Отношение человека к себе подобным – жалость и начало справедливости

“Рядом с этим основным нравственным чувством находится в природе человеческой другое, составляющее корень этического отношения уже не к низшему, материальному началу жизни в каждом человеке, а к другим человеческим и вообще живым существам, ему подобным, – именно чувство жалости. ”[64]

Так же, как стыдливость – базовое и естественное чувство – заставляет нас испытывать превосходство над физической природой уже в нас самих, иное базовое чувство, позволяющее нам общаться с другими человеческими существами, а также со всеми живыми существами вообще - это жалость. В отличие от стыдливости, это чувство направлено и на людей и на животных (по меньшей мере, на большинство из них) и имеет главной целью сочувствие к другому. Причем это именно со-чувствие, а не снисходительность или совместная радость, естественная основа морального отношения с другими. Потому что радость может быть как доброй так и злой, и будучи целью самой в себе она не ведет к моральному действию. В то время как чувство соучастия в страдании другого, независимо от своего происхождения, никогда не может быть злом, поскольку оно бескорыстно, и, к тому же, побуждает к действию (ради облегчения этого чужого страдания), хотя бы в виде тенденции или желания.

Жалость основывается на реальных экзистенциальных связях между живыми существами (начиная от непосредственного материнского инстинкта до простой принадлежности к сфере живых существ[65]), однако она не состоит, как часто полагают (например, Шопенгауер, с которым спорит Соловьев в своих размышлениях), в чувствовании того же, что и другой (что есть “аффективная идентификация”), но в участии в чувствах другого так же как сам другой, не устраняя различия между «я» и «он», поскольку это различие считается необходимыми. Иными словами, суть этого чувства в способности встать на место другого.

Так же, как разум возводит чувство стыдливости до нормы аскетизма, тот же разум воздвигает моральное требование альтруизма (которое лучше назвать благоволением). Признав другого похожим на меня, я признаю, что он имеет те же права, что и я, и это делает меня способным сочувствовать ему, в случае если его права нарушены или попраны. Внутри этого чувства, по словам Соловьева, сама идея сочувствия становится правдой (потому что другие действительно похожи на меня), и одновременно она есть справедливость (потому что я должен относиться к ним как к себе самому). И в качестве морального принципа оно разделяется на два более конкретных: негативный принцип справедливости: не делай зла (не делай другому того, чего сам себе не желаешь); и позитивный принцип милосердия: делай добро по мере возможности (делай другому то, что желаешь, чтобы делали тебе). В действительности эти два принципа не могут радикально разделяться, потому что милосердие предполагает справедливость (если я хочу, чтобы мне помогали, будет справедливо, если я помогу другим), а справедливость требует милосердия (если я не хочу никого оскорбить, то это потому, что я признаю их достоинство, и это заставляет меня помогать им).[66]

Ясно, что моральный принцип благоволения (справедливость и милосердие или солидарность) не исчерпывает всей морали. Так же как аскетизм не гарантирует благоволения, благоволение не гарантирует контроль над своими пристрастиями. Это означает, что в нравственной жизни не стоит впадать (как это делается в современных этических ограничениях нравственного минимума обязанностей по отношению к другим людям) в редукционизм “солидарности”, который служит для успокоения совести и восхищения своей солидарностью (причем она иногда проявляется на словах больше, чем на деле), и который использует эту успокоенную совесть в качестве оправдания других извращений, к которым они требуют уважения и, которыми даже гордятся.

Правда и справедливость этого морального принципа, основанного на сходстве (то есть когда живые существа, или конкретнее, члены человеческого сообщества имеют равное личное достоинство) говорят нам о том, что во всех наших отношениях: человеческих, социальных, политических, экономических, и т.д. мы все в сущности равны. И это устанавливает абсолютные пределы любой власти и любого осуществления власти: раз человек – это не просто природа, но ему дано достоинство, человек должен его развивать (принцип аскетизма), и никто не имеет права низвести человека до вещи, средства, стандартного звена социальной цепи. Это абсолютное равенство относится к общечеловеческому достоинству и к правам, проистекающим из существования и самосовершенствования каждого. Это не тупое арифметическое уравнивание, поскольку существуют различия, вытекающие из личностных различий (как индивидуальных, так и коллективных), и такие различия желательны, потому что они обогащают, и они должны сохраняться; есть также различия в соответствии с моральным состоянием человека, отчего существуют хорошие и дурные люди.[67] Однако при всех различиях должно сохраняться это абсолютное достоинство каждого человека, которое делает каждого из нас целью в себе, а не средством для достижения других целей.[68]

На основе вышесказанного можно хорошо понять иррациональность эгоизма:[69] утверждение собственного я, но не на основе присущего мне по природе достоинства, а как абсолют для самого себя и для других, которых я уже не признаю похожими на себя, но рассматриваю только как средства для моих целей. Иными словами, эгоизм – это утверждение себя против других, в оппозиции к ним. Эгоизм грешит ложью, поскольку отрицает возможность признать другого похожим на себя, а также несправедливостью, отвергая возможность подчиниться норме благоволения, рационально выводимой из базового и естественного чувства сострадания. Хотя абсолютный эгоизм не встречается и встретиться не может, он может развиваться в более или менее широких кругах, начиная от отдельного индивида, семьи, рода, и кончая нацией, и т.д. Сегодня можно наблюдать особенно мощный (и потому особенно постыдный) националистический эгоизм. Националистический эгоизм противоречит свойствам и достоинству личности, поскольку заключает человека в безличную коллективную тотальность, в которой заключены и поэтому бездействуют и все его права. Поэтому националистический эгоизм сегодня - одно из наиболее ярких проявлений искушения тоталитаризмом, которое всегда угрожало человечеству.

“Эгоизм прежде всего нереален, фантастичен, он утверждает несуществующее и невозможное. Считать себя (в узком или в широком смысле) исключительным средоточием вселенной в сущности так же нелепо, как считать себя стеклянною скамейкою или созвездием Большой Медведицы.” [70]

Универсальность чувства жалости и соответствующего ему принципа альтруизма (или благоволения) подводит нас к тому, чтобы наконец поднять взор на третий базовый и ни к чему несводимый принцип человеческой морали:

“Логические требования альтруизма всеобъемлющи, разум не знает пристрастий и перегородок; и в этом он совпадает с тем чувством, на котором психологически опирается альтруизм. Жалость, как мы видели, тактике универсальна и беспристрастна, и в ней человек доходит до «уподобления Богу», потому что обнимает одинаковым участием всех без различия”.[71]