Итак, человек Божий решил отправиться в монастырь святого Назария и там исполнить свое заветное желание. По дороге в обитель, когда он из глубины души возносил к Богу моления, псалмы и гимны, вдруг из зарослей кустарника появился варвар и схватил его за р

Итак, человек Божий решил отправиться в монастырь святого Назария и там исполнить свое заветное желание. По дороге в обитель, когда он из глубины души возносил к Богу моления, псалмы и гимны, вдруг из зарослей кустарника появился варвар и схватил его за руку, как некогда ехидна выползла из хвороста и повисла на руке апостола Павла[48]. Дальше они шли уже вместе. Пройдя несколько, преподобный увидел справа от себя, в тенистой роще, множество сарацин, черных эфиопов с диким взором, безобразных, похожих на бесов. Все они не смели приблизиться к святому. Тем временем варвар, который его схватил, принялся расспрашивать, кто он, откуда и куда идет.

 

Когда игумены монастырей Меркуриона отослали преподобного Нила в другую страну, он не смутился и решил отправиться в монастырь святого Назария, чтобы там исполнить свое желание — принять монашество, а после вернуться в избранный им и полюбившийся ему монастырь.

 

Святой Нил без утайки поведал своему странному спутнику, откуда он родом, кто его родители и куда он держит путь. Святому Нилу не было тогда еще и тридцати, он был хорошо одет, и варвар дивился его цветущей молодости, красоте и благоразумным ответам. Потом он стал ему внушать: «Зачем тебе, такому молодому, изнурять себя монашескими трудами? Удручай себя подвигами в старости, когда уже не сможешь предаваться пороку. Тогда и подвизайся в монашестве, если останется еще желание». «Нет, — ответил благоразумный муж, — Бог не хочет, чтобы мы были добродетельными поневоле. К тому же старик не может угождать Богу, как, например, больной зять тестю или ленивый воин царю. Именно сейчас, в молодости, я хочу поработать Богу, чтобы в старости Он сподобил меня Своей благодати и славы».

 

Преподобный Нил рассказал варвару, кто он, откуда идет и зачем. Тот был поражен его благоразумными ответами и красивой одеждой — святой недавно оставил мир и пока еще не успел облечься в монашеское одеяние. Но больше всего варвар дивился его

юности и начал, по наущению диавола, говорить ему: «Послушай, ты такой молодой, зачем тебе оставлять мир и изнурять себя монашескими трудами? Брось ты эту затею, отложи ее лучше до старости, когда уже не сможешь предаваться греху. Тогда и примешься за подвиги».

Этот варвар был разбойником, склонным только к одним порокам, и хотел видеть преподобного Нила точно таким же. Между тем он невольно изрек непреложную истину: когда человек достигает старости, он становится неспособным ни к добродетели, ни ко греху. И напротив, в молодости человек может все. Сам того не понимая, варвар предрекает, что если преподобный останется в миру, он будет совершать одно зло. Бог — в пустыне, и потому возвращение святого Нила в мир отрезало бы ему путь к Богу.

Тогда преподобный благоразумно ответил: «В старости мне и в миру жизнь будет не мила, зачем же я пойду в монастырь? Именно сейчас, когда я могу жить полноценной жизнью в миру, именно сейчас я хочу показать свою любовь к Богу. Если в молодости, когда все в моих руках, я не докажу Ему своей любви, как я смогу сделать это в старости? Ведь тогда я поневоле стану в каком-то смысле бесстрастным».

На самом деле возраст, конечно, не делает нас бесстрастными. С наступлением старости силы человека слабеют, а страсти, эгоизм, своеволие, привычки коснеют. Старый человек чуть что сразу вспыхивает, сердится, огорчается, унывает. Единственное, что мы можем сделать для того, чтобы помочь ему пребывать в благодушии и привести ко спасению, это постоянно окружать его заботой и утешать. Он уже утратил гибкость души, и, чтобы хотя бы немного измениться, ему необходимо приложить неимоверные усилия. А если подумать, что человек стареет не только

с годами, но и с каждым днем, прожитым в пороке, мирской суете, представляете себе, как скоро любой из нас может уподобиться старику, закоснеть в своих страстях и пороках?

Именно сегодня Бог подает мне Свои богатые дары, склоняется ко мне, принимает меня. И если я не отвечу Ему сегодня, кто знает, может быть, завтра я стану ни на что не годен, превращусь в старика. Когда человек приближается к старости, он живет словно с камнем на шее, сгибаясь от страстей, которые закосневают в его сердце и влекут его долу. Сейчас, когда я молод, я могу сказать Богу, что люблю Его. Всякая отсрочка, промедление, нерешительность, нежелание отречься от себя равнозначны падению — ведь всем этим я показываю Богу, что Он мне не нужен. Если Он нужен мне завтра, значит, Он мне вообще не нужен, я не отдаю Ему себя всецело, а предпочитаю, чтобы моей жизнью правило мое падшее «я».

«К тому же старик не может угождать Богу». Это не означает, что пожилой человек ни на что не способен. Есть немало примеров того, что и глубокие старцы угождали Богу. Бог принимает покаяние и слезы даже тех, кто стоит на пороге смерти. Но преподобный здесь рассуждает о том, как вообще мы должны мыслить. В самом деле, что может сделать человек в возрасте? Обратится ли вспять течение реки? Если бездушная река Нил, лишенная воли, разума и чувств, не меняет своего направления, что бы мы ни делали, то можешь ли ты заставить измениться человека, который скован своими привычками, склонностями, который прожил целую жизнь, полностью сформировался как личность и на все имеет собственный взгляд?

Согласился бы ты, продолжает преподобный Нил, чтобы твоим зятем стал больной человек? А будь ты царем, взял бы ты в ряды своих воинов лентяя, неспособного быстро исполнять приказания и служить? Без сомнения, ты счел былинным оскорблением, если бы тебе привели такого воина, и чувствовал себя опозоренным, если бы тебе предложили в зятья больного. Так и Бог устыдится, если я приду к Нему в старости. Поэтому принесу Ему свои молодые годы — то единственное, что в моих руках. Хочу в юности отдать себя на служение Богу, пока вся жизнь у меня впереди. Ведь чтобы перестать жить ради себя, умереть миру и уничтожить все мирское в себе, необходимо много времени. Да мне и целого века мало, а ты уговариваешь меня повременить?

Конечно, настоящая духовная жизнь — это жизнь в Боге, и она начинается с того момента, как Господь посетит нас Своей благодатью. Но, как правило, Бог открывается человеку, когда он проведет в подвиге многие годы, когда проявит постоянство в любви, когда докажет, что ни глубина, ни высота, ни собственная воля — ничто не может отлучить его от любви Божией[49]. Любовь Божия к нам неизменна; Бог всегда готов принять нас в Свои объятия. Но мы сами с легкостью удаляемся от Него, любой пустяк уводит нас от распростертых объятий Божиих. Итак, чтобы доказать подлинную любовь к Богу, нужны годы, и тогда в старости Он сподобит нас Своей благодати.

«Чтобы в старости Он сподобил меня Своей славы». В этих словах преподобного Нила нет притязания на награду. Он говорит здесь о том, что Бог по любви Своей всегда отвечает человеку на его подвиг, даруя ему вечное воздаяние. Святой идет в монастырь не ради покоя и наслаждения, но ради сугубого, многолетнего подвига. Он приходит усмирить и поработить себя[50], исчезнуть, похоронить свое «я». Как бросают семя

 

 

 

 

 

 

 

в землю, где оно разлагается и тлеет, так святой хочет поступить и с собой — всю жизнь провести в безвестности, исчезнуть. Он избирает смерть во Христе, сораспятие Христу в надежде на будущее воскресение. Слова же «чтобы в старости Он сподобил меня Своей славы» преподобный произносит с упованием на то, что, достигнув старости и перейдя затем в мир иной, он сподобится воскресения и оправдания.

Как глубоко смирение этого человека! Он считал себя недостойным помощи Божией, Божественной любви и милосердия. Сколько бы лет я ни прожил, — размышляет в своем смирении преподобный, — своими силами мне не стать таким, каким хочет увидеть меня Бог. Бог хочет его очистить, восстановить в нем первозданную красоту, дарованную человеку при сотворении, преобразить его в нового Адама. Но святой Нил видит себя таким грешным и ничтожным, что совершенно убежден: для такого преображения себя ему недостаточно подвигов целой жизни. Это смирение — само по себе прекрасное доказательство того, что преподобный любит Бога. Однако сам святой Нил не считает свою любовь за что-то великое и держится лишь смиренного мнения о себе.

Замечательно суждение преподобного о том, что трудно угодить Богу в старости. Оно и нам помогает осознать, что Бог, призывая нас в монастырь в молодости, оказывает нам благодеяние. Если же Он призывает нас в зрелом возрасте, это значит, что милость Божия снизошла к нам с запозданием и мы лишились возможности послужить Богу смолоду. Иначе говоря, по неведомым судьбам Божиим мы не смогли привлечь к себе взор Господа, чтобы Он призвал нас в юности. Запоздалый призыв означает, что мы долго были порабощены суетой мирской жизни, не могли оставить мирского образа мыслей и чувств, не давали Богу ни времени, ни возможности нас призвать.

К сожалению, незаметно для себя я могу нравственно состариться и в монастыре, если я поступаю по-мирски, живу суетными заботами и интересами. Так случается, когда мной руководит не Сын и Слово Божие, а мой разум. Если моя жизнь не освятилась всецело действием благодати, не превратилась в дело Сына Божия; если я доверяю собственным мыслям, понятиям и предпочтениям, то внутренне я старик. В монастыре можно быть по-настоящему молодым только в том случае, если каждый мой поступок выражает стремление отречься от всего ради Христа.

Во мне, вместе с духовным преуспеянием, могут возрастать святость и вера. Но точно так же может укрепляться во мне и духовная смерть: всякий раз, согрешив, я умираю[51]. И если я каждый день не дышу Богом, то опять-таки умираю, потому что разлучаюсь с самой жизнью — с Богом. Если я духовно мертв и разлучен с Богом, если мое «я» живо и временами я проявляю эгоизм и себялюбие, если я не отвечаю своей жизнью на призыв Божий, тогда в опасности моя будущая жизнь, и у меня нет ни уверенности в благом исходе, ни душевного мира.

Проще простого облениться в монастыре! Проще простого дремать или витать в облаках на службе, пока игумен не подойдет проверить, не сплю ли я. А что это, как не греховная смерть? Проще простого ночью полениться вскочить, как на пожар, на свое правило, оправдывая себя тем, что вставать самим по будильнику очень трудно, а в колокол на ночную молитву у нас не звонят. Но и это смерть, разлучение с Богом, утверждение своего эгоизма. Не воскресает ли мой ветхий человек, не торжествует, не крепнет ли он, когда я исполняю свою волю, стремлюсь к покою? Все это значит, что я не оставляю себе ни времени, ни возможности, чтобы обрести славу Божию и насладиться ею.

Можно возразить: разве в монастыре не должно все совершаться со свободой? Это так. Но для того чтобы не умереть духовно, надо понуждать себя. Бог не признаёт добродетельным ни старика, уже неспособного согрешить, ни раба, который тоже не грешит потому, что ему этого не позволяют. Иначе говоря, если человек духовно несвободен и поступает нравственно лишь из-за того, что его обязывает к тому монастырский устав или заставляет игумен, Бог его не примет.

Бог не допускает, чтобы монахом становился раб[52] или человек, не расплатившийся с долгами. И если я не грешу только потому, что у меня нет выбора согрешить или не согрешить, умереть или остаться в живых, Бог не радуется обо мне. Бог радуется тому человеку, который свою свободу полностью отдает Ему и становится Божиим рабом и непричастным миру. Только благодаря этой свободе я могу быть молодым. Но та же самая свобода может обернуться для меня смертью, если она пробуждает во мне желание заявить о своих правах, реализовать все свои способности. Все это может меня духовно уничтожить.

Рассуждения преподобного Нила бесхитростны и в то же время здравы и разумны. Его горячее устремление к Богу, ответная любовь Господа и сила Божия рождают в нем те убеждения и веру, которыми он живет. Поэтому он идет по жизни с такой свободой и твердостью духа. И нам Бог даровал эту свободу. Но не будем забывать, что мы не ограждены от опасности так или иначе злоупотребить ею и лишиться Божией благодати.

 

Услышав такие речи, неверный агарянин словно устыдился добродетели юноши или, лучше сказать, переменился сердцем по Промыслу Свыше. Он отпустил святого Нила, показав дорогу, и притом не только не сказал и не сделал ему ничего плохого, но и поклонился ему, уговаривая жить добродетельно.

 

Агарянин, которого агиограф называл диаволом, был ошеломлен и изумлен добродетелью святого и его мученическим духом. Неверующий варвар, так противившийся желанию преподобного вступить в монашество, теперь преображается в ангела, потому что увидел стойкость блаженного Нила и его решимость мужественно претерпеть все до конца. Если неверный басурманин, грешник, склоняет голову перед тем мученическим духом, которым проникнут святой, и отступает перед ним, то возможно ли, чтобы не радовался такому человеку Бог? Вот почему святые учат, что Бог радуется добровольным трудам подвижников и прославляет мучеников и тех, кто последует им.

Неверный переменяется и теперь делает то, что раньше сделал монах Григорий, — показывает блаженному Нилу дорогу.

Старцы монастырей Меркуриона рассказали преподобному о монастыре святого Назария. Однако святой Нил не знал, где находилась эта обитель, заблудился и попался в руки варвару, который теперь сам показывает ему дорогу до монастыря. Более того, он восхваляет подвижника и дает ему разные советы, побуждая его к добродетели, потому что варвара тронул мученический настрой святого. Такой настрой в особенности привлекает к нам Бога и заставляет с позором отступить сатану.

Итак, агарянин и преподобный Нил пошли каждый своим путем. Первый вернулся к мирской жизни, хотя и узнал, что есть путь добродетели, а святой пошел дорогой, избранной для него Божиим Промыслом. Бог явно показал, что заботится о нем, однако теперь преподобный Нил должен был и сам потрудиться.

 

Когда он пошел далее, один сарацин увидел, что у святого нет с собой ни хлеба, ни сумы, ни вина для подкрепления, и с криками побежал за ним, называя его братом и умоляя подождать его.

 

Святой испугался, не попал ли он в очередную ловушку — в руки одного из сарацин, встреченных раньше. Преподобный принял его за злоумышленника. Но и этот, казалось бы, зложелатель, как только разглядел, «что у святого нет с собой ни хлеба, ни сумы, ни вина для подкрепления», очень удивился и захотел ему помочь. Он даже назвал его братом и думал пойти с ним.

 

Когда же преподобный, воспевая псалмы, прошел почти весь путь и оказался у стен монастыря святого Назария, его встретил в образе всадника диавол, враг всех праведников, и сказал ему: «Куда путь держишь? Или ты задумал стать монахом в этом монастыре? Как же ты просчитался! Точно тебе говорю, лучше остался бы ты дома да спасал свою душу, чем попасться этим чудовищам».

 

Смотрите на сатанинскую уловку. «Куда ты идешь? — спрашивает диавол юношу. — Уж не хочешь ли ты стать здесь монахом? Напрасно же ты это задумал! Уверяю тебя, легче спастись дома, в тишине, чем в этом монастыре, потому что тут не монахи, а сущие звери».

 

И он начал поносить монахов, осыпая их тысячами упреков и обвиняя их в сребролюбии, тщеславии и чревоугодии. «В поварне у них, — говорил он, — такой огромный котел, что я мог бы въехать в него верхом на этой лошади». Когда же праведник стал возражать ему: «Кто ты, осуждающий и порицающий рабов Божиих? „Трудящийся достоин пропитания" [53]», тогда искуситель, подобно аспиду, заткнув уши свои[54], пустился бежать от него. А преподобный Нил осенил себя крестным знамением и произнес: «Молю Тебя, Боже, покрой меня и сохрани, чтобы никогда я не осудил ни одного монаха». И затем с радостным духом он вошел в святую обитель.

 

Диавол наводит на преподобного Нила опаснейшее искушение, чтобы не дать ему правильно начать свой монашеский путь. Он не рисует перед ним прелести мирской жизни или греховные удовольствия, но предлагает святому Нилу всего лишь один помысел. Кто примет его, у того уже не будет никакой духовной жизни. Проведи он в монастыре хоть тысячу лет, с этим помыслом он ни одного дня не проживет как истинный монах.

Демон продолжает: «Посмотри, куда ты идешь? Я сам работал в этом монастыре и всех там прекрасно знаю: кто чревоугодник, кто сребролюбец, кто гордец. Как ты с ними уживешься? » Диавол старается ниспровергнуть основание монашеской жизни — умение принимать братьев такими, какие они есть, и быть в единстве с ними. Настоящий монах при виде всякого человека преклоняется пред ним как пред образом Божиим. Икона, написанная на доске, даже когда изображение на ней повреждено, не перестает для нас быть святым образом, достойным поклонения. Порой уже и не видно, кто изображен, но все-таки мы говорим, что это Пресвятая Богородица или такой-то святой, и продолжаем икону чтить. Тем более мы должны почитать человека как образ и подобие Божие, как член тела Христова. Иначе будет ли у нас право сказать, что мы поклоняемся Богу? Вот почему преподобный Нил, по словам составителя жития, вошел в монастырь с решимостью хранить себя от осуждения и не презирать ни одного монаха. Когда я сужу человека и доверяю своему мнению, тогда я возвышаюсь над ближним, образом Божиим, а значит, разрываю свое единство с Богом, его Создателем, Который ради него пролил Кровь Свою на кресте. От меня отходит Ангел Хранитель, скорбя о том, что я удаляюсь от Бога и между Им и мною разверзается бездна.

В монастыре ты можешь спастись, только если достигнешь единения со всеми братьями. Братья — это члены тела Христова, святые, призванные жить во Христе, и если ты отделишься от этих членов, то не будешь соединен и с Главой[55].

Когда человек обособляется, отделяется от ближнего, чего-то от ближних требует, пытается вмешиваться в отношения между людьми и их Создателем, это означает, что он отпал от Бога. Только наше доверие, уважение к ближнему, готовность его принять, пусть бы он даже грешил, не верил в Бога, отвергал Его, дает нам право сказать, что мы Бога любим. В противном случае всуе проходят дни нашей жизни. За осуждение других и уверенность в своей мнимой праведности мы сами будем осуждены, отлучены от Бога и ближних, увидим на себе жалкое рубище, а не одеяние сынов чертога брачного[56].

Итак, если бы сатане удалось склонить преподобного Нила осудить хоть одного брата и превознестись над ним, то искуситель достиг бы такого успеха, какого не добился бы, даже ввергнув преподобного в бесчисленные грехи. В самом деле, если я согрешил, то еще есть надежда, что я покаюсь и спасусь. Но если я позволяю себе судить грех ближнего, то во мне не видно никакого расположения к покаянию. Что тогда меня ждет? Мучения. Но не муки покаянных трудов, а муки одиночества и удаления от Бога.

Что может быть мучительнее, страшнее, чем быть одиноким, отделенным от ближнего? Хочешь испытать на себе, что такое ад? Скажи «нет» ближнему. Теперь, пока ты не поклонишься ему и не облобызаешь его ноги, пока не скажешь ему: «Родной мой, ты в моем сердце», не увидеть тебе ни одного благого дня[57], не насладиться богообщением, сколько бы лет ни прошло. Где тебе найти Бога, если ты Его осудил и прогнал? Когда иудеи засыпали Христа искусительными вопросами[58], они, можно сказать, сажали Его на скамью подсудимых, так точно поступаем с Ним и мы, когда судим братьев и отделяемся от них. Отделяемся сердцем, духовно, а не в буквальном смысле, то есть речь идет не об удалении в пустыню. Пустынник вмещает в своем сердце всех людей, он их любит и чувствует свое единство с ними и по плоти и по духу.

Уловка сатаны, однако, и на этот раз не удалась, так что уже ничто не преграждало преподобному Нилу путь в монастырь.

 

* * *

 

Он поклонился игумену и всей братии, прося их ради Господа помолиться о нем, после чего они приняли его как сына и возлюбленного брата. Видя его сильно утомленным с дороги, они радушно стали предлагать ему рыбу, вино и все то, что обычно подавалось у них на трапезе как утешение для монахов. Но он почти ни к чему не притронулся, потому что считал все это недозволенным для новоначальных, в особенности для желающих вступить под иго Христово в цветущей юности, и подкрепил телесные силы только хлебом и водой, из любви ко Христу полагая, что он и того недостоин.

 

Лишь только преподобный Нил вошел в монастырь, он положил поклон игумену и всей братии и был принят ими «как сын и возлюбленный брат». Видя его утомленным, они пожалели его и предложили поесть рыбы и выпить вина. Но святой Нил, крепкий юноша в расцвете сил, отказался от рыбы и вина и вкусил только хлеба с водой. Он очень хорошо осознавал и до конца дней своих помнил, что насыщение пищей чрезмерно укрепляет телесные силы человека. А чем больше человек живет для себя, для своего плотского «я», тем меньше в нем живет Бог. Напротив, тот, кто ест лишь столько, сколько требует необходимость, от Бога не удаляется и бывает способен вести духовную жизнь. Сытость — это нормальное состояние мирского человека, он постоянно что-то ест. Он может и вина выпить, чтобы взбодриться и развеселиться, когда чувствует недомогание, слабость, и по другим разным поводам. Но монах отказывается от бодрости, прилива сил и веселья. Он утесняет самого себя как можно более строгим постом и благодаря этому становится стойким в духовных бранях, способным следовать за Богом. Если же я ни в чем себе не отказываю, ем все, что мне нравится, удовлетворяю свои желания и прихоти, то любовь Божия, вне всякого сомнения, меня не коснется.

Поэтому в монастыре, подчеркнем, мы питаемся не тем, что нам нравится, чего мы хотим, но лишь тем, что совершенно необходимо для нашего здоровья. Когда я ем не ради поддержания жизни, не ради того, чтобы у меня были силы продолжать свой подвиг, свой путь к Богу, а ради удовольствия, тогда пища становится для меня ножницами, которые постоянно перерезывают нить, связывающую меня с Богом. Значит, лучше мне совсем обессилеть, чем из-за каких-то снедей лишиться своего подвига, бдения или любой другой добродетели. Лучше дойти до изнеможения, подобно одному святому, который не мог даже взобраться на осла, когда ему нужно было отправиться к императору, его позвавшему[59].

При желании человек всегда найдет чем подкрепиться, даже в монастыре, и мы не замечаем, что диавол нас искушает так же, как он искушал египетских монахов, когда бросил в пустыне золотые монеты. Подобный случай известен из жития святого Антония Великого[60]. Но как те монахи презирали подброшенное золото, так и мы должны презирать всё, чем диавол пытается нас соблазнить.

Сатана делает из потребности в пище западню, сеть, и если этого не понимать, то обязательно попадешься. Давайте вспомним, что святые даже стыдились есть на глазах у других людей. Их пример показывает нам, одержимым чревоугодием и неспособным обуздать свое естество, к чему, на самом деле, мы призваны, к какой святости.

 

После этого блаженный Нил рассказал игумену все о себе, открыл цель своего прихода и просил облечь его в монашеский образ, с тем чтобы он провел в монастыре не более сорока дней, а потом, с согласия и по благословению игумена, возвратился к преподобным отцам, к которым расположился он всей душой и которые намастили его елеем поучений и наставлений духовных.

 

Преподобный Нил пришел в монастырь святого Назария с определенной целью: постричься в монахи и уйти. Дело редкое и недопустимое по монашеским уставам. Когда человек становится монахом, он обещает до конца дней своих жить в том монастыре, где принял постриг. Кто уйдет, тот не достигнет преуспеяния. Уйти позволительно только в одном случае: когда Сам Бог помимо желания монаха явно призывает его в другое место. Если же человек покидает монастырь под каким-то другим предлогом, благовидным или нет, то он незаконно оставляет место, куда его призвал Бог, и тогда его жизнь становится мучительной, несчастной, исполненной тревоги, это скорее смерть, чем жизнь, причем смерть не праведная, а злая и бесчестная. Монах, оставивший свой монастырь, перестает быть цельной личностью, и он уже не найдет себе покоя ни на мгновение, нигде не сможет приклонить голову, потому что он лишился земли обетованной, на которой его поселил Сам Бог. Земля обетованная находится для нас там, куда нас привел Бог.

Преподобный Нил открывает игумену причину своего прихода: «Я пришел в вашу обитель, — так говорит он, — не для того, чтобы остаться здесь. Прошу тебя, авва, облеки меня в схиму и благослови вернуться к святым отцам, к которым прилепилось мое сердце. Скажи, позволишь ли ты мне уйти из обители после того, как я дам обеты? Спрашиваю тебя об этом сейчас, потому что после пострига уже не смогу просить об уходе. Если ты согласен, то постриги меня. Если же нет, то позволь мне подождать, что устроит обо мне Промысл Божий». Преподобный полностью открывает игумену свою душу, чтобы не согрешить перед Богом.

Затем святой Нил исповедует игумену всю свою прежнюю жизнь, ничего не утаивая. Вы спросите: «Зачем? » Дело в том, что если монах хоть в чем-то неискренен перед настоятелем и братством, скрывает какой-то грех, преткновение, смущение или помысел, то он никогда не почувствует себя с братьями единым целым и духовно всегда будет далек от них. Что бы он ни делал, какую бы святую, подвижническую жизнь ни вел, куда бы он ни пошел, пусть даже в другой монастырь — но и там без откровения он никогда не ощутит

теплоты сердечной, никогда не познает братской любви. Та малость, которую монах скрывает от игумена, приведет его к отчуждению от братства, потому что будет держать его в узах эгоизма и таким образом сделает закрытым и обособленным от других.

Поэтому у монаха не должно быть никаких тайн. Тайная переписка, умалчивание помыслов, беседы наедине — все это сразу отторгает от братства. Вот, ты делишься с кем-то секретом и просишь, чтобы об этом никто не знал. Будь уверен, впредь ты нигде не найдешь себе покоя, ничему не будешь верить, ничем не будешь доволен. Потому-то святой Нил, желая исполнить волю Божию, открывается игумену до конца, чтобы тот знал о нем все.

Блаженный Нил хотел «возвратиться к преподобным отцам, к которым он расположился всей душой и которые намастили его елеем поучений и наставлений духовных».

Что значит «намастили»? Этот образ взят от известного обычая, принятого в античных палестрах[61], где борцов перед состязаниями натирали маслом, чтобы облегчить им борьбу. Поэтому наставник, тот, кто тренировал ученика и готовил его к соревнованиям, назывался умастителем. У каждого борца был свой умаститель. А глубинный смысл здесь таков: сколько бы кто ни желал и ни старался подвизаться, сколько бы бдений ни совершал, он не способен вести духовную жизнь, если лишен отеческого наставления и руководства. Поэтому слово — это то единственное, что дает возможность старцу, духовному отцу породить чадо в духе, сделать его сыном Божиим и наследником Царствия Небесного. Живоносное слово ободряет душу, укрепляет сердце, становится верным залогом преуспеяния монаха. Значит, если в монастыре нет духовного наставления, проповеди, слова Божия, то нет в нем и жизни.

Преподобный вполне справедливо хотел вернуться в первый монастырь, поскольку именно там он и обрел слово, поучение, наставление. В этом обнаружилась его мудрость: подвизаться, терпеть лишения, жить в уединении, безмолвии он мог бы где угодно, но найти духовное слово не так-то просто. И настоящая добродетель, и монастырь в подлинном смысле существуют только там, где есть слово. Ты отвергаешь слово? Значит, отвергаешь Бога, теряешь возможность быть в общении с Ним. Слово — это проводник Божественной благодати в твою душу. Слово — это таинство, в котором сокрыт Бог, и даже отдельная буква в слове священна. Поэтому Сын Божий, именуемый Словом, и говорит, что человек живет не одним хлебом, но прежде всего словом[62]. Можно жить без хлеба, но без слова нет жизни.

Мы, монахи, к сожалению, забываем эту истину, она предается забвению в монастырях, и потому в них нет преуспеяния. Пусть ты соблюдешь все предписания устава, возложишь на себя какие угодно подвиги, сохранишь божественное предание и ни на шаг не отступишь от веры всех святых, но знай, что если в твоей жизни не будет духовного слова, не будет в ней и Бога. Слово — это связующее звено между тобой и Богом. Оно наполняет твое сердце, открывает тебе Христа. Отец открывается через Сына[63], а Сын — через слово, потому что Он есть Сын и Слово Божие. Слово — это глагол Отца, который я принимаю сердцем, это и глас Духа Святого, вопиющего в нас: Лева, Отче! [64], и Святой Дух представляется в Священном Писании глаголющим, а не только

дышащим[65]. Он вопиет в нас: Аева, Отче, то есть говорит об Отце, открывает, свидетельствует, удостоверяет, делает осязаемым и явственным присутствие, действие, силу Бога Отца.

Итак, чрезвычайно важно, чтобы в монастыре звучало слово духовного отца, слово Духа, такое слово, которое исходит из глубин сердца, является плодом опыта и рождается из молитвы и созерцания. Но если нет такого слова, которое бы ты мог горячо воспринять и усвоить, тогда ничто не может пробудить твою душу и дать тебе жизнь в Святом Духе.

Поэтому, чада мои, много раз я вам говорил и не перестану повторять: если в нашем монастыре не станет слова, восплачемся горько. С нашим плачем не сравнятся тогда ни рыдания иудеев над разрушенным храмом, ни жалобный крик совы, ни слезы вдовы и сироты, ни сетования калеки или самого несчастного человека. Немыслима духовная жизнь в монастыре, где нет слова Божия. Много опасностей подстерегает монахов, которые не имеют окормления, как бы свято они ни жили.

Монастырь, в котором нет духовного слова, можно сказать, потерпел крушение. Он перестал быть домом Божиим, потому что в нем не живет Господь — без духовного слова Он не может войти в сердца монахов. Христос, конечно, входит в нас через причастие Святых Таин, но подлинно Он входит в того, кто принимает Его через слово. Поэтому Он изрек: «Аз есмь Слово. Кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое [66] ». Только тот получает пользу от причащения и поистине принимает в себя Христа под видом хлеба и вина, кто прежде познал и усвоил себе Христа через Его слово. Слово Божие — это видимый знак присутствия с нами невидимого Бога. Поэтому я и говорю: если мы останемся без духовного слова, наставления, то не сможем ни в чем преуспеть, хотя бы каждый день причащались. Слово Божие — это наше непрерывное дыхание. Если мы перестанем дышать, останемся ли мы в живых? Конечно, нет. Мы умрем. Точно так же и в духовной жизни: если ты строго подвизаешься и часто причащаешься, но не получаешь духовных наставлений и не изучаешь слова Божия, то остаешься духовно мертвым. Надо почувствовать жажду слова Божия, живого слова, действенного и исполняемого на деле.

Насыщая душу словом духовного отца, монах помимо того может поддерживать и возгревать в себе ревность чтением Священного Писания и творений святых отцов, в которых также сказано очень много. Однако живое слово ничем нельзя заменить. В Ветхом Завете Бог возвещал о великом бедствии, которое постигнет иудеев, говоря так: «Я наведу на них тягчайшее наказание, голод слышания слова Господня»[67]. Не так страшна самая ужасная казнь за величайшее преступление, как страшно лишиться слова Божия — вот подлинно тягчайшая кара. Оскудение слова означает, что Бог нас оставил. Заглянем тогда в себя и зададимся вопросом, что мы можем сделать, чтобы привлечь к себе милость Божию и спастись.

Мы видели, что, желая стать монахом и после уйти из монастыря, преподобный Нил открыл свое желание игумену — и поступил по совести, со страхом Божиим. Когда же он таким образом исполнил свой долг, настоятель отвечал ему доброжелательно, однако не без умысла.

 

У аввы же было другое намерение: он хотел облечь святого Нила в монашеский образ и затем поставить игуменом в другом своем монастыре. Когда о том узнал преподобный, это дело показалось ему столь тяжким и неподобающим, что он дал обет Богу с того часа никогда не принимать на себя никакую власть, даже если его захотят возвести в сан патриарха. «Довлеет мне, — так говорил он себе, — в монашеском чине послужить Богу, „не думая о себе более, чем следует" [68], и имея скромное о себе мнение».

 

«Конечно, — отвечает настоятель, — я прямо сейчас постригу тебя, этого желает Сам Бог. Мало того, поставлю тебя во главе одного моего монастыря». Как только преподобный Нил услышал это, он дал обет Богу, то есть поклялся, что никогда не примет на себя власть, хотя бы ему предлагали патриаршество. Он желал оставаться простым монахом.

В самом деле, в монастырь человек приходит, чтобы умертвить свою волю, жить в подчинении, быть учеником, а должность игумена предполагает нечто иное. Настоятельство — Божий дар, который ученика превращает в учителя, подчиненного — в господина над душами человеческими, простого человека делает устами Христовыми. Итак, можно ли представить, чтобы преподобный шел в монастырь с мыслью стать игуменом? Совсем другое дело, если бы Бог внезапно взял его и поставил настоятелем. Скажем, явился бы ему на пути Господь и, прежде чем он успел возразить, вручил бы ему игуменский посох. Но все произошло иначе, и у преподобного было время на размышление. Он должен был проявить осмотрительность, благоразумие, чтобы не поступить безрассудно, и потому преподобный решительно отказался становиться игуменом.

 

Помимо этого святой Нил связал себя и другими обетами. Во-первых, хранить свое тело в непорочности и чистоте, как приношение и дар Христу, а во-вторых — удаляться от сребролюбия, «корня всех зол»[69], и не держать у себя ни единого обола. За этими важнейшими и всеобъемлющими добродетелями, словно звенья одной цепи, следовали и прочие достохвальные подвиги и добродетели, в которых преуспевал преподобный.

 

Кроме того, святой Нил дал добровольный обет всегда пребывать в совершенной непорочности и чистоте. Он тщательно хранил свою душу от всякой скверны, чтобы всего себя принести Христу как беспорочную жертву, и потому даже одну мысль об игуменстве он ставил наравне с лишением целомудрия. Подобная мысль сразу осквернила бы его и обесценила весь его монашеский подвиг. Такой случай произошел с преподобным Феодором Освященным. Его наставник, преподобный Пахомий Великий, высоко его ценил и поручил ему давать наставления всему братству. Но когда тот допустил один простой помысел, что в монастыре он второй после своего аввы, и исповедался ему в этом, тогда преподобный Пахомий ужаснулся падению своего духовного сына и укоризненно сказал ему: «Как мог ты пасть так низко? Как мог помыслить о власти, вообразить себя кем-то выше простого монаха? » И он повелел ему затвориться на два года в безмолвной келье, никому не показываться и соблюдать строжайший пост, чтобы укротить горделивый помысел[70].

Вообще, кто желает приобрести в монастыре какую- то власть, кто думает, что может стать игуменом, наставником, проистаменом, иеромонахом и кем угодно еще, лишь бы выйти из подчинения, тот сразу отделяется от братства. Предположим, ты только пожелал стать кем-то и пока ничего для этого не сделал, а может быть, и попытался что-то предпринять. Знай, что теперь тебе будет уже очень трудно вернуть прежнее мирное расположение духа. Один-единственный блудный грех разбивает сосуд тела, и хотя ты можешь получить прощение, непорочности тела тебе уже не восстановить. Так и здесь: если в тебе зачалась мысль, что ты получишь власть и станешь кем-то выше простого монаха, и ты эту мысль вынашиваешь, значит, ты весь осквернен и едва ли сможешь вновь обрести непорочность духа. Это как если бы ты открыл настежь дверь, впустил к себе врага и сдался ему.

Читая жития святых, в нашем случае житие преподобного Нила, мы удостоверяемся в истинности своего монашеского пути, проверяем, по-святоотечески ли мы живем, не оши

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: