Современные версии субъективизма чувств

Влияние Гоббса и особенно Юма продолжается и в наше время. В определенном смысле субъективизм чувств воспроизводит этнический и социологический релятивизм, перенося разногласия в этических мнениях в мир индивидуумов. Это идеально соответствует крайним формам плюрализма современного западного общества. В такой ситуации кажется ясным, что отличия в оценках зависят от личного способа восприятия каждого.

Главное утверждение субъективизма – ценность не является чем-то объективным, но есть результат волеизъявления субъекта, некое психологическое отношение оценивающего субъекта к сочтенному ценным объекту. Согласно данной теории, объект сам по себе нейтрален, но в нем есть «нечто», при контакте с которым в субъекте возникает определённое чувство, определённый эмоциональный подход, и они в виде оценивающего суждения проецируются на объект таким образом, что эмоциональная реакция субъекта придает ему ценные качества. Итак, ценностей вообще бы не было[40], если бы не существовали субъекты, способные их активно и продуктивно воспринимать и оценивать.

Разумеется, следовало бы проверить, что это за «нечто», способное вызывать интерес субъекта и соответствующее восприятие ценностей. Можно было бы определить его как что-то скрытое, как таинственную qualitas occulta. Но это лишь усложнит вопрос, вместо того чтобы разъяснить его: отказываясь от признания объективности «фантастического» и «метафизического» качества ценностей, которые, кстати, мы воспринимаем абсолютно ясно, обращаются к другому качеству – еще более фантастическому, поскольку оно непознаваемо и является результатом искусственного умозаключения. Возможно, это «нечто», вызывающее суждение о ценности, можно понимать как фактическое бытие объекта (совокупность его фактических качеств), которое в силу этих качеств вызывает определенную реакцию субъекта благодаря его особому психофизическому складу.

Такую позицию субъективной относительности ценности, достаточно последовательную, находим в сочинении General Theory of Value [41] американского философа Р.Б. Пэрри (R. B. Perry). Стоит обратить на него особое внимание. По мнению Пэрри, вещи и дела обретают ценность в той мере, в какой становятся предметом чьего-либо интереса, точнее, «быть ценным» означает лишь «быть предметом интереса»:

«Быть за или против (чего-то) означает посмотреть на него благосклонно либо пренебрежительно. Это склонность субъекта к тому, чтобы приблизиться или удалиться от него (...). Такая двойственность отражается различным образом – например, как приятность и неприятность, стремление и отвращение, желание и нежелание, поиск и уклонение. Эту универсальную черту жизни чувственных импульсов – положение, или действие, или отношение, или возможность использования, или пренебрежение – мы хотим назвать “интересом”.

Итак, считаем, что это – первичный источник и отличительная черта всякой ценности, то, что является объектом интереса, т.е. носителем ценности. Любой предмет, все равно какой, приобретает ценность тогда, когда кто-то как-то в нем заинтересован, так же, как некая вещь становится целью тогда, когда какой-нибудь человек направляется к ней.

Данное утверждение можно сформулировать иначе, в виде уравнения: ценность X = интересу к X. Ценность, следовательно, является специфической связью, которую можно установить между предметами, имеющими любое онтологическое состояние – реальное или воображаемое, – и субъектами, испытывающими к ним интерес.

Вот ценность simpliciter – ценность в простом первоначальном нарицательном смысле. Отсюда любое изменение интереса или его предмета определяет изменение ценности (...), короче говоря, поскольку интерес есть определяющий элемент ценности в ее основном значении, теория ценности должна принять его в качестве отправного пункта и ориентира, а затем классифицировать и систематизировать ценности различными способами, которые могут быть открыты, согласно интересам и предметам»[42].

Данная теория представляет интерес, потому что старается решить сложную проблему онтологического статуса ценностей, не лишая их определенной действительности. Такой онтологический статус был бы именно категорией отношения, но при условии, что его отправная точка находится со стороны субъекта. И на первый взгляд подобное объяснение кажется убедительным, ведь ценный характер вещей обычно обнаруживается через какие-то чувства к ним.

Однако эта теория в принципе противоречит нашему повседневному опыту, свидетельствующему о том, что мы желаем чего-то из-за его значимости, а не считаем что-либо хорошим, потому что его желаем, т.е. наш опыт предполагает какую-то объективность ценностей. Если бы эта теория была истинной, то реальные дела в аксиологическом аспекте отличались бы и даже противоречили способу, каким мы их воспринимаем. Хотя, конечно, данная теория далека от истины вовсе не поэтому. На самом деле она противоречит здравому смыслу, но философия должна подвергать и здравый смысл сомнению, а при необходимости даже критиковать его. Таким же образом, как в своё время астрономическая наука открыла, что не Земля, а Солнце находится в центре Солнечной системы, возможно, и философия откроет, что, вопреки обычному представлению, не сам объект является носителем ценностей, но они есть результат нашего влияния на него. Однако в таком случае недостаточно провозгласить субъективность ценностей, нужно еще объяснить, откуда берётся их видимость объективности. Потому что, в отличие от других чувств, явно воспринимаемых как субъективные, т. е. находящиеся с самом субъекте, здесь получается, что они присутствуют непосредственно в субъекте, но сам субъект «видит» их как качество объекта.

Одной из интересных попыток объяснения видимой объективности ценностей стал этический эмотивизм Ч. Л. Стевенсона (Charles L. Stevenson) и А. Дж. Айера (Alfred J. Ayer). Они, как известно, принадлежали к неопозитивистскому Венскому кружку, появившемуся в Австрии в 30-ые годы XX столетия.

Их рассуждения опирались на анализ языка, особенно языка научного. Представители логического неопозитивизма были убеждены, что языковые конструкции (предложения, фразы) имеют объективный смысл только тогда, когда они логически последовательны (в этом случае они чисто формальны) или эмпирически подтверждаемы, т.е. когда соблюдается принцип верификации.

К таким конструкциям относятся лишь те, что принадлежат к естественным наукам; только они имеют объективное содержание, и потому им можно приписывать истинность или ложность. Все остальные предложения, относящиеся к эстетике, этике, метафизике, религии и прочему, абсолютно лишены смысла. Но это еще не означает, что они чистые химеры или фикции, просто они лишены объективного содержания, т.е. невозможно считать их ни истинными, ни ложными. Тем не менее такие предложения отражают эмоциональный подход к жизни того, кто их выражает. Следовательно, они – чисто субъективны. Но, в отличие от обычных проявлений вкуса, нравственные предложения имеют сложное строение. Как объясняет Стевенсон[43], моральные суждения содержат «описательный» элемент, названный им «верованием» и касающийся объективных фактов, но также и эмоциональный («эмотивный») элемент, который он назвал «отношение» (attitude)[44], он имеет чисто субъективное значение: это отражение личных стремлений, желаний или предпочтений субъекта относительно предмета суждения.

Проблемы согласия или несогласия в веровании можно разрешить объективно за счёт улучшения знания предмета. Но когда несогласие касается отношений, то нет никакого объективного способа его разрешения. Поэтому нравственные высказывания стараются воздействовать на чувства слушателей не фактическими аргументами, но посредством внушения – похвалой («это хорошо») либо негативным отзывом («это плохо») о предмете суждения – с тем, чтобы и другие восприняли личное отношение оценивающего субъекта. Стевенсон утверждает, что в эмотивном измерении таких суждений присутствует некий «магнетизм» – попытка привлечь других к собственной позиции.

В итоге, утверждать, что «Х – это хорошо», означает, с одной стороны, сказать, какими объективными качествами наделено Х (верование), но с другой – и в этом собственное этическое (т.е. эмотивное) значение суждения – подчеркнуть, что тот, кто так говорит, одобряет Х, что ему оно нравится (отношение) и он желал бы, чтобы и другие одобрили Х (магнетизм).

Во всех названных позициях ясно просматривается уверенность, что субъективный и относительный характер моральных суждений не позволяет им объективно быть истинными или ложными. По-видимому, нет смысла спрашивать, является ли суждение «убийство морально не допустимо» истинным или ложным. Все, что мы можем с этим сделать, – это проверить, есть ли какая-то группа людей или отдельный человек, которые так считают. Но это будет их личное, субъективное отношение и ничего более. С такой точки зрения, поступки, человеческие отношения, а также действующие нормы поведения в обществе сами по себе нейтральны (не хорошие и не плохие), а их нравственный характер сводится к чувствам и потребностям индивидуумов и групп. Поскольку они действительно чувствуют и воспринимают по-разному, то их оценки неизбежно должны разниться. Чтобы исследовать нравственность объективно и научно, необходимо подходить к ней исключительно с позиции описательных наук – социологии и психологии, как определенно утверждает один из главных представителей логического позитивизма:

«Если под этической наукой понимать создание “истинной” моральной системы, то ничего подобного не существует. Мы на самом деле видим, что этические предложения, будучи чистыми отражениями чувств, не в состоянии определить действительность какой-то этической системы, и, по-видимому, бессмысленно спрашивать, истинна ли такая система или нет. Все, что можно исследовать относительно этого, сводится к вопросам: каковы моральные привычки данного человека или данной группы людей и в силу каких причин у них именно такие привычки и чувства? В целом подобное исследование относится к области социальных наук. Тем самым оказывается, что этика как отрасль знания – это всего лишь раздел психологии и социологии»[45].

Субъективизм отрицает специфику ценностей и нравственных норм и сводит их, как уже было сказано, к самым разным естественным предметам (социальным, психологическим, генетическим), и это неизбежно влечет за собой отрицание автономии философской этики и сводит ее к позитивному знанию о причинах нравственной химеры.

Если понимание мира и его структуры опирается на позитивистскую убеждённость, что существует лишь то, что можно эмпирически проверить чувствами, то автоматически из поля зрения исключается всё, что превосходит узкую область опыта. Отрицание объективных ценностей связано именно с такими гносеологическими и онтологическими предпосылками. Если исходить из них, тогда все априорные истины, все неэмпирические измерения мира оказываются непонятными, «странными».

Д. Макки (J. Mackie), наиболее известный представитель современного субъективизма, защищает его, опираясь на тривиальный аргумент множества моральных кодексов (наш аргумент «несогласия»), а также на более оригинальный – аргумент «странности» (the argument from queerness) [46], которыйизлагает с онтологической и гносеологической точек зрения. Онтологический довод «странности» звучит так:

«Если бы существовали объективные ценности, то они были бы сущностями, или качествами, или отношениями очень странного типа, абсолютно отличными от любой другой вещи вселенной»[47].

Аналогично выглядит гносеологический довод:

«Соответственно, если бы мы осознавали их [ценности], то только посредством какой-то особой способности восприятия, моральной интуиции, полностью отличной от наших обыденных способов познания всех остальных вещей»[48].

Поскольку Макки считает, что ценности и соответствующая способность их восприятия выглядят слишком странно, он предлагает субъективное понимание ценностей, согласно которому это лишь иллюзии, созданные психологическим механизмом проекции на реальность наших желаний и чувств. Подобно другим философам, Макки убежден, что люди желают вещи не потому, что они хорошие, но считают их хорошими потому, что их желают. Но в своём конкретном опыте человек воспринимает всё это ровно наоборот вследствие неких «механизмов объективизации»[49] различного происхождения: психологической склонности к тому, чтобы переносить наши чувства на предметы, с ними связанные; индивидуального представления об общественной необходимости; желания того, чтобы наши нравственные суждения были действительны для других людей.

Эти механизмы объективизации способствуют тому, чтобы наши чувства уподобились объективным качествам предметов и чисто гипотетические императивы получили категорический характер.