Зачем нужна фикция объективных ценностей?

Если ценности абсолютно субъективны, по сути своей фикция, то встаёт вопрос (не имеющий ответа) не только о том, как они появляются, но и более важный: зачем они?

«Для своей приемлемости релятивистская теория должна утверждать нечто иное: несмотря на уверенность большинства людей в том, что конкретные вещи имеют характеристики (добро) вне зависимости от интереса к объекту, ни одна вещь не имеет подобной характеристики. Тогда возникает вопрос: что заставило человечество сформировать такое абсолютно ненужное понятие, которому ничто не соответствует в реальности?»[113]

Эмотивизм с помощью анализа значений аксиологических суждений считает себя способным дать ответ на поставленный вопрос: они полезны для того, чтобы, создавая видимость объективности, притягивать других людей к собственнойпозиции. Цель этих эмоциональных суждений вовсе не теоретическая, а прагматическая, и они служат для регулирования социальных общественных отношений и разрешения конфликтов и разногласий, которые не разрешимы разумом.

В реальности ответ эмотивизма нельзя признать удовлетворительным. Во-первых, потому, что, как остроумно указывает Макинтайр[114], эмотивизм является в б о льшей степени теорией употребления нравственных терминов, чем теорией их значения. Согласно самому эмотивизму,нравственная речь существенно состоит из планомерного сокрытия собственных интересов для привлечения других к своей позиции посредством систематического обмана. Таким образом, невозможно отличить манипулирующие человеческие отношения от тех, что уважают личность другого, не тая своих намерений. То есть язык нравственности по сути аналогичен пропаганде, которая под видом объективности старается навязать человеку чуждые ему интересы[115].

Понятно, что приведённая выше критика является уже «моральной», и, следовательно, согласно эмотивизму, тот, кто её отстаивает (пользуясь такими аксиологическими терминами, как манипуляция и уважение), просто маскирует под этими внушительными терминами свою неприязнь к эмотивизму. Возможно, дело обстоит именно так, но ясно, что такое состояние вещей прямо противоречит очевидности здравого смысла, призывающего нас уважать других, говорить им правду и отказаться от манипулирования ими для достижения собственных целей.

Если бы кто-то смог убедить нас в истинности эмотивизма, можно было бы выставить ему ещё одно возражение: мыслимо ли обмануть кого-то посредством фикций? Как можно манипулировать и притягивать людей к какой-то позиции такими странными качествами, которых нет в реальном мире? Возможность обмана (склонение людей к тому, чтобы они приняли за добро то, что на самом деле таковым не является) присутствует только на фоне истины, а именно: люди прежде вынесения всякого эмоционального суждения склонны считать, что вещи сами по себе могут быть хорошими, плохими или нейтральными. Только предварительный и априорный престиж добра может привести к ошибочной вере, что добрым является то, что на самом деле недоброе. Обмануть другого можно, только мотивируя его. То есть теория эмотивизма об использовании нравственной речи может поддерживаться лишь ценой принятия за объективно существующее того, что она пытается отрицать. Кто бы стал обманывать других, апеллируя к нереальным качествам, в которые никто не верит?

И напротив, попытка манипулировать другими, апеллируя к ценностным качествам, свидетельствует о мотивирующей силе ценности в человеческой жизни. Если, к примеру, и так часто бывает, дискредитируют политического соперника, обвиняя его в коррупции, или оправдывают войну религиозными мотивами, скрывая истинные, предположим, экономические, то именно потому, что ценности имеют огромную силу мотивации.

В целом против субъективизма (в нашем изложении представленного Стивенсоном, Айером, Пэрри и Макки) можно сформулировать следующие возражения:

— он предполагает истину того, что отрицает;

— претендует на психологически невозможное: чтобы нейтральные объекты мотивировали нашу волю;

— опирается на позитивистский предрассудок: существует только эмпирическая реальность, которой занимаются естественные науки.

Эти возражения распространяются и на критический рационализм Поппера и Альберта. Признавая исключительно инструментальный вариант разума, они изгоняют ценности и долг в область иррационального и потому нуждаются в «решениях» в пользу определённых ценностей, чтобы научно организовать общественную жизнь посредством критического метода.

Если спросить их, почему именно эти ценности[116], а не другие, скорее всего, единственным возможным ответом будет, что они «видят» внутреннюю доброту этих ценностей, но не могут доказать её научно. Во всяком случае, если невозможно в качестве аргументов использовать ценностные критерии, а значит, систему прав и обязанностей, в конечном счёте, решение о том, какие человеческие желания осуществлять, а какие нет, и в какой степени можно допустить «необходимые страдания», будет в руках тех, кто имеет экономическую и политическую власть, чтобы её употребить, наиболее вероятно, в пользу своих интересов. Несмотря на безусловно хорошие намерения Поппера и Альберта, они опять открывают путь для манипуляций.

Следует признать заслуги критического рационализма и особенно Поппера в критике позитивизма, выявляющей невозможность точного применения принципа верификации. Посредством более открытого критерия фальсификации Поппер даёт возможность избежать научного догматизма. Однако Поппер полностью не избавился от позитивистских предпосылок, которые не позволяют понять до конца, что наука как один из видов человеческой деятельности никогда не будет нейтральной, потому что:

«Научный язык содержит ценностные суждения. Он не может отказаться от них на прагматическом уровне, потому что в любом мыслительном действии присутствует отношение целей и средств. И невозможно отказаться от ценностных суждений на метанаучном уровне, потому что на нём сравниваем между собой методики и теории, создаем нормы, желая приспособить к ним сравниваемые предметы. Расхождение между фактом и ценностью в науке отсутствует» [117].

А если сама научная деятельность, как и любая человеческая деятельность, нуждается в решении о целях (предположим, об объектах исследования) и оценках (к примеру, о наилучших методах), тем более её техническое использование требует аксиологического контроля, который может осуществляться только из области этики.