 |
Дикая охота виконта Уриэна 15 глава
|
|
|
|
- О чём же?
- Говорят, при короле Осбальде такое было, когда знатные эорлины Лонхенбург окружили, и хотели, значит, короля свергнуть. Тогда Совет к Красному Лорду обратился за помощью, и Лорд для обороны города выделил триста человек, тех, что к оружию привычные, в обмен на обещание, что старые грешки этих людей забудут и простят.
Эйвион покачала головой.
- А кто сейчас Красный Лорд? Как зовут?
- Никак. Так и зовут, и лицо его всегда под красной маской. Может, только матушка Дьердре знает, как он выглядит.
Старуха, по словам Хлои, была правой рукой Красного Лорда, начальницей над сводницами и воровками, и заведовала всеми борделями Весёлого квартала. В Верхнем городе имелись свои, официальные женские дома, и все они находились в ведении городского палача. В них поддерживался определённый порядок: туда не пускали клириков и монахов, подмастерьев младше тринадцати лет, следили за тем, чтобы услугами жриц любви не злоупотребляли почтенные отцы семейств. Цены за услуги городских шлюх были довольно высоки, поэтому гулящие девки из Весёлого квартала всегда пользовались спросом: они без всяких сомнений готовы были услужить любому обладателю звонкой монеты.
- Завтра – День милосердия, - сказала Хлоя, - вот матушка Дьердре сюда и заявилась, чтоб своих собрать…
- А что такое – День милосердия?
- В этот день ежели найдётся поручитель за тех, кого за решёткой держат, того отпускают. Ставят на помост, и спрашивают громко: «Есть ли среди добрых горожан тот, кто скажет слово в защиту этого человека и возьмёт его под свою опеку?» А Красный Лорд под это дело ещё и денежку городу выделяет из общей казны, вроде выкупа. Это принц Модред распорядился в честь приезда невесты помилование устроить, а иначе бы кому виселица, а кому – плети. Воровкам всегда одно – петля, так что мне повезло, - легкомысленно закончила Хлоя.
|
|
|
- А я-то причём?
Девочка задумчиво наморщила лоб.
- Теперь уж и не знаю, причём. Всё вокки, блаженные да юродивые, под Красным Лордом ходят, нищенствуют либо другими делами занимаются. Матушке Дьердре донесли, будто есть одна такая в тюрьме, вот она и озаботилась. А теперь-то ясно видно, что ты не из наших, так что и сказать не могу, что с тобой сделают. Платить за тебя она, думаю, не будет.
- А отчего ж решили, что я сумасшедшая? – Внутри у Эйвион всё сжалось от дурного предчувствия.
Хлоя косо глянула на собеседницу.
- Так говорят, ты на королевича с ножом набросилась. Разве ж нормальной это в голову придёт? Это правда, чтоль? Зачем? А добрая королева Эйвион потом рассказала, стражник один слышал, что видела она тебя однажды, давным-давно. Ты, вроде, с детства не в себе была, и всё кинжал свой точила, мечтала убить кого-то. Только не пойму я: она ж родом с севера, из какого-то Ллира, а ты из Ллевеллина, совсем в другой стороне. Как она могла тебя раньше видеть?
Сердце у Эйвион опустилось камнем.
- Я не знаю, - прошептала она, - нож у меня просто так, из-за пояса выпал.
- Ну, понятно, что ничего не понятно. – Хлоя шмыгнула, и вытерла нос рукавом. – Бывает. Всё, давай спать, завтра рано поднимут.
Через минуту она, однако, легко толкнула Эйвион в плечо.
- Ты пока того… не отчаивайся. Может, найдётся, кто захочет за тебя слово сказать. Ты красивая.
Эйвион попыталась улыбнуться, но у неё не получилось.
Глава 3
ДЕНЬ МИЛОСЕРДИЯ
Замок лязгнул, и дверь открылась с громким скрежетом.
- Выходить! Строиться одна за другой!
В ту ночь Эйвион почти не спала. Сидела на холодном полу, привалившись к стене, и смотрела в пустоту. Айрис предала её. Айрис хочет отправить её на виселицу, только чтобы самой стать королевой. Под её, Эйвион, именем. Ходить всю жизнь в шёлковых нарядах и благосклонно улыбаться толпе. В нарядах, которые не могут ей принадлежать. Сидеть на троне, с которого её согнали бы поганой метлой, если б узнали, кто она на самом деле. Как она могла сделать такое? Ведь они были подругами. Ради шелков и золотых побрякушек. Невозможно, невозможно. Всё это просто не умещалось в голове.
|
|
|
Эйвион забылась в тяжёлой дремоте только под утро, когда кусочек неба, видневшийся через зарешёченное окошко, из чёрного превратился в сине-серый.
Женщины торопливо вставали, оправляли подолы платьев, всех, как на подбор, не первой свежести и в прорехах, и под бдительными взорами нескольких стражников выходили в коридор. Каждой из пленниц на шею накидывали петлю и связывали верёвкой со следующей. Матушка Дьердре, опираясь на клюку, вышла первой – и куда-то пропала. В коридоре Эйвион её не увидела, и устало пожала плечами: ну, что ж, раз она такая важная птица, это неудивительно.
Повинуясь солдатскому окрику, вереница медленно тронулась вперёд. Верёвки, связывавшие петли, были слишком коротки, и Эйвион время от времени всхрипывала, когда шершавая пенька врезалась в шею. Факелы в стенах справа и слева проплывали мимо мутными горячими пятнами.
От яркого света Эйвион зажмурилась: глаза уже настолько отвыкли от солнца, что пришлось судорожно прикрыть лицо рукой. С трудом разлепила веки, глядя вниз. Камень, выщербленный от старости, босые ступни впереди идущей женщины. Голоса, много голосов вокруг.
Крутые деревянные ступеньки впереди, а потом – помост. Пленницы остановились, и Эйвион налетела на товарку по несчастью. Та сердито зашипела. Эйвион рискнула поднять голову, и тут же замерла, увидев прямо перед носом качающуюся петлю. Ноги у Эйвион подкосились и она едва не упала. Кто-то поддержал её за локоть.
- Эй, держись. – Рядом показалась Хлоя. Её шевелюра напоминала тысячу тысяч пружинок, пламенеющих в солнечных лучах.
Помост был довольно велик, и пленниц оттеснили ближе к краю. В середине уже топталось около дюжины мужчин, грязных и угрюмых, тоже с верёвками на шеях. По углам помоста стояли толстые столбы виселиц, а перед ним волновалось целое море человеческих лиц. Толпа заполоняла всё пространство замкового двора, вплотную подступая к цепи стражников, окружавших помост. Горожане оживлённо переговаривались, разглядывая узников с любопытством, интересом, злорадством или сочувствием, время от времени разражаясь насмешливыми криками.
|
|
|
- Вон ту надо вздёрнуть, в синем…
- Да, рожа страшная…
- Тем и виновна!
- Ха-ха!
- А вот с той черноволосой бы я повеселился чуток…
- Ну, если помилуют, бога ради… Это ж Уна, я её знаю, она не откажет. - Голос принадлежал добродушного вида толстячку с большой бородавкой на носу.
- Так возьми меня, милок, чего ждать! – крикнула Уна, вызвав всеобщие смешки. При дневном свете она оказалась миловидной молодой женщиной, может, на пару лет старше Эйвион, стройной и гибкой, с копной тёмных волос и шаловливыми глазами.
Хлоя дёрнула Эйвион за рукав.
- Туда смотри.
Эйвион повернула голову, щурясь от ярких лучей пока ещё низко висящего солнца.
Слева от неё виднелось что-то вроде деревянного возвышения с крышей, примыкавшего к громаде королевского донжона. На возвышении, за резными перилами, стояла скамейка под балдахином. Невидимая за углом башни дверка открылась, и оттуда вышли два стражника в красных плащах, за ними – несколько человек в роскошных нарядах.
Эйвион вздрогнула.
Там была Айрис.
Возглавлял процессию принц Модред на пару с женщиной в высоком головном уборе, наверное, той самой Фионой Когар, а за ними – Эдрик, нежно поддерживавший свою супругу. Следом шли ещё люди, но Эйвион была не в силах оторвать взгляд от самозваной принцессы-королевы.
Айрис шла не глядя по сторонам и гордо выпрямившись. По обе стороны головы у неё были накручены спиралями длинные косы, а на макушке, держась невесть каким чудом, возвышался конусообразный головной убор с длинной вуалью. Подол расшитого серебром фиолетового платья волочился сзади на добрую пару шагов. На шее сверкало тяжёлое ожерелье из крупных темно-синих камней.
Народ кричал, приветствуя монарших особ, и те, благосклонно кивая, принялись рассаживаться на скамье. Айрис уселась тоже, между Фионой и Эдриком, и, наконец, подняла голову, посмотрев прямо перед собой.
|
|
|
Айрис увидела её, в этом Эйвион была уверена. Увидела – и тут же отвела взгляд. Лицо её было каменно-недвижным. Эдрик что-то сказал ей, и она улыбнулась, точнее, слегка растянула губы. Ах, да, нервно подумала Эйвион, она же в положении. Ей всё можно. И дурное настроение, и бледный вид – всё спишут на беременность. Интересно, а остался бы у Эдрика такой же влюблённо-дурацкий вид, если бы он узнал о том, что его супруга, змеёй прокравшаяся к нему в постель, никакая не дочь рыцаря, а простолюдинка, дешёвка, дочь чесальщицы, без отца, без роду и племени?
О, наверное, он когда-нибудь поймёт это, мстительно усмехнулась Эйвион, наверное, тогда, когда эта дешёвая шлюха родит ему не королевича, а уродливого ублюдка с вилланским клеймом на лбу, без капли благородной крови. Но тогда будет уже поздно.
Из собравшихся на возвышении господ вперёд выступил один, лысый и дородный, в помпезно разукрашенном камзоле. Он поднял руку, призывая к тишине.
- Это Теирнон, королевский распорядитель, - шепнула Хлоя.
- Добрый народ Корнваллиса! – возвысил голос толстяк. – По желанию и велению его величества Модреда Эдгариддина, а также его братьев-королей Эдрика и Гарета, и по случаю счастливого обручения названного Модреда с её высочеством Фионой, единственной дочерью и наследницей славнейшего герцога Теодреда Когара, нынешний день объявляется Днём Милосердия, вторым в этом году…
Распорядитель достал из кармана огромный носовой платок и вытер покрытую бисеринками пота лысину с редкими клочками волос.
- Да восторжествует справедливость, - продолжил он, - милосердие для неправедно обвинённых и наказание для преступников, по древнему богами данному обычаю! Пусть сам Эогабал изъявит свою волю устами народа!
Горожане радостно заулюлюкали, хлопая в ладоши; вверх полетели шапки.
За верёвку на шее Эйвион дёрнули, и она внезапно очнулась от своих мыслей. У многих из тех женщин и мужчин, что стояли рядом с ней на помосте, лица были осунувшиеся и напряжённые. «Чего они волнуются? - подумала Эйвион. - Хлоя ведь сказала, что ихний Красный Лорд спасёт своих подданных?»
Оказалось, что веревку, к которой были привязаны женщины, держит в руках какой-то здоровенный парень в тёмно-коричневом балахоне. Из-за его спины вынырнул другой, в точно таком же наряде, и, быстро орудуя ножом, освободил пленниц.
На помост не торопясь поднялся высокий и крепкий человек в красном. Голова его была выбрита наголо, глубоко посаженные глаза под кустистыми бровями тяжело оглядывали узников. Ни слова не говоря, он протянул руку, схватил одну из женщин за волосы, и вытолкнул её на самый край помоста.
|
|
|
- Два грохена на неё! - послышалось из толпы. Это крикнул тот самый толстяк, что хвалился знакомством с Уной. Сейчас он стоял, с довольным видом потряхивая своим кошелём. В ответ тут же послышалось:
- Принимаю!
- Три грохена!
- Принято!
Народ возбуждённо шумел.
Эйвион наклонила голову к Хлое.
- О чём они говорят?
Та с хмурым видом шмыгнула носом.
- Сама увидишь.
Один из тех парней встал рядом с палачом.
- Может ли кто из присутствующих здесь славных граждан города Лонхенбурга, - громко вопросил он, – засвидетельствовать имя и благонравие этой женщины, и поручиться за её доброе поведение?
Почти сразу вверх взметнулась чья-то рука.
- Я знаю её, - крикнул человек. - Это Дилис, вдова, торговка рыбой с Зелёного рынка. Меня зовут Грун, и мой дом через один от неё, на улице Сухого Дерева. Я готов поручиться за эту женщину, и дать в обеспечение одну серебряную марку.
Палач в красном скосил глаза в сторону королевского распорядителя и, получив едва заметный кивок в ответ на немой вопрос, подтолкнул Дилис к лестнице.
- Уважаемый Грун с улицы Сухого Дерева может внести залог Сеулфу, помощнику мастера! – возвестил тот же парень.
- Эх… - раздался из толпы разочарованный голос толстяка с бородавкой.
- Хватит причитать, Годда! – тут же послышалось в ответ. – Тебе лишь бы кого повесить. Гони два грохена…
- Ничего, ещё отыграюсь. - Толстяк полез в кошель, тяжко вздыхая.
Палач не глядя выудил из стайки пленниц ещё одну, уже пожилую, с длинными грязными космами.
- У-у, уродина, - выкрикнул кто-то, - ставлю десять грохенов!
Вокруг захохотали.
«О чём они?» - вновь нервно подумала Эйвион.
Помощник палача повторил свой вопрос слово в слово, и опять над головами поднялась рука.
- Это Марта, бабка Келрика, скорняка, добрая женщина. У него самого трясучка, встать не может. Просил меня дать две марки и дарн впридачу.
- Принимается! – объявили с помоста.
Палач вытолкнул вперёд Уну, ту самую миловидную девушку с шаловливым личиком.
- Может ли кто из присутствующих здесь славных граждан города Лонхенбурга… - снова затянул свою песню парень в коричневом балахоне.
Ответом ему было молчание. Ни одной поднятой руки. Уна стояла, тяжело дыша. Пальцы её дрожали.
- Серебряную марку ставлю! – радостно завопил толстый Годда.
- Я снова спрашиваю почтенных горожан, - возвысил голос помощник палача, - может ли кто сказать слово в защиту этой женщины и взять её под свою опеку?
После короткого ожидания палач резко схватил девушку за руки и заломил их за спину. Уна завыла. Женщины немедленно попятились, освобождая проход.
- Что… что происходит? – испуганно зашептала Эйвион.
Хлоя глянула на неё искоса.
- А то, что дура она. Уже третий раз попадается, и Хродгар, палач, её знает.
- И что?..
- Что, что… - Хлоя снова шмыгнула и вытерла нос. – Не хочет, значит, Красный Лорд её выкупать. Дорого слишком обходится.
Новый вопрос застыл на языке у Эйвион.
Палач подтащил девушку к одной из виселиц. Крепко держа несчастную одной рукой, другой ловко набросил на её шею петлю. Потом отпустил. Уна перестала выть и смирно стояла, дрожа всем телом. В распахнутых глазах застыли слёзы, пухлые губы что-то неслышно шептали.
Помедлив мгновение, палач дернул за рычаг. В помосте распахнулся небольшой люк, и Уна упала. Её пальцы скрючились и тут же обмякли; тело мешком повисло на верёвке.
У Эйвион зуб на зуб не попадал от ужаса, в животе крутило. О, матерь Боанн, что уж говорить про неё, если Лорд даже своих не всех выкупает! Она дёрнула Хлою за рукав.
- Скажи им, пожалуйста, скажи, пусть за меня денег дадут! Я отработаю, клянусь!
Девчонка глянула на неё исподлобья.
- Кому сказать? – буркнула она, тряхнув огненной шевелюрой. – Тут тебе не контора ростовщика. В долг никто никому не даст. И прекрати трястись как осиновый лист. Уна – она молодец. То, что богами предначертано, приняла, как подобает свободной женщине. За неё сегодня вечером забьют полугодовалого ягнёнка, и все молча по чарке выпьют. Так заведено. И вон – видишь ту бабку в синем чепце? Это её мать. Ей – ножка и две чарки.
В десяти шагах от помоста стояла немолодая с виду женщина с наполовину седыми волосами. Стояла, опустив руки, словно не замечая толкотни со всех сторон, с ничего не выражающим лицом, и только чёрные глаза пронзительно смотрели на покачивающееся в петле тело.
Палач взялся за мужчин. Одного за другим он выталкивал их к краю помоста, а его помощник заученным голосом повторял одну и ту же фразу. Мужчины шли дороже: по пять-шесть серебряных марок, а за одного из них, коренастого и с бугристым лицом, дали целый золотой керн. И так – до очередной заминки, когда над площадью вновь повисла тишина.
Мужчина, за которого не хотели платить, окинул толпу взглядом.
- Эй, Семар! – крикнул он. – Я знаю, ты здесь! Позаботься о моей Бонне. Она отдаст тебе, что я должен.
- Договорились! – тут же послышался негромкий возглас.
Осуждённый на смерть кивнул, и сам сделал шаг к ближайшей виселице. Мгновение – и уже два тела раскачивались на верёвках под свист толпы. Потом три, потом четыре, и на помосте, уныло сбившись в кучку, осталось всего с полдюжины человек, ожидавших своей участи, из женщин - только Эйвион и Хлоя. Хлоя вела себя хмуро, но спокойно. «Детей не казнят, - буркнула она, - а мне только двенадцать стукнуло».
В голове Эйвион мелькнула глупая мысль: уже всё, все четыре виселицы заняты. Ей было ужасно холодно, хотя солнце ярко светило с не по-осеннему безоблачного неба. Айрис, неужели Айрис так ничего и не скажет?
- Колодец! Колодец! – возбуждённо выкрикивали из толпы.
- Какой колодец? – едва смогла выдавить Эйвион.
Хлоя поёжилась.
- Для тех, кому виселиц не хватило, есть колодец. Вон там, - она показала взглядом. – Говорят, раньше, при короле Лотаре, там сидел гуль.
- Кто?!
- Гуль. Но я думаю, это враки. Никто никогда его не видел, но и живым оттуда не выбирался. – Хлоя судорожно выдохнула. – Смотри.
За одного из оставшихся мужчин дали выкуп, а вот следующему не повезло. Он дёргался, стиснув зубы и яростно вращая глазами, но палач Хродгар на пару со своими подмастерьями скрутили его и потащили с помоста. Мужчина истошно кричал, дрыгал ногами, а толпа вокруг хлопала в ладоши.
Посередине площади действительно обнаружился колодец, широкий и низкий, прикрытый толстой дубовой крышкой. Поначалу Эйвион не заметила его из-за народа, который стоял вокруг, а сейчас раздавался в стороны, пропуская палача и его жертву. С некоторыми трудами тяжёлую крышку стащили в сторону.
- Жратва для Вила! – заорал кто-то, и под оглушительный свист несчастного бросили вниз.
Палач положил руку на плечо Эйвион и подтолкнул к краю помоста. Она остановилась, пошатываясь. Пелена висела перед глазами, а ноги сделались ватными. В ушах стоял гул. За спиной что-то говорили, но она не понимала. Кто сегодня вечером выпьет за неё чарку?
- Я снова спрашиваю почтенных горожан, - словно издалека донеслось до неё, - знает ли кто эту женщину? Кто может поручиться за неё?
Нет, никто.
Палач посмотрел в сторону возвышения. Эйвион, как во сне, тоже повернула голову. Принц Эдрик, не обращая внимания на происходящее на площади, о чём-то беседовал с Фионой. Айрис внимательно слушала. На площадь она тоже не смотрела. Модред, по всей видимости, устал сидеть, и сейчас стоял, облокотившись на перила. Безразлично глянув на Эйвион, он кивнул, указав на колодец.
Эйвион подхватили подмышки и потащили. Ноги её не слушались.
- Айрис! – закричала она, но, кажется, из горла вырвался только едва слышный хрип.
Круглая дыра колодца дохнула холодом. Глаза у Эйвион закрылись сами собой и она, нелепо взмахнув руками, медленно, очень медленно полетела в темноту.
Глава 4
КОЛОДЕЦ
Эйвион упала на что-то твёрдое, которое, однако, с громким хрустом треснуло под её тяжестью. Не удержавшись, она покатилась куда-то вниз. Звук был как от сыплющейся гальки.
Полежала немного, пытаясь прийти в себя. Нет, она не умерла. Правый бок зверски болел, а голова раскалывалась. Эйвион всхрипнула и с трудом поднялась на четвереньки. Пошарила вокруг себя руками. Что-то гладкое и круглое. Какие-то обломки. Под ногами была вода, слышалось щёлканье падающих капель, а сверху доносился далёкий гул вопящей толпы. Эйвион подняла глаза. Крышка колодца находилась не особенно высоко, может, десять локтей, не больше, и тоненькие лучики света струились через щели меж рассохшихся дубовых досок.
Эйвион опустила голову, пытаясь привыкнуть к окружающему сумраку. Через некоторое время это получилось, и вокруг стали проступать неясные очертания. Она вздрогнула и едва не закричала. Прямо под отверстием колодца высилась огромная куча человеческих костей и черепов, отчётливо белевших в темноте. Такие же кости во множестве устилали пол. И запах… запах тошнотворный. Чего-то старого и гниющего.
Эйвион села, зажав рот руками и тяжело дыша. Отсюда не выбраться. Всех этих людей бросали сюда на протяжении долгого времени, и ни у кого не получилось. Они умерли и сгнили, обратились в прах.
Она вдруг встрепенулась, пронзённая внезапной мыслью. А где тот человек, которого бросили сюда за четверть часа до неё? Высота не очень большая, разбиться насмерть он не мог, разве что ударился головой, потерял сознание, и лежит здесь где-нибудь.
Гора костей занимала середину обширного помещения, дальние углы которого терялись во мраке. Над головой нависали каменные своды, такие низкие, что у Эйвион вряд ли получилось бы выпрямиться во весь рост. В некоторых местах между толстых щербатых колонн тьма сгущалась: наверное, решила Эйвион, там ниши или какие-то ходы. Всё это было похоже на подвальное помещение древнего замка, давным-давно заброшенное.
И не похоже, что тут кто-нибудь живёт, уж очень тихо.
Эйвион никогда не видела гулей, но матушка Маргет много рассказывала об этих порождениях ночи, долгими зимними вечерами, когда угли тлеют в очаге, вспыхивая алыми язычками и отбрасывая на каменные стены зловещие блики. Матушка Маргет говорит полушёпотом, сидя по своему обыкновению у огня, а Эйвион с Айрис, прижимаясь друг к другу от страха и натянув одеяло до глаз, охая и ахая, внимают удивительным историям.
Гули – это жуткие с виду твари, с длинными паучьими лапами с когтями, благодаря которым они даже могут лазать по потолку. Лазают они стремительно и нападают внезапно. У них огромные пасти, заполненные сотней мелких острых зубов, чёрная, словно лакированная кожа, а глаза большие и мертвенно-синие. Гули не любят яркий свет, и предпочитают тёмные и влажные пещеры.
Наверное, это сказки, неуверенно подумала Эйвион.
Да, такие же сказки, как про гархов или шалей.
Она поёжилась. Надо найти того мужчину.
Приняв такое решение, Эйвион поднялась, закусив губу: и бок, и голова продолжали болеть.
- Эй! – негромко позвала она. Голос эхом отразился от стен. – Где вы?
И застыла. Сердце заколотилось с такой неистовой силой, что казалось, сейчас выпрыгнет из груди.
Из темноты на неё смотрели два глаза, круглые, как блюдца. О, Матерь Боанн. Значит, это правда. Не помня себя от страха, Эйвион попятилась, пока не упёрлась спиной в холодную стену.
Из темноты донеслось шипение. Глаза медленно начали приближаться и у Эйвион затряслись колени.
Гуль был страшен. Похожий на невероятно тощего человека, с четырьмя противоестественно длинными костистыми лапами, яйцеобразной вытянутой назад головой с треугольной дыркой вместо носа. Он тихо свистел, широко раскрывая пасть, и чёрная глянцевая кожа то натягивалась, то собиралась в безобразные складки.
Ещё два глаза сверкнули в темноте. И ещё два - слева на стене. Тварь ползла, цепляясь кривыми когтями за неровности кладки. Колени у Эйвион подогнулись, и она бессильно опустилась на пол, закрыв лицо руками. Бесполезно звать на помощь. Это конец, это конец.
Смрадное дыхание у лица, жаркое, с гнилостно-сладковатым духом. Гули сопели, обнюхивая её со всех сторон, и вдруг тот, что был слева, громко гавкнул прямо ей в ухо, обрызгав вонючей слюной.
Эйвион завизжала и не глядя ударила рукой. Тварь пискнула почти по-щенячьи обиженно и отпрыгнула в сторону. Два гуля спереди испугались. Они одновременно попятились назад, припадая на своих паучьих лапах.
Эйвион замерла, дрожа всем телом. Гули жалобно поскуливали, наклоняли головы и нерешительно перебирали жуткими конечностями, словно собаки, получившие нагоняй от хозяина. Они не собирались нападать. Поразившись своей смутной догадке, Эйвион очень медленно вытянула вперед руку, почти дотронувшись до ближайшей твари, и вдруг та, издав звук наподобие хныканья младенца, лизнула её пальцы шершавым языком. Чуть наклонившись, Эйвион осторожно положила ладонь на голову чудовища, ощутив гладкую и холодную кожу. Гуль заурчал от удовольствия. Глаза его прикрылись, моргнув вертикальными веками.
Эйвион легонько оттолкнула его морду.
- Прочь, - едва слышно выдохнула она, - уйдите прочь. Оставьте меня.
* * *
Эйвион сидела долго, привалившись к стене и не обращая внимания на исходивший от камня могильный холод. Сидела, чувствуя себя донельзя уставшей и опустошённой.
Она проклята. Уже бессмысленно закрывать на это глаза, не думать об этом и убеждать саму себя, что ничего особенного не происходит.
Тогда, по дороге в М’раал, вовсе не её полный отчаяния страшный крик испугал шалей, и вовсе не потому гархи не тронули её в лесу возле Ллира, что были сыты. Они прилетели на её зов. Они слушались её. Точно так же, как эти мерзкие гули, которые послушно отползли в сторону и сейчас копошатся, повизгивая, в дальнем тёмном углу. Печать Вила прогнала их. Они не могут тронуть свою госпожу. Они – её истинные подданные, её дети.
Господин Тар’иик погиб оттого, что она полюбила его. Может, не полюбила, но ей нравились его прикосновения, она ждала, желала их. И сир Гарет умер по её вине. Помнится, тогда, на лестнице, она размечталась о том, как хорошо было бы стать его женой, и даже может быть, заняться с ним тем, чем в Озёрном Лугу занимались в своей хижине плотник Нудд и его молодая жена. Как тогда сказал сир Гарет? Любовь её несёт с собой смерть. Дочь Тёмного бога.
Те двое в Арае… ну, не знаю. Эйвион устало пожала плечами. Она вовсе не хотела их, но дала им то, что хотели они. Должно быть, они умерли потому, что она желала им смерти, и её отец исполнил это желание. А может быть, просто потому, что согласилась раздвинуть ноги. Ведь от её любви умирают. А Феон, о котором, помнится, она однажды тоже подумала как о мужчине, не умер только потому, что она не хотела этого. Или потому, что её любовь к нему совсем другого свойства? Такая же, как к забавному и преданному Кораху? Как всё путано и непонятно. Кто-то умирает, кто-то – нет. Но, слава Матери Боанн, что не все. Или это только пока не все, а в какой-то момент это обязательно случится.
А может быть, вдруг неуверенно подумала Эйвион, это глупости? Ведь все люди рано или поздно отправляются на тот свет, и она тут ни при чём. Никто не может обвинить её в том, что она явилась причиной смерти сира Гарета и других. Один умер от стрелы, попавшей в глаз, другого казнили по обвинению в измене. Те двое – ну, может, они действительно зарезали друг друга в пьяной драке, как предположил Феон, или просто отравились, перепив дрянного самогона.
Эйвион уныло покачала головой. Опять она себя обманывает. Ведь произошло это после того, как тёмные знаки появились на их лицах. Её знаки, она их явственно видела. И ни один из них не умер своей смертью. Должно быть, она, Эйвион, только указывает цель, а боги сами решают, кто и каким образом отправится в мир иной.
Точнее, с усилием поправила себя она, не боги, а бог. Тот самый бог, что вернул ей красоту и подарил невероятную способность к самоисцелению, обнаружившуюся после того, как она побывала в Городе Мёртвых. Приятно, конечно, думать, что твои раны заживают так быстро оттого, что ты молода и здорова, но ни у одной молодой и здоровой девушки рубцы от плетей не затянутся уже на следующий день.
Только зачем ей теперь всё это? Красота, при взгляде на которую насильники облизываются, лорд Марред велит дать плетей, мерзавец Рихер выкручивает ей соски, виконт Уриэн, сладострастно пуская слюни, трахает её деревянным костылём, а лучшая подруга отправляет её на смерть? Для этого ей вернули красоту?! Именно так красота действует на людей? С уродливым лицом она за всю жизнь не испытала столько ужасов и унижений, как за последний месяц.
Эйвион почувствовала что-то похожее на злость.
Похоже, это не она, а все эти люди больны. Мерзавцы, способные лишь на то, чтобы убивать, насиловать, присваивать чужое, вешать, сбрасывать невинных в колодцы, делая ставки, радуясь и хлопая в ладоши, куда более достойные виселиц, чем те, которых они туда отправляют. А она невинна. Разве что припомнить, что она зарезала того богомерзкого жирного виконта? Так это не преступление, это благо. Не только для неё, но для всех его несчастных подданных. И, кстати, не его, а её подданных. И не зарезала, а казнила по справедливости, как полноправная госпожа Северных земель. Это её право. Уриэн это заслужил, без сомнения.
И в награду он позволил бросить её в этот каменный мешок на растерзание мерзким тварям. О, нет… ведь он знает, что гули не тронут её. Тогда зачем? Чтобы она умерла здесь от голода и жажды? Неужели она уже совершила всё то, чего он ждал от неё? Для чего он наградил её пятном на лице, два года держал рабыней, а потом отправил в М’раал, чтобы излечить? Гора родила мышь. Если я то, что я есть, ответь, дай мне знак.
Эйвион устала, очень устала. За этими раздумьями её голова делалась всё тяжелее и тяжелее, и, наконец, она забылась в беспокойном сне, привалившись к стене.
* * *
Эйвион очнулась от того, что в щёку ей тыкали чем-то влажным.
Она вздрогнула от неожиданности и открыла глаза. Один из гулей, снова припадая перед ней на своих уродливых лапах, держал в зубах оторванную человеческую руку, всю в крови. На запястье болтался обрывок серой ткани, точно такой же, из какой была рубаха у того несчастного, которого бросили в колодец до неё.
Эйвион прикрыла рот ладонью, пытаясь справиться с подступившей к горлу тошнотой. Гуль заурчал.
- Пошёл прочь, - выдавила из себя Эйвион.
Чудище внимательно таращилось, покачивая головой.
- Пошёл, пошёл, - устало повторила Эйвион, – я не хочу есть.
|
|
|
