали дыбом. Рейд на Хюльс былнашим тринадцатым боевым вылетом - серединой на пути к заветным двадцатипяти. Наш чудо-математик Хеверстроу становился все более и более суеверным,- он теперь не поднимался в самолет, не проделав короткого ритуала, то естьне постучав по дверце люка стеком и не приложившись губами к обшивке, - вовсем добивался порядка и категорически требовал называть рейд на Хюльсрейдом "номер двенадцать Би" и ни в коем случае не упоминать числотринадцать. На худой конец нам разрешалось говорить так: "Перевалиливершину, а теперь спускаемся под гору". Мерроу, видимо, чувствовал себянеплохо, хотя то и дело привязывался к Прайену, а после рейда сказал мне:"Нам нужен хороший хвостовой стрелок, у Прайена кишка тонка. Ты же слышал,как он разговаривает по внутреннему телефону. А тут еще его желудок! Он изкожи лезет вон, чтобы казаться суровым и сильным, этаким ненавистникомнемцев, но меня-то не проведешь, вот такие люди обычно и ходят под каблукому своих жен. Помнишь, как он зубоскалил, когда падали наши самолеты? Теперьон понимает, что с фрицами шутки плохи. Он дрейфит". Наверно, дрейфил неодин Прайен. Над Хюльсом некоторые зенитные снаряды выбрасывали в моментразрыва розовый дым - так немцы, очевидно, сигнализировали своимистребителям, что зенитки временно прекращают огонь и можно нас атаковать;затем снова черные разрывы; многих из нас охватил страх перед зенитным огнемпротивника. После рейда наши люди чувствовали себя удрученными, они верили -обоснованно или нет, но верили, что немцы заранее знали, какой именно объектмы собирались бомбить. Это убеждение, особенно окрепшее после того, как днемраньше отменили первый налет на Хюльс, распространилось по базе, подобнопожару на лугу в октябре. Уже на следующий день наша группа получила приказ вылететь на бомбежкуаэродрома Виллакурб близ Парижа. Из-за большой облачности самолеты вернулисьс маршрута и доставили обратно на базу большую часть бомб. После Хюльса этотоже не способствовало повышению боевого духа летчиков. Наш самолет неучаствовал в рейде, его не включили в число посланных на Виллакурбсамолетов, хотя в предыдущем вылете он ничуть не пострадал. Просто нас незначилось в списке. Мерроу поднял шум, но ему твердо заявили, что нампредоставлен выходной день. Мы так и не могли решить, как это понимать: какнаказание за нашу выходку с заходом на штаб крыла, или, по мнению доктораРенделла, нам действительно требовался отдых или еще что-то. Недовольствонаше подогревалось тем, что участникам рейда, хотя их и вернули с маршрута иони не встретили ни истребителей противника, ни зенитного огня, полетзасчитали как боевой. Что может быть обиднее, чем пропустить такой вылет! Спустя два дня Мерроу стал героем.
Двадцать пятого июня нас подняли в час ночи - мы еще не успели какследует уснуть - и проинструктировали для налета на Гамбург. Вылет состоялсяв четыре тридцать, едва ночь перешла в рассвет, и как только Пайк-Райлингостался позади, все пошло шиворот-навыворот. Небо покрывала сераямногоярусная облачность, а место сбора напоминало танцзал в "Ковент-гарден"в субботний вечер, где при тусклом освещении вальсируют щека к щекесовершенно незнакомые партнеры и партнерши. Все же мы кое-как построились,но густая облачность лишила нас возможности набирать высоту с заданнойскоростью; над Каналом соединение шло двадцатимильным кругом с расчетомдостичь нужной высоты до того, как придется пересекать побережье Германии,но тут мы заметили, что оставляем предательские инверсионные следы.Вражеские радиолокаторы, несомненно, уже зафиксировали нашу большую спираль,а времени у немцев было более чем достаточно, чтобы разместить своиистребители в нужных местах и приветствовать наше появление. На протяжении всего этого злосчастного подъема Мерроу не переставалругаться и жаловаться по внутреннему телефону. Припоминаю, над Ла-Маншем я взглянул сквозь плексиглас и увидел, что мынаходимся в огромной палате из прозрачного воздуха между двумя непрозрачнымислоями - нижний темно-зеленый, верхний - словно лист кованого серебра; междуними на некотором расстоянии вокруг самолета теснились, замыкая нас в этомпространстве, пышные шарообразные облака, напоминавшие огромные застывшиеразрывы зенитных снарядов с темной сердцевиной и снежно-белыми краями. Мыпроходили через пустынный зал одного из небесных чертогов. Ведущим в то утро был Уолтер Сайлдж, но не он командовал соединением, -рядом с ним сидел пилот высшего разряда из штаба крыла, некий полковникТраммер, известный болван, по слухам усиленно пытавшийся спихнуть Уэлена изанять пост командира авиагруппы. Он совершал второй боевой вылет, мы же -четырнадцатый, и можно понять Мерроу, когда он утверждал, что полковникничто по сравнению с ним. На этот раз Хеверстроу оказался на высотеположения, и, после того как соединение вышло из большой петли, он раз пятьили шесть настойчиво предупредил, что мы отклонились от заданного курса неменьше, чем на три градуса к югу. У Мерроу хватило смелости связаться порадио с командованием и заявить Траммеру, что тот сбился с курса. Я в этот момент выводил машину из крена и услышал, как полковникответил: - Прекратить разговоры! Я знаю, что делаю. Кто вы? - Капитан Мерроу. А все же вы отклонились от курса. Со стороны Мерроу было прямо-таки безумием нарушать дисциплинурадиосвязи, о чем я и сказал ему. На подходе к цели нас встретила довольно густая облачность; вскоре на"крепости" стали наскакивать истребители, что, судя по услышанному намирадиоразговору, отнюдь не способствовало повышению боевого духа полковникаТраммера. Он связался со штабом крыла и все допытывался, как ему поступить,если произойдет то или это. Затем он доложил, что облачность над основной изапасной целями сплошная. Он попросту лгал. Правда, облачность под намиоказалась довольно плотной, но земля все же время от временипросматривалась. В конце концов Траммер получил приказ крыла вернуться набазу, чего он так усиленно добивался, и еще не затерялись в пространстверадиоволны, донесшие слова приказа, как он уже запросил его подтверждения.До захода на боевой курс оставалось минут десять, и пятьдесят или шестьдесятистребителей ни на минуту не оставляли нас в покое. Наш самолет был ведущим во втором звене эскадрильи, расположенной вышеостальных в группе Сайлджа, а командовал эскадрильей Гарвайн - он летелвпереди нас в своем "Черном коте" и должен был заменить командира группы,если бы с самолетом Сайлджа - Траммера что-нибудь произошло. В ту минуту,когда Траммер вышел в эфир и приказал следовать за ним на базу, "Черный кот"внезапно встал на крыло, скользнул вниз и без дыма и других видимыхпризнаков повреждения перешел в пике; об этом нам сообщил по внутреннемутелефону Хендаун. Мерроу прибавил скорость, провел наше звено под ведомыми Гарвайна изанял положение верхнего ведущего. Потом он сделал нечто большее. Как только Сайлдж и ведущая эскадрилья начали разворот, собираясь лечьна обратный курс, Мерроу, все еще по командирскому каналу радиосвязи, ноиспользуя код, скомандовал: - Педлок грин! Всем педлокам! Принимаю обязанности заместителякомандира. Все, кто хочет бомбить, следуйте за мной! Траммер, очевидно, в те минуты вел радиоразговор с Англией и не слышалБазза, во всяком случае, он не вмешался и не отменил приказ Мерроу, апоскольку экипажи остальных самолетов соединения знали, что цель близка, тои остались с нами. Самая нижняя эскадрилья вернулась и пристроилась к нам,за ней последовали остальные авиагруппы. Клинт пропел, что пора ложиться на боевой курс. Должен признать, что Мерроу мастерски, в полном соответствии спредполетным инструктажем, провел нас через все маневры в момент приближенияк цели, хотя и не предполагал стать ведущим (впрочем, не исключено, что,будучи первоклассным летчиком, он считался с подобной возможностью, ибовсегда и все предвидел). Макс что-то бормотал. Возможно, пытался объяснить, что еще неподготовился к бомбометанию. В последнюю минуту, перед тем как сбросить бомбы, Хендаун доложил, чтогруппа из шести-семи "летающих крепостей", сначала, по-видимому, повернувшаяза Траммером, а потом решившая принять участие в бомбежке, рассыпалась исейчас подвергается сильным атакам истребителей. - Трудновато им приходится, - заметил Мерроу; он чувствовал себяпревосходно. - Ну-ка, Макси, давай. Давай, крошка! Макс несколько недель жаловался, что ему приходится сбрасывать бомбытолько по сигналу ведущего бомбардира, желая тем самым сказать, что всеполучилось бы лучше, если бы он устанавливал прицел и бомбил самостоятельно.Теперь ему предоставлялась такая возможность. - Ветер, ветер, ветер, - бубнил он, пытаясь, очевидно, учесть приустановке прицела угол сноса. Мы легли на боевой курс, Макс вел самолет с помощью автопилота. Нам ужеоставалось каких-нибудь сорок секунд, как вдруг он воскликнул: - Дьявольщина! Я потерял цель! - В чем дело? - заорал Мерроу. - Если мы сделаем еще один заход на цель, отставшие получат возможностьподстроиться к нам, - молниеносно откликнулся наш надежный, как скала,Хендаун. - Болван! Сукин сын! - продолжал бушевать Мерроу. Пятнадцать... Четырнадцать... Тринадцать... Двенадцать секунд... - Облака! - крикнул Макс. - Цель закрыта облаками! Вряд ли, однако, кто-нибудь поверил ему. О себе только помню, что воображал, будто Нег стоит позади меня, какпри взлетах и посадках, и его невозмутимость действует на меня успокаивающе;помню также, что взглянул на Мерроу, а он взглянул на меня и что, обезумевот ярости, я внезапно схватил штурвал, с силой нажал на педали, пытаясьсовершить поворот влево. Затем я услышал слова Мерроу: - Ну, хорошо, Макс, исправь ошибку. Мы поворачиваем. - Он щелкнулпереключателем диапазонов и по радио приказал другим самолетам: - Развороттри шесть ноль! Повторяю: разворот три шесть ноль! Для летчика нет ничего ненавистнее, чем вторичный заход на цель, чтолегко понять, если вспомнить, как много времени требуется для этого одной"летающей крепости", а при развороте всем соединением это время нужноумножить едва ли не на количество всех самолетов; надо еще учесть, какмучительно тянется время, - вы считали, что самое худшее уже позади, а тут,оказывается, и вражеские истребители продолжают вас атаковать, и зениткибьют с земли, и время тянется бесконечно долго. Это ужасно! Я не знаю и никогда не узнаю, решился ли бы Мерроу вернуться, если быне замечание Хендауна и мой отчаянный поступок. Я никому не рассказывал обэтом эпизоде, о том, что осмелился, хотя и не слишком решительно, вмешатьсяв управление самолетом, и вы можете смело поспорить на свой последнийдоллар, что и Мерроу никому ничего не рассказал, кроме Дэфни. Во всяком случае, все обошлось хорошо. К сожалению, во время второгозахода мы потеряли три "летающие крепости", но остальные успешно завершилиманевр, отставшие успели пристроиться к нашему боевому порядку, Макс удачновсе рассчитал, и, очевидно, облачность не помешала ему, так как полученныена следующий день фотоснимки показали, что он неплохо выполнил задание; мы,конечно, не сокрушили всю немецкую военную промышленность, но, по крайнеймере, не сделали и грубых ошибок. Не успели мы подойти к пункту сбора, откуда предстояло возвращаться набазу, как с самолетов уже начали поздравлять Базза. Его называли лошадинымзадом и даже похлеще, но все это, в общем, звучало как похвала за егорешительное поведение. Я же, хотя и выключил на обратном пути электроподогрев своего костюма,продолжал обливаться потом. После приземления выяснилось, что Малыш Сейлин так увлекся наблюдениемза немцами из своей установки, что даже не догадывался о происходящем, акогда перед разборои полета я рассказал ему обо всем, он прислонился ккосяку двери, заплакал и сказал: - Славный парень этот капитан Мерроу. Он мой друг, мой друг! И ведет онсебя запросто: вы никогда не скажете, что он капитан. И все равно я недолжен поддаваться ему. Я даже не хочу думать о нем. Он плохо действует наменя, я не могу от него освободиться. Никогда, никогда, никогда! Малыш буквально обливался слезами, словно получил известие о смертиМерроу. В тот вечер в офицерском клубе, где восстанавливалось трогательноеединодушие, когда надо было надрызгаться в стельку, к Мерроу подошел Уэлен -он не принимал участие в рейде - и сказал, что представил Базза кнаграждению крестом "За летные боевые заслуги". По-моему, с той минутыМерроу стал несколько иначе расценивать умственные способности нашегокомандира. Спустя несколько минут к Мерроу бочком подошел буфетчик Данк Фермер. - Уже месяца три, - сказал он, - я пытаюсь отделаться от этой работы истать членом боевого экипажа; вот я и думаю, капитан, не могли бы вы найтидля меня дырку? Базз, ясное дело, был в тот момент на верху блаженства. - Конечно, сынок, - ответил он. - Как только мой парнишка Боуменсыграет в ящик, можешь усаживаться в его кресло. - Да я не шучу, - пробормотал Данк. - Знаю, сынок, - продолжал Базз, теперь серьезный, благожелательный,источающий благоволение, ибо noblesse oblige[24]. - Есть у меня заднийстрелок, мне, возможно, придется его прогнать, вот я и буду иметь тебя ввиду. Ты ведь не страдаешь скоплениями газов в желудке, правда? - Никак нет, сэр. - Буду иметь тебя в виду, - повторил Мерроу.
Глава седьмая. В ВОЗДУХЕ
14.04-14.55
Вопль Мерроу звучал, пока не выяснилось, что первая группа из четырехистребителей пройдет над нами, через строй группы, летевшей выше нас. Мы испытывали двойное облегчение: от того, что наконец-то смолк ужасныйбоевой клич Базза, и от сознания, что хотя бы первый сегодняшний ударобрушится не наше подразделение. "Тело" задрожало, и мы поняли, что Хендаун открыл огонь по пролетавшимнад нами самолетам. Мы находились недалеко от Антверпена. Посматривая вниз, сквозь чистый,как промытое окно, воздух, я видел город. Под юго-западным бризом над нимстелилась тонкая дымовая завеса. На высоте, где мы летели, дул со скоростью пятьдесят миль в час почтипопутный нам ветер. Наша эскадрилья следовала в голове огромной колонны, летящей этажеркой,футов на тысячу ниже слоя перистых облаков, настолько тонкого и прозрачного,что через него просвечивало небо, как просвечивало виноградное желе сквозьслой свечного воска, которым его заливала моя бабушка, чтобы предохранить отплесени, перед тем как поставить в погреб. Из Антверпена изредка, но с довольно равными промежутками постреливализенитки, - они, очевидно, вели заградительный огонь. Вскоре он прекратился. Вторая и третья волны истребителей напали на самую верхнюю из групп,потом развернулись для атаки с тыла. Стрелки засекали отдельные самолеты,готовые атаковать нашу группу. Затем Брегнани обнаружил истребителей, они шли в боевом строю позади ивыше нас. - Внимание! - послышался голос Мерроу. - Возможно, это "спитфайры". - Боже милосердный! - воскликнул Хендаун. - Да они похожи на П-47! В голосе Нега слышалось ликование, от его истошного вопля у него,наверно, так вздулась шея, что в нее врезался ларингофон. Действительно, самолеты оказались "тандерболтами", чего мы никак неожидали; впрочем, никакой пользы они нам не принесли. Я настроил приемник на диапазон "С", зарезервированный для связи систребителями, и слышал, как полковник Юинг - он шел во главе первогосоединения - орал, пытаясь связаться с П-47: "Крокет"! "Крокет"! Вы слышитеменя? "Болтун-один" вызывает "Крокет"!" Я не разобрал, что отвечалиистребители, ибо немцы глушили этот диапазон. Но по нервозности Юинга можнобыло понять, что передовому соединению приходится туго. Наши подразделения шли рассредоточенным строем по высоте, чтобыпозволить "тандерболтам" применять их обычную тактику: эскадрилья заэскадрильей они проносились с интервалами в две-три минуты и обеспечивалинам так называемое коридорное прикрытие с воздуха. Иначе говоря, мынадеялись, что все три эскадрильи будут по очереди сновать взад и вперед наднами и отбивать атаки вражеских самолетов. Однако после двух-трех заходоввсе П-47 устремились вперед, к авангардному соединению бомбардировщиков, ине вернулись. Я понял, что обстановка впереди сильно осложнилась; менятревожило и наше собственное положение, я знал, что немцы не упускают случаянаброситься на соединение, когда его не сопровождают истребители прикрытия. Малыш Сейлин видел, как были сбиты две "крепости" из верхнейавиагруппы. Фарр доложил, что снизу устремляется к нам еще одно звенонемецких истребителей.
Я взглянул на наручные часы. Два двадцать одна. Предполагалось, что вдва двадцать шесть мы достигнем бельгийского города Эйпена в юго-восточнойчасти страны, когда-то отданного немцами Бельгии в виде компенсации за всестрадания, которые она перенесла в войне, якобы призванной обеспечить мирныйрасцвет демократии на всей планете; здесь нам предстояло повернуть на юг,обойти ненавистные районы Рура, прикрытые мощной зенитной артиллерией, илететь над относительно открытой местностью. Ничто не обещало никакихперемен в Эйпене, если не считать перемены курса, но мысленно я цеплялся заэтот поворотный пункт, как за самую важную веху полета. Он находился в пятиминутах. Вот эти пять минут мне и нужно было пережить. После Эйпена янамеревался поставить себе другую цель и постараться достичь ее, но нестоило преждевеременно заглядывать вперед. Главное - Эйпен. Пять минут... Так я учился понимать, что время тоже одно из слагаемых опасности. Я немог вынести мысли о тех трехстах двадцати двух минутах, что отделяли нас отмомента, когда мы в случае удачи (чего в действительности не произошло)пересечем в Феликстоу английское побережье и окажемся в безопасности;единственное, что я еще мог, - это убеждать себя в необходимости выжитьследующие пять минут; вот к чему я заставлял себя стремиться. Слева, над Ахеном, я увидел сплошное стадо аэростатов воздушногозаграждения - они показались мне жирными свиняьми, обитающими высоко надземлей.
ФВ-190 вновь перешли в атаку, сосредоточив свой удар, как и следовалоожидать, на верхней эскадрилье. В те дни немцы блестяще осуществляли тактикусовместных действий не только между самолетами одного звена, но и междузвеньями и, напав на одно из наших подразделений, стремилисьпоследовательными заходами разгромить его, а затем уже переключались надругое. Еще не закончилась первая атака на нашу верхнюю группу "крепостей", какуже началась вторая. Вторая атака и выявила нечто новое на протяжении все тех же пяти минут.Первым обнаружил это и сообщил остальным Прайен. Вначале он доложил, что один из немецких истребителей намереваетсянапасть на нас с хвоста, но спустя несколько минут сообщил, что, судя последам трассирующих пуль, истребитель атакует не нас, а нижнюю эскадрилью. - Святая Богородица! - воскликнул Прайен. - Взорвался!.. Нет, невзорвался... Смотрите, у него большая пушка или еще что-то... Вспышка!.. Насамолете вспышка... Она закрыла весь самолет... - Прайен докладывалбессвязно, но каким-то монотонным, даже равнодушным голосом, однако от егостаккато и от его слов веяло чем-то жутким. - Подождите... - продолжал он. -Я вижу всю эту проклятую штуку - она похожа на снаряд и появилась послевспышки, но двигалась так медленно, что я успел ее рассмотреть. Онавзорвалась среди самолетов нашей нижней эскадрильи; разрыв черный, как дымзенитного снаряда, только раза в два больше... Самолет отвесно взмыл позадинас, и я вижу у него под фюзеляжем какую-то трубу, что-то вроде пушки...Отчетливо вижу... - Ну, хорошо, Прайен, - вмешался я. - Помолчи, дай сказать другим. Так я поддерживал некое подобие дисциплины на внутреннем телефоне. Радивсех нас я хотел заставить Прайена замолчать как можно скорее - не потому,что меня или других могло испугать само новое оружие немцев, описанноеПрайеном. Нет, меня угнетала новизна, сознание того, что в небе появилосьневедомое нам дотоле оружие, страшное не своими яркими вспышками, в блескекоторых скрывались даже самолеты-носители, и не огромными клубами черногодыма, вдвое большими, чем разрывы обычных снарядов, а страшное своейновизной. Немцы постоянно удивляли нас какими-нибудь неожиданныминовшествами: бомбы замедленного действия, падавшие на маленьких парашютах,ракеты, бомбометание по воздушным целям с пикирования, разноцветные разрывызенитных снарядов. И всегда нас больше пугала эта неожиданность, чем самановинка. Но чем же все-таки устрашали новые типы оружия? Возможно, уже тогдамы в паническом страхе предвидели появление чего-то ужасного? Возможно, ужев те далекие дни у нас возникала страшная догадка, что противник внезапноприменит новинку, которая окажется последней. Она покончит с нами, с войной,со всем миром - со всем одновременно. Под нами был Эйпен. Все же я добрался до него. - Ну хорошо, давайте теперь поболтаем, - распорядился я. - Докладывайтеобстановку. - В секторе десяти часов, высоко... - начал было Хендаун и замолчал. - Продолжай. - Наши истребители, - снова заговорил Хендаун, скрывая за официальнымтоном глубокую озабоченность, - наши истребители возвращаются на базу. - Сукины дети! - выругался Фарр, словно "тандерболты" предавали нас; вдействительности же они просто обладали ограниченным радиусом действия.
Мой следующий отрезок времени до того, как мы должны будем перейти крешению очередной задачи - перемене курса на 49 градусах 45 минутах севернойшироты и 08 градусах 20 минутах восточной долготы, то есть примерно междуДармштадтом и Гейдельбергом, составлял двадцать девять минут, и могу толькосказать, что в течение этих минут мы подвергались самой яростной идлительной атаке из всех пережитых ранее и что именно в это время началасьта почти незаметная, но не вызывающая сомнений перемена в Мерроу, которую яждал, на которую, стыдясь, втайне надеялся и которой боялся. Уже через семь минут после того, как скрылись "тандерболты", немцыпредприняли три новые атаки, хотя еще продолжались первые две. Нам оказаличесть своим вниманием по меньшей мере семьдесят истребителей. Вне досягаемости нашего огня, как всегда, болтался в своем"мессершмитте-109" все тот же наводчик - "тренер". Сразу за Эйпеном он организовал серию ожесточенных групповых атак.Вначале на нас набрасывалось небольшими волнами - в лоб или с хвоста - штукдвенадцать ФВ-190 или МЕ-109, летевших то на одной с нами высоте, то чутьвыше или ниже; приближаясь к нам или пронизывая наш строй, они велинепрерывный огонь, а налетая с тыла, проносились вперед и атаковали головноесоединение. Такие атаки по воздействию на нас ничем не уступалимассированному зенитному огню и поддерживались ударами двух-пятиистребителей - они действовали самостоятельно и появлялись с трех, девяти иодиннадцати часов, либо на одной высоте с нами, либо ниже. Не оставляли нассвоим вниманием и одиночные самолеты противника. Они нападали под большимуглом, с разных направлений и с разных высот. Атаки звеньями перемежались сударами целых эскадрилий истребителей в строю "колонной"; лобовые атакивелись тоже звеньями в эшелонированных колоннах, то есть цепочкой,построенной в высоту, когда каждый самолет летел выше предыдущего. Теистребители-одиночки, что поддерживали групповые атаки, были вооруженыпушками или ракетами, а наши пулеметы не наносили ни малейшего уронасамолетам противника, поскольку они успевали выходить из атаки внедосягаемости нашего огня. В конце захода истребители резко набирали высоту и скрывались всгустившихся к тому времени перистых облаках, где, по моим предположениям,быстро перестраивались, потому что уже через несколько секунд появлялисьснова, стремительно пробивая облачность вниз, готовые к новому нападению. Сейчас я рассказываю о пережитом так, словно отчетливо наблюдал иуспевал разобраться в сложных маневрах противника. В действительности все,что я видел, ощущал и слышал тогда, состояло из серии мгновеннопромелькнувших эпизодов, вибрации машины, слабого запаха пороха в нашемсамолете, выкриков о великих небесных часах, проклятий, обмена репликами опереворотах через крыло, пике, крутых наборах высоты и, увы, о падающих"крепостях". - Иисусе Христе, валится машина "Крысы не задержатся"! - крикнул МалышСейлин; из своего гнезда внизу он видел, как один за другим падали нашисамолеты. Чонг. Бенни Чонг. Гроза из Миннесоты. Неистощимый насмешник с глазамиспокойными и задумчивыми, как лесные озера его родного северного штата.Бенни... Как часто мы шутили вместе с ним в нашем бараке! Длительное молчание. Потом заговорил Хендаун: - Внимание! Следите!.. В направлении трех часов, вверху. Возьми его насебя, Брегнани. У меня тут тоже есть чем заняться.
Я увидел самолет с желтым носом и ярко-красным обтекателем втулкивоздушного винта. На расстоянии истребители казались скользящимитенями-силуэтами с опознавательных таблиц: ФВ-190, МЕ-109, МЕ-110 узнавалисьбез труда, однако менее знакомые МЕ-120, ХЕ-113 распознать было труднее, новсе они находились здесь - все, вся компания. "Фокке-вульф" с одним белым идругим черным крылом. Фюзеляжи преимущественно синей, серой и зеленойокраски. Оранжевый нос и такая же втулка обтекателя. Самолеты проносилисьмимо, и хотя я понимал, с какой опасностью связано их появление, все же ониказались мне чем-то нереальным. Красные и желтые носы. Теперь я уже привык ктому, что они не летят, а как бы скользят. Теперь это не вызывало у меняудивления, но что каждая из этих машин могла в любой момент покончить снами, никак не укладывалось в моем сознании, даже после двадцати двух боевыхвылетов и почти законченного двадцать третьего. А еще выше непрерывно кружилодинокий самолет. Все МЕ-120 были выкрашены в серебристый цвет, а Ю-88,бомбившие нас, в серый, черный и серебристый. Уже после того, как нашиистребители оставили нас, я заметил ФВ-190, раскрашенный под "тандерболт", иМЕ-109 с опознавательными знаками английских ВВС. В некоторых звеньях крыльясамолетов пестрели черными и желтыми полосками, как туловища шмелей. Экстравагантная раскраска тревожила, она говорила об индивидуальности иотличительных особенностях не машин, а тех, кто сидел за штурвалами. Намгновение я вспомнил о мертвом немецком пареньке в воронке в тот день, когдамы занимались спортом в Пайк-Райлинге. Заметили ли немцы, пролетая мимо нас, раскинувшуюся на корпусе "Тела" всладострастной позе обнаженную женщину? И если заметили, то не мелькнула лиу них беспокойная мысль, каков же тот, кто ведет этот самолет?
Мерроу продолжал придираться к стрелкам. Первые две группы немецких истребителей отстали от нас через шестьминут после Эйпена. Я видел, как они отворачивали и шли на снижение. Но едва исчезали одни, как появлись другие и снова набрасывались нанас, и казалось, атакам не будет конца. Во время полета мы видели, какистребители поднимались с аэродромов, расположенных вдоль нашего курса, какпосле очередного вылета приземлялись для заправки горючим и как навстречунам взмывала ввысь новая стая. Прайен приступил к проверке кислородного оборудования. - Поторопись, - распорядился Мерроу. - Поживее, поживее, мальчик! Еще никогда проверка не проходила у нас так быстро. Ответили все членыэкипажа. Всюду, куда ни кинешь взгляд, что-нибудь происходило. Посмотрев вправое окно, я увидел одну из "крепостей" нижней группы; охваченнаяпламенем, она вдруг словно подпрыгнула в воздухе, перевернулась, как лепешкана горячей сковороде, и вывалилась из боевого порядка; огонь вырывался изобоих ближних к фюзеляжу двигателей или, возможно, из бензобаков. - Кто это был? - резко спросил я. Прайен понял, что я имею в виду. - Ведущий верхней эскадрильи из нижней группы, - своим обычным, вялым ихолодным голосом ответил он. Кудрявый Джоунз. Мы и так все знали, что это он, наш оперативныйофицер, летавший на "Дешевой Мегги", союзник Базза по интригам, самыйблизкий его друг после меня. Я ждал, что Мерроу в пух и прах разнесет "этихублюдков", штабистов крыла, готовых погубить нас всех, всех, всех. Однако Мерроу, видимо, даже не слышал нашего разговора с Прайеном. - Пошевеливайся, Фарр! - крикнул он. - Огонь, веди огонь! - А чем я, по-вашему, занимаюсь, черт побери? - угрюмо отозвался Фарр.- Может, играю в карты с Брегнани? - Ладно, ладно! Пошевеливайся! Он придирался к ребятам. Это не походило на него. Стрелки-сержанты вели непрерывное наблюдение за своими секторами исвоевременно открывали огонь, а переговариваясь между собой, проявлялибольшую дисциплинированность, чем когда-либо раньше, - скажем, во времярейда на Бремен тринадцатого июня, когда, как нам казалось, все у насладилось. Сейчас происходило нечто более серьезное, однако внутренняяпереговорная система е дребезжала от одновременных выкриков членов экипажа.Воздушные стрелки докладывали не только о появлении в той или иной зоневражеских самолетов, но и указывали, из какой точки следовало открывать поним огонь. Время от времени мы даже слышали Лемба. Хендаун проявлялбдительность и хладнокровие. Голос Прайена звучал бесстрастно, словно онописывал полет птиц или осенний листопад. Фарр грубил, а Брегнани вторилему, как глухая стена, отражающая эхо. Сейлин, добродушный и застенчивый,как всегда, вообще не произносил ни слова. Зато стрелявшие из носовыхпулеметов - Брандт и Хеверстроу - разговаривали по внутреннему телефону сприсущей офицерам уверенностью. Одно казалось необычным. Мерроу продолжалбраниться (к чему мы давно успели привыкнуть), но не добродушно, не отизбытка энергии и боевого задора, как прежде; монотонное, беспричинное,раздражающее брюзжание Базза выдавало его желание, чтобы все поскорееосталось позади. Я понял одно: подобно звену вражеских самолетов, на меня неумолимонадвигалась ответственность; понял и встревожился. Меня страшилаответственность, ибо взять ее на себя значило нарушить клятву, которую я далсебе три недели назад, когда решил избегать всего, что могло служить войне. - Давай, Хендаун. Живо, живо!
Воспользуйтесь поиском по сайту:
