Глава тринадцатая. В ВОЗДУХЕ
16.56-17.39
Таким образом, сломался не я, а Мерроу. Он сидел на месте второгопилота, неподвижно уставившись в одну точку, и это было самое страшное -видеть Мерроу-летчика бездеятельным. Четыре самолета, о которых доложил Прайен, выскочили из-за хвоста нашей"крепости", прежде чем я успел пересесть на место Мерроу, и, не трогая нас,пронеслись дальше, намереваясь атаковать основные силы соединения. Но неможет отставший самолет долгое время рассчитывать на такое везение - раноили поздно те же или другие истребители должны были напасть на "Тело". Я связался с Клинтом и спросил, выпустил ли он ракету; он ответил, чтовыпустил; тогда я поинтересовался, как далеко, по его мнению, находитсяпобережье. Мнение... Он знал точно! Сейчас без трех минут пять; все нашесоединение должно теперь лететь между Брюсселем и Гентом; мы отстали отгруппы на девятнадцать минут и, следовательно, находились милях в десяти отБрюсселя, при скорости в пределах ста тридцати, "Тело" достигнет побережьяпримерно через тридцать пять минут. Обо всем этом Клинт уверенно доложил по внутреннему телефону, носоответствующие расчеты он сделал либо заблаговременно, либо произвел смолниеносной быстротой тут же, пока говорил; как бы то ни было, он оказалсяна высоте положения, хотя не имел под рукой необходимых приборов. Все"приборы" находились у него в голове. Куда исчез тот рассеянный Хеверстроу,которого Мерроу так часто ловил погруженным в мечты? Я же все ещенаслаждался той поразительной ясностью мысли (хотя настроение у меня былоотвратительное, я чувствовал себя глубоко несчастным), которая следует затревогой, как охотник за дичью. Сейчас надо было четко определитьобязанности каждого члена экипажа. Я приказал Лембу подать сигнал бедствия на волне радиопеленгаторнойстанции и включить, хотя и несколько преждевременно, в самом широкомдиапазоне систему опознавания "свой-чужой". Я представил себе, как всепроизойдет в дальнейшем: какой-нибудь радиослушатель в Англии поймает нашисигналы для радиопеленгатора, сообщит на главную радиолокационную станцию, ита свяжется со станцией наведения, к которой приписан Пайк-Райлинг; с этогомомента наша станция наведения будет заниматься в первую очередь только"Телом". Немного позже наблюдатели на приборах наведения, зафиксироваврадиоимпульсы "Тела", посылаемые в специальном очень широком диапазоне,станут непрерывно следить за полетом "крепости" и докладывать на главнуюрадиолокационную станцию, а последняя, в свою очередь, будет передавать всеподробности в штаб нашего авиакрыла в Пайк-Райлинг-холле и, на случай, еслинам придется совершить вынужденную посадку на воду, - в Морскую спасательнуюслужбу. Только сейчас я впервые подумал об Англии и о возможности спасения. Вариометр показывал (если только его показания соответствовалидействительности), что самолет терял высоту значительно быстрее, чем раньше:примерно двести футов в минуту. По высотометру мы находились чуть вышетринадцати тысяч футов. Я уже собирался сообщить экипажу, что черезнесколько минут можно будет снять кислородные маски, как что-то произошло суправлением. Штурвал вырвало у меня из рук, нос самолета опустился, и машина перешлав пике. В первое мгновение мне показалось, что где-то оборвался трос. Я с силой потянул штурвал на себя, и хотя колонка несколько подаласьназад, самолет продолжал пикировать. Взглянув вправо, я обнаружил, что Мерроу всей грудью навалился наштурвал второго пилота. Я боролся с его весом и думал: даже потерявсознание, он пытается убить нас всех; каждой клеточкой своего мозга онжелает смерти каждому из нас. Пришлось позвать на помощь Хендауна. Он появился в тот момент, когда я,собрав все силы, левой рукой тянул штурвал на себя, а правой старалсяоттолкнуть Мерроу. Он был в полубессознательном состоянии, но все же пыталсявстать, нелепо взмахивая руками; голова его свесилась набок, словно шея ужене могла ее держать; пока он вставал, я понемногу оттягивал штурвал на себя,но тут он снова падал, и мне приходилось начинать все сначала. Лишь послетого как Хендаун оттянул Мерроу за плечи, я смог выровнять машину. Мы потеряли четыре тысячи футов. Мерроу находился на грани полной потери сознания, но не хотелутихомириться. Мы лишились и носовых пулеметов, и одной турели, а Лемб хотябы время от времени должен был оставлять пулемет и заниматься радиосвязью;поэтому мы не могли себе позволить, чтобы Хендаун торчал в пилотской кабинеи нянчился с Мерроу. Движением головы я приказал Негу оттащить Базза взаднюю часть самолета. Задача была не из легких. Отверстие люка междусиденьями все еще оставалось открытым, Мерроу со всем обмундированием весилфунтов двести, а кроме того, в нем еще оставалось достаточно сил, чтобыиспользовать свой вес и упираться. Негрокус наполовину стащил Мерроу ссиденья, но понял, что дальше у него не получится; он посадил Базза обратно,придержал одной рукой, отстегнул лямки своего парашюта и привязал Мерроу загрудь, плечи и руки к спинке сиденья. Потом Хендаун поднялся на свою установку, включил внутренний телефон ипервым делом сказал: - Послушайте, сопляки! Самолетом сейчас командует лейтенант Боумен. Выменя понимаете? - А что с майором? - Это был голос Фарра, голос трезвого человека. - Ушел в отставку, - ответил Хендаун. - А вы хороший летчик, лейтенант, или так себе? - Это снова был голосФарра, но на этот раз голос пьяного человека. - Всем снять кислородные маски! - приказал я. - Но вначале проверка. Прайен не отозвался, и мне пришлось послать Малыша Сейлина узнать, вчем дело; Сейлин доложил, что Прайена нет. Дверца маленького аварийного люкав хвосте оказалась сорванной. Во время внезапной потери высоты и пикеПрайен, видимо, подумал, что с самолетом что-то стряслось, и решил смыться.На мой вопрос, сумеет ли справиться с пулеметами Прайена, Малыш ответил, чтопопробует. Мне кажется, именно прыжок Прайена заставил меня сказать: - Послушайте, ребята, что вы собираетесь делать? Если хотите прыгать,сообщаю для ориентировки, что мы находимся над Бельгией. Или выпредпочитаете попробовать добраться домой? Наступило долгое, очень долгое молчание. - После бельгийского побережья нам нужно еще около пятидесяти минут,чтобы долететь до своего аэродрома, - проинформировал Клинт. - Я готов, - отозвался Фарр, но не сказал на что. - А здесь довольно ветрено, - проговорил Малыш. Люк был открыт и,конечно, вызывал соблазн. - Нег, как ты? - Не думаю, сэр, что должен высказывать собственное мнение. Если ребятахотят прыгать... Только тут я вспомнил, что лямки от парашюта Хендауна держали Мерроу насиденье рядом со мной. Голова Базза безвольно моталась из стороны в сторону.И Хендаун считал, что не должен высказывать свое мнение! - Давайте все-таки попытаемся, - предложил я. - Мы всегда сможемсделать посадку на воду, если придется. Все согласны? Ответил только Фарр: - Учитель, я согласен, если вы действительно хорошо управляетесамолетом. Некоторое время все молчали. Чувствуя себя крайне подавленным, яприказал Хеверстроу прийти в нашу кабину и снять с Мерроу кислородную маску. Нег Хендаун доложил, что сверху к нам приближаются истребители. - Вся немецкая авиация, будь она проклята! Предстоит нечто интересное. В течение шести-семи минут примерно двадцать "мессершмиттов" развлекалинас устрашающей акробатикой, но, к счастью, почти все они проскакивали напересекающихся курсах, так и не обнаружив, что мы оказались бы беззащитнымиперед их лобовыми атаками. Поскольку теперь уже никто не мог требовать от нас оставаться в боевомпорядке, мы располагали гораздо большим, чем обычно, пространством ивременем для маневрирования, и я, пожалуй, проделал все - разве что неперевертывал самолет на спину. Я жестом приказал Клинту, все ещенаходившемуся в пилотской кабине, включиться в селекторный переключатель напанели второго пилота, и он, стоя позади Мерроу, докладывал каждый раз,когда истребители собирались атаковать нас в лоб. При появлении самолетовпротивника спереди я разворачивал самолет то в одну, то в другую сторону,позволяя средним пулеметам встречать их огнем. Ребята встречали мои маневры возгласами одобрения. - Молодец, лейтенант! Поверните машину. Еще! Еще! - Подкиньте им огонька, учитель! - Я подбил одного! - закричал Малыш Сейлин. - Думаю, что подбил! Боже,по-моему, и в самом деле подбил! За все наши боевые вылеты Малыш ни разу не заявлял, что он кого-топодбил. Самолет получил пробоину в левое крыло, из правого двигателяпослышались выхлопы, но, чихнув несколько раз, двигатель заработал вроде бынормально, хотя скорость машины уменьшилась до ста двадцати пяти. В самые худшие наши минуты меня вдруг одолела зевота. Не раз, а три иличетыре раза лицо у меня неожиданно начинало вытягиваться, мускулы на шеенапрягались, рот раскрывался, и веки смыкались. И с этим ничего нельзя былоподелать. С удивлением подумал я, что могу заснуть, - заснуть, несмотря навсю серьезность положения и величайшую ответственность, которая лежала намне. Но как только приступы зевоты прошли, я вновь почувствовал себя бодрым. Внезапно немцы исчезли, и к нам приблизился, предварительно покачав сбезопасного расстояния крыльями, маленький "спит-5"; он уменьшил скорость иполетел параллельным курсом; я настроился на диапазон высокой частоты иотчетливо услышал дружественный великосветский голос летчика королевскихВВС. - Приветствую вас, Большой друг! - сказал спокойный голос, словно делопроисходило где-то на великосветском приеме. - Надеюсь, у вас все в порядке? - У нас полтора двигателя, - ответил я. - Кое-как ковыляем. Дэфни научила меня понимать английский юмор и делать вид, что мне морепо колено, - даже в тех случаях, когда у меня поджилки тряслись. - Но я рад вас видеть, - продолжал я. - Есть тут еще ваши? - Мы будем сопровождать вас. - Спасибо, дружище, вот это чудесная новость! Я включил внутренний телефон и уже совсем иным тоном громко оповестилэкипаж: - Слушайте все! К нам прилетели "спитфайры"! Они останутся с нами доконца. Послышались приветственные возгласы, но не могу сказать, что япочувствовал себя счастливым. Голова Мерроу бессильно перекатывалась поспинке сиденья, рот был раскрыт, лицо покрыто бледностью, и лишь в техместах, где кислородная маска недавно соприкасалась с кожей, краснелаовальная каемка. Высотомер показывал восемь тысяч семьсот футов. - Далеко еще до побережья, Клинт? - Теперь, пожалуй, не больше десяти минут. Вы должны скоро его увидеть. - И сколько, ты говоришь, нам оттуда? - Пятьдесят минут, а может, немного больше, судя по тому, как стучитномер один. Я посмотрел на бензиномеры, произвел некоторые подсчеты и сказал: - Видимо, придется эти жалкие останки посадить на воду.
Вскоре я увидел берег - вначале он показался мне длинной кромкой тени,отброшенной облаком; теперь я уже сомневался в правильности принятогорешения лететь до последней возможности, а потом совершить посадку на воду.С развороченным носом "Тело" не удержится на поверхности моря, наберет водыи затонет. Я и понятия не имел, что происходит на море, не катятся ли понему высокие волны с гребнями пены, похожими на космы безумной женщины. Мнеприпомнилось несколько случаев посадки на воду в авиагруппе: трое утонули...Все члены экипажа утонули... Все спасены... Шестеро утонули... Я попыталсяприпомнить практические занятия на суше, посвященные вынужденным посадкам наводу, но припомнил лишь наши шутки о море грязи, в которую мы ухитрялисьпопадать, и скуку, которую испытывали на этих занятиях, ибо кто могподумать, что подобное когда-нибудь действительно случится с нами? Моя прежняя самоуверенность испарилась, и я подумал, что, может, нестоило бы проявлять такое упрямство только потому, что я уже объявил экипажуо своем решении; возможно, следовало поступить иначе и приказать всемвыброситься на парашютах, а оставленное "Тело" рухнуло бы вниз. Но все жемне хотелось как можно дальше лететь на запад, и, потеряв уверенность всебе, я продолжал упорно тащиться вперед на полутора двигателях. Ко мнеобратился Малыш Сейлин. Он доложил, что ранен в руку тем же осколкомснаряда, который заклинил его турель, и спросил, может ли выброситься спарашютом; все еще лихорадочно обдумывая свое решение совершить посадку наводу, я ответил: - Что ж, если хочешь. Мне было жаль его, за все время он ни разу не заикнулся о своемранении. Мы находились в тридцати милях от Ла-Манша, и он сказал: - Я плохо плаваю; не возражаете, если я прыгну? Малыш давно уже хотел выброситься с парашютом; он, должно быть,посматривал на открытый люк в хвосте и завидовал Прайену; конечно, Сейлинмог бы удрать, как Прйаен, и никто бы ничего не узнал, но он считал своимдолгом честь по чести договориться с людьми, которые заботились о нем, ипотому доложил, что ранен, что плавать не умеет и просит разрешениявыброситься. Я не возражал. Меня по-прежнему мучил вопрос, насколькоправильно решение посадить машину на воду. Зачем же вынуждать Малыша тонутьвместе со всеми, если нам не удастся избежать этой участи? Я снова напомнилэкипажу: - Я останусь на самолете до последней минуты, а потом попытаюсьсовершить посадку на воду. Так делали другие. так попробуем и мы, - идобавил: - Кто хочет прыгать сейчас - пожалуйста. В самой своей вежливой манере Малыш ответил: - Если не возражаете, лейтенант, я прыгну. На коленях у меня лежал планшет Мерроу с картой, и я сказал: - Мы только что пролетели над городом под названием Сант-Никлас;по-моему, под нами сейчас находятся фермы; не открывай парашют слишкомскоро. Я еще помнил, как, подобно ленте, извивалось в воздухе изломанное телоКози, когда он выбросился из машины Бреддока. - Спасибо, сэр. Он уже не обращался ко мне по имени. Это были его последние слова. Онвыбросился на парашюте, и позже мы слышали, что его убили сотрудничавшие сврагом бельгийцы.
Я увидел, как сверху снижаются три звена немецких самолетов, и подумал,что наши истребители отогнали их от "крепостей". На нас немцы не обратиливнимания. У меня онемели ягодицы. В правой щеке чувствовалась колючая боль. Береговая линия, где смешивалось зеленое и голубое, теперь виднеласьотчетливо. Море под ясным небом отливало голубым, и это вызывало ощущениеблагодарности: не думаю, что я смог бы посадить машину на серовато-буруюжидкость, над которой мы так часто пролетали. На юго-западе море пылало,зажженное лучами заходящего солнца. Мерроу зашевелился, я взглянул на него, обессиленно развалившегося вкресле второго пилота, на его раскрытый рот, и почувствовал, как мою грудь,словно железные обручи, сжало сожаление. Я с трудом заставил себя посмотретьна него. Три дня я ненавидел Мерроу, но сейчас мог думать о нем только как озамечательном летчике, каким он и был когда-то, - склонившемся надштурвалом, надменном, спокойном, и вспоминать, как он, играючи, кончикамипальцев, управлял всей мощью нашей "летающей крепости". Я попытался понять,что сломало Базза. Его доконало бормотание Фарра; возлюбивший войну герой немог перенести ничего, что свидетельствовало бы о страхе. Но в нем явночто-то надломилось еще задолго до окончательного краха, после которого онвпал в оцепенение. В общежитии или в клубе, уютно расположившись за бутылкойвина, мы часто толковали о чувстве страха и сходились на том, что в полете,а тем более в минуты опасности, редко кто сохраняет полное самообладание.Страх был постоянным фактором; варьировалась лишь способность человекапротивостоять ему. То, что называется мужеством. Страху были подвержены все,мужеством обладали лишь немногие. Так считали все мы, за исключением Мерроу,который заявил, что наши рассуждения - куча дерьма и что в самолете онничего не боится. Тогда и я и другие называли его лжецом. Но сейчас, спомощью Дэфни, я убедился, что он не лгал. Он не только не испытывал страхав бою; он наслаждался во время рейдов, он просто блаженствовал и, возможно,в конце концов стал бояться не схваток и убийств, а своего наслаждения ими.Чтобы наслаждаться, пусть даже ужасом, надо было жить, и сколько бы он никричал, как замечательно пользуется жизнью, в глубине души, мне кажется,Базз пришел к выводу, что жизнь невыносима. Для меня смерть была ужасом, дляМерроу - пристанищем. Макс оказался в этом пристанище раньше него, и Базз немог этого перенести. Его опять обошли. Кроме того, "Тело" - его тело, как онвоображал, раскрылось, чтобы впустить смерть. Он был сломлен. Он считал, чтосила и мужское достоинство - его и сключительная привилегия, и вот теперь он лишался ее. Из-за внутреннегостремления к смерти, о существовании которого он и сам не подозревал, Мерроус полным безразличием встретил свое развенчание. Теперь он спешил в своепоследнее убежище. Подобно тому как Прайен (по мнению многих из нас)симулировал болезнь, чтобы уцелеть, так Мерроу с мрачным упорством шелнавстречу смерти, которой он хотел, сам того не зная. Это было страшное зрелище. Я припомнил, как он вместе с Бреддокомвесело мчался по полю с ведром углей из кучи золы, высившейся позадисолдатской столовой; как, широко улыбаясь, возвращался в строй с полученныморденом, в то время как летчики шумно приветствовали его, а медицинскиесестры размахивали своими шапочками; как он таращил глаза, рассказывая осчастливицах, прикладывающих щечку к его восьмидолларовой подушке. Иискренне поверил в его кажущуюся несокрушимую жизненность, и, боюсь, он самповерил в нее. Сейчас Мерроу казался дряхлым стариком, который с нетерпениемвсем существом ждал своего последнего часа. Его лицо выражало чуть заметноеудивление. Раньше я ненавидел Мерроу, но сейчас, глядя на него, испытывал лишьотчаяние. Ни гордости, ни радости не ощущал я от того, что занимал егоместо. Сейчас, вспоминая все это, могу сказать, что в те минуты я почти неиспытывал страха. Мы все еще летели над побережьем в изуродованном самолете,который все равно не мог дотянуть до Англии, но вот-вот должны были покинутьвражескую территорию и, теряя высоту, опускались все ниже и ниже, всопровождении четырех "спитфайров", летавших вокруг нас в радиусе двух миль.Почему же я испытывал сейчас меньший страх, чем даже в тех случаях, когданам угрожала гораздо меньшая опасность? Думаю, что это объяснялось моимичувствами к тем, кто еще оставался со мной: к Хендауну, Хеверстроу, Лембу,Фарру, Брегнани, к телу Брандта, к еще живой оболочке Мерроу. Возможно,мужество и любовь - одно и то же. Я терпеть не мог Макса, думаю, дажененавидел его. Но вместе с тем, должно быть, беспокоился за него, потому чтоборолся за его жизнь. (Безусловно, перед самым концом - слишком поздно! -взгляд Макса выражал мужество, или, иными словами, ллюбовь.) Фарр менясовершенно не интересовал. Мерроу - так мне казалось до сих пор - яненавидел. И все же они не были мне вовсе безразличны. Любовь, как страх игнев, то разгорается, то затухает в нас, и, наверное, в тот день она быладостаточно сильна во мне, чтобы заставить действовать, хотя я чувствовалсебя отвратительно, отвратительно, отвратительно.
В двадцать девять минут шестого мы пересекли побережье севернее Остендеи оставили справа синее устье Западной Шельды. Мы шли на шести тысячах стафутах и теряли до трехсот футов высоты в минуту. - Клинт, ты занят? - спросил я. - Дежурю у хвостового пулемета. - Он, видимо, перебрался туда по своейинициативе, после того как выбросился Малыш. - А знаешь, нам нужно подготовиться. - Да я готов, масса босс. - Слушайте все. Мы обязаны максимально облегчить самолет. Пулеметы снебольшим запасом патронов оставьте напоследок. Остальные боеприпасывыбросить. Лемб, сохрани радиопеленгатор и радиостанцию, а все другоевыбрасывай за борт. Начинайте с того, что не надо отрывать или отвинчивать,- с бронежилетов и прочего. В море полетели приборы и оборудование, стоившие тысячи долларов. Хендаун, медленно вращая турель, продолжал наблюдать за небом. Навысоте около пяти с половиной тысяч футов он доложил, что на нас пикируютнесколько двухмоторных истребителей, и все бросились к своим пулеметам:несмотря на "спитфайры", немцы напали на нас, и мы, только для того, чтобыпоказать, что еще далеко не беззащитны, расстреляли оставшиеся патроны.Однако один из немецких истребителей все же добился успеха - ему, кажется,удалось попасть в первый двигатель, - во всяком случае, он начал даватьперебои, хотя, по правде говоря, уже давно барахлил. Сделав один заход,истребители отправились на поиски других отбившихся от соединения самолетов. Во время атаки немцев Батчер Лемб вдруг оживился - впервые за всю егокарьеру воздушного стрелка. Он кричал по внутреннему телефону, ругал немцев,просил меня маневрировать с таким расчетом, чтобы они не могли повиснуть унас на хвосте. Что с ним произошло? Мы летели по прямой; я не осмеливался прибегнуть кпротивоистребительному маневрированию, поскольку наша скорость лишьненамного превышала минимальную критическую. Еще раньше я решил, что чембольше мы снизимся и чем плотнее, следовательно, станет воздух, тем больше япродержусь с двигателями, работающими в заданном режиме, но к этому времени,хотя в создавшейся обстановке я старался выжать из них все, что можно,первый двигатель начал все чаще работать с перебоями. В результате двигательномер четыре постепенно уводил нас влево, а когда Лемб крикнул, что емуудалось установить связь со станцией наведения, и я включил свойрадиоприемник, один из этих вежливых английских голосов, прозвучавший так,словно его обладатель находился в соседней комнате и разговаривал со мной потелефону, спросил: - Сэр, вам не кажется, что вы отклоняетесь от установленного курса? Взглянув на компас, я обнаружил, что мы в самом деле отклонились к югуи летим курсом примерно в двести пятьдесят градусов. У меня возникло такоечувство, будто кто-то в Англии наблюдает за мной, и, проговорив: "Да, да,прошу прощения", я начал разворачивать самолет. Очевидно, на станциитщательно проверили мой курс, обнаружили, что я отклоняюсь на юг и подумали:"Ого, этот шутник может вообще пролететь мимо Англии", забеспокоились ивелели мне внести соответствующую поправку, - впрочем, не велели, а сприсущим англичанам тактом попросили. Вот и толкуйте о любви. Да, я влюбилсяв этот голос.
Сейчас я любил Англию. Я жаждал Англию. На некотором расстоянии слеваот нас смутно просматривались отвесные кручи восточного берега на участке отДувра до Маргета, где гасла в тени огненная дорожка заката. Я напрягал всесвои нервы и мускулы, пытаясь пролететь как можно дальше, лаская почтивышедший из повиновения самолет: он летел с задранным носом, готовый вот-вотсовсем потерять скорость, но все же летел, и мне даже удалось предотвратитьдальнейшую потерю высоты. Я призывал чудо, которое удержало бы меня ввоздухе и доставило в Англию. Я хотел добраться до Англии и понималбесплодность своего желания. Я хотел снова - еще бы только раз! - пролететьнад удивительным узором зеленых лужаек, бесконечными проселочными дорогами иживыми изгородями, над деревушками, погруженными в вечерний покой, надгородом Или, раскинувшимся на холме, голландскими оросительными каналами,древними кортами Кембриджа, воспитавшего, как рассказывала Дэфни, такихвеликих людей, как Бэкон, Бен Джонсон, Кромвель, Мильтон, Драйден, Ньютон,Питт Младший, Байрон, Дарвин, Теккерей. Я хотел Дэфни. Я хотел еще раз побыть с моей Дэф и, лежа на лугу умедленно текущей речки, положив голову ей на колени, поговорить о нас. Развене мог бы я увидеть ее снова и сказать, что хотел совсем другого разговора?Я хотел пожить еще. Разве человек не может попытаться начать все сначала инадеяться, что у него получися хорошо? Я так устал! Я до боли тосковал о своей кровати в Пайк-Райлинге.Броситься бы на нее и спать - суток четверо подряд. На мгновение я поднес левую руку к горлу. Перчатки я снял, и мои пальцыприкоснулись к мягкой ткани... Кусок шелка - мой шарф, вырезанный изпарашюта Кида Линча. На меня нахлынула волна злости и страха, и я понял, чтохочу большего, чем то, на что мог надеяться. Я хотел, чтобы вернулись иЛинч, и Бреддок, и Кози, и полковник Уэлен, и Сайлдж, и Стидмен, и КудрявыйДжоунз, и все те, кто покоился на кладбище в Кембридже, где из месяца вмесяц добросовестно трудились маленький экскаватор, автопгрузчик ибуольдозер. Я хотел, чтобы ничего этого не происходило, хотел сноваоказаться в Донкентауне, где летом, в такую же вот пору, все было тихо имирно, помахивал хвостом кудлатый пес, гудела большая муха да в отдалениипогроыхивал подъемный мост, пропуская баржу с углем. Я очень хотел, чтобы вернулся Мерроу, - тот, за кого он выдавал себя, -человек, с которым невозможно ужиться; я хотел, чтобы вернулись Прайен иМалыш. И Макс. О, Боже, Боже! - Клинт, ты мог бы прийти на минутку? - Мне надо было сказать ему нечтотакое, о чем я не хотел распространяться по внутреннему телефону. Через несколько секунд он стоял у меня за спиной. Пересиливая свистветра в пробоинах приборной панели, я крикнул: - Клинт, хочу попросить тебя об одном трудном деле. - Я не могвзглянуть ему в лицо. - Ты не мог бы пробраться вниз, отвязать там... какэто назвать?.. и сбросить в люк? - Ты хочешь сказать - Макса? - Ага. Ну, знаешь, чтоб он не оказался здесь, как в ловушке. Я не мог заставить себя сказать: "Чтоб прилично похоронить его в море". Клинт сразу понял. - Конечно, конечно, Боу! - ответил он и, преодолевая штормовой ветер влюке, полез вниз. Полагалось бы завернуть тело в парашют и привязать к нему груз - ну тампулемет или пару радиопередатчиков, но у нас не было ни передатчиков, нивремени; времени не было совсем. Минуту спустя я посмотрел в люк; Клинтподтащил Макса к отверстию и, казалось, заколебался. Я громко (но никто,кроме меня, не слышал) сказал: "Мы вручаем его тело..." Это было все, что ямог придумать. - Послушай, не мог бы ты позвать сюда Нега и вдвоем с ним вытащить егов радиоотсек? - Я кивнул на Мерроу. - Сам он не сможет выбраться изсамолета. Нег и Клинт взялись за работу - не легкую, по моему мнению, и физическии духовно. Спустя некоторое время я включил внутреннюю связь и объявил: - Ну, хорошо, сбросьте пулеметы. Да, Лемб! Ты настроился на станциюнаведения? - Настроился, сэр. Со станции сообщают, что у нас получается неплохо. Никогда еще Лемб не выглядел таким деятельным. Вспоминая сейчас событияпрошлого, должен сказать, что в течение последних минут этого долгого,похожего на сон полета в каждом из нас жила какая-то отчаянная решимость,рвение и неестественная бодрость. Я включил свой передатчик и доложил станции наведения, что снизился дотысячи двухсот футов и через три-четыре минуты начну садиться. Добрый голос из соседней комнаты ответил: - Действуйте. Мы связались с людьми из Морской спасательной службы. Онимоментально подоспеют к вам. Счастливой посадки, старина! Пото я приказал Лембу наглухо закрепить аварийный сигнал и расправитьсяс "закуской". Все секретные позывные и частоты записывались на тонкойбумаге, которую, согласно инструкции, радист был обязан проглотить передвынужденной посадкой. Через минуту он связался со мною и сообщил: - М-м-м... До чего ж сытно и вкусно! Самолет застрясло, и я догадался, что один из наших пулеметов открылогонь. - Боже, это еще чей пулемет? Стрелял Хендаун. Он, видимо, слишком любил свои пулеметы, чтобывышвырнуть их в море. Мне припомнилось, как он обнимал их, как нежноприжимался щекой к стволу, когда мы в грузовике возвращались с аэродрома.Нег объяснил, что отбивал атаку фрица. Это был, мелькнуло у меня, Мерроу,только с немецкой фамилией. Я велел Негу сесть в кресло второго пилота, поскольку не мог обойтисьбез его помощи, приказал всем надеть спасательные жилеты и собраться врадиоотсеке; пусть кто-нибудь, добавил я, наденет спасательный жилет наМерроу. У нас все еще было в запасе футов пятьсот, но вода казалась совсемрядом. По морю катились сравнительно невысокие волны, и между гребнями небелели перистые полосы пены, как бывает при сильном ветре. Я медленноразвернул самолет еще несколько севернее, стараясь поставить его прямопротив ветра. Немец оставил нас в покое. - Вы надели спасательные жилеты? Никто не ответил, хотя члены экипажа были достаточно опытны и, конечно,оставили кого-нибудь на внутреннем телефоне; общее молчание показывало, чтомое распоряжение выполнено. Решив, что некоторая официальность не повредит делу, я приказал: - Всем быть в полной готовности к посадке на воду! Я застегнул привязной ремень; Нег последовал моему примеру. Я открылокно со своей стороны; Нег уже сделал это раньше. Тут мне вспомнился летчик по фамилии Чиини, спасенный после вынужденнойпосадки на воду. Сидя в офицерском клубе в одном из мягких кожаных кресел,он отпивал небольшими глотками виски, пото ставил на стол стакан и говорил:"Когда вы пьете жидкость, она кажется вам мягкой, но когда приходитсясадиться на нее... - Он ударял кулаком в раскрытую ладонь. - Садиться наводу - все равно что в машине, идущей миль шестьдесят в час, налететь накаменную стену". Однако нам предстояло слишком серьезное испытание, и я тут же позабыл оЧиини. Хендаун знал, что нужно делать, - он выпустил закрылки, выключилдвигатели, зафлюгировал винты, выключил подачу горючего и зажигание. Все этовремя мы громко переговаривались друг с другом. Внезапно наступило молчание, нарушаемое лишь свистом ветра. Волны -ряды каменных стен, о которых говорил Чиини, - с бешеной быстротой мчалисьвнизу. Я держал штурвал кончиками пальцев и буквально нащупывал путь; в горлеу меня беззвучно билось: Дэф, Дэф, Дэф. Я планировал, как при обычной посадке, с полностью выпущеннымизакрылками, в последний раз, выравнивая самолет, потянул штурвал; мыскользили, скользили, скользили над водой в положении для посадки на триточки, хотя, быть может, с немного более опущенным хвостом, чем обычно. Самолет ударился о воду. Я зажмурился. Удар оказался потрясающим. Яподнял руки, чтобы защитить лицо. Открыл глаза. Мы целиком погрузились вводу. Вода вливалась в отверстие люка и в мое окно; из приборной панели билодесятка два маленьких фонтанчиков. Что-то тянуло еня вперед. Навалившись наштурвал, я протянул правую руку к пряжке привязного ремня. Но вот в переднем ветровом стекле показался дневной свет! Мы приняли горизонтальное положение, и вода перестала вливаться вмашину со всех сторон. Я смутно сообразил, что нос самолета погрузился былов воду, но машина тут же приняла нормальное положение. Потом я оказался за окном в воде, дернул шнуры спасательного жилета иувидел, что Лемб, стоя на крыле, пытается вытащить из-за обшивки бомбовогоотсека надувной спасательный плотик. Он, вопреки ожиданию, не поддавался.Лемб ругался и продолжал тянуть. Вскоре на волнах закачалось и крыло, явскарабкался на него и увидел в воде Брегнани и Клинта. Лемб, наконец,вытащил плотик. Он надулся только частично, но мы все равно вчетверомзабрались на него. - Бог мой, самолет разломился! - крикнул я. - Да, стоило нам только выбраться, - отозвался Клинт. Очевидно, как молот выбивает затычку, так вода выбила турель, и фюзеляжв это месте разломился надвое. Хвостовая часть начала тонуть, а передняя всееще сохраняла горизонтальное положение. Со звуком, похожим на протяжныйвыдох, из погруженных в воду крыльев выходил воздух. - Вот, черт, забыл, совсем забыл! - воскликнул Клинт и соскочил было сплотика, но я успел схватить его за шиворот и удержать. Этот психопат собирался вернуться на самолет за своим магическимстеком. Я убедил его, что стек теперь уже глубоко под водой, и Клинт сновазабрался к нам. По-моему, с ним случилось кратковременное помешательство. Мыпрогребли между половинками "Тела", быстро опускавшимися в море, и заметилина другом плотике Нега; за плотик рукой держался Фарр - у него, кажется, нехватало сил присоединиться к Хендауну. Сразу же за правым крылом покачивался на волнах Мерроу. Я спрыгнул сплотика и подплыл к нему. Его лицо только что погрузилось в воду.Спасательный жилет на Баззе не был надут, но, видимо, еще сохранял немноговоздуха и потому удерживал его на поверхности. Я с трудом подтолкнул Базза к плотику; внезапно он приподнял голову,взмахнул руками и произнес что-то невнятное. Может, он сказал: "Оставь меняв покое", или: "Не дотрагивайся!" У него было дикое выражение лица, губыраскрыты, крепкие зубы оскалены. На ресницах поблескивали капельки морскойводы. Он оттолкнул меня, проплыл вдоль фюзеляжа и перелез через правоекрыло. Самолет все быстрее погружался в воду. Мерроу пробрался вдоль гондолытретьего двигателя, дотянулся до одной из лопастей воздушного винта и ссилой обнял ее. ЛОпасть увлекла его вниз. Потрясенный до глубины души, я вскарабкался на плотик Хендауна. Как идругой плотик, он был пробит во многих местах, и Нег уже орудовал ручнойпомпой. Самолет целиком скрылся под водой. - Бедняга! - тихо проговорил Лемб. "Тело" перестало существовать, и мы шестеро остались одни в бескрайнемморе. Я заметил, что Фарр не может подняться на плот. Его левое плечо было вкрови. Мы с Негом втащили его к нам. На мой вопрос, когда его ранило, Фаррответил, что еще над целью. Значит, бренди все же оказалось лекарством. Онпроявил храбрость "выше требований служебного долга". Я вспомнил одлительном молчании Сейлина, о его ране и подумал: "Боже, чего только невынесет человек ради себе подобных!" Из вечернего неба круто спикировал "спитфайр", мы принялись размахиватьрукаи и кричать, он сделал над нами круг, и примерно через полчаса в поленашего зрения появился катер. На палубе, держась за поручень на крышерулевой рубки, стоял человек в желтом блестящем дождевике; он еще издалиначал махать нам. Я хлопнул Нега по спине, и он ответил мне тем же. Катер приблизился, моряк в плаще и тено-синем свитере с высокимворотником крикнул: - Кто-нибудь пострадал? - Только мое настроение! - крикнул в ответ Хендаун. - Уж больноподпортили его проклятые немцы! Я сообщил на катер, что Фарр ранен. - Понятно, - ответил моряк. - Минуточку. Сейчас все устроим. - Катерподошел еще ближе. - Хорошо, дружки, на ручки его... Повыше... Так! Фарр оказался на катере. И что же ему дали, чтобы "устроить"? Бренди. Вскоре мы все поднялись на катер; взревев, он приподнял нос и помчалсяк Англии. Я оглянулся. За нами ложилась широкая пенная полоса морской воды,похожая на инверсионный след в небе. Если не считать этой дорожки, море былопустынным. Ни от Мерроу, возлюбившего войну, ни от его самолета, который оннарек "Тело", не осталось и следа. Примечания [1] Презрительное прозвище англичан, бытующее среди американцев. (Здесьи далее примеч. перев.). [2] Один из наиболее активных гейзеров США. [3] Прозвище Луи Армстронга - известного американского трубача идирижера джаз-оркестра. [4] Мегалитическое сооружение в Англии, сложенное из массивных каменныхплит. [5] Известная в те годы киноактриса. [6] Фигура высшего пилотажа. [7] Мифические существа, якобы приносящие несчастья летчикам. [8] За то, чтобы нарушить движение транспорта на столь небольшой срок(фр.). [9] Оружию замечательной точности (фр.). (Автор имеет в виду средствабомбометания). [10] Закодированное название операции по высадке союзнических войск нао. Сицилию в 1943 г. [11] Известный американский комический актер с косыми глазами. [12] Райская улица. [13] Ягненок, барашек, овечка. [14] Государство, государства, государству, государство, государством(лат.). [15] То есть из Филадельфии. [16] Так называют летчиков, злоупотребляющих полетами на малых высотахнад населенными пунктами. [17] Рыжий, огненно-красный. [18] Ученым идиотом (фр.). [19] Консервированный мясной бульон. [20] Имеется в виду принятый в 1941 г. в США "Закон о передаче взаймы(ленд) и в аренду (лиз)" вооружения союзникам. [21] Английская бомбардировочная авиация совершала боевые вылеты тольков ночное время, американская - только днем. [22] Известная американская актриса. [23] Хеп Арнольд - один из высших американских военачальников периодаВторой мировой войны; Кларк Гейбл - известный американский киноартист. [24] Положение обязывает (фр.). [25] Паренек. [26] Расчетное время полета. [27] Взлетно-посадочная полоса. [28] Знаки различия майора. [29] Талисман - животное, птица или какой-нибудь предмет, якобыприносящий военную удачу. [30] Выросшая на лоне природы героиня романа "Зеленая усадьба"английского писателя-естествоиспытателя У.-Г. Гудзона (1841-1922). [31] Известный английский киноактер. [32] Отмечается ежегодно 4 июля. [33] Презрительное прозвище предателя-англичанина, выступавшего вовремя войны по немецкому радио. [34] Выдаются за полученные на войне ранения. [35] Мифическая страна птиц в комедии Аристофана "Птицы". [36] Христианская ассоциация молодых людей. Популярность:
57, Last-modified: Sat, 22 Jun 2002 14:37:48 GMT
Воспользуйтесь поиском по сайту:
