Интенциональность, свойственная нравственному познанию

Чувственные состояния слепы: у них нет объекта и они ни к чему не направлены. Возникают в субъекте по определённым причинам, которые могут быть скрыты от сознания (например, телесная боль, голод, усталость, плохое настроение или депрессия):

«У кого-то плохое настроение, потому что болит печень или он не выспался. Его плохое настроение не связывается сознательно с болезнью печени или бессонницей и не является откликом на них, но они его причина»[103].

В свою очередь, радость, воодушевление, траур, благодарность, восхищение, почитание и т.д. предполагают для своего существования определённый предмет в сознании субъекта, то есть необходимо, чтобы субъект знал предмет, которому соответствует данное чувство. Здесь присутствует сознательно и вполне разумно отношение между психическим переживанием и объектом, и до такой степени, что без его сознательного восприятия переживание невозможно и непонятно. В случае интенциональных чувств объекты являются не причинами, а мотивами ответов. Поэтому здесь можно говорить о подобающих и неподобающих ответах.

«Если мы спросим у опечаленного человека о причине его горя, и он ответит: “Потому что дважды два – четыре” или “Потому что сумма углов треугольника равна ста восьмидесяти градусам”, то мы, разумеется, не примем эти факты в качестве объяснения его скорби... В любом случае мы не можем допустить, что математические утверждения как таковые способны мотивировать его огорчение или отчаяние. Ибо они представляются нам столь нейтральными, что ничто в них не может отрицательно или положительно мотивировать эмоциональный ответ»[104].

Понятно, что единственная способность мотивации воли и её ответы – это определённая значимость со стороны объекта, то есть определённая ценность.

Итак, характерная нравственному опыту интенциональность познания и ответов представляется прозрачной, а субъективизм пытается свести эти вполне сознательные переживания к слепым чувственным состояниям. Но эта попытка противоречит нашему опыту, который показывает, что когда мы называем «хорошей» какую-то вещь, то думаем о некой характеристике самой вещи, которую она имела до того, как мы обратились к ней, и будет иметь, даже если мы к ней не обратимся. То есть мы не считаем, что существует зависимость ее качеств от нашего интереса к ней. Наш повседневный опыт показывает, что мотив, определяющий наш интерес к вещам, – это их ценность, а не наоборот. (Хотя ясно, что, только обращая свое внимание на них, можем воспринять их добро.)

«Очень странная перемена естественного порядка мыслей – утверждать, что именно наше восхищение определенным поступком делает его хорошим (...). Считаем, что его добро – это то, что нас восхищает в нем и присуще ему даже тогда, когда он никого не восхищает, то есть нечто, которое он имеет сам по себе. Можно представить, например, некий самоотверженный поступок, который не восхищал бы ни его исполнителя, ни кого-либо другого. Если бы он осознал его и восхитился, очевидно, утверждал бы, что этот поступок хорош даже тогда, когда никто им не восхищается»[105].

Действительно, часто эмоциональные ответы сопровождаются чувственными состояниями, но они не тождественны им. Скорее, эмоциональные ответы могут быть причинами этих состояний: радость от хорошей новости может стать причиной нашего хорошего настроения. В свою очередь, чувственное состояние может способствовать или препятствовать эмоциональному ответу, но никак не может быть его причиной. Эмотивизм утверждает, что ценности отражают лишь субъективные чувства. Данное утверждение содержит две грубые ошибки. Первая – это путаница познавательного восприятия ценности, или оценивающего суждения, с чувствами, или эмоциональными реакциями, которые часто сопровождают восприятие. Вторая обусловлена пренебрежением к природе чувств, которые при своем появлении имеют связь с ценностями.

Как указывают великие теоретики аксиологии, вид речи, используемой для описания нравственных качеств (например, честности поступка или благородства характера) радикально отличается от той, которая употребляется для обозначения того, что нам нравится. Направленности языка в одном и другом случае будут диаметрально противоположны. В первом случае речь направлена к объекту, во втором – к субъективному состоянию. С другой стороны, эмоциональная реакция, обычно сопровождающая восприятие ценностей, может и не появиться. Вполне можно воспринять определенную ценность без возникновения соответствующего чувства. Можно привести множество примеров из всех областей ценностей: человек не в состоянии дегустировать хорошее вино, потому что простужен; будучи усталым, человек не способен воспринять красоту произведения искусства; он может вполне оценить юмор анекдота, но не станет смеяться, потому что пребывает в трауре. Субъективные состояния могут препятствовать восприятию ценностей, но не обязательно их аннулируют. Можно их признать даже тогда, когда они противоречат нашим интересам, например, когда отмечаем смелость или мужество врага, подчеркивая его внутреннее достоинство. В таком случае ценность может быть воспринята без появления соответствующей эмоциональной реакции.

К тому же, наш анализ чувства ценности опровергает эмотивизм: такие чувства в отношении нравственных реальностей, как одобрение, неприятие, уважение, восхищение, любовь или ненависть, не создают ценностей, не смешиваются с ними, но неизбежно их предполагают. Эти чувства не могут возникать к нейтральным объектам и не появляются в нас из ничего, но исключительно в силу присутствия чего-то, находящегося со стороны объекта. Кроме того, существует особая связь между ценным объектом и субъективным чувством, не допускающая их отождествления. Сталкиваясь с честным поступком, испытываем одобрение, с героизмом – восхищение. Но абсурдно утверждать, что перед такими объектами испытываем «честные чувства» или «ощущение героизма», то есть проецируем чувства на нейтральные поступки[106].

Вид чувства, появляющийся в восприятии ценностей, совсем иной:

«Несостоятельность таких теорий, как теория Айера[107], полностью видна тогда, когда мы исследуем тот тип чувств, выражением которых, согласно ему, должны быть оценочные суждения. Очевидно, проверяемую теорию совершенно не интересуют чистые состояния – такие, как усталость, возбуждение, угнетённость, – которые объект вызывает, а не мотивирует. Им, по-видимому, не свойственно динамическое стремление наружу, хотя они в первичном и буквальном смысле слова “выражаются”. То, что Айер подразумевает под “чувствами”, несомненно, относится к группе интенциональных переживаний, осмысленно, осознанно связанных с объектом. Такие переживания, как радость, печаль, восторг, негодование, восхищение, презрение, любовь, ненависть, надежда и страх являются теми чувствами, которые, согласно этой теории, и представляют истинный источник ценностных ответов.

Однако шаткость этой теории становится очевидной, как только мы уясним себе сущность данных актов. Интенциональная структура эмоциональных реакций, их осмысленный характер как ответов с необходимостью предполагает знание об объективной данности, которая и является причиной нашей радости или восхищения. Подобный ответ невозможен до тех пор, пока объект в процессе нашего познания представляется нам нейтральным или индифферентным. (...) Эмоциональные ответы в столь малой степени являются источником объективной значимости, что они, наоборот, предполагают знание об этой значимости.

Полагать, что утверждением нравственности справедливости мы лишь выражаем свое восхищение справедливостью, столь же нелепо, как думать, будто констатация того, что “дважды два – четыре”, всего лишь внешнее проявление наших убеждений (...). Не бывает независимого восхищения, почтения, уважения, как и независимого убеждения. Любое уважение – это по своей сути уважение кого-то; любое восхищение – это восхищение чем-то; любое убеждение – это непременно убеждённость в существовании какого-то факта. Чувства, к которым, согласно этой теории, должны быть сведены ценности, предполагают значимость со стороны объекта»[108].