Мораль и сверхчувственное восприятие

Люсеран вскоре открыл, что переживание световых феноме­нов очень сильно зависело от его собственной моральной установки.

«Все-таки было время, когда свет ослабевал, и даже почти исчезал. Это было каждый раз когда я боялся».

Если он пугался чего-то — двери, стены или другого препят­ствия, то он всегда больно сталкивался с этим.

«Такое же действие имели гнев и нетерпение, они все приво­дили в беспорядок. За минуту до этого я еще точно знал места, которые занимали все предметы в комнате, однако если меня переполнял гнев, то вещи злились еще больше, чем я (читатель мог бы вспомнить о том, что это описание детских переживаний); они забивались в совершенно неожиданные углы, запутывались, опрокидывались, лепетали, как ненормальные, и дико озирались вокруг себя. Тогда я не знал больше, куда положить свою руку, поставить свою ногу...»

Когда он ходил погулять на улицу, он мог только тогда вос­принимать окружающий его мир, если оставался спокоен и вос­приимчив к нему.

«Когда я целиком уходил во внимание и не противопостав­лял окружающему меня миру никакого собственного давления, тогда деревья и утесы накладывались на меня и отпечатывали во мне свою форму, как это делает палец, который оставляет свой отпечаток в воске».

Так мало-помалу возникала его «внутренняя рельефная кар­тина».

«Если во время игры с моими маленькими товарищами у меня внезапно появлялось желание победить, любой ценой первым достичь цели, то я мгновенно больше ничего не видел. Меня буквально обволакивали туман, дым... Я больше не мог позволить себе быть недоброжелательным и раздражитель­ным... Если, напротив, я был счастлив и дружелюбен, если я проявлял к человеку доверие и думал о нем хорошее, тогда я был вознагражден светом».

Во время войны Люсеран принимал активное участие во французском движении сопротивления. Так как он считался зна­током людей, ему приходилось вербовать новых сотрудников. Кто казался ему неподходящим, не принимался командиром. Так получилось, что слепой 15-летний юноша (одновременно учась в уважаемой и очень требовательной французской гим­назии) проводил свое свободное время в плохо освещенном по­мещении на бульваре Пор-Рояль, чтобы поставить хорошо про­думанные вопросы посетителям. После этого их подвергали строгой и точной проверке. Кто приходил слишком рано или опаздывал — даже если речь шла только о пяти минутах, не допускался.

«Да, должен сказать, я был чрезвычайно счастлив де­лать эту работу. Иметь перед собой людей, побуждать их к тому, чтобы они заговорили о себе, о тех вещах, о которых обычно не говорят, потому что они находятся слишком глубоко, услышать вдруг в их голосе то особое, непередаваемое звучание, звучание доверия — все это наполняло меня чувством уверенно­сти, которое было близко любви. Это создавало вокруг меня магический защитный круг: со мной как бы не могла случиться никакая беда. Свет, который возникал во мне, был такой силь­ный, что он переходил в радость. Я стал неуязвим. Я стал затем также непогрешимым, или почти непогрешимым».

С течением времени благодаря его указаниям более 1000 че­ловек были приняты в движение Сопротивления. Люсеран знал наизусть все их имена и адреса. Оказалось, что все, кого он ре­комендовал, были достойными доверия людьми.

ДОПРОС В ГЕСТАПО

Однажды Люсерана разыскал студент-медик, фигурирующий в автобиографии под именем «Элио». Он попросил принять его в движение Сопротивления. Люсеран не поверил ему. Его руко­пожатие было необычайно тяжелым для студента, и он говорил поразительно тихо. Люсеран привык прислушиваться к своему внутреннему голосу, безошибочно говорившему ему «да» или «нет».

«... Этот человек привел мой механизм в замешательство. Мои внутренние иголки ощетинились во все стороны и ни «да», ни «нет» не могли их успокоить».

Он обсудил этот случай с товарищами. После долгого коле­бания решили принять Элио. Для определенных заданий он, казалось, обладал чрезвычайной квалификацией.

19 июня 1943 года, в 5 часов утра, настал черед Люсерана. Шесть вооруженных нацистов стояли перед его дверью. Они по­требовали, чтобы он сел в машину, и поехали с ним в гестапо. Его водили из кабинета в кабинет, внимательно осматривая.

«... Я был действительно слепым. Из-за этого парализующе­го страха: «Что же произойдет?» — я почти ничего не восприни­мал».

Майор, ведущий допрос, был чрезвычайно хорошо информирован. От Люсерана потребовали выдать адреса его самых верных сотрудников и друзей.

«Мне казалось, что я вдыхаю газ. Мои нервы сдали. И тут внезапно наступило освобождение: у меня буквально исчез страх. Будто электрические лампы накаливания засветились во всех уголках моей головы. Я увидел парня из гестапо, секре­таршу. Я должен был стиснуть зубы, чтобы громко не рассме­яться. Если бы я оставался в таком состоянии, то они бы так и продолжали, ничего не узнав».

Допрос принял другой оборот, чем предполагал майор. При помощи виртуозных контрвопросов Люсеран сделал вывод, что гестапо, очевидно, располагало информацией из одного источ­ника, а именно от Элио.

Он избрал тактику открыто выдать все факты, о которых Элио мог что-то знать. В остальном его показания были от на­чала до конца полностью дезинформирующими. Уже заготов­ленный и зачитанный Люсерану смертный приговор был отме­нен, так как его теперь считали важным источником инфор­мации.

Он давал непрерывно новую и интересную информацию, но она была ложной. Чтобы вытянуть из него еще больше, его ча­сто истязали. Люсеран, который знал немецкий язык, закричал один раз своему мучителю: «Вы трусы! Но даже если бы я мог, я не хотел бы защититься!»

Эсэсовец засмеялся, но истязания прекратились. Позднее его перевели в концентрационный лагерь Бухенвальд. Там его осво­бодили американские войска, и он эмигрировал в США.

На Гавайях он работал в университете преподавателем фран­цузского языка. В 1972 году он погиб в дорожно-транспортном происшествии в Южной Франции.

Кто знаком с шестью сопутствующими упражнениями, мог бы рекомендовать это жизнеописание как особенно поучительное. Очевидно, что Люсеран, благодаря обстоятельствам своей жиз­ни, был вынужден овладеть некоторыми из описанных выше способностей. Хладнокровие, положительность и беспристрастие переживались им как три условия, которые были незаменимы для его духовного видения.