Тактика графа трастамарского 7 глава

— Я тороплюсь вернуться в Бордо, ваше вели­чество, но, не имея портов в Бискайи, обещанных по нашему договору, подписанному в Либурне, я рассчитываю, что вы мне их отдадите.

— Кузен, это следует поручить нашим людям, но нужно еще оценить драгоценности, вложенные мной в нашу общую кампанию.

— До этого мои полководцы должны получить жалованье, которое им причитается и выплату которого они ждут.

— Неужели необходимо платить за кражи и грабежи, учиненные их солдатами?.. В любом случае, деньги, которые я им выплатил в Гиени, были мне насчитаны с кабальными процентами, поэтому нужно все пересмотреть.

— Вспомните, ваше величество, что в такой спешке драгоценности, которые вы заложили, можно было продать лишь за бесценок.

— Моя казна была опустошена по вашему тре­бованию, вам следует дать мне время, чтобы я расплатился.

— Это справедливо, при условии, что вы оста­вите мне в залог оплаты двадцать замков.

Последнее требование кастилец счел оскорб­ляющим его честь и с такой гордостью отверг его, что пришлось прекратить все больше и больше накалявшийся спор. Дискуссию продолжили на­значенные обеими сторонами посредники. Нако­нец в соборе Бургоса заключили договор. По нему в Бордо в качестве заложниц оставались три до­чери короля Педро и де ла Падильи, что гаранти­ровало передачу портов и оплату долга.

Четыре месяца спустя еще ни один пункт до­говора не был выполнен, а в довершение несчас­тий на войска Черного Принца обрушилась эпи­демия дизентерии, унесшая в десять раз больше народу, чем битва при Наварретте. Приунывший и разгневанный наследник английской короны осенью того же 1368 года вернулся с Гиень с ос­татками своей армии и решил, что больше никог­да ею не пожертвует ради интересов бесчестного короля.

Лишенный жизненно необходимой ему под­держки Педро, без денег, не имея возможности увеличить налоги, так как это запрещали корте­сы, и сталкиваясь повсюду с бездеятельностью и беспорядком, вскоре почувствует, что результаты победы при Нахере ускользают от него. Как обыч­но, он попытается компенсировать это местью и преступлениями.

Прежде чем покинуть Бургос, он приказал по­весить без суда и следствия одного из главныхгорожан города и одного гранда, тщетно отстаи­вавшего свое право быть обезглавленным. Забыв об услуге, оказанной ему Бокканегрой, и помня лишь о том, как тот когда-то его предал, он при­казывает отрубить голову ему и Мартину Ханесу, виновному в сдаче одного города графу Трастамарскому. В Кордове он во время прогулки соб­ственноручно арестовывает шестнадцать идальго из лучших семей, которых тотчас же отправляет под топор палача. В Альбукерке, упустив одного рыцаря, Альфонсо де Гусмана, который отказался последовать за ним в изгнание, он вымещает свою злость на его матери, Уракке де Осорио, которую сожгли заживо после жестоких пыток. Рассказы­вают, что одна из служанок несчастной, Элеонора Давалос, бывшая при казни, увидев, что языки пламени обнажают тело ее хозяйки, бросилась в огонь и погибла вместе с ней, прикрывая ее по­крывалом.

Единственным человеком из близких королю людей, который всегда оставался ему предан, раз­делял все его несчастия и подчинялся ему даже в его бесчинствах, был его камергер Мартин Лопес, магистр Алькантара и вице-король Мурсии. Опа­саясь нового мятежа, назревающего в Кастилии, Мартин Лопес и несколько грандов, желавших показать свое рвение, составили план. Согласно ему король должен был согласиться, чтобы Чер­ный Принц незаметно опекал короля, а все королевство предполагалось поделить на четыре час­ти: Педро правил бы Андалузией, а тремя осталь­ными — Фернандо де Кастро, Гомес де Кастанеда и Гарсиа Фернандес де Виллодро. Педро, прознав про эти интриги, так разозлился, что, даже не потрудившись выслушать оправдания своего ка­мергера, пообещал место Лопеса Педро Жирону, одному из своих оруженосцев, и поручил зама­нить Лопеса в замок Мартос и держать его там в цепях до получения последующих указаний. Кин­жал и яд вскоре настигли бы несчастного, если бы серьезные события не развивались так быстро, что о нем забыли, а Педро умер раньше его.

Граф Трастамарский остался в Тулузе, где гер­цог Анжуйский, правитель Лангедока, оказал ему вынужденное гостеприимство, которое часто ста­новится участью побежденных или беглецов. Но французский король Карл V был слишком даль­новидным политиком и понял, насколько ему выгодны неустойчивое положение короля Педро, обиды Черного Принца, здоровье которого под­тачивала водянка (в следующем году она сведет его в могилу), и, наконец, целеустремленность графа Трастамарского, который вполне мог на­чать новый бой и на этот раз выйти из него по­бедителем. Карл назначил Энрике жалованье, дал ему графство Сесенон, рядом с Безье, за которое тот стал его вассалом, и позволил ему, периоди­чески выдавая ему денежные средства, общатьсяс кастильской знатью, устанавливать тайные от­ношения в Бискайе и Леоне и возобновить пере­говоры с дю Гекленом, возможность выкупа кото­рого уже обсуждалась с англичанами.

Англичане, очень рассерженные на короля Пед-ро, бесплатно отпустили всех кастильцев, взятых в плен под Нахерой. Последние поспешили по­полнить ряды сторонников графа Трастамарского, обосновавшегося в замке Пьера-Пертуза, в Русильоне, и набиравшего, обещая хорошее жа­лованье, наемников из местных жителей и из тех недовольных, которым удалось пересечь гра­ницу.

Некоторые города в Испании уже были гото­вы к новому бунту. Город Альбукерк, возмущен­ный казнью донны Урраки, поддержал голос Го-салеса Мексиа, правителя Эстрамадуры и магист­ра Сантьяго. В Сеговии, Авиле, Калаорре и дру­гих городах царили похожие настроения.

Страстно желая воспользоваться своим пре­восходством и не дожидаясь освобождения дю Геклена, граф Трастамарский принимает неожи­данное решение отвоевать потерянную корону. За короткое время он разработал очень удачную стратегию и не упал духом после тяжелого пора­жения при Нахере. Король Франции видел толь­ко один способ вернуть вложенные средства — продолжать помогать Энрике. Папа одобрял ре­лигиозное рвение французского короля, направленное против отлученного от Церкви государя, союзника неверных.

К тому же граф Трастамарский разжигал недо­вольство англичан; обещал кастильским дворя­нам места, деньги и льготы; в Арагоне, опасаясь нового предательства Педро IV, заручился помо­щью его окружения; сам набирал на постоялых дворах и дорогах людей, чтобы пополнить ряды поредевшего и разрозненного войска.

Здесь стало очевидно преимущество бастарда над своим братом... Один — человек жестокий и безжалостный, отвага которого подкреплялась фи­зической силой и надменностью, но быстро па­давший духом, неспособный выдержать продол­жительную нагрузку, подлый и злопамятный в несчастье; другой — не очень воинственный, ско­рее дипломат, чем воин, вежливый, вкрадчивый, умеющий забывать и прощать, одаренный неве­роятным упорством; он не почивал на лаврах успеха и не падал духом от поражений.

Энрике Трастамарский еще раз докажет это и в конце концов победит после двадцати лет опас­ностей и скитаний.

 

XIII

ФИНАЛЬНАЯ ДРАМА

 

На Рождество 1368 года Энрике в сопровожде­нии 400 французских рыцарей под командовани­ем бастарда из Беарна - которого он посвятил в рыцари и сделал графом де Мединачели - и не­большого войска кастильцев под предводитель­ством графа Доссуна пересек границу Арагона на равнине Арана.

Несмотря на сопротивление Педро IV, кото­рый еще колебался и хотел ему помешать, он продолжил путь, готовый при необходимости к отчаянному сопротивлению и уверенный, что к нему присоединятся по дороге все сеньоры и об­щины, уже уставшие от неисправимой тирании короля Педро.

Поддержка французского короля, одобрение папы Урбана V, раздраженного преступным и ко­щунственным поведением короля Педро Жестоко­го, скорее неприязненный нейтралитет англичан — все это давало ему настоящую силу, и Педро IV, сделав вид, что отрекся от своего вчерашнего союз­ника, позволил ему продолжить путь через Арагон.

Проезжая через Эбро, граф Трастамарский при виде безграничной равнины Кастилии встал на колени, начертил мечом крест на земле, с благо­говением поцеловал его и воскликнул:

— Клянусь этим крестом, символом искупле­ния: что бы ни случилось, я не уйду живым из этого королевства, где меня ждет судьба или смерть, назначенные мне Богом!

Затем он приказал своему небольшому войску идти на Бургос. Смелость бастарда не подвела его. На всем его пути замки, города и селения спешили встать под его знамя.

Бургос раскололся на две неравные части. Бо­лее многочисленную составляли сеньоры, духо­венство и корпорации, выражавшие чаяния графа Трастамарского. Им противостояла партия замка, оборону которого возглавлял сын короля Хайме Майоркского, имевший в своем распоряжении немногочисленных приверженцев и двести вои­нов гарнизона. На стороне этой партии были лишь местные евреи, благосклонно расположенные к королю Педро хотя бы из-за его ссор с Церковью.

Архиепископ в окружении влиятельных горо­жан сразу же пошел навстречу графу Трастамар-скому и вручил ему ключи от города, куда тот вошел как победитель. Замок и еврейский квар­тал несколько дней оказывали сопротивление. Победитель Энрике проявил великодушие, огра­ничившись только повышением налогов с евреев и требованием выплатить восемьсот тысяч дубло­нов за освобождение короля Майорки.

Педро Жестокий скрылся в Севилье, не зная, что делать. Узнав, что Кордова сдалась бастарду, он покинул свою любимую столицу и занял кре­пость Кармона, в четырнадцати километрах от нее. Покинутый своими лучшими вассалами, он напрасно пытался заручиться поддержкой эмира Гранады, хранившего молчанье, и построить с Тельо интригу, где зависть и скупость его партне­ра давали ему ложную надежду.

Граф Трастамарский пошел на север; Вальядолид, Паленсия, Мадрид поспешили сдаться на его милость. Толедо проявил более сдержанное отношение, и бастард ограничился его плотной осадой.

Вскоре во власти короля Педро остались толь­ко Эстрамадура, юг Андалузии, Мурсия, Галисия, которой управлял Фернандо де Кастро, и несколь­ко портов в Бискайи и Гипускоа. Хотя кто знает, не скрывалась ли за этой видимой преданностью скорее нерешительность, а не противостояние ба­старду?

Между тем захват Кордовы, которую мусуль­мане считали своей святыней, склонил эмира Мухаммада наконец уступить настояниям того, кто еще недавно помог ему вернуть корону. Он дал Педро тридцать тысяч пехотинцев и пять тысяч легких всадников — настоящее народное ополчение мавров Гранады, при условии, что они тотчас же пойдут отвоевывать Кордову.

Эта армия до такой степени усилила позицию короля Кастилии, что он без труда собрал еще 1500 андалузских конных копейщиков и четыре тысячи пехотинцев. Они стремительно атакова­ли Кордову, которую защищал небольшой гар­низон.

Благодаря орудиям арабов, нападавшие быст­ро пробили в крепостной стене брешь, и солдатня уже кинулась на женщин, когда Гонсалесу Мексиа, магистру Сантьяго, с помощью Альфонсо де Гусмана, сына несчастной Урраки, который при­мчался из соседнего замка, удалось собрать свой народ и отбить атаку, сопровождая отступление врага градом стрел.

Разгневанный король Педро, вынужденный снять осаду, приказал протрубить на всех крепостных стенах, что он скоро вернется и предаст мечу всех жителей, а мятежный город сровняет с землей. Затем он призвал гранадских эмиров самих оку­пить свой поход на Кордову. Те устроили ужас­ный разгром и захватили несколько тысяч жен­щин и столько же юношей, чтобы продать их и пополнить свои гаремы. Неужто подобными не­лепыми и отвратительными методами, восстанав­ливающими против него всех крестьян, неиспра­вимый деспот надеялся вновь завоевать доверие своих подданных?..

В Бордо дю Геклен, все еще находившийся в плену у англичан, страстно желал присоединиться к графу Трастамарскому и взять реванш за пора­жение при Нахере. Черный Принц, продолжая обращаться с ним как с другом и сотрапезником, не решался освободить его, опасаясь, что воору­жит против собственной страны грозного про­тивника. Хитрый бретонец смог задеть его сла­бые струнки — честь и гордость. Однажды вече­ром за ужином Принц спросил, хорошо ли ему в Бордо.

— Ваше высочество, — ответил тот, — я самый уважаемый здесь человек, но вы же знаете, как и почему я остаюсь вашим пленником.

— Что это значит?

— Во французском королевстве ходит слух, что вы так обращаетесь со мной, потому что не реша­етесь отпустить меня.

— Да ну! Мессир Бертран, неужели вы думаете, что ваше рыцарское достоинство внушает нам опасения? Установите сами выкуп, и мне этого будет достаточно, даже если это будет обычная соломинка.

Дю Геклен, как поведал нам Фруассар, «пой­мал его на слове» и ответил:

— Такой бедный рыцарь как я, ваше высоче­ство, найдет в кошелке своих друзей, надежных поручителей, по меньшей мере сто тысяч золотых флоринов.

Черный Принц не мог отречься от своих слов, и верхом благородства стало то, что эту сумму предложили оплатить Хуан Шандос и другие ан­глийские капитаны. Но дю Геклен не менее бла­городно отказался и обратился к королю Карлу V, который без труда собрал необходимые деньги и добавил из своей казны тридцать тысяч золотых франков, чтобы его верный коннетабль восстано­вил свое пропавшее снаряжение.

Дю Геклен, первый меч Франции, за несколько дней добрался до Кастилии и доставил к Энрике шестьсот отборных рыцарей. Он нагнал графа Трастамарского перед Толедо. Этот город еще продолжал сопротивление, и бастард начал его осаду. Подкоп, проведенный его инженерами, за­кончился неудачей, но в городе начался голод. Гарсиа де Виллодро, комендант Толедо, вынужден был забить всех лошадей, чтобы накормить жи­телей. Он обращается к Педро, ждущему у Кармо-на, с душераздирающими просьбами.

Король не терял времени даром. К полутора тысячам легких всадников из Гранады, которые у него уже были, он добавил три тысячи пехотин­цев, набранных в Эстрамадуре и Галисии. Возгла­вив эту небольшую армию, уставшую после труд­ного горного перехода, он располагается лагерем в Монтьеле, на Ла-Манше, где один из его васса­лов, Гарсиа Моран, командор Сантьяго, принима­ет его и размещает у себя.

Положение очень серьезно, так как граф Трастамарский, узнав о приближении своего врага и позвав на помощь Гонсалеса Мексиа, который тотчас же покинул Кордову со значительным под­креплением, сам выступает ему навстречу в со­провождении тысячи всадников.

Войска встречаются в Оргасе, куда прибывает также дю Геклен под охраной четырех-пяти сотен французских копейщиков — опытных наемников, жаждущих вступить в схватку. Здесь, накануне битвы, которую каждый считал решающей, ко­роль Педро совершил единственный благородный поступок в своей жизни. Депутатам Логроньо, пришедшим к нему просить разрешения передать их город под власть короля Наварры, чтобы не отдавать его графу Трастамарскому, Педро с не­обычайной резкостью ответил:

— Не делайте этого и помните, что корона Кастилии должна прежде всего оставаться еди­ной!..

Ответ настоящего короля, как замечает Айяла в своем труде...

Кроме того, такой ответ свидетельствует об определенном национальном чувстве, которое, не­смотря на уродливую эпоху, уже зародилось в душах испанцев и предвосхищало великое буду­щее Испании.

13 марта 1369 года часовые замка Монтьель ближе к концу ночи сообщили, что на равнине зажглись огни и они, кажется, приближаются к крепостным стенам. Это был авангард Энрике, который при свете факелов выбирал позиции для сражения. На рассвете король Педро на расстоя­нии полета стрелы от первого укрепления увидел блестящие доспехи французов и более темную толпу кастильских легких всадников.

Надеясь врасплох застать врага, устанавлива­ющего свои шатры, он приказывает поднять свой флаг и лично отдает приказ начать сражение. Под яростной контратакой войск Бега де Вилена его маленькая армия разбегается и в беспорядке от­ступает к замку, где у нее хватает времени только на то, чтобы укрепиться. А в это время дю Геклен и Энрике осаждают стены замка и расставляют своих людей перед главными воротами.

Не считая мавров, которые имели неосторож­ность слишком рано начать атаку и были разбиты наголову, бой закончился без большого крово­пролития, но Педро теперь занял центральную башню, без еды и оружия, почти без воды, и лишился своего лучшего друга, Хуана Ксименеса из Кордовы, ставшего одной из немногих жертв этого боя.

В этом критическом положении королю при­ходит необычная мысль (такое могло прийти в голову только людям, которые судят остальных в меру своей низости!): подкупить храбреца дю Геклена, которого он считает вожаком наемников и разбойников, готовым на любое выгодное преда­тельство. Педро тайно посылает к дю Геклену переодетого рыцаря Родригеса де Сенабриа. Тот хорошо знает коннетабля, так как недавно был его пленником и смог оценить его отвагу во вре­мя взятия Бривьески в 1366 году. Сенабриа при­ходит к месту стоянки дю Геклена, находит его в своем шатре и откровенно говорит ему:

— Мессир Бертран, умоляю вас пожалеть бла­городного короля, моего хозяина. Его благодар­ность будет огромной, а для вас будет большой честью, когда все узнают, что он обязан вам своей жизнью и короной.

— Друг мой, — отвечает дю Геклен, удивлен­ный таким вступлением, — когда-то я с вами обошелся благородно, поэтому вы не должны со мной так разговаривать. Мой король послал меня сразиться с союзником англичан, и я бы предал его, если бы спас вашего короля.

— Если вы согласитесь перевезти дона Педро в безопасное место, — неловко отвечает Родригес, — то он обещает отдать вам города Сория, Атьенсу, Альмазан, Монтеагудо, Деса и Серон, а, кроме того, двести тысяч золотых дублонов высшей пробы. Вы будете первым в этом королевстве, и он всегда будет считать себя вашим должником.

Нахмурив брови, бретонец прибегает к одной из своих хитростей, которые не раз помогали ему в боях:

— Друг мой, раз так, то мне нужно время все обдумать и переговорить со своими командирами.

Дю Геклену пришла в голову мысль притво­риться, что он принимает сделку и, таким обра­зом, заманить короля Кастилии в его же ловушку. Но его сдерживало одно сомнение: будет ли дос­тойно выдать секрет рыцаря?.. Однако дю Геклен быстро находит ответ: раз Сенабриа сам задал такой позорный вопрос, то тем самым он поста­вил себя вне рыцарского закона. Поэтому он не имеет никакого права на соблюдение тайны и, даже напротив, было бы нечестно скрыть разго­вор от графа Трастамарского и не посоветоваться с ним, как поступить.

Когда Энрике сообщили об этом разговоре и спросили его мнение, то тот, желая прежде всего отблагодарить дю Геклена, пообещал подарить ему предложенные Педро поместья. Затем он предложил выманить короля Педро из замка и схватить его.

Историки не могут прийти к единому мнению о том, хотел ли коннетабль, чтобы Педро стал его пленником (в этом случае он, конечно же, сохра­нил бы ему жизнь), или он пообещал передать его графу Трастамарскому, что означало бы зара­нее принести короля в жертву. Фруассар придер­живается первой версии, Айяла — второй. Зная благородство дю Геклена, мы склонны думать, что драма, о которой речь пойдет дальше, была егоошибкой и даже вызывала у него горькие воспо­минания.

Продолжая колебаться, дю Геклен все-таки отправил Родригеса де Сенабриа за королем и попросил привести Педро в свой шатер.

23 марта 1369 года, спустя десять дней после битвы при Монтьеле, Педро с Родригесом, Фернан­до де Кастро и двумя оруженосцами под покровом ночи покидают замок через потайной ход, ведущий в ров. Чтобы создавать меньше шума, копыта лоша­дей обвязали тряпками. Король был одет в легкий камзол, на который он сверху накинул темный плащ. Дю Геклен ожидал у крепостной стены.

— Не будем терять время, — сказал ему тихо король, — пора идти.

И, как будто почувствовав в молчании фран­цуза какой-то подвох, он сделал мимолетный жест, словно поворачивая обратно. Но его лошадь уже держали за узду и вели по направлению к шатру бретонского капитана Ива де Лаконнета.

Только он подошел туда, как на пороге шатра, приподняв занавес, появился человек в доспехах с поднятым забралом шлема. Это был граф Тра-стамарский.

— Где, — воскликнул он громовым голосом, — этот еврейский бастард, сукин сын, который на­зывает себя королем Кастилии?

Неожиданный намек на ходивший когда-то по Испании слух (упоминающийся, например, в не внушающих доверия произведениях французско­го монаха Филона де Венета), о том, что короле­ва-мать Мария, отчаявшись родить наследника королю Альфонсу, якобы подменила своего мер­творожденного ребенка сыном одного еврейского торговца...

— Я — король Кастилии, — ответил Педро, сделав шаг навстречу своему брату, — а сукин сын — это ты!...

Энрике, ухмыляясь, быстро подходит к Педро, ударяет его рукоятью своего кинжала, как бы приглашая сразиться, и готовится вытащить меч. Но они так близко стоят друг к другу и настолько плотно окружены, что никто из них не может вытащить оружие из ножен. Тогда они схватыва­ются врукопашную. Король Педро, который силь­нее Энрике, валит его наземь и, бросив его на походную кровать, не дает встать под тяжестью своего веса и пытается проткнуть его кинжалом, найдя зазор в латах. Согласно рыцарскому зако­ну, в их поединок никто не вмешивается, а вокруг них образуется круг людей, наблюдающих за сра­жением.

Тут арагонский рыцарь Рокабери (по свиде­тельству Фруассара) или один из пажей Энрике (по словам Айялы), или сам дю Геклен (если верить некоторым народным рассказам) прибли­зился к дерущимся и схватил короля Педро за ногу. Это помогло графу Трастамарскому освободиться, одержать верх и воткнуть Педро в бок кинжал. Итак, согласно проклятию Священного Писания, тот, чей кинжал столько раз убивал, сам умер от кинжала!..

На глазах свидетелей этой ужасной сцены, чувствовавших, что игра закончена, и не решав­шихся вмешаться, граф Трастамарский плюнул на труп своего брата, а затем приказал одному из оруженосцев отрубить голову, которую он отпра­вил в Севилью, чтобы повесить ее при входе в королевский замок. Один каталонский летописец того времени утверждает, что до этого ее провез­ли по улицам города, а тело, зажатое между дву­мя досками, висело на зубцах крепостной стены.

Только век спустя при Хуане II эти мрачные останки погребут в Мадриде, в крипте монастыря Сант-Доминго эль Риаль. Потом на какое-то вре­мя они пропадут, пока в 1868 году их не переве­зут в королевскую часовню в Севилью.

По странному стечению обстоятельств Педро Жестокий покоится там между могилами де ла Падильи и дона Фадрика — любовью и ненави­стью, двумя сторонами его страшной жизни.

ЛЕГЕНДА

XIV

ВЕК ПРЕСТУПЛЕНИЙ

 

Прежде чем перейти от хроники Педро Жес­токого к легенде о Педро Справедливом, в оправдание тирана следует отметить, что было бы слишком несправедливым не учесть эпоху и ме­сто, где он жил. Он стал не единственным коро­лем в череде испанских правителей, получив­шим такое прозвище, но своей жизнью и по­ступками Педро Жестокий воплотил самую ро­ковую эпоху, которую когда-либо знал христи­анский Запад.

Когда начнут защищать этого государя, то постараются найти оправдание его преступлени­ям и безнравственности в тех горьких уроках, которые он получил в собственной семье, в труд­ной юности, в жестокости его врагов, в желании уничтожить враждебно настроенную аристокра­тию. Но все эти причины не выдерживают бес­пристрастного исторического анализа. Единствен­ная причина, оправдывающая или, по крайней мере, объясняющая жестокость правления, слов­но бы обагренного кровью, — это некая эпидемияубийств, ставшая болезнью XIV века и заразив­шая даже начало XV века.

Спокойствие XIII века, который часто называ­ют первым Возрождением, сменяется почти ста сорока годами жестокости и убийств, мрачного и бесплодного периода застоя в развитии цивили­зации, после которого восторжествует XVI век. Достаточно взглянуть на Европу: ранее она явила нам безупречные и благородные личности Свято­го Фердинанда, Святого Людовика, Дениса Паха­ря, Рудольфа Габсбурга, а также не менее великие фигуры Ричарда Львиное Сердце, Григория X, и вдруг ею овладел некий демон резни, кровавой лихорадки, поглотившей забытое великолепие средневековья. Возможно, наиболее наглядно этот резкий регресс проявился в Испании, но и в со­седней Франции тоже можно найти его следы.

Последние годы царствования Филиппа Кра­сивого омрачены казнью тамплиеров и унижени­ем папы в Ананье. Три последних прямых потом­ка Капетингов оставили после себя память о сво­их бессмысленных преступлениях: Людовик при­казал задушить свою жену Маргариту Бургон­скую и своих невесток, повесить Ангеррана де Мариньи, подвергнуть пыткам канцлера Франции Латили и заместителя прокурора Рауля де Пре-сля, преследовал и грабил евреев; Филипп Длин­ный продавал с молотка дворянские титулы и ис­треблял прокаженных; Карл Красивый за свое недолгое царствование успел устроить жестокую казнь барону Иль-де-Журдену, племяннику папы, и беспринципно давил на вынужденного оставать­ся в Авиньоне верховного Понтифика.

Первые Валуа тоже отличаются жестокостью. При Филиппе VI Робер Артуа отравил свою тетю и двух своих кузин, пытался навести порчу на короля, своего дядю, а когда его уличили в кол­довстве, бежал в Англию, где вскоре был убит. Дофин Иоанн — будущий Иоанн Добрый — и его кузен Карл де Блуа прикажут перед взятием Нанта обезглавить тридцать бретонских рыцарей, голо­вами которых обстреляют из балистов крепост­ные стены города. Сам король Филипп пригласит четырнадцать бретонских рыцарей на турнир и, как только они приедут, прикажет убить их у себя на глазах. В 1348 году во время чумы в Париже он обвинит евреев, что те осквернили фонтаны, и чернь с одобрения королевских офицеров заживо сожжет более сотни евреев. И, наконец, именно он во время битвы при Кресси прикажет своей кавалерии пройти по телам своих собственных лучников и «убить этих бродяг, мешающих идти вперед».

Иоанн Добрый, его сын, которого прозвали так лишь из-за его отваги, превзошел всех Валуа в хитрости и преступлениях. Странная дружба, которую он питал к своему фавориту, Карлу де Ла Серда, заставила его отдать приказ обезглавить коннетабля де Бриеня. Когда наемники Карла Злого Наваррского, отомстили, зарезав Ла Серду, король Иоанн за ужином приказал отрубить то­пором на его глазах голову графу Даркуру и трем сеньорам из его свиты. Захваченный англичанами во время битвы при Пуатье в плен, он, чтобы заплатить за себя выкуп, продает свою одинна­дцатилетнюю дочь, Изабеллу, Джану Галеццо Вис­конти, герцогу Милана, другому образцу жесто­кости и низости.

На эту эпоху приходится и известное крово­пролитие, когда «жаки», пока их всех самих не истребили, резали в парижских пригородах жен­щин, детей и стариков; когда французские и анг­лийские наемники грабили на дорогах и в посто­ялых дворах; когда Этьен Марсель, заставив до­фина Карла присутствовать при резне маршалов Нормандии и Шампани, отдал Париж королю Наварры, а его самого мясник Майар убил на ступеньках городской ратуши.

При Карле V, который, бесспорно, был вели­ким королем, и в эпоху правления несчастного Карла VI кровожадные нравы этой печальной эпохи ничуть не смягчились.

Убийство де Бусико в Милане; ужасная на­пасть «больших банд», которые убивали крестьян в их собственных домах, насиловали их дочерей, грабили их имущество; страшный приговор к со­жжению, отсечению головы и казни через повешение, который герцог Анжуйский, дядя короля, вынес шестистам горожанам в Монпелье; массо­вые убийства, организуемые майотенами и тюше-нами, несмотря на беспомощную мудрость короля, превратили Францию в настоящую груду трупов.

При въезде молодого Карла VI в Париж триста горожан вместе с президентом Десмаром повеси­ли без суда и следствия. Чуть позже Жана Бетизака, фаворита герцога де Бери и правителя Лан­гедока, не за бесчинства, а за привязанности от­правят на костер; Пьер де Краон попытается за­резать кинжалом Оливье де Клиссона; гнусные оргии королевы Изабо позорят двор, а ее преда­тельство отдает королевство в руки врага.

Если в Испании в первой половине XV века преступления уже перестают носить массовый ха­рактер, то во Франции они все еще многочислен­ны, даже несмотря на искупительную миссию Жанны д'Арк и благотворную политику Людо­вика XI.

Кровавое соперничество арманьяков и бургиньонцев продолжает опустошать страну. Жестоко убили Людовика Орлеанского, которого наемные убийцы буквально разрезали на куски; Иоанн Бесстрашный убил пятнадцать тысяч жителей Льежа; мерзкие подвиги кабошьенов, вооружен­ных бандитов времен Столетней войны, сканда­листов, ретондеров, мясника Капелюша и Танги Дюшателя заполонили Париж трупами, которые мальчишки ради развлечения таскали по улицам. От трупа коннетабля Бернара д'Арманьяка они отрезали полоску кожи, чтобы «использовать ее дома как веревку».

Богатые вельможи тоже заразились этим бе­шенством. Герцог Бретани убивает своего брата; герцог Гельдерский — своего отца; сеньор де Жиак (которого король прикажет утопить) — свою жену; графиня Фуа — свою сестру. Знаменитый Жиль де Рец упражняется на детях: сорок детских ске­летов найдут в подземельях Шантоса. Ришмон прикажет заколоть мечом Ле Камю де Болье, фаворита Карла VII.

Карл VII, опасаясь мятежа со стороны соб­ственного сына, схватил бастарда Бурбонского и приказал засунуть его в мешок и бросить в реку.

Правление Людовика XI, каким бы плодотвор­ным оно ни было для короны, вовсе не положило конец варварству этой ужасной эпохи, хотя в это время успокоившаяся Испания уже греется в пер­вых лучах золотого века.

Предыдущая12345678910Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: