Второй этап: классический этап, формирование экономической социологии как отрасли социологического знания. 4 глава

Наконец, Й. Шумпетер (1883-1950) призывает выйти за пределы чисто экономического анализа и рассматривать экономическую социо­логию как элемент экономической науки наряду с экономической ис­торией и статистикой. По его мнению, «экономический анализ иссле­дует, как люди ведут себя всегда и к каким экономическим последстви­ям это приводит; экономическая социология изучает вопрос, как они пришли именно к такому способу поведения». В последнем случае речь идет об изучении не только мотивов и склонностей, но также обще­ственных институтов и социальных классов.

Таким образом, экономическая социология формируется в течение второго периода. Именно в 90-е гг. XIX в. появляется термин «экономическая социо­логия», вскоре появится книга с таким же названием; с 1898 г. изда­ется журнал «Социологический ежегодник», в котором раздел эко­номической социологии ведет Ф. Симиан. Термин «экономико-социо­логический» распространяется во Франции, а в Германии чаще ис­пользуются категории «хозяйственная социология» и «социальное хозяйство». В это время создаются и основные социологические тео­рии хозяйства - социологическая теория капитализма и предприни­мательства, социологическая теория денег, социологическая теория разделения труда, обмена, рынка. На этом этапе возникают новые яркие социологические традиции в экономике; в частности, шагом навстречу социологии стал институционализм. Заканчивается этот период революционной теорией Кейнса, которая перевернула усто­явшиеся традиции взаимоотношения экономики и общества.

Третий период - развитие экономической социологии. Постепенно классические каноны в экономической социологи и их создатели - Вебер, Зиммель, Дюркгейм - становятся достоянием истории. Жизнь требует новых идей и парадигм, новых объяснений происходящего. Это свидетельствует о том, что этап формирования экономической социологии закончился, и с 50-х гг. XX в. началось развитие экономической социологии.

Это также этап институционализации эко­номической социологии, когда она завоевывает свое место в ряду отраслей социологического знания, когда экономисты начинают от­носиться к ней всерьез. Однако, усилия в направлении общего синтеза эко­номической теории и социологии не приносят позитивного эффекта. И в 1920-1960-х гг. XX в. наступает полоса их взаимного отчуждения. В этот же период экономическая социология утверждается как развитая теоретическая и эмпирическая дисциплина. Причем ее основные направле­ния появляются из независимых от экономической теории источников.

Первым течением стала индустриальная социология, в первую оче­редь американская, вытекшая из русла прикладной психологии и зани­мавшаяся изучением основ хозяйственной организации, трудовых от­ношений людей на предприятии и разработкой практических рекомендаций по увеличению эффективности производства. Впоследствии из нее вырастает и социология организаций.

Вторым источником экономической социологии на этом этапе ста­новится антропология. Здесь стоит подробнее остановиться на изве­стной книге «Великая трансформация» (1944) антрополога Карла Поланьи (1886-1954) – выдающегося антрополога-субстантивиста. Сегодня К. Поланьи - одна из ключевых фигур экономико-социологической традиции, в том числе в связи с его радикальной критикой формальной экономической теории и экономического либерализма.

В центре внимания К. Поланьи находилось различие между докапиталистическими экономическими системами и домонополистическим капитализмом XIX в. Среди докапиталистических экономик прежде всего его интересовали «примитивные» (племенные, доклассовые и переходные к классовым общества) и «архаичные» (экономика древних классовых, в том числе древневосточных, обществ).

Само название этого направления связано с проводимым К. Поланьи различием двух значений термина «экономика» - «формальный» и «субстантивистский». Как подчеркивал автор, экономика универсальна, но не в смысле наличия во всех обществах максимизации, рационального калькулирования, на чем настаивают формалисты, а лишь в том смысле, что в каждом обществе имеют место социально организованное производство, распределение и потребление материальных благ и услуг. Последнее значение термина «экономика» он именовал субстантивистским.

Исходным для субстантивизма является положение о том, что отличие первобытной экономики от капиталистической носит не количественный, а коренной, качественный характер. И все принципы и понятия маржинализма возникли на почве капиталистической рыночной экономики и имеют отношение только к ней, они совершенно непригодны для анализа экономических отношений доклассового общества.

Маржинализм - один из методологических принципов буржуазной политической экономии, основанный на использовании анализа предельных величин для исследования экономических законов и категорий. Исследование законов функционирования экономики маржинализм основывает на анализе экономического поведения хозяйствующего субъекта в процессе производства и на рынке. Это дает ему возможность использовать количественные методы, в частности анализ функциональной связи между исследуемыми факторами (например, зависимость спроса на товар от его цены, цен других товаров, дохода потребителя; влияние различного соотношения затрат труда и капитала на его производительность и др.), а отсюда и понятие предела функции (предельная полезность, эластичность спроса, предельная производительность факторов производства).

Отсюда субстантивистами делается вывод о необходимости создания особой теории первобытной экономики, отличной от маржинализма. Таким образом, давление огромного фактического материала заставило часть буржуазных экономистов и этнографов прийти к тому выводу, который за сто лет до этого был сделан К. Марксом и Ф. Энгельсом, - к выводу о существовании качественно различных систем социально-экономических отношений и необходимости создания особой теории для каждой из них.

Исходя из идей субстантивизма, формальному пониманию экономики К. Поланьи противопостав­ляет содержательное понимание (substantive meaning). Согласно концепции Поланьи, «экономика - это процесс производ­ства средств удовлетворения потребностей, где человек демонстрирует свою полную зависимость от природного и социального окружения», а сам экономический процесс социален и осуществляется в институци­ональных формах.

Согласно взглядам К. Поланьи, отличие первобытной экономики от капиталистической заключается вовсе не в том, что в первобытном обществе существовали качественно иные экономические отношения, чем в обществе капиталистическом: суть отличия в том, что в первом экономика занимает совершенно иное место, чем в эпоху домонополистического капитализма. В капиталистическом обществе экономика образует особую сферу со своими собственными законами и институтами, противостоящую всем остальным его сферам, и прежде всего политической. Функционируя независимо от воли и сознания людей, экономическая система капитализма всецело определяет их поведение в области экономической жизни. И даже больше. При домонополистическом капитализме экономическая система определяет все общественные институты и тем самым все общество в целом.

Совершенно иначе, по мнению К. Поланьи, обстоит дело в первобытном обществе. В нем экономика не образует особой сферы, она «погружена», «встроена», «врезана» в само общество. Процесс производства, распределения и потребления материальных благ и услуг организован через посредство не специальных экономических, как при капитализме, институтов (рынок, частные предприятия, заработная плата и т.п.), а неэкономических, социальных, таких, например, как родство, брак, возрастные группы, религиозные организации и т.п. Иначе говоря, согласно взглядам К. Поланьи, в докапиталистическом обществе в отличие от капиталистического не существует специальных экономических отношений, их роль выполняют родственные, моральные, религиозные, политические и прочие неэкономические отношения.

Таким образом, положение о существовании качественного различия между первобытной (и вообще докапиталистической) и капиталистической экономикой превращается у К. Поланьи в тезис об отсутствии в первобытном обществе экономики в том смысле, в каком она существует в капиталистическом, т.е. об отсутствии в первобытном обществе экономических отношений. Однако, утверждая это, К. Поланьи вступает в противоречие с самим собой. Ведь если в первобытном обществе место экономических отношений занимают отношения родственные, моральные, религиозные, то отсюда необходимо следует, что никакой особой теории первобытной экономики, отличной от теорий родства, морали, религии и т.п., быть не может. Но и он сам, и его последователи в качестве своей первоочередной задачи ставили и ставят создание именно такой теории.

Согласно К. Поланьи, стратегии выживания не являются продуктом индивидуальных решений, принимаемых независимыми индивидами, и тем более не сводятся к эгоистическому интересу отдельного человека. Они включают интересы выживания и благосостояния его ближних. И в этом отношении экономическое действие, нацеленное на обеспечение жизнедеятельности человека, неминуемо оказывается социально укорененным действием, которое встроено в социальные отношения. Для анализа «социальности экономического процесса», Поланьи ввел специальную категорию: «включенность» экономики в социальную структуру («embededdness»). Это положение стало своеобразным девизом современных за­падных социологов-экономистов.

Одним из проявлений такого институционального оформления служат моральные нормы, следование которым пронизывает многие хозяйственные действия. Характерным примером является организация домашнего хозяйства, для которого важным элементом хозяйственных процессов становятся межпоколенческие трансферты, когда весомая часть ресурсов расходуется в форме односторонней и безвозмездной материальной помощи, будучи обусловлена существованием нормального демографического жизненного цикла.

В еще большей степени социальный характер хозяйственных действий проявляется в отношениях между отдельными домохозяйствами в рамках локальных общностей (например, соседской общины). Требования, касающиеся обеспечения выживания и минимальной стабильности, адресованы тем, кто в трудной ситуации оказывается держателем «избыточных» ресурсов и, следовательно, в состоянии оказать материальную поддержку. Подобная поддержка слабых распространяется отнюдь не только на горизонтальные отношения между своими. Она еще чаще транслируется по вертикали социальных структур и вменяется в обязанность принципалам – обладателям собственности и властных полномочий.

В чем заключаются в данном случае моральные обязательства держателей хозяйственных ресурсов? Эти достаточно жесткие обязательства не связаны со свободным моральным выбором («возлюбить ближнего своего»), а проистекают из фундаментальных требований социума – обеспечить выживание и нормальную жизнедеятельность каждого человека и его семьи. И в тот момент, когда это выживание или нормальная жизнедеятельность отдельного человека, его семьи или какого-то локального сообщества оказывается под угрозой, то к агентам, которые в этот момент обладают относительно избыточными ресурсами (будь то более обеспеченные соседи, владелец феодального поместья или государство), выдвигаются требования о помощи. Хотя с формальной точки зрения такие обязательства могут нигде не прописываться и даже никак не оговариваться, это не мешает в критических ситуациях запрашивать поддержку в весьма настоятельной форме.

Они могут оформляться в виде взываний к моральным устоям («помогите несчастным») или напоминаний о реципрокных обязательствах («все эти годы мы платили налоги»). Но это не просто просьбы о пожертвовании или ожидание воздаяния за прошлые труды. Это субстантивные («естественные») требования. В критической ситуации экономическая (рыночная логика) перестает работать, и пострадавшие мгновенно переключаются на нерыночные способы обоснования – гражданский, домашний и т.п.

Это объясняет, в том числе, тот распространенный факт, что сбои рынка, обусловленные действием частных предпринимателей, порождают требования к государству, которое с формальной экономической и правовой позиции не имеет к этому прямого отношения. Характерным примером можно считать претензии к государству обманутых вкладчиков финансовых пирамид в середине 1990-х годов.

В этом отношении субстантивная экономика предстает как моральная экономика, где хозяйственные расчеты подкрепляются нормативными ожиданиями и неформализованными представлениями о социальной ответственности. И нарушение этих устойчивых ожиданий способно порождать острые социальные конфликты.

Институциональный характер экономики Поланьи также описывал посредством категорий или трех форм интеграции хозяйства: «перераспределение», «обмен», «реципрокальность» (т.е. симметрич­ность хозяйственных и социальных отношений). Через них действия отдельного человека интегрируются в социальную структуру обще­ства. Экономический процесс как бы вмонтирован в поддерживающие его структуры (в обмен, в перераспределение и т.д.), без которых не мо­жет осуществляться. Например, обмен в рыночной экономике - это не только экономический, но и этический процесс. Если деловые партнеры обманывают друг друга, то между ними не могут развиваться по-настоящему рыночные отношения. За каждой из категорий («перераспределение», «обмен» и «взаимообразность», «реципрокальность») стоят поддерживающие институты, а именно: централизованное хозяйство, рынок и симмет­рично организованные группы. Таким образом, хозяйственные отношения не сводят­ся к обмену, а рынок рассматривается как одна из институциональных форм, существующая наряду с другими формами.

Пожалуй, наиболее интересной формой в данном случае является реципрокность. Поэтому мы оставим в стороне перераспределение (редистрибуцию), чтобы сравнить характеристики рыночного и реципрокного обмена. Начнем с того, что рыночный обмен осуществляется на началах возмездности и эквивалентности в целях максимизации полезности его непосредственных участников.

Поланьи убедительно показывает, что рыночный обмен – это не универсальная, а особая форма обмена. Она предполагает непременное существование ценообразующих рынков, где цены устанавливаются в процессе торга. В действительности такой торг происходит далеко не всегда. В истории существует масса способов обмена (в том числе денежного), осуществляемых при отсутствии ценообразующих рынков. Обмен в этих случаях производится по политическому договору и фиксированным ставкам, и свобода в установлении цен серьезным образом ограничена. Кроме того, часто обмен вообще совершается с целями неутилитарного характера. Так, по свидетельствам антропологов, обмен в примитивных обществах возник как взаимное приношение даров и взаимное угощение, которые являются не экономическими, а преимущественно социальными актами. Их цель – не достижение экономической выгоды, которая иногда полностью отсутствует, а утверждение соседских и дружеских связей, совершение религиозных ритуалов. Взаимный обмен может совершаться также не в целях удовлетворения материальных потребностей, а для поддержания социальных структур, символизации сотрудничества, предотвращения конфликтов. Оказание помощи может рассматриваться как способ самоутверждения и поддержания статуса, а также как способ подчинения, установления ресурсной зависимости. С чисто экономических позиций такого рода акты часто не только не приносят выигрыша, но, напротив, означают растрату изрядной части общего богатства (то же, к слову, относится к сохранившейся поныне традиции обмена подарками на праздники).

Подобные виды обмена и характеризуются понятием реципрокности (взаимности). Обмен дарами обходится без торга, без выяснения полезности дара для его получателя, без гарантий эквивалентного возмещения затрат в будущем. В принципе предполагается, что сегодняшний получатель когда-то должен ответить тем же, но ожидание ответного дара не артикулируется открыто, ответный дар только предполагается. Но зачастую нет даже и такого предположения. Если получатель дара не сможет «отдариться» в будущем, то инициатор дарения укрепляет свое социальное положение в сообществе. В данной ситуации не накопление имущества, а его публичная раздача в большей степени повышает авторитет дарителя, при этом реципрокность по сути превращается в перераспределение накопленного богатства.

Здесь хозяйственные агенты оказывают помощь другим агентам, включенным в сети их социальных связей. При этом они не получают ничего взамен, кроме ожиданий, что когда они обратятся к кому-то из участников сети, то по отношению к ним поступят примерно так же, как они поступают сейчас. Таким образом, несмотря на видимость безвозмездности помощи, эти отношения имеют возмездный характер, однако это не приближает их к рыночному обмену.

Для реципрокных отношений характерны следующие особенности.

1. Реципрокность предполагает возмездность, но не подразумевает эквивалентности. Соблюдается принцип адекватности ответного дара, а не строгой калькуляции взаимных выгод.

2. Ответный дар, несомненно, предполагается, но сроки возврата «долга» и форма ответного дара четко не зафиксированы, а часто даже и не оговорены. Текущий контроль за соблюдением обязательств отсутствует, открыто напоминать о них не принято.

3. Проявляется терпимость к материальному дисбалансу, который компенсируется через повышение авторитета дарителя. Неспособность «отдариться» ведет к подчинению дарителю.

4. Возмещение может быть произведено совсем другим хозяйственным агентом, а не тем, которому была оказана первоначальная помощь.

Реципрокность, таким образом, обеспечивается ресурсами не столько экономического, сколько социального капитала – непогашенных взаимных обязательств.

Анализ реципрокных отношений демонстрирует также и то, что одна и та же с формальной точки зрения трансакция может выполнять самые разные социально-экономические функции и предполагает разные социальные отношения. Так, перед нами может оказаться:

§ нерыночная форма торговли, осуществляемая в виде взаимного обмена дарами;

§ форма взаимного кредитования под единовременные нужды (открытие собственного бизнеса, празднование особых событий, похороны);

§ способ осуществления межпоколенческих трансфертов;

§ форма обеспечения выживания локального сообщества в экстремальных ситуациях (неформальное страхование от несчастных случаев, неурожая и т.п.);

§ форма накопления социального капитала в виде расширения связей и непогашенных взаимных обязательств;

§ символическое обозначение дружбы или сотрудничества;

§ способ поддержания и повышения авторитета (раздача части имущества в виде дара, когда невозможность «отдариться» повышает авторитет дарящего).

Предложенные Поланьи формы интеграции хозяйства помогают нам перейти с микроуровня анализа экономических действий на макроуровень – к проблемам хозяйственного развития. Вставая на историческую точку зрения, Поланьи показывает ограниченность системы саморегулирующихся рынков, утверждая, что такие рынки в большинстве примитивных и средневековых обществ играют вспомогательную роль и сосуществуют с более распространенными нерыночными укладами.

При недостатке или неэффективности ограничительных мер развитие рыночных отношений способно порождать негативные побочные эффекты (экстерналии), несущие в себе опасные элементы саморазрушения, в том числе и для самого рынка. Поэтому рынок в частности и хозяйство в целом изначально предполагают наличие механизмов регулирования. Причем речь идет не только о предупреждении или лечении негативных последствий, порождаемых неизбежными рыночными сбоями. На всем протяжении человеческой истории само развитие рынков происходило не вследствие отказа от регулирования, но, напротив, во многом порождалось этим регулированием, которое производилось, в том числе, и по логике, весьма отличной от рыночной.

Наряду с социальным регулированием, осуществляемым силой традиций, социальных норм, стихийными и организованными действиями хозяйственных агентов, важнейшую роль в этом процессе играет регулирование со стороны государства. Историкам и антропологам хорошо известно, что большинство рынков складывалось не помимо и вопреки, а при его прямой поддержке. Причем это относится отнюдь не только к примитивным, но и к современным хозяйствам. Современный рынок столь же не автономен от действий государства. И потому для экономической социологии проблема развития рынков неотделима от проблемы государственного регулирования хозяйства.

С этой точки зрения Поланьи обращает внимание на то, что в начале XIX столетия произошла «великая трансформация» – фундаментальные изменения, приведшие к усилению автономности экономических отношений. Роль рыночной формы хозяйства заметно возросла. Произошло объединение ранее изолированных рынков в мировую (глобальную) систему «саморегулирующихся рынков». Эти изменения, подхваченные и усиленные либеральной политической экономией, произвели отрыв экономического от социального, их своеобразное разукоренение и, более того, породили претензии со стороны экономических отношений на безусловное первенство. Общество начало представляться как нечто производное от экономики.

Основным элементом подобного превращения, по мнению Поланьи, стала так называемая коммодификация (превращение в товар) все новых и новых объектов, которые ранее товарами не являлись, а теперь получают свою цену, начинают все более свободно продаваться и покупаться. В результате такой экспансии развитие рыночной экономики обретает тенденцию к перерастанию в рыночное общество. В нем логика рынка распространяется на области, которые изначально к экономике непосредственного отношения не имели.

Но здесь развитие рыночной экономики, по мнению Поланьи, наталкивается на серьезные ограничения и попадает в своего рода замкнутый круг. Оказывается, что рыночное общество, к которому объективно подталкивает экспансия саморегулирующихся рынков, по природе своей невозможно. И в первую очередь потому, что ключевые хозяйственные ресурсы – земля, труд и деньги – не могут превратиться в товар в полном смысле слова, поскольку являются частью «органической структуры общества». И общество противится их превращению в товар, даже если они и вовлекаются в рыночный оборот, становясь объектами купли-продажи.

Во-первых, возникают ограничения морального толка. Людям кажется, что превращение в товар этих объектов противоречит некоему «естественному» порядку: ведь земля связана с природными основаниями жизни человека, а труд есть прямое продолжение и реализация его способностей. Что же касается денег, то они выступают простым посредником, средством обмена и не имеют собственной стоимости.

Во-вторых, указанные объекты не могут свободно обращаться на рынках без серьезного регулирующего вмешательства государства, без поддержки которого невозможно существование ни денежных, ни земельных, ни трудовых отношений. И государство постоянно возвращается в эти области, изымая их из сферы рыночного регулирования. В результате основные хозяйственные ресурсы выступают в качестве так называемых фиктивных товаров.

Что же происходит при активном «продавливании» рыночных отношений? Нарастающие попытки превратить указанные товарные фикции в реальность порождают сопротивление не только в умах интеллектуалов, но и в ткани всего общества. Причем речь идет не о каких-то узких экстремистских группах, но о достаточно широких противоборствующих общественных движениях – организованных и неорганизованных. Общество вырабатывает своего рода защитный панцирь из культурных институтов, который предохраняет не только против провалов саморегулирующегося рынка, но и против чрезмерной «маркетизации».

Именно этим сопротивлением Поланьи объясняет появление и приход к власти фашизма в Германии в 1930-х годах. Фашизм выступает как реакция на неудачи и перекосы в формировании саморегулирующейся рыночной экономики, приведшие к обратному результату – серьезному ограничению рыночных свобод наряду с урезанием либеральных и демократических свобод.

Еще Дж. Стиглиц обратил внимание на то, что Поланьи удалось в какой-то степени предсказать и содержательно объяснить возникновение антиглобалистского движения, которое началось с массовых выступлений в Сиэтле в 1999 г. и в Праге в 2000 г. С внешней точки зрения здесь многое выглядит по меньшей мере странным. Люди выходят на улицы, бьют стекла и протестуют против… деятельности Международного валютного фонда. И на первый взгляд, данный протест против глобализации смотрится как театр абсурда.

Однако подход Поланьи многое расставляет на свои места. Речь идет не просто о невменяемых маргиналах, но о стихийном противодействии основных групп общества наступлению парадигмы саморегулирующегося рынка. Антиглобалисты выступают не против глобальных коммуникаций и всеобщей взаимозависимости. Их действия направлены против международных финансовых институтов, которые являются проводниками либеральной рыночной политики. Не случайно и «глобальные террористы» 11 сентября 2001 г. избрали в качестве основной мишени башни Всемирного Торгового центра – символ глобализующегося рынка.

Интересны его размышления о домашнем хозяйстве, которое долгое время определялось через его противопоставление рыночному труду. Известно, что рыночный труд может выполняться и в пределах дома, но его продукт изначально предназначен на продажу и, как правило, принимает денежную форму (или его стоимость возмещается в результате бартерного обмена). В свою очередь, домашний труд представляет собой труд по натуральному самообеспечению в домашнем хозяйстве. Он связан преимущественно с производством услуг и отчасти с изготовлением продуктов питания и вещей в малых масштабах для нужд личного и семейного потребления.

Со временем возникла потребность отделить время, затраченное на домашний труд, от времени потребления и досуга. И здесь возникает объективная сложность, поскольку в домашнем хозяйстве они тесно переплетены, а часто по виду деятельности просто невозможно однозначно отделить труд от того, что трудом не является. Как, например, квалифицировать домашний уход за детьми: это затрата трудовых усилий или досуговое занятие? Производится ли стоимость в этом процессе, и как ее измерить?

Экономисты решили этот вопрос своими средствами. В новой теории потребления для экономистов домашний труд отделяется от потребления, выступая опосредующим звеном между сферой рынка и сферой потребления. Более конкретно домашний труд определяется как виды деятельности, которые могут быть замещены рыночной занятостью. Иными словами, вы можете воспользоваться платными услугами няни, чтобы она ухаживала за вашим ребенком, или отдать ребенка в платный детский сад. Но никому не придет в голову нанимать человека, чтобы он смотрел за вас телевизор. Следовательно, в первом случае речь идет о домашнем труде, а во втором – о времени потребления и досуга. Впрочем, всех проблем данный подход не решает. Например, как оценивать поездки на рыбалку или походы за грибами в выходные дни – домашний труд или увлечение, хобби?

В принципе можно купить рыбу и грибы в магазине или на рынке. Значит, это труд? Почему тогда многие этого не делают и вместо себя никого не посылают? Выходит, что для них это отдых? Как квалифицировать подобные виды деятельности, если, например, речь идет об обследованиях бюджетов времени домохозяйств?

И здесь подход Поланьи помогает нам сформулировать более четкое определение домашнего труда. Если с формальной экономической точки зрения, повторим, домашний труд выступает как нерыночная занятость, которая в принципе может быть замещена рыночной занятостью, то в субстантивном определении с точки зрения обеспечения жизнедеятельности к нему относятся виды нерыночной занятости, которые вносят вклад в материальное выживание домашнего хозяйства. Иными словами, предлагается иной объективный критерий, позволяющий относить или не относить конкретные занятия к «труду» по характеру их связи с нуждами домашнего хозяйства.

Помимо прочего, это означает, что многие домашние занятия (например, та же рыбная ловля или работа в саду) могут рассматриваться и как труд, и как отдых, в зависимости от того, какие функции они выполняют в данном домохозяйстве. Если выловленная рыба потребляется, но это не отражается на состоянии дел в домохозяйстве сколь-либо серьезным образом, то следует считать это развлечением. Если же улов оказывается существенной прибавкой к натуральному доходу и важным элементом семейного рациона, то мы склонны квалифицировать подобные занятия как трудовые.

Определение деятельности в качестве домашнего труда, таким образом, не проистекает из его предметной формы. Одна и та же деятельность может выступать как труд, если она вносит принципиальный вклад в выживание домохозяйства и поддержание уровня жизни его членов, а может квалифицироваться как хобби, если этот вклад не существенен, а сама деятельность осуществляется, скорее, по мотивам неутилитарного (в том числе, развлекательного) порядка.

Солидаризируясь с К. Марксом и М. Вебером, К. Поланьи считал, что «кардинальные изменения экономического поведения не могли произой­ти без вмешательства неэкономических факторов». Но если в качестве сильнейшего «неэкономического фактора» Вебер рассматривает «трансформацию хозяйственной этики», то Поланьи - политику. Со­гласно его концепции, рынок, получив самостоятельность, захватил политику. Появился «экономический либерализм» - вера в свободное общество на основе конкуренции. Рынок же потребовал невмешатель­ства политики в дела экономики. Так возникло «либеральное государ­ство», которое дорожит больше всего не свободой, а рынком.

Следствием этого является отделение производства от потребле­ния, что ведет к росту бедности; превращение безработицы из неяв­ной в явную; бизнеса - во всеобщий интерес и побудительный мотив поведения. Многие из этих черт можно наглядно наблюдать на при­мере современной российской экономики, пытающейся перейти к цивилизованному рынку, но отличающейся сложными долговремен­ными негативными социальными последствиями. Вместе с тем Пола­ньи считал, что подчинение общества экономике имеет свои пределы и «общество, осознав разрушительные последствия дезинтеграции, само начнет защищаться от рынка; а земля, труд, капитал будут стремиться выйти из-под его контроля». Однако Поланьи выступал не против рынка как системы, а против «рыночного общества» и саморегулирования рынка. Задачу он видел в том, чтобы превратить саморегулируемый рынок в регулируемый, а для этого надо прежде всего обеспечить демографический контроль общества над государством, а только потом - над экономикой.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: