Тактика графа трастамарского 8 глава

Кардинал де Балю и епископ Верденский де­сять лет провели в заточении в камерах площа­дью восемь квадратных метров. Герцога Гиени, брата короля, отравили персиком, который ему дал его собственный духовник. Графа де ла Пер­ша, заточенного в камере, кормили с вил. Судьба графа Немюра, младшего Арманьяка, еще хуже: Людовик XI рассердился, что разжали тиски, ломавшие тому ноги. В конце концов Немюру отру­били голову на Центральном рынке, а за ним и графу д'Альбре, коннетаблю де Сент-Полю и мно­гим другим...

Но ниже всего пал Жан д'Арманьяк, женив­шийся с согласия недостойного монаха на соб­ственной сестре. Кардинал Альби осадил его в Лектуре. Его зарезали в кровати в объятиях бере­менной жены, которую также не пощадили.

В Англии XIII век был не таким спокойным, как в Испании и Франции, и правления Иоанна Безземельного и Генриха III не дали в этом отно­шении ничего поучительного, но их эпоха все-таки осталась эпохой Великой хартии вольностей и рождения Парламента. Зато последующие два века, начиная с правления Эдуарда I вплоть до XV века, до Генриха VIII и Елизаветы Великой, погружают страну во мрак.

Эдуард I, по большому счету великий госу­дарь, приказал четвертовать Давида, предводите­ля валлийцев, на которого он напал без причины; отправил на казнь храброго Уоллеса; оставил Шотландию в руинах и крови; грабил и преследо­вал евреев. Эдуард II, слабый и порочный, выдает своего фаворита, Гавестона, его врагам, которые его зарезали. Мучимый угрызениями совести, он пытается восстановить справедливость, отрубив голову своему кузену, Томасу Ланкастеру. Его новые фавориты, отец и сын Спенсеры, устраивают такое массовое истребление сеньоров, что про­тив них замышляется заговор по подстрекатель­ству самой королевы Изабеллы Французской, официальным любовником которой был Роджер Мортимер. Спенсеров повесят на виселице высо­той в четырнадцать метров. В конечном итоге несчастного короля свергли и бросили в тюрьму, где двое наемных убийц, Монтравер и Гурне, прон­зили его внутренности раскаленным железом. Эдуард III, победитель при Кресси и Пуатье, зато­чил в тюрьму свою мать и приказал повесить ее любовника, что, однако, не помешало ему иметь любовницу, грабившую королевскую казну и пре­дававшуюся безумным сумасбродствам.

Черный Принц, который наряду с дю Гекленом, своим соперником, считается воплощением рыцарства, приказал разграбить Лимож, где — по свидетельству Фруассара — «были жестоко убиты более трех тысяч человек, среди которых дети и женщины». Ричард II, его сын, проливал реки крови, подавляя мятеж Уота Тайлера, сжег двад­цать городов в Шотландии, конфисковал земли и графства, отправил на эшафот Арундела. Окру­женный фаворитами и любовницами, он прика­зал задушить Глостера, своего дядю, который на некоторое время лишил его власти, после чего Херефорд, его кузен — будущий Генрих IV — сверг Ричарда с трона и оставил умирать от голода на дне каменного мешка.

При династии, основанной Генрихом IV, узур­пировавшим трон, разразилась фанатичная война Алой и Белой роз, в которой братья и кузены безжалостно убивали друг друга: Нортумберлент, Глостер, юный сын Маргариты Анжуйской, сам Генрих VI, зарезанный в Тауэре... Эдуард IV, ко­роль энергичный, но порочный и находивший­ся под влиянием Джейн Шор, своей любовни­цы, утопил своего брата Кларенса в бочке с мальвазией.

Вслед за ним появляется жестокая фигура Ричарда III, физического и духовного монстра, двойное и мрачное уродство которого обессмер­тил гений Шекспира. Приказав сначала заточить, а потом задушить юных сыновей своего брата Эдуарда IV, опекуном которых он являлся, Ри­чард III захватывает трон, приговаривает к смер­ти своего кузена Риверса и великого камергера Гастингса, отправляет на эшафот герцога Бэкингема, отравляет свою жену Анну Невиль. Он по­гибает в битве при Ботсворте, всеми преданный и ненавидимый, а с ним угасает после трех сотен лет беспокойного существования грозная динас­тия Плантагенетов.

В Германии, если говорить лишь об императо­рах, XIV век начинается с убийства Альберта I Австрийского, который, чтобы получить скипетр Карла Великого, собственными руками зарезал Адольфа Нассаского.

Генрих VII Люксембургский, достойный пра­витель, умирает от отравленной просфиры, кото­рую монах Политьен, подкупленный гвельфа­ми, подал ему на алтаре. Людовик V Баварский свергает папу Иоанна XXII, сомневающегося в его императорском достоинстве, и приказывает посвятить себя в антипапы. Карл IV Люксембург­ский — хоть и был автором Золотой буллы! — избавляется от своих соперников с помощью яда, продает дворянские титулы и привилегии горо­дов и не дает покоя евреям, желая присвоить их имущество.

Его сын, Ванцлав Пьяница — другая типичная фигура XIV века, которая казалась бы еще более мерзкой, чем Педро Жестокий, если бы его по­ступки не объяснялись некоторым умственным расстройством. Он был человеком распутным и склонным к самым экстравагантным излишествам. Ванцлава заточил в тюрьму его брат, Сигизмунд, но ему удалось сбежать на лодке с помощью де­вушки из простонародья, на которой он впослед­ствии женился. Затем, продав Ломбардию Джану Галеаццо Висконти за сто пятьдесят тысяч золо­тых экю, пфальцграф Рупрехт изгоняет его из империи и заточает в пражскую башню. Ванцлав опять сбегает, и запуганный им сейм провозгла­шает его королем Богемии. С именем этого госу­даря, которого очевидцы того времени сравнива­ют с Нероном, Сарданапалом, Копронием, связано множество отвратительных историй. Недоволь­ный блюдом, он приказывает насадить на вертел и зажарить своего повара. Рядом с собой он дер­жит злого дога, который кидается на каждого встречного. Он ни на шаг не отпускает от себя палача и обедает с ним за одним столом. Он бро­сает во Влтаву священника, который отказался раскрыть ему тайну исповеди.

Ванцлав умер смертью, достойной своего прав­ления: поссорившись со своим виночерпием, он схватил его за волосы, пронзил кинжалом, а за­тем, как описывает историк того времени, неожи­данно рухнул на землю «со страшными криками и покраснев как лев». Его хоронят в гробнице чешских королей, но чернь откапывает его труп и бросает в реку. Тело вылавливает рыбак и прода­ет за двадцать дукатов родственникам государя.

В миланском герцогстве, рассказом о котором мы закончим это долгое повествование об убий­ствах и преступлениях, яростная борьба гибелли­нов и гвельфов связана с такими же кровожадны­ми интригами.

Аццо Висконти, наместник императора, приго­ворил к смерти своего дядю Марка. Лучано Вис­конти был убит своей женой Изабеллой де Фиеско, которую он уличил в измене. Матео II, пле­мянник Лучано, точно так же поступил со своими братьями Галеаццо и Бернабо. Бернабо, погряз­шего в насилии и распутстве, отправили в тюрьму, где его впоследствии заколол его зять Джан Галеаццо.

Джан Галеаццо, который одновременно купил свой титул герцога Миланского и свою молодую супругу, Изабеллу Валуа, почти не успевает запят­нать себя новыми преступлениями, так как уми­рает от чумы под стенами Флоренции. Но его сын, Джан-Мария, превосходит отца в низости. Отравив свою мать Екатерину, он изощряется в жестокости и преследованиях. Тиран и садист, он кормит псов трупами своих жертв. В конце кон­цов его заколет кинжалом бастард Астор, его кузен.

В XV веке на смену Висконти придут Сфорца, которые будут не лучше их. Якобо, сын пахаря, ставший кондотьером простого ландскнехта, при­казал зарезать Оттобона Терци, предал всех, кого только мог, и умер в уличном бою. Один из его незаконнорожденных сыновей, Франциско-Алессандро, захватывает герцогство и становится хозя­ином Италии; менее кровожадный, чем его пред­шественники, он отличается только своим ковар­ством и порочностью.

Его сын, Галеаццо Мария, отравит свою пер­вую жену, Доротею Гонзаго, и свою мать, Бланку Висконти, а его самого убьют три дворянина, которые поплатятся за это жизнью. И, чтобы закончить это печальное перечисление преступ­лений, вспомним, что Джана Галеаццо Марию, сына Галеаццо Марии, отравил его дядя, знамени­тый Людовик Моро, который, чтобы захватить власть, вначале отрубил голову Симонетте, мини­стру и регенту герцогства, одному из редких по­рядочных людей той ужасной эпохи.

Если бы Педро Жестокий один менее чем за двадцать лет своего правления не совершил то, что потом пытались превзойти самые худшие правители, Испания казалась бы зараженной этой кровавой чумой XIV и первой половины XV ве­ков менее, чем другие христианские нации. До Педро Жестокого и после него в Кастилии и на остальном полуострове были достойные государи.

Его отца, Альфонса XI, несмотря на беспутную семейную жизнь можно считать великим коро­лем. Следовавшие за Педро правители, начиная с Энрике Трастамарского и заканчивая Энрике Бес­помощным, будут бледными и слабыми личнос­тями, но им нельзя поставить в упрек ни одного по-настоящему преступного деяния.

Такими же были и короли Арагона до Педро IV и после него (на личности этого монарха мы еще остановимся подробнее), и ничто не свидетель­ствует об этом лучше, чем доброжелательные прозвища, которым их наградят потомки: Отец Отчизны, Добродушный, Монах, Честный, Вели­кодушный. В Наварре Карл Злой также был единственным, кто резко отличался от других, не столь выразительных королей.

Зато Португалия — которая почти что явля­лась частью Испании того времени и по геогра­фическому положению, и по династическим свя­зям — показывает нам более долгую преемствен­ность жестоких и порочных королей. После Педро I, супруга знаменитой «Мертвой королевы», на трон вступает Фердинанд, его сын, неверный муж и отцеубийца. За ним следуют бастард Хуан I, убийца своей невестки и графа Андейро, ее лю­бовника; Хуан II, который благодаря своему муд­рому правлению получил прозвище «Заботливого короля», но он же, отправив на казнь герцога Браганского, собственными руками зарезал гер­цога Визеу, брата своей жены. Но, с другой сто­роны, Эдуард I и Альфонсо Африканский просла­вили XV век до того, как Эммануэль Счастливый блистательно начал XVI век.

В целом можно сказать, что хроническая склон­ность к преступлениям была заметна в Испании преимущественно во второй половине XIV века. Кроме того, по странной прихоти истории, прида­ющей некоторым ее событиям характер театраль­ной интриги, три Педро, все прозванные «Жесто­кими», а именно Арагонский, Португальский и самый выдающийся из них Кастильский, будут оспаривать эту грустную славу в период, ограни­чивающийся тридцатью годами.

Мы так долго перечисляли преступных и по­рочных государей и так подробно остановились на описании их бесчинств только для того, что­бы лучше показать, что Педро Жестокий если и был одним их худших примеров властителя того смутного времени, то далеко не единственным. Однако возникают вопросы: дала ли история XIV века что-нибудь другое? Неужели ни одно радостное событие, ни одна великая идея не осветила этот мрачный век? Неужели хоть неко­торые из королей, несмотря на всю свою жесто­кость, не оставили после себя достойных заво­еваний, память о мудром правлении, о благо­творительности?

В действительности кроме времени француз­ского Карла V, по праву называемого Мудрым, ни одна творческая идея, ни одно настоящее гуман­ное событие не оживляют конец средневековья, заполненный ужасными потрясениями Столетней войны, войнами Алой и Белой роз, гибеллинов и гвельфов, Великим расколом, наемниками, кон­дотьерами, колдунами и антипапами.

Что касается достижений мысли, то XIV век, в отличие от XV века, в котором, каким бы разоб­щенным тот ни был, покажутся, в первую очередь в Италии, первые колосья урожая, создавшего славу последующих веков, останется столь же бесплодным, сколь и кровожадным.

Цветы творчества плохо приживаются на силь­но изможденной войнами и распрями почве, а Фруассара во Франции, Петрарки и Боккаччо в Италии (Данте относится скорее к предыдущему веку), Чосера в Англии недостаточно, чтобы за­полнить период, который в Испании не оставит ни одного имени, достойного упоминания.

Единственное прогрессивное достижение, ко­торое можно вписать в актив XIV века, — это рождение еще не сформировавшейся националь­ной идеи, которая вскоре придет на смену этому феодальному строю, чьи тирания и грабежи уско­рили его закат.

Прародителями национальной идеи стали Виль­гельм Телль в Швейцарии и Риенци в Риме. Во Франции она пробуждается во время Столетней войны, а в Испании ее рождение вызвано после­дним вторжением арабов.

Именно осознание национального единства за­ставляет общины и собрания почти повсеместно прийти к пониманию своей силы; поставить под рыцарские знамена свое народное ополчение; на­чать влиять на политику этих посредственных и недостойных монархов.

Но ошибочно было бы ставить в заслугу коро­лям того времени эту тенденцию, влияние кото­рой они почувствуют и которую используют ради грабежей и междоусобных ссор. Например, в Ис­пании так называемая борьба Педро Жестокого против феодализма была не столкновением двух точек зрения, а яростной борьбой двух мужчин, средством, а не целью.

Виктор Дюри в своем замечательном труде по истории Франции, незаслуженно забытом в наше время, в нескольких фразах дает описание того, что представлял собой XIV век: «Этот век глубо­кого разложения является остановкой в ходе ис­тории. Ни великих дел, ни великих ученых. Сила духа и морали ослабли. Средневековье спускается по склону, ведущему в пропасть все, что уже за­кончило в этом мире свое движение». Пожалуй, вот единственное смягчающее обстоятельство, что можно привести в оправдание короля, о котором в народном романсеро сказано: «Никогда столь черная душа не жила в груди христианина».

XV