Глава одиннадцатая. В ВОЗДУХЕ 21 глава
В автобусе, возвращаясь вместе с другими на базу, я почувствовалнепреодолимое отвращение ко всему, что создано, чтобы калечить и убиватьчеловека и вообще все живое, и это отвращение казалось настолько глубоким,что даже пугало - ведь мне же предстояло воевать до конца смены. Я всегдастремился образцово выполнять свой долг и просто не мог сейчас все бросить.Я служил в военно-воздушных силах США и нес определенную ответственность.Моя обязанность состояла в том, чтобы убивать, - вот это и вызывало ужас итошноту. В такт движениям крохотного автобуса я раскачивался взад и вперед,полный страха, гнева и отвращения. Мне снова припомнилось все, что я увидел накануне днем в радиоотсеке"Дома Эшер". На авиабазу я вернулся совсем успокоенным. Видимо, надо пережить агониювоспоминаний, чтобы суметь забыть.
Как раз перед тем как Салли подошел к моей кровати, без несколькихминут в два часа утра, я повернулся на другой бок и обнаружил, что сталновым человеком - пожалуй, точнее сказать - другим человеком, ибо я оченьповзрослел. Я был за жизнь против смерти. Ребенку нет необходимости заниматьстоль неопределенную позицию. До сих пор я не зудамывался, как обращаться сжизнью других, об этом мне предстояло подумать позже, но я знал одно: отныненадо делать все, чтобы выжить. Все зависело от везения - вот его-то и нужнодобиваться любыми доступными средствами. Для начала я провел в то утро тщательный предполетный осмотр. Сделалвсе, как полагалось. Заметив мою скрупулезность, Фарр сказал: - Учитель из кожи лезет. - Как и ты, - ответил Брегнани Фарру, что означало: "Ты прав". Я не обратил на них внимания. У Прайена разболелся живот - очевидно, в предвидении длительного рейда:нас посылали на Кассель, сто двадцать с лишним миль за Рейном, и хотя Прайенничего не говорил, было видно, что он хотел бы получить освобождение. Нупожалуйста, сэры, только на этот раз! Он не сказал так, но за него говорилоего хныканье. Мерроу послушал стоны Прайена и сказал: - Вот что, сынок, если ты не полетишь, нам придется взять с собой этогопаршивого бармена. Прайен сразу прикусил язык, а новый Боумен обрадовался. Я хотел, чтобыни один из членов экипажа не испытывал колик в животе, мне нужна былабдительность, мне нужна была жизнь. Долгий час, заполненный последними приготовлениями к взлету, дал мневозможность спокойно поразмыслить, и, в частности, вот над чем: ЭмброузЛинч, несомненно, обладал и превосходными чертами, сейчас я помнил тольковсе хорошее в нем, а все остальное, неприятное, уже вычеркнул из памяти ивместе с тем перестал так глупо бичевать самого себя. Его положительныекачества перешли ко мне; я намеревался помнить об этом, защищать иподдерживать их, как бедняк поддерживает пламя в своем очаге. Мы вылетели в шесть и вскоре после взлета, на высоте от трех до семитысяч футов, встретили легкую дымку и разрозненные облака; на высоте околочетырнадцати тысяч футов еще лежал облачный покров в два-три балла. Ко мневновь, после некоторого перерыва, вернулась способность поражаться красотойзаоблачных чертогов. Кид разделил бы мое восхищение. В одном месте словночья-то рука расставила крохотные облачка строгими рядами, как бы обозначивнебесные проспекты. Возможно, мои странствия наконец-то привели меня вКукуландию[35]. Над Северным морем средний облачный слой стал сгущаться ивскоре слился в сплошную массу, заставив нас подняться еще выше. Вершинаэтого второго яруса находилась на высоте в двадцать три тысячи футов, а наднами, на высоте примерно в двадцать пять тысяч, лежал, почти скрываяголубизну, еще один - не сплошной - слой. Мы летели в мягкой туманной дымкемежду слоями, в каком-то таинственном сплющенном пространстве. Внезапно в это пространство ворвалось сверху наше сопровождение -несколько самолетов П-47, впервые оборудованных подвесными баками, чтопозволяло им летать с нами на несколько десятков миль дальше, чем прежде.Баки придавали самолетам еще более неуклюжий вид и делали похожими натолстых шмелей, и все же нельзя было не залюбоваться зрелищем машин,оставлявших в туманном воздухе длинные прозрачные вуали инверсии. Такие жеследы образовывались и за нашими самолетами, и мне казалось, что мы попали вцарство снов. Заметив инверсионные следы, Мерроу стал осторожнее. Он сказал, что этоопасно. Однажды во время отвлекающего рейда в такую же погоду (мы, славаБогу, находились в основном соединении и ничего не видели) целое звенозапуталось в паутине подобных следов и спутных струй воздушных винтов, всетри машины столкнулись и рухнули на землю. Новому Боумену понравиласьпредусмотрительность Мерроу, хотя тогда он еще не понимал, что она означаетпоявление опасного признака. Базз настойчиво требовал от экипажа особойбдительности, а мне и Хендауну то и дело напоминал о необходимости регулярнопроверять, все ли исправно на самолете. Постепенно облачность сгустилась, и когда до цели оставалось уже неболее четверти пути, наше соединение легло на обратный курс. Я с трудомскрывал облегчение и радость, тем более что, хотя "крепости" и вернулись смаршрута, не сбросив бомбы, нам, несомненно, зачтут еще один боевой вылет -мы проделали достаточно долгий путь. Мерроу же, хотя и проявлял в течениецелого часа даже чрезмерную осторожность, тут вдруг разъярился, что рейд неудалось довести до конца. Погода продолжала ухудшаться, и два наших самолета - "Подоходный налог"и "Отказать она не может" - приземлились в Риджуелле, а третий - "Мешок длязенитного огня" - в Саттон-бридже. Настроение у Мерроу продолжало оставатьсяотвратительным, когда мы, пробиваясь сквозь густой туман, при видимостименьше двух миль, зашли на посадочный круг над Пайк-Райлингом. Он крепкопоругался по радио с руководителем полетов майором Фейном, оспаривая егорешение о порядке захода на посадку. После приземления наступила моя очередь выйти из себя: как только мыостановились, Мерроу немедленно исчез, свалив на меня всю грязную работу.Понадобилось много времени, чтобы внести в форму номер один все замеченныена самолете неполадки, снять пулеметы, разместить в грузовике парашюты илюдей. По дороге в казармы я видел, как Хендаун буквально лег на своилюбимые пулеметы, обнял их и прижался щекой к перфорированной охлаждающейтрубке.
Мерроу ждал нас в помещении для предполетных инструктажей и сразу жеотвел меня в сторону. Он был зол как черт. Конечно, бдительность и все такое - дело хорошее, однако на базе вселюбили болтать, и хотя на стенах уборных, ангаров, канцелярий, общежитий,казарм были развешаны изображения ушей, при желании вы могли получить здесьлюбые интересующие вас сведения. Мерроу узнал горяченькую новость, котораяпривела его в бешенство. Ее сообщил ему наш оперативный офицер КудрявыйДжоунз. Накануне днем Кудрявого Джоунза, Бинза и других старших офицеровавиакрыла вызвали в штаб в Пайк-Райлинг-холл, где начальник отделаоперативной и боевой подготовки изложил планы рейда, хуже которого непридумаешь. Они получили все данные, включая высоту, маршруты, расчетвремени, порядок маневрирования каждой группы перед исходным пунктом и передзаходом на боевой курс, указания о порядке сбора после бомбежки, - однимсловом, все, за исключением даты и времени вылета. Затем их привели в другуюкомнату и показали продукт пресловутого английского терпения - сооруженнуюиз песка рельефную карту большого района города с выделяющимся в центреобъектом бомбежки. И какой же это был город? Швайнфурт. А в переводе снемецкого - "В свином заду". Честное слово! Так сказал Кудрявый. Дальностьрейда привела Мерроу в ярость. "Да это же явно на другом конце Германии! -воскликнул он. - Рядом с Чехословакией, черт возьми!" Он добавил, что у насне штаб крыла, а банда убийц. Часа через два, когда стало известно, что в шести авиагруппах,принимавших в тот день участие в рейде и прорвавшихся к своим целям, сбитодвадцать две машины, Мерроу, загораясь, сказал Клинту Хеверстроу: - Обрати внимание, сынок, как пострадали за последние дни обе Н-скиегруппы. Знаешь, если теперь еще и в третьей авиагруппе собьют несколькосамолетов, ну, словом, если и ее пощиплют, мы как пить дать займем первоеместов матче! Они же обязательно должны терять кое-кого из своих лучшихигроков. В бейсбол!
В этот вечер среди летчиков зашел разговор о Линче. Получилось так, чтосреди них оказался наш док. Один из пилотов, видимо слышавший, как Линч всвое время выступал по местному вещанию с чтением стихов, заметил, что онтак и не понял, был или не был Кид гомосексуалистом. Мерроу бурно возражал. - Педерасты вообще не способны летать, - заявил он на полном серьезе. -Правда, док? Доктор Ренделл поднял грустные карие глаза и сказал, что правда, - покрайней мере, насколько ему известно, врачи ВВС не сталкивались пока сбесспорными фактами. Впрочем, некоторые летчики действительно не проявляютинтереса к женщинам, однако, по всей вероятности, это временное явление;другие, напротив, готовы драться из-за женщин, но отклонений от нормы, вовсяком случае очевидных, нет, нет. - Летчик, - с гордостью произнес Мерроу, - никого не может любить,кроме самого себя. - Ну, это не совсем так, - отозвался Ренделл. - Хотя какой-то элементправды в ваших словах есть.
Даже для тех, кто, вроде Мерроу, мог спать чуть не на ходу, времени длясна уже не оставалось. Вскоре после полуночи состоялся инструктаж, во времякоторого в комнате царило почти похоронное настроение. Нам предстоялобомбить авиационный завод Хейнкеля в Варнемюнде, и люди впали в какое-тооцепенение, двигались и действовали, как автоматы; никто не сомневался, чтотеперь нас каждый день, пока все мы не погибнем, будут посылать в рейды. Да! Уже в самом конце инструктажа я услышал новость, которая заставиламеня встряхнуться, вызвала желание встать и закричать от радости. Два самолета из числа тех, что направлялись в рейд, получили заданиенести вместо бомб листовки. "Красивее Дины" и "Тело". Стеббинс и Мерроу. Сидевший рядом со мной Мерроу вскочил и бурно запротестовал: - Только не я! Я не намерен возить сортирную бумагу! Бинз взглянул на Мерроу холодными, как у форели, глазами. - Приказ, майор. Когда Бинз обращался по званию, казалось, он проделывает над вамикакую-то хирургическую операцию. - К чертям собачьим такой приказ! Я летчик бомбардировочной авиации иповезу бомбы! Бинз спокойно выслушал истерические выкрики Мерроу и не добавил нислова. Вокруг послышались смешки. Я потянул Базза за рукав. Он сел, но всееще продолжал что-то бормотать. Мерроу не сдался. Он и после инструктажа продолжал шуметь и скандалить.Меня обрадовало решение полковника Бинза, но я не сомневался, что его приказо листовках был актом мести, поскольку Мерроу и прошлый раз, тоже по этомуповоду, устроил настоящий дебош. Уже поступило распоряжение занять места в машинах, а Мерроу все ещекипел и, убедившись, что теперь уже поздно звонить в штаб крыла, снизошел дожурналиста, поставлявшего материал не то Управлению военной информации, нето Управлению стратегических служб, не то еще куда-то; крупный, высокий, ввоенной форме без знаков различия, с усами на индийский манер и с немецкимакцентом, он усиленно доказывал Мерроу, что "идеологическая война, вероятно,более эффективна, чем применение насилия". - Вы не убедите меня, - ответил Мерроу, - что мы одержим победу спомощью бумаги для уборных. Как бы то ни было, мы погрузили листовки в бомбоотсеки, и весь денья яиспытывал не только непреодолимую сонливость, но и безмятежное спокойствие,какого не испытывал ни в одном из предыдущих рейдов. Над Варнемюнде, кактолько мы начали заходить на боевой курс, и до самого сбора самолетов послебомбежки немцы вели ураганный зенитный огонь, особенно над целью, - здесьнам пришлось лететь сквозь сплошные разрывы. Едва "крепости" сбросили бомбы,как на них со всех направлений устремилась по меньшей мере сотняистребителей - одни открывали огонь футов с трехсот, в то время как другие,двухмоторные, обстреливали нас ракетами ярдов с восьмисот, оставаясь внедосягаемости нашего огня. Когда рубеж бомбометания остался позади, яосмотрелся по сторонам, взглянул вниз и назад; всюду в воздухе, вываливаясьиз раскрывающихся коробок, трепетали и опускались все ниже и ниже нашипослания, похожие на бесчисленную стаю голубей.
Бог мой! На следующий день нас опять направили в рейд, предполетныйинструктаж снова состоялся после полуночи, а удар наносился по заводуавиационных деталей Файзлера в Касселе - объект, на который нас посылалишесть раз, и шесть раз, в последнюю минуту, отменяли приказ. С инструктажалюди вышли, словно лунатики, и дремали всю дорогу, пока грузовик развозилнас по зонам рассредоточения; ценой огромного напряжения я заставил себяпровести тщательную предполетную проверку, а в четыре тридцать мы поднялисьв удивительно нежное рассветное небо с легкой, окрашенной в персиковые цветаоблачностью; Европу закрывали тяжелые тучи, но перед целью они рассеялись, имы сбросили бомбы. На обратном пути пришлось пережить немало неприятныхминут - гунны не только применяли ракеты класса "воздух-воздух", но ипредпринимали координированные атаки четверок истребителей, норовивших зайтис хвоста. Ни один из наших самолетов не был сбит, но некоторые получилиповреждения; "Большая ленивая птичка", "Невозвратимый VI" и "Маленькаяголубая девочка" приземлились в Бокстенде, "Королевочка" - в Грейт-Эшфильде,"Колдун" - в Мертлшем-Хисе, "Мисс Меннуки" - в Литтл-Стоутоне. Возвращаясь домой словно в каком-то дурмане, я, чтобы не заснуть,сосредоточенно думал о Дэфни. В ту минуту, когда внизу показалась нашавзлетно-посадочная полоса и я уже не сомневался, что и на этот раз всекончилось благополучно, меня захлестнула волна горячей признательности кмоей Дэфни, которая отдавала мне все и ничего не требовала взамен. Она лучшепонимала меня, чем я сам. Внезапно мне пришло в голову, что и любил-то я ее- так же как первое время убивался по Линчу - только ради себя самого,слишком эгоистично, да и вряд ли вообще любил. Я хотел жить, хотел покоя,хотел дать ей нечто большее, чем давал до сих пор, и в то мгновение, когдакрыло с моей стороны приподнялось и мы на развороте покинули строй, чтобысделать круг перед посадкой и снова оказаться на благословенной земле, язаключил с врагом тайный сепаратный мир. Отныне моя цель - изыскивать любуювозможность, только бы не принимать участие в убийстве.
Глава девятая. В ВОЗДУХЕ
14.55-16.04
Последняя группа вражеских истребителей исчезла за несколько минут дотого, как мы вышли к исходной точке бомбометания и в небе больше непоявлялось ни одной немецкой машины. Было без пяти три, я не спал уже тринадцать часов, а мы еще не дошли доцели. Сейчас, когда истребители оставили нас в покое, я ожидал, что Мерроупередаст управление "крепостью" мне, но он по-прежнему сидел, наклонившисьвперед, и, вопреки обычной манере легко и небрежно касаться штурвала,судорожно сжимал его руками. - Ты не будешь возражать, если я немного поведу самолет? - спросил я. После долгого молчания он ответил: - Если хочешь... - Секунду. Мне надо облегчиться. Я отключил многочисленные провода и трубки, отстегнулся, отправился вбомбоотсек и ухитрился сделать свое дело и притом не обморозиться. Открывдверь в хвостовую часть, я взглянул на Лемба; он сидел у пулемета, и на этотраз без книги. Фарр и Брегнани застыли у пулеметов в средней части фюзеляжа.Вокруг них валялись груды пустых патронных гильз. Стрелки так внимательноследили за небом, что даже не заметили, как я вышел и прикрыл за собойдверь. Насколько мне удалось определить, "Тело" не получило никакихповреждений. Я припомнил, как выглядел наш самолет в ангаре после рейда наКиль, когда нам пришлось пережить столько неприятностей от своих жезажигалок; поврежденный двигатель висел на цепях подъемного крана; с одногобоку самолет выглядел как искромсанная индюшка. Мне припомнилось также, какбесился Мерроу, - ведь это начисто опровергало утверждения Базза онеуязвимости его самолета. Возвращаясь на свое место, я испытывал горячеежелание вновь поверить в колдовскую силу Мерроу. Я уселся и взял на себя управление кораблем, но уже вскоре убедился,какую допустил ошибку: в те минуты безделье для Мерроу было опаснее любойотравы. На Макса легла обязанность ведущего бомбардира всей авиагруппы, и онстарательно готовил свои игрушки, его явно не прельщала перспективаоказаться, как в тот раз в Гамбурге, причиной повторного захода. Он хотелзаблаговременно сверить все данные - угол прицеливания, путевую скорость,снос - с бомбардиром Холдрета Коулфенгом, заметистелем ведущего бомбардира инашей группы, - ему-то, собственно, и полагалось выполнять обязанности,возложенные сейчас на Макса. Макс знал, что машиной управляю я, а Мерроу сидит без дела, но связалсяпо внутреннему телефону не с ним, а с Лембом и спросил, включен ликомандирский приемник, чтобы переговорить с бомбардиром Холдрета. - Разговаривать буду я, - вмешался Мерроу. - Я хочу связаться непосредственно с Коулфенгом, - твердо повторилМакс. Мерроу уступил - точнее, промолчал. Это было на него непохоже. Я вел машину в чистом, как промытое стекло, небе. В мою задачу,поскольку я выполнял обязанности ведущего, входило строго, как по стальнымрельсам, следовать проложенным курсом и соблюдать постоянную приборнуюскорость. Мне еще не доводилось испытывать ощущения от полета во главе целойармады "крепостей". Я слишком устал, чтобы восторгаться, но, в общем-то,чувствовал себя несколько приподнято. Многое значило, конечно, и то, чтоистребители противника по-прежнему нас не беспокоили. Брандт и Коулфенг разговаривали между собой. Никогда в труднойобстановке Макс не вел себя так рассудительно, сдержанно и хладнокровно,хотя Мерроу то и дело вмешивался и изводил его своим нудным ворчливымголосом - он взял этот тон с самого утра. Я собирался сказать Брандту, чтобы он не забыл ввернуть в бомбывзрыватели, когда закончит разговор с Коулфенгом, но вспомнил о решении непринимать никакого участия в убийстве; мысль о заключенном компромиссе сновапришла мне в голову, я задумался над обстоятельствами, толкнувшими меня нанего, - ну хотя бы недоразумение с Дэфни, когда мы условились встретиться вЛондоне, а она не пришла; но недоразумение ли?.. Я постарался отвлечься от этих размышлений, потому что неизбежно сталбы думать о Дэф, о Мерроу, о том, что она рассказала о нем. Я взглянул на Базза. Он сидел прямо в напряженной позе, большой палецего правой руки, лежавшей на штурвале, касался кнопки вызова внутреннейсвязи. Его состояние внушало мне тревогу; цель вот-вот должна была оказатьсяпод нами, и мне следовало поддержать Мерроу в эти минуты - пусть он, а не яруководит бомбометанием. Самое большее, на что я был способен, - это хотя бывот так выполнять условия жалкого компромисса, заключенного с самим собой. - Давай, Макс! Пошевеливайся, - приказал Мерроу. - Не забудь, тебе надоввернуть взрыватели в свои бомбы. - Не мешай, дай закончить, - отозвался Макс. В таком тоне члены нашегоэкипажа обычно не разговаривали с Мерроу. Во всяком случае, они тут жеполучали в ответ хоть одно словечко. Но на этот раз ответа не последовало. Мерроу сидел все в той женапряженной позе, неподвижно и прямо, словно палку проглотил, и молчал. Я решил, что ему станет лучше, если он сам поведет самолет. - Базз, может, ты снова возьмешь управление на себя? Мы почти надцелью. Часы показывали две минуты четвертого - до исходной точки оставалосьшесть минут. Мерроу молча последовал моему совету. Макс закончил проверку и, связавшись со мной, попросил ввернутьвзрыватели. Я, конечно, знал, как это делается; все мы должны были уметьзаменять друг друга, поскольку, как говорил Мерроу, занимались мужским деломи каждый из нас мог в любую минуту отправиться на тот свет. Я ответил: "Хорошо", и только тогда сообразил, на что соглашаюсь:подготовить бомбы, которые понесут смерть. Отстегивая ремни и все остальное, я думал, как пойду сейчас вбомбоотсеки, потолкаюсь там для вида и вернусь. И никто никогда не узнает,что я не ввернул взрыватели. - Как устанавливать? - спросил я. Он объяснил. - Есть, - с напускной бодростью ответил я. Я пробрался на трап в бомбоотсеке, все еще не решив, как быть. Временина размышления не оставалось. Мысли одна за другой проносились у меня вголове: долг, "не убий", Гитлер, Дэфни, месяцы обучения, сон, в котором мнеприснился Макс, радиоотсек "Дома Эшер", красная вспышка ракеты, грохотразрывающихся бомб - то, что обожал Мерроу, смерть отца Дэфни, пытающегосяспасти раненых, восковой Нельсон, горящий парашют... Я увидел рот. (Закрыв глаза, я прислонился лбом к перегородке впередней части бомбоотсека, чувствуя, как отдается в моем теле вибрациясамолета). Рот Дэфни, произносивший слова о долге каждого из нас... Я обнаружил, что торопливо ввинчиваю взрыватели в бомбы. Мне предстояловвернуть десять взрывателей. Я вернулся на свое сиденье и едва успел подсоединиться к внутреннейсвязи, как Клинт Хеверстроу объявил, что мы находимся в исходной точке. В ответ Нег Хендаун фальцетом, со свойственной ему фиглярскойбодростью, объявил: - Говорит стюардесса Фифи. Мы приближаемся к Ньюарку. Пожалуйста,пристегнитесь ремнями и не курите. Благодарю вас-с-с! - Заткнись, Негрокус! - послышался чей-то голос, быть может, Фарра. Тут уж Мерроу вышел из своего оцепенения и с внезапной вспышкой гнева,пронзительным, раздраженным голосом потребовал прекратить болтовню. Действительно, до захода на цель оставались считанные секунды; всезастегнули привязные ремни на тот случай, если близкие разрывы зенитныхснарядов начнут щвырять машину из стороны в сторону. В исходной точке самолеты перестроились и разошлись по звеньям; такоепостроение позволяло каждому из них подойти к цели заданным зигзагообразнымкурсом, не мешая другим. Самолеты должны были сбросить бомбы по сигналуведущего бомбардира своего звена в тот момент, когда от ведущего самолетаавиагруппы отделится первая бомба. После того как бомбы будут сброшены, всегруппы - снова по заданным маршрутам - следовали к пункту сбора иперестраивались для обратного полета. Брандт работал молча, и мне казалось, что он спокойно делает все, чтотребуется, однако Базз принялся подгонять его, выкрикивая то один, то другойехидный вопрос. В исходной точке мы включили автопилот, предоставив Максу возможностьвести машину по бомбоприцелу; из-за безделья и невозможности чем-нибудьзаняться Мерроу постепенно распалил себя до предела. На полет от исходной точки до рубежа бомбометания нам требовалосьвосемь минут, а летели мы так, чтобы по мере возможности уйти от зенитногоогня заданным зигзагообразным курсом - тридцать секунд прямо, поворот напятнадцать градусов влево - еще тридцать секунд, поворот на тридцать пятьградусов вправо - сорок секунд, и так далее, пока не выходили надействительный боевой курс за семьдесят секунд до сброса бомб.Истребители непоявлялись, но зенитный огонь доставлял нам немало беспокойства. В течениевсего этого времени Макс держал нас на автопилоте, а Мерроу кричал всегромче и громче. Когда нам оставалось около трех минут, Макс наконец взорвался. - Послушай, Базз, заткни ты свое хайло! - зло оборвал он Мерроу. - Уменя все в порядке. Отбомбимся не хуже других, если оставишь меня в покое. Позже, мысленно возвращаясь к пережитому, я понял, что в тот день мыбросили вызов Мерроу: вызовом было мое поведение во время предполетнойподготовки, поведение Лемба в эпизоде с ручкой настройки, испуг МалышаСейлина, обратившегося к Хендауну, а сейчас, уже во второй раз, резкий тонМакса. Теперь Мерроу не смолчал и изверг целый поток брани и оскорблений. Ондо того обалдел, что не только не разобрался в словах Макса, но и вообще непонимал обстановки, и его бормотание вызывало еще большее беспокойство, чемего пронзительный, торжествующий вопль при первом столкновении систребителями противника. В конце концов Мерроу все же успокоился, ощутив характерноевздрагивание корабля, освободившегося от своего груза, и услышав, как Брандтне с обычным своим воинственным ликованием, а просто с облегчением произнес: - Бомбы сброшены! Мерроу взял на себя управление и замолчал.
В общем, Макс выполнил свою задачу отлично. Фотоснимки, сделанные посленалета, показали, что наша группа отбомбилась успешнее других - одиннадцатьбомб упало в радиусе тысячи футов, тогда как у второй группы точностьбомбометания составила соответственно одну и пять бомб, а у третьей и тогохуже: ни одной бомбы в радиусе тысячи футов и лишь три - в радиусе двухтысяч футов. У двух или трех авиагрупп результаты оказались лучше наших.Оповещая о якобы произведенных разрушениях, служба общественной информацииопубликовала в тот вечер потрясающую историю о тяжелых последствиях нашегорейда для немецкой шарикоподшипниковой промышленности: "Серьезныеразрушения... Сожжено... Опустошено..." Но более объективная оценка,разосланная на следующей неделе министерством внутренней безопасности послетщательных рекогносцировок, рисовала безрадостную картину напрасной гибелимашин и людей: за один рейд мы потеряли тридцать шесть бомбардировщиков, ашарикоподшипниковые заводы в Швайнфурте получили не столь уж значительныеповреждения. Из трех основных заводов частично пострадали два - "ФерайнигтеКугеллагер Фабрик Верк II" и "Кугелфишер"; машиностроительный завод "Фихтельи Закс" почти не пострадал; на "ФКФ Верк I" сгорела контора; завод "ДойчеСтар Кугелхалтер" вообще не получил никаких повреждений. По предварительнымподсчетам, предполагалось, что в рещультате рейда на "ФКФ" и "Кугелфишер"предприятия не смогут работать от одной до четырех недель и что,следовательно, немцы потеряют примерно недельную продукцию всей своейпромышленности подшипников. Печально, но факт: наш рейд крайне незначительноповлиял на выпуск продукции, настолько незначительно, что впору былопредпринимать новый налет. Обо всем этом я узнал значительно позже и увидел тот день в новом,более печальном свете. Было бы лучше, если бы мы оставались на базе.
Самолет снова вел Мерроу; я лишь легонько держал руку на своем штурвале- мне стоило только нажать кнопку внутренней связи, если бы потребовалосьчто-нибудь сказать; прямо над целью и сразу же после того, как мы сделалирезкий разворот влево и взяли курс прямо на север, к пункту сбора,находившемуся в девяти минутах лета, в точке с координатами 50 градусов 37минут северной широты и 10 градусов 34 минуты восточной долготы, мневнезапно показалось, что меня пронизывает выходящий из штурвала ток. Яповернул голову и увидел, что Мерроу снял руки со штурвала и держит ихповерх него, разжав ладони; видимо, и он испытывал такое же ощущение. Онпосмотрел на меня, и я слышал, как он сказал: "Бог мой, где-то в проводкекороткое замыкание". То же самое предполагал и я. - Нег, - начал Мерроу, - проводка... Я осторожно дотронулся до своего штурвала и... ничего не почувствовал.После моего знака снова взялся за штурвал и Мерроу. - Нас, должно быть, задело, - сказал я. Электрический разряд, очевидно,явился результатом воздействия взрывной волны на рули высоты и достиг нашихрук через все узлы и соединения системы проводки. Едва я успел закончить фразу, как в переговорное устройство включилсяМалыш Сейлин и тихим, полным сдерживаемого волнения голосом доложил: - Номер три дымит. И снова мысль о Бреддоке промелькнула у меня в сознании; повинуяськакому-то порыву, я ответил так, словно был командиром самолета: - Внимательно следи за ним. Следи, Малыш! Возможно, я проявил не положенную в таких случаях самостоятельностьтолько потому, что третий двигатель находился с моей стороны, а может, из-заповедения Мерроу. Не знаю; я действовал интуитивно. В пункт сбора мы прилетели в три двадцать пять; Мерроу мастерскивыполнил плавный разворот и подвел нас к соединению, летящему впереди, аверхняя и нижняя группы, отходя от цели на пересекающихся курсах,пристроились к нашей группе, чтобы образовать общий боевой порядок. - Продолжает дымить, - доложил Малыш. Наблюдая за давлением во впускном трубопроводе третьего двигателя, яобнаружил, что оно неуклонно падает, и чем дальше, тем быстрее; этоозначало, что двигатель мог в любую минуту отказать; но я оставалсяспокойным - видимо, не зря Мерроу тренировал нас, как действовать в случаевозникновения пожара, и я, не согласовывая свое решение с Баззом, выключилрегулятор состава смеси третьего двигателя, нажал кнопку установкивоздушного винта во флюгерное положение и закрыл жалюзи обтекателя. Однаковинт продолжал вращаться, правда, медленно, толчками, и я начал опасаться,что он остановится в положении "крылья мельницы". Но в конце концов лопастивсе же совершили полный оборот, встали ребром к ветру, и, судорожновздрогнув два-три раза, винт застыл. Мерроу ни словом не упрекнул меня в том, что я остановил двигатель, неожидая приказа. - Прибавь обороты, - сказал он. - Мне нужно набрать скорость. Предполагалось, что, сбросив бомбы, мы будем уходить от цели соскоростью сто пятьдесят пять, но теперь, когда один из двигателей вышел изстроя, мы шли медленнее. Я прибавил обороты трем остальным двигателям. - Отключи подачу топлива на номер три. - Неожиданно для меня самого моислова прозвучали, как приказ. Мерроу повиновался. Он не сказал: "Слушаюсь, сэр", но повиновался. Я попросил Малыша снова взглянуть на третий двигатель, и он ответил,что дыма теперь не видно. Из хвостовой установки заговорил Прайен: - Меня тошнит. Так и подкатывает к горлу. А ведь раньше, во времядругих рейдов, ничего такого я не испытывал. О-о! Я, кажется, теряюсознание! Помогите же! Меня тошнит! Конечно, Хендаун отозвался первым. - Сними маску, - сказал он, - иначе каюк. Используй под это самое шлем,если можешь. Потом снова нацепи маску, да поживее. Не волнуйся, Прайен, мыпредставим тебя к медали "Пурпурное сердце", мой мальчик! И тут внезапно, неизвестно откуда, перед нами предстал прежний Мерроу;мы хорошо знали этот самоуверенный, сейчас скорее требовательный, чемраздраженный, тон: - Послушай, сынок, черт бы тебя побрал, труса этакого! Возьми-ка себя вруки! Эта внезапная вспышка, напомнившая прежнего грубияна Мерроу, магическиподействовала на Прайена: он сразу же пришел в себя. Прайен, должно быть,уже снял маску, но не успел отключить ларингофон, и мы слышали егозатрудненное дыхание. - Ну как, Прайен, все в порядке? - спросил я несколько секунд спустя. Он ответил утвердительно и провел кислородную проверку. - Лейтенант Боумен, - снова заговорил Хендаун, - что вы скажете, неследует ли освободить бак номер три и перелить топливо в другие баки? Хендаун, игнорируя Мерроу, обратился непосредственно ко мне. - Пожалуй, так и сделаем.
Воспользуйтесь поиском по сайту:
