Похоронно-поминальная обрядность

Представления о смерти - одна из наиболее хорошо сохраняющихся и в наши дни сфер традиционной культуры. Здесь до сих пор фиксируется богатейший архаический материал о посмертном существовании, о душе и устроенности загробного мира, свидетельства древнего культа мертвых, представления о зависимости живущих от умерших. Воплощенная в языке и фольклоре, в обрядовых ритуальных действиях мифология смерти ощущается в перекличке элементов похоронной и свадебной традиций, в демонологических сюжетах и обереговых приёмах, в запретах и предписаниях, распространяющихся на разные фазы обряда. Живой речевой материал представленных в разделе народных верований свидетельствует об устойчивости, своеобразии и богатой вариативности данной традиции в Кунгурском районе.

Похоронно-поминальная обрядность края ещё не была предметом полного описания - лишь отчасти она освещена Г. Бердниковым¹. Г. Бердников отмечал, что при похоронах местные жители имеют обычай над умершим плакать с причетом и в доме, и при перенесении в церковь, и при спуске в могилу. Всем присутствующим в середине XIX века при погребении раздавали по медному гривеннику, «дабы от души помолился». На поминках также раздавали всем деньги, а нищим холст, рубашки и другие вещи умершего. В дни преставления и тезоименитства пекли специальные хлебы - милостыню, раздавали их бедным, вместе с медными копейками. В субботу перед пятидесятницей также поминали: пекли пироги, блины, шаньги, раздавали (в церкви перед обедней) милостыни. К нашим дням обычай видоизменился - в него вовлекается уже не весь социум, а лишь наиболее близкие, подаяния распространяются на тех, кто случайно вовлекается в обряд или на нищих.

¹ Бердников Г. Этнографические сведения о жителях Кунгурского уезда. Архив РГО, XXIX.75.

 

Разнообразие форм похоронно-поминальной обрядности в крае во многом связано с тем, что здесь активно используются и нередко перемежаются обрядовые формы, сохранившиеся от языческого прошлого и формы, принятые в христианстве как в православии, так и в старообрядчестве. Например, по мнению православных, староверы не ходят поминать умерших на кладбище («Старая вера - они схоронят человека и землю сровняют. И не ходят на могилы - а кого мол там смотреть-то, землю что ли?» - Насадка). Православными не всегда освящается могила перед опусканием в неё гроба: «У австрийцев опять так - они идут на кладбище, освящают могилу, отпевают покойного, тогда только спускают. У нас так не делают» (с. Калинино); часто используется и в целом не осуждается ритуальное разбрасывание веточек пихты за гробом (или перед гробом), не принятое у старообрядцев. Старообрядцы обычно при захоронении устраивают в могиле над гробом особый настил {полати), проводят более длительное отпевание умерших. В прошлом они хоронили в особом саване: «Сосед был, я помню, у него умерла матушка, и ее всю спеленали как ребенка, это, говорят, у кержаков так, чтоб все запелёнато было» (с. Насадка). Поминая умерших, в отличие от православных, старообрядцы не готовили ни шанег, ни пирогов с картофелем («Говорили раньше - в картовке черт прячется» - Калинино; запрет связан с распространенным в Прикамье в прошлом старообрядческим осмыслением картофеля как нечистого, «нерусского» овоща).

Религиозная насыщенность края напрямую отражается в том, что здесь фиксируется разработанный пласт (безусловно, позднейший) христианских представлений об аде, Страшном Суде, воскресении, наказании за грехи, нередко - в своеобразном народном осмыслении.

В народной культуре имеет место последовательное табуирование основных понятий, связанных со смертью (не только из этических,

но и из мифологических соображений). Косвенное, отстраненное их обозначение связано с опасением «вызвать» смерть. Так, умершего называют годный* («Недолго старая маялась, видно, мало грешила, через день годная стала»- Калинино). Такое применение слова говорит, конечно, не о практической полезности умершего, а указывает, вероятно, на обретение им через смерть лучших качеств (из представлений о греховности жизни и необходимости избавляться от грехов перед смертью, которая также есть способ избавления от них; контекст, в котором зафиксировано слово, непосредственно актуализирует эту идею). Эвфемически смерть осмыслялась как переправа на тот берег, подъем на гору («Синички в окошко стучат - зовут меня на тот берег* видно» - Калинино; «Износилась я уж, на гору пора*» - Калинино). Специфично, построено на метонимии местное название кладбища -могилки*, могилицы, отчего понятие умереть может передаваться глаголом намогилиться* {«Время намогилиться уже, а Бог все не приберет» - Колпашники).

Большой пласт похоронно-поминальной лексики составляет обрядовая терминология. Особым словом называется приготовленная для умирания одежда («смёртно* или смертная сряда*), милостыня, которую подают первому встретившемуся на пути похоронной процессии {первая, или встречная, а также походная милостина*), милостыня в поминки {сороковая, потайная милостина*), день, когда ходят на кладбище поминать умерших «не своей» смертью {ша- рапучики*, шарапучий день*). В терминах представлены основные персонажи, участвующие в обряде (помывальна баушка* пожилая женщина, которую обычно приглашали обмывать покойника, чи- талъница*, или читательница женщина, читающая молитвы над покойником), наиболее значимые обрядовые действия {прививать* исполнять плачи).

Наиболее ранние фиксации особенностей похоронно-поминальной традиции показывают сильные изменения её к концу XX-началу XXI века. Так, разрушен обычай плакать с причетом (представление о местных плачах дают публикуемые в разделе причеты, зафиксированные в 1860 г. крестьянином Кунгурского уезда Е. Будриным^[45]). Сейчас фиксируются лишь фрагменты плачей по умершему, и они часто носят свободный, импровизационный характер.

1. Круг представлений, смежных с понятием смерть

Смысл многих ритуалов, обрядовых действий, используемых в похоронно-поминальной культуре символов может быть прояснен при рассмотрении более общих тем: представление о мироустройстве и том свете, о конце света и жизни, мифологическое представление смерти и души. Этот культурный контекст в исследуемой традиции характеризуется развернутостью, разработанностью сюжетов.

Тот свет

Многочисленны в крае рассказы об обмираниях, во время которых человеку и открывается тот свет. В одном из описаний он предстает как провал в земле: «Бывало, девушка обмерла. Сколь ей годов было, наверно, шестнадцать. Много, говорит, очень видела. И, говорит, Георгий Победоносец меня через такое место, как яма, по жердё, за руку проводил, а внизу много покойных, грешных». Возможно, наделение нетипичной функцией проводника на тот свет Георгия Победоносца неслучайно (в народном представлении это функция Михаила Архангела - ср. в коми-пермяцкой традиции: душу человеку дает и душу забирает Михаил Архангел). Михаил и Георгий в крестьянских верованиях отчасти сближаются: Михаил известен не только как предводитель небесного воинства, как посредник между Богом и людьми, проводник душ к вратам Небесного Иерусалима. Ему, как и Георгию (Егорию), приписывается обучение людей скотоводству и хлебопашеству.

Как и в целом в народной традиции, потусторонний мир может

«копировать» мир земной («обмирала тут одна женщина, дак говорила, что и там её тоже поставили работать трактористкой»). В одном из рассказов он представлен как небесная церковь: «Обмиравшая сказывала: «На небе церковь большая. Смотрю, из церкви вышел маленький мальчик, точно такой же как мой Андрюша, сын, он маленький ещё умер, подходит ко мне, посмотрел, идет обратно. И выходит с ним женщина, за руку его ведет, а мальчик-то спрашивает: «А куда ее?» Та говорит: «Она не дожила восемь лет, обратно на землю». И я, говорит, лежу так, чё будет. Тут подходят два как негра с тележками. Круг меня так катят тележку, потом остановили и говорят: «Садись». А я посмотрела, а там дна-то нету. «Как туда сесть, там дна-то нету?» - «Ты, - говорят, - не бойся, садись». И я, говорит, чувствую, что я не дома, подчиняться надо, встала туда. И вот смотрю - лечу в свое село, церковь увидала свою» (с. Насадка, зап. от А.Ф. Пешковой, 1931 г.р.).

Деление того света на ад и рай, их противопоставление подчеркивает нередко, что рай уготован лишь отдельным, избранным. Один из обязательных признаков рая - его красота: «В раю, наверно, хорошо, красиво. Там моленья идут, там все святые. И птички поют так красиво. Везде разные фрукты, яблоки такие, светлое место. Такое место - как Украина, там зелень, сады» (с. Троицк). Ад соотносится с огнем: «Ад-от будет: грешные в эту сторону, праведники в другую сторону, грешникам ад-огонъ, а красота только праведникам» (с. Троицк). Судьба умершего человека определяется на сороковой день после смерти: «Туда там лесенка идёт, сорок ступенек. До сорокового дня покойный и поднимается по ней. А последняя ступенька - там и определят, то ли в ад падает, то ли в рай». «Эту душу-то водят, водят сорок дён и по горам, и по морям - везде эту душу мотают. Когда душа уходит из дому, значит, ее на место определили. Она поднимается кверху, там будет за свои грехи отвечать: «Чё наделала? Отвечай». В сороковой день она поднимается кверху и сдает свои грехи Богу. Тогда её определяют, мало грехов, тогда примут хорошо» (с. Калинине).

При изображении ада в основном живописуются картины нака-

зания грешников: «Я вот читала - тетрадка такая, «Сон Пресвятой Богородицы». Дак написано - кто по колено в смоле, кто по пояс в огне горит за непочтение родителей, несоблюдение постов. Мало в рай попадают, а вот всё туда только». Рассказчицей упоминается хорошо известный в народной культуре «Сон Пресвятой Богородицы» (бытующий в нескольких списках-вариантах и самостоятельно используемый как молитва и как оберег). Этот страшный сон предвещал Богородице мучения её Сына, который будет распят и замучен в Иерусалиме, содержит ряд картин апокалиптического характера, в том числе и живописаний Божьего наказания (кары великой) тем, кто ослушается Бога (солнце, небо и земля потряслись, луна в кровь обратилась; «восстанет царь на царя, король на короля, отец на сына, а сын на отца, и будет великое кровопролитие на Земле; накажет всех сильными болезнями и не даст никакого пропитания и будет наказывать непослушных громом и молнией; напустит птиц черных, у которых волосы женские, которые будут летать, и кричать страшным голосом, и наведет ужас великий»),

«Каждому свое место Господь посылат. Кто в жизни водку пил, будет в болоте лежать, и ему пить никогда не дадут. Если, например, я посты не соблюдаю, там меня будут кормить может червяками». Вообще же наказание за грехи - удел каждого смертного. К ним относятся не только моральные проступки, одним из серьёзных грехов, в частности, считается «переговаривание», досужие, долгие разговоры (в связи с этим у пожилых часто встречается суждение, завершающее длинный разговор «Греха-то наговорила, простите меня» - Калинине). Своеобразный путь к жизни без греха передаёт выражение «Богу не молись, а напраслину терпи»: «Богу не молись, а напраслину терпи - так говорят. Если даже Богу не молился, а напраслину терпел, и с тебя снимутся грехи» (с. Троицк).

Напоминание о греховности человека выражено в часто встречающемся духовном стихе «В небольшой избушке огонек горит»:

В небольшой избушке огонек горит,

Там одна старушка при смерти лежит.

Плачет и рыдает во грехах своих,

Тяжело вздыхает, ох, как много их.

Себя я не жалела, во грехах жила,

Старость подступила, смерть уж подошла.

Смерти ужасаюсь, страшно мне одной,

В огне геенском вечно гореть мне суждено.

Милосердный Боже, забудь мои дела,

И на смертном ложе прости, прости меня.

В небольшой избушке свет яркий засиял,

Пред старушкой слабой чудный гость стоял.

- Я ангел твой, хранитель, - чудный гость сказал.

Небесный кроткий голос в сердце проникал:

- Я послан за тобою, пойдем со мной домой В небесную обитель, там радость и покой.

Молила ты Владыку, чтоб он тебя простил Он всё тебе прощает, тебя он искупил

(с. Калинино).

Традиция пения духовных стихов как душеспасительного занятия в прошлом была развитой (как и в других местах Прикамья, где было сильно старообрядчество). К настоящему времени она уже разрушена, и стихи в основном бытуют в редуцированной форме. Таков, в частности, стих о двух ангелах, который также говорит о грешности и глубоко верующего человека:

Два-те ангела, два архангела, они летали да они порхали.

Они видели, да они слышали, как душа с телесам расставалася. Телеса говорят: «Нам лежать тяжело».

А душа говорит: «Мне лететь высоко.

Мне лететь высоко, нести грехи тяжело,

Нести тяжело да грехи тяжкие, грехи тяжкие да нераскаянные» (Записано в с. Калинино; исполнительница прокомментировала его следующим образом: «Это в Велико говенье больше пели, и на поминках. Раньше даже девки песни не пели, а всё эти стихи пели. А счас чё - ходим на исповедь, а может, все грехи и не скажем»).

Другая часть похоронно-поминальной традиции, также отражающая народное понимание смерти, - исполнение по умершему плачей (плачевных песен). Как отмечалось выше, к настоящему времени традиция почти утрачена: «Которые причитают по покойникам, а больше нет. Вот по маме я так причитала: «Родимая мамонька, оставила ты меня, пошла ты на тот свет, пошла ты на новое царство, в новый дом. Оставь для меня место - придет момент, когда умру, ты посади меня рядом с собой. Дай тебе Бог царства небесного, отведи, Господи, от ада кромешного, от огромной печи! Сохрани, Господи, и помилуй твою душу от ада!» В этом, уже поэтически не оформленном тексте используется распространенное в плачах понимание жизни после смерти как обретение нового дома, одновременно используются мотивы огненной печи (в прикамских плачах подземельная двучельная печь, на которой в котлах кипит смола, - частый атрибут ада). Чаще вместо причитания используется разговор с умершим: «Который раз хожу, дак на могиле говорю вот: «Милая мама, пришла тебя попроведать. Ты вот не выйдешь, не скажешь - как тебе. Тяжело, чё-то тебя мучит - не скажешь. Как тебе достается это тамо?» Так просто поговоришь, и всё». Любопытны здесь утверждения с отрицаниями - не выйдешь, не скажешь, вполне соответствующие установкам традиционной культуры на локализацию умершего в том мире, недопущение его в этот мир.

Плачи, зафиксированные в Кунгурском уезде в прошлом^[46], показывают, что причётная традиция здесь была детализирована, тексты причитаний отличала развёрнутость и своеобразная стилистика. Как указывает собиратель, «плачи воются, голосятся с рыданием, воплями... при погребении или поминках... на распев».

Дочь по отцу

С восточной со сторонушки подымалися да ветры буйные

Со громами да со гремучимя, с молоньями да со палючимя.

Пала, пала с небеси звезда все на батюшкову на могилушку... Расшиби-ко ты, Громова стрела, еще матушку да мать сыру-землю!

Развались-ко-ся ты, мать земля, что на все четыре стороны! Вскройся-ко да, гробова доска, распахнитеся да, белы саваны! Отвалитесь да, ручки белыя, от ретивого от сердечушка, Разожмитеся да, уста сахарные!

Обвернись-ко-ся да, мой родимой батюшко,

Перелетным ты да ясным соколом!

Ты слетай-ко-ся да на сине море, на сине море на Хвалынское.

Ты обмой-ко, родной мой батюшко, со белова лица ржавщину. Прилети-ко ты, мой батюшко, на свой-ёт да на высок терем,

Все под кутисе да под окошечко - Ты послушай-ко, родимой батюшко, горегорьких наших песенок.

(Кутисе - вероятно, искаженная в произношении форма прилагательного от слова куть кухня. - Прим, редактора).

 

Сестра по сестре

С восточной со сторонушки подымалися да ветры буйные Со громами да со гремучимя, с молоньями да со палючимя.

Пала, пала с небеси звезда все на сестрину на могилушку. Расшиби-ко ты, Громова стрела, еще матушку да мать сыру-землю!

Развались-ко-ся ты, мать земля, что на все четыре стороны! Вскройся-ко да, гробова доска, распахнитеся да, белы саваны! Отвалитесь да, ручки белыя, от ретивого от сердечушка, Разожмитеся да, уста сахарные, ты промолви-ко, мила сетрица, Слово-то со мной ласково, слово-то со мной приветливо.

Еще я-то, мила сестрица, в тоске живу, во кручинушке,

Без свово-то мила ладушки, со своими-то малым детками. Была-то у меня мила сестрица - была ласкова, была приветлива. Нанести-то на нас есть кому, а пристать-то за нас некому.

Как была бы у меня мила сестрица, постояла бы за меня горой высокою,

Постояла бы стеной да белокаменной.

Во сне-то ты мне не привидишься, наяву мне да не покажешься...

Прилети-ко, мила сестрица, ко мне да горегорькою;

Уж ты седь-ко, мила сестрица, на окутисе да на окошечко.

Ты послушай-ко, мила сестрица, горегорьких-то моих песенок.

Я живу-то, горегорькая, без батюшка без родимова,

Без родимой родной матушки, без свового мила ладушки.

('Окутисе — вероятно, искаженная в местном произношении форма прилагательного от куть кухня. Нанести - оклеветать, пристать - заступиться. - Прим, редактора).

Молодуха по мужу

Начало плача соответствует зачину предыдущих, опубликованных выше, с заменой слов «на Батюшкову могилушку» («на сестрицыну на могилушку») на «все на ладушкову на могилушку». В окончании причитания поётся:

Обвернись-ко-ся, мой милый ладушко, перелетным ты да ясным соколом!

Уж я выйду на широку я на улочку, посмотрю я, горегорькая,

На все на четыре стороны -

Не летит ли моя пташечка, не несет ли мне вестку-грамотку?

Уж мне ждать будет - не дождатися, мне глядеть - не наглядетися:

Ну, нет мне от милова ладушки, нет ни весточки, ни грамотки,

Ни словясного челобитьица!

А как без мово-то мила ладушки наносят на меня люди добрые! (Использованные в причете фольклорная формула вестка-гра- мотка до сих пор употребительна в плачах, как свадебных, так и похоронных, ср.: «Ведь я ле мо писала вестку-грамотку, я мо посылала с сонцом праведным» - чердынское. - Прим редактора).

Причитание вдовы

Пришла весна красная, выезжают все люди добрые На работушку на тяжелую.

У меня-то, горегорькия, нет милого ладушки...

А придет страда сенокосная - и затупится коса моя булатная...

И тогда-то, горегорькая, сяду я под ракитов куст,

Помяну-то я, горегорькая, свово милого ладушку:

Затупилась у меня-то коса да булатная не по-старому да не по-прежнему...

А как был бы ты, милый ладушко, ты направил бы мне косу булатную по-старому да по-прежнему...

Хожу-то я, горегорькая, по лугам-то да по зеленыим;

Смотрю-то я, горегорькая, по добрым-то да по людям,

И примечу я, сирота горькая, своего мила ладушку:

Какова была у него походочка, какова была у него поступочка, Каково у него было лицо белое, каковы у него были очи ясныя, Каковы были кудри русыя...

Не могла-то я узреть-высмотреть по его-то частой походочке,

По его-то русым кудерцам, по его-то ясным очикам - Своего мила ладушка.

И лишилась я дружка милого.

Пришло время всечасно слезы лить, горевать, кручиниться и за все тужить.

(В данном тексте также используется традиционная для причетов фольклорная пара не по-старому, не по-прежнему, ср. в чердынском невестином плаче: «Кумушки-подруженьки все сидят они да по-старому, все сидят они да по-прежнему. Только я, млада, не по-старому, не по-старому, не по-прежнему, запросватана, запоручена на чужу дальню сторону»).

Старуха по старику

На кого ты, милый мой, обнадеялся, и на кого ты оположился*? Оставляешь ты меня, горегорькую, без теплого свово гнездышка!

Ни от кого-то горегорькой нету мне слова ласкова, нет мне слова приветлива.

Нет-то у меня, горегорькия, ни роду-то, ни племени, ни поильца мне, ни кормильца...

Остаюсь-то я, горегорькая, старым-то я старешенька, одна да одинёшенька.

Работать мне - изможенья нет, нет-то у меня роду-племени;

Не с кем мне думу думати, не с кем мне слово молвити: нет у меня милова ладушка.

Конец света

С представлениями о смерти и том свете близко смыкаются народно-христианские представления о конце света. «Конец света - будет очень много страданий. Так будет: люди будут просить смерти, а не смогут умереть». Наиболее концентрированно идея конца света высказана в частых и вольных пересказах «Откровений» святого отца Иоанна Златоуста (Богослова): «Иоанну апостолу открывалося небо, сказано было - что видишь, все запиши. Увидел он царя на престоле, вокруг него четыре змея невиданных, дальше идут святые отцы, апостолы, всякие праведники потом идут, и потом мученики. А уже верующих-то очень далеко видно только от престола-то, а грешни- ков-то вовсе не поминают. И семь ангелов стоят вокруг него. Господь стал им говорить. Выливай свою чашу - и начнется землетрясение. От второго неурожай, от третьего жабы да саранча все съедать будут, голодь будет. Вот эти страсти все придут, как Господь своим ангелам прикажет. Третья часть умрет - воды не будет, она будет как кровь, скотина будет умерщвляться» (с. Троицк).

Иоанну Богослову открывались видения страшного суда, огня с неба, воскрешение мертвых, явление ангелов (в конце века запоют ангелы, прольется огненная река с небес с востока на запад, которая поглотит грешников). Комментируя такого рода тексты, верующие говорят: «Дак вот нам и надо молиться за грешников-то! Надо вымаливать. Тот спасется, кто сумеет на столбе написать Иисусо-

ву молитву: «Господи, Иисусе Христе, среди Боже, помилуй меня». Он и останется живой, его Господь помилует». «Мертвые из могил встанут, все встанут. Вот у нас на горе на кладбище встанут и будут петь молитву Господню». Упомянутая в рассказе Иисусова (Господня) молитва (краткая молитва «Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного»), считается наилучшим средством для спасения души. Она называется умственной (говорится шепотом), умной и сердечной, частое её повторение есть особого рода духовная практика (сродни медитации), с помощью которой для верующего открываются ворота в духовный мир, обретается спасение. Считается, что чувствование вибраций от неё, её энергии дается многими годами практики и далеко не всем.

Эсхатологические мотивы, которые фиксируются в основном от истово верующих, в целом широко известны и нередко ориентированы на современные реалии: «Вся земля переплетется проводами. С птиц пойдет, птицы будут гибнуть, потом люди. Болезни страшные пойдут. Счас уже видно - идет к нарушению, птицы умирать стали»; «Церквы будут открывать, мне мама говорила, а в их будет нельзя ходить молиться, там будут лжесвященники» (с. Насадка).

Один из традиционных образов, которым представляется конец света, - образ открывшегося (вскрывшегося) неба. «Ну, вот говорили, что придет время - небо вскроется*. Только вот когда оно вскроется? Это только в конец века бывает, старухи говорили. Один раз шум был - старик один начал бегать, кричать: «Бабоньки, небо вскрыват- ся! Бабоньки, небо вскрыватся! Давай выпрягайте коней, пойдём молебен служить». Выпрягли, пошли к одной верущей домой. Она чи- тат, а мы молимся стоим. Приезжает председатель: «А где, говорит, кто?» - «Не знаю, старик сказал, небо вскрыватся». Он: «Давай щас обратно всех, давай, давай!» Это мне говорили, что будет время - небо вскроется, старухи. Будет, что расти не будет ничего. Ни зима ни лето будет, с голоду будем помирать» (с. Калинино).

Приметы к смерти

Проникновением смерти в мир живых в народе считается нетипичное поведение животных, многие из которых осмыслены как близкие к иному миру существа. Представление о вестниках смерти в основном связывается с образами птиц: «Птица если тукнет* в стекло, к покойнику. Птичка, она к смертности, выживает из дому человека, если тукает в окно»; «Синички в окошко стучат - зовут меня на тот берег видно»; «Мама в предпоследний день нам сказала, что птичка в сенках стукала - она, говорит, по меня прилетела» (с. Калинине). Типично представление смерти в облике воробья: «Папе умереть - в избу залетели два воробья» (с. Троицк). Воробей в славянских верованиях тесно связан с аграрными культами и с культом предков^[47], как вестник смерти упоминается в оценке крайней старости был воробей кому-л. (юрлинское).

Как сближенные со смертью, как её помощники представлены в традиции кошки: «Кошки в доме если начинают беспокоиться, это нехорошее. Как сыну умереть, было - такой хороший кот у нас, а как вечер, так гадит. Кошки что-то чувствуют» (д. Кузино). Общее распространение в Прикамье имеет примета о появлении у человека перед смертью вшей. «Вшей много появляется у человека перед смертью, выходят. Даже в одежде будут. Говорят, в каждом человеке есть клубок вшей. Вот у человека и волос нету, а вши выходят, покидают как его» (с. Троицк). Внезапное нашествие грызунов также связывается со смертью: «Хомяки появились, угол прогрызли, два хомяка. И вот осенью умер хозяин, не болел, ниче, и враз только».

Ряд примет построен на осмыслении традиционных символов. «Ногти не стали расти - скоро человеку умереть, заглядываю вот, скоро ли собираться» (с. Калинино; в народе верят, что в ногтях сосредоточена жизненная сила человека). «Если у покойника глаза полы* - еще к покойнику» (с. Зуята). Поверье о «высматривающем» покойнике, об опасности его взгляда для живых широко распространено и породило особый обряд закрывания глаз умершего. Несомненно, оно связано также с представлениями о слепоте мертвых и о темноте загробного мира, с архаичным сближением сна и смерти. Примета «петухи вечером поют далеко - кто-то умрет» (с. Зуята) осмысляет пение петухов в неурочное время как знак грядущей беды (реакция петухов на приближение нечистой силы, с которой устойчиво соотносится смерть). Устойчивы поверья о неправильно сделанном гробе: «Если гроб велик покойнику - запас кому-то, кто-то еще из семьи убудет*», о череде смертей («Если сорок дён не прошло и еще покойник - значит, скоро третий будет, Бог троицу любит. Второй обязательно третьего уводит» - Троицк).

Предвещает смерть беспокоящее поведение домового. «У нас посуда брякать начала по ночам. Я уж хотела освятить дом, в одной комнате освятила, в другой стали, и тут въяву* увидела домового - низенький ростом, в шерсте, в углу сидит. Это за два месяца до смерти у меня у мужика. Домовой выживает из дому» (с. Калинино). Вещими к смерти считаются сны, когда видится умерший, который зовет к себе, когда снятся ямы, гряды, вообще огород: «Во сне хозяин у меня видел умершего свояка, он стукался к ejsiy и звал выпить. Я его тогда спросила - ты пошел с ним? - Пошел, говорит. Дак ведь в ту же осень муж умер»; «У меня вот как умереть Логинову, он мне говорит: «Я видел сон - строим мы дом. А место-то - ямы-ямами, и огород ямы».

Образы смерти и умирание

Смерть может показаться как некая белая тень, как игра света, как ангел (с. Ленек), как «просто облик белый, не мужчина и не женщина» (с. Троицк), но чаще как человек. В последнем случае она приходит к тому, кому скоро умереть, в облике хорошего знакомого, живого родственника или даже двойника, с вопросом: «Ну, дак че - нажилася?» Она кажется и простым мужиком, и одетой в черное женщиной («Вся в черном, лицо так кажет* - подумаешь, соседка была это»). Для неё характерно стремительное исчезновение: «По-

говорит, спросит че-то, ты повернешься, хочешь ей че-то сказать, посмотришь - а ее где-то нету. То ли она во двор вышла, то ли че. Выйдешь - нету нигде никого» (д. Андреевка). Редкий (впрочем, известный в других, прежде всего северных районах Прикамья) образ смерти - смерть как человек в одежде со многими карманами, в которых лежат пилочки («Разные пилочки у её, жилочки подпиливать. Она мучить будет» - Юговское).

В целом же верят: «Кто каку заслужил смерть, така и придёт. Ангелы кажутся, цветы. Кто умират не шибко грешный, дак, ой, каки цветы кажутся. А кто опять кричат: «Ангелы прилетели!» В с. Кали- нино зафиксирован редкий сюжет с представлением смерти грешницы в виде пчелиного роя: «У меня золовка умерла после аборта, так она только то кричала: «Рой, рой летит, изжалит рой». В рассказе использована известная и другим славянским народам негативная символика роя: пчелы как посредники между Богом и человеком, небесные и божественные создания, являются еще и предвестницами смерти (по бытующим у пчеловодов поверьям, и жалит пчела прежде всего грешника). Роящиеся пчелы - также известный в народе символ слез и горя.

Время смерти может быть легким или тяжелым. «В Паску умирать - это все врата открыты, кто умрет в Паску, тот самый счастливый человек»; «Кто умрёт в Великую субботу, тот сразу в рай попадёт, его старались в этот же день и похоронить» (с. Калини- но). Легкой считается также смерть в день Рождества Богородицы (21 сентября).

Момент умирания, особенно тяжелого и в агониях, последовательно мифологизируется - это время борьбы с бесами. «Беси хватают - это когда человек тяжело умирает. И надо ему святой водички подать, тогда успокоится». Поведение умирающих расценивается как противоборство с бесами. «У меня отец перед концом матъ- кался*, шибко ругался. Умирал, дак так ухал сильно на кого-то» (с. Зуята; брань - известное обереговое средство). «Мама моя умирала - почему-то кричала: «Давай огонь! Давай огонь!» В виде своеоб-

разного «помощника смерти» предстаёт кошка: «Маму у меня паралич подшиб. Она стала бледная-бледная, ниче не говорит. А кошка у нас была, дак маме умереть, она у печки на метр в высоту прыгала. Потом как прыгнет маме на грудь, мама несколько раз вздохнула и все».

Бесы, появление которых провоцируется смертью, присутствуют там, где был покойник, еще некоторое время. «Мама умерла, похоронили, и везде всё посвятили, а на веранде не святили. Я ложуся спать, а за верандой как вороны: «Кар-кар». Как подойду к окошку, отодвину шторку - какими голосами там только не кричат. Утром приду - все нормально. Как сумерки, так опять. Потом мне сестра дала святую воду: «Ты посвяти на веранде-то». Я святой водой везде побрызгала, и все стихло, только на улице еще сколь-то кричали - такими голосами, около сорока, а то и больше будет. А чё кричат, непонятно» (с. Насадка, зап. от А.Ф. Пешковой, 1931 г.р.). Мотив «многих» голосов, криков разных животных часто встречается при описании активности нечистой силы (ср. в описании порчи-икотки: «Семь порчей было посажено - ржет по-лошадиному, визжит как свинья, кукарекает, мяукает, кудахчет, лает, воет» - Нытва).

Трудная смерть, т.е. затрудненный переход в область смерти (обычно для колдуна - из-за его особой греховности) воспринимается как своеобразное возмездие за неправедную жизнь, одновременно это древняя параллель между поведением в мире живых и загробной судьбой. Смерть колдунов и «знающих» считается тяжелой, если они не передали по родне своё умение. «Колдун умирал, шибко маялся - много знал дак, портил людей. Умереть не мог, ворочатся, во- рочатся, из роту как чё-то добыват, добыват, раз не передал. Туто уж догадалися, взяли, коло роту-ту у его ножницами как перерезали, он и умер» (с. Калинино). «Одна бабушка умирала в Ленске в больнице, не вставала вовсе. А чувствует, что ей надо передать, сдать как, дак она пешком из Ленска сюда, в Тихановку ушла» (с. Тихановка). «А я вот слышала, в соседней деревне была старуха-колдунья. Ей надо умирать, а у ней никто не берет. Родственникам навеливат* - они

тоже не берут. Ак она, говорят, в трубу давай выпускать. Трубу, говорит, открыла, чтобы туда выпускать вот, что знат, то и выпускат, видимо. Говорит чё-то туда. Им передать надо, тогда они легко умрут» (с. Насадка). Облегчая смерть, выворачивали потолочину (если не помогало, то несколько), убирали доску с крыши («Отливенъ* убирали с крыши, конек-то, чтоб она умерла легче» - Юговское), если умирает знахарь, снимают с окон наличники (с. Троицк), если умирал человек, в которого была «посажена» порча, разбирали печную трубу, снимали матицу («Икота Ивашка посажёно было. Умирает человек, надо выворачивать матицу. Выворотить, и он улетит!» - Калинине; «Колдун умират - форточку надо открывать» - Юговское); «Если такой умирает, знаткой*, подушки убирают из-под головы, чтоб он быстрее умер, спокойно» (с. Серга). Облегчали смерть также тем, что перекладывали умирающего на пол: «Чаще как умереть, дак уходят на пол или убирают с койки все до досок» (с. Серга). «Которые тяжело умирают, шибко бьются, их на пол надо перекладывать, а лучше солому постлать» (с. Калинине). ^[48]

все знали» (с. Кинделино); «У нас раньше на забор вешали горшки, как кто умрет. Перевернут и повешают, не убирают. Сколь горшков, столь покойников. Это которые брали покойников обмывать, такие цедилки глиняные или горшки. Покойника вымоют, и на забор» (с. Ленек). В доме завешивались зеркала и экраны телевизоров («всяка нечисть в зеркалах, говорят, надо зеркало одно иметь, не десять»; «зеркала завешивают, чтобы не выглядывать в них еще одного покойника» (д. Обухово).

Некоторыми деталями отличалось исполнение обряда при похоронах детей, молодых, умерших не своей смертью. В прошлом хоронили отдельно (и отдельно поминали) самоубийц, по-особому хоронили умерших молодыми («Кто молодые умирали, их опять провожали с гармошкой, частушки пели» - Зуята).

Этапы похоронного обряда включают действия, исполняемые в первые три дня, когда умерший находится дома (обмывание, обряжение), во время отправления на кладбища и захоронения (вынос тела, встречна милостинка), действия, совершаемые по возвращению с кладбища (обед, обереговые акции).

Обмывание

Обмывание - важная часть обряда, направленная на «перевод» умершего в другое качество, отделение его от живых - в ритуале с умершего смывается грех (собственно жизнь, жизненная сила). Обмывание умершего в старое время поручалось чаще всего помы- вальной бабушке (с. Калинино). «Покойника должен обмывать обязательно если мужчину, так вдовый мужчина, если женщину - вдовая. Замужняя не должна обмывать» (с. Насадка). «Если замужем, тебе нельзя обмывать. Сколько у тебя есть грехов, ты ей добавишь, свои грехи ей отдашь. Женщинам мужчину нельзя обмывать». Раньше тому, кто обмывал, в качестве особого подаяния давали живую курицу, а также платок и отрез ткани (с. Ленек).

«Приходишь, три поклонника положишь перед иконами, благословишься, водичку приготовишь, чтоб теплая. Начинаешь с головы,

марлечкой. С молитвой все: «Святы Боже, святы крепки, святы бессмертны, помилуй нас». И ушки, личико, шею, руки, подмышками, спину - всё с молитвой. А потом ноги. Стары полотенчики дадут, об- терёшь. А потом одеваешь, все с молитвой тоже» (с. Серга). «Крестами моешь, тряпочкой крест-накрест обтираешь» (с. Калинино). «Господи, прости меня грешную, Пресвятая ты Богородица, святой ты Микола святитель, спаси и сохрани», и так раза три повторишь. Волосы обтерёшь рукой, а тут уже тряпочкой. Туда в эту воду еще перед этим крест ложишь - ведь грехи смывашь».

Полотенца, которыми обтирают покойного, его бельё, даже одежду, в которой умер, старались сжигать. «Воду, которой обмываешь, дак в передний угол выливаешь, с улицы, где чтобы ногой не вставать» (с. Серга); «Воду, которой обмывали, выливали обязательно наотмашь* к бане, старались плеснуть в леву сторону» (с. Ленек). Это воду выливают также на поле, за дорогу, в реку («Воду потом надо снести в речку вместе с чашей, из которой мыли. И белье с человека всё надо на реке вымыть»). «Посудину, из которой обмывали покойника, куда-нибудь ликвидируют, чтоб никто не подобрал. Лучше разбить у угла, чтобы к боушку шло. Это боушковугол*» (с. Серга). «Черёпенную* посуду надо после покойника на вышку* (чердак) положить» (с. Ленек). Смытая с умершего жизненная сила, таким образом, также отправляется в локусы, представляющие с народной точки зрения входы в иной мир.

Обряжение

«Смёртно готовили раньше - это одеяние было, специальные лапти, портянки, штаны, рубаха, все чтобы чистое, белое» (с. Троицк). Подготовленное для обряжения умершего называли также сря- ды* или смертная сряда. В сряду входили платье (обычно белого, реже розового цвета, в последнее время хоронят также и в зеленом, синем), обязательно белый платок. Шьют одежду для умершего руками, вперед иголкой {«На живую нитку* надо шить, без узлов, вперед да вперед»). До сих пор нередко женщин хоронят в платье, в

котором они венчались: «В подвенечном платье кладут. У меня вот розово платье все еще хранится, припасла. Я говорю: «Умру, цветы положьте мне с собой, в которых венчалась, и пла

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: