 |
Отношение человека к высшей действительности – чувство благоговения и религиозное начало в нравственности
|
|
|
|
“Кроме этих двух основных чувств есть в нас еще одно, третье, несводимое на них, столь же первичное, как они, и определяющее нравственное отношение человека не к низшей стороне его собственной природы, а также не к миру подобных ему существ, а к чему-то особому, что признается им как высшее, чего он ни стыдиться, ни жалеть не может, а перед чем он должен преклоняться. Это чувство благоговения (благочестия, pietas) или преклонения перед высшим (reverentia) составляет у человека нравственную основу религии и религиозного порядка жизни.”[72]
Нормы справедливости и милосердия, основанные на чувстве сострадания, хотя и охватывают всех живых существ, не покрывают собой всех моральных отношений между этими существами. В самом деле, отношение (фундаментально важное в каждой человеческой жизни) детей к своим родителям нельзя свести ни к справедливости ни к милосердию. Дитя непосредственно и интуитивно постигает превосходство над ним родителей и свою зависимость от них, что производит отношение преклонения к ним и обязанность послушания. Здесь мы встречаемся с отношением изначального неравенства, потому что ребенок не может испытывать сочувствие по отношению к своим родителям, это также не могут быть истинно взаимные отношения, поскольку от родителей нельзя требовать преклонения и послушания.[73]
Детская любовь к родителям основана на особом чувстве “pietas erga parentes”(почитания родителей). Мы имеем дело со специфическим неравенством, отличным от установившихся в обществе различных форм неравенства, нарушающих долг сочувствия. Здесь отсутствует возможность сравнения между родителями и ребенком, так как последний не имеет отправной точки для такого сравнения, поскольку он никогда не был в ситуации тех, чье превосходство чувствуется столь непосредственно.
|
|
|
Согласно Соловьеву, здесь мы встречаем изначальное ядро религиозного отношения и опыта. Теории, отыскивающие происхождение религии в фетишизме или в каких-то объектах (в солнце, луне, в обществе, неудовлетворенных желаниях, и т.д.) забывают о том, что для их “обожествления” необходимо иметь первичное понятие о божественном, которое никаким образом не может исходить из этих объектов. Чтобы можно было постичь происхождение религии, нужно отталкиваться не от взрослых людей, но от ребенка с его чувством зависимости сначала по отношению к матери, а затем к отцу, что дает возможность формирования идеи высшего, появления почитания, страха перед бесконечной силой, уверенности в Провидении. Сыновнее благоговение развивается из этого ядра как культ предков, из которого формируются различные естественные религии, которые в свою очередь развиваются до того, что все человечество становится объятым Провидением Бога – Отца всех.
Так же как стыдливость по отношению к низшей природе, милосердие к себе подобным, существует специфическое чувство, отвечающее за отношение человека к тому, что проявляет себя как высшее его. Сыновнее отношение - это истинное начало религиозного почитания, религиозный принцип морали или моральный принцип религии [74]. Это ядро необходимо для разграничения того, что является религиозной верой и что ею не является. Само признание высшего не зависит ни от представления о нем ни от веры – это отношение, которое всегда возникает в любом человеке, когда он зависит от чего-либо, его превосходящего. Даже те, кто отрицает Бога, отрицает Его или для того, чтобы не замечать образ Божий в другом человеке, или чтобы утвердить другую форму превосходящего. Фактически, Соловьев считает, что признание превосходящего само по себе не зависит от определенных позитивных верований, однако в его всеобщности заложено нечто обязательное для каждого рационального и морального существа, которое, прилагая усилия для достижения цели своей жизни, неизбежно убеждается в том, что его достижения не зависят целиком от его собственных сил; иными словами, каждое рациональное существо приходит к пониманию своей зависимости от чего-то невидимого и незнакомого. Поэтому отрицать такую зависимость невозможно. Можно только задаться вопросом: то, от чего я завишу –оно разумно, имеет смысл или нет? Если то, что нас превосходит, не имеет смысла, если это что-то случайное, иррациональное, лишенное ценности, чисто фактическое и слепое, и т.д., тогда и нормы самоконтроля и справедливого отношения к другому также теряют смысл: творить добро имеет смысл только тогда, когда добро – нечто реальное, объективное, если оно ценно, если существует моральный порядок – не фиктивный и чисто внешний (который сводится к биологической, генетической или иным функциям). Но все обретает смысл, если существует Бог. Отсюда, как из конечной точки все моральные требования получают рациональную санкцию религии: повеления разума (самоконтроль и солидарность) имеют смысл, если они возникают не из-за какого-то иллюзорного и субъективного добра, но добра, основанного на реальности и выражающего истину: без такой веры теряется смысл жизни и отвергается достоинство рациональных существ.[75]
|
|
|
Онтология ценности
Ценности предстают перед нами феноменологически. Но каково их бытие? Это сложный вопрос, на который философия не имеет пока окончательного ответа. Субъективизм сводит их к эмпирическим механизмам человека. Релятивизм убежден, что ценности представляют собой категорию отношений. Более того, релятивизм сводится к субъективизму, когда утверждает, что именно отношения создают ценности, прежде всего, в зависимости от субъекта и его интереса к объекту, который сам по себе нейтрален.
Нам следует ещё обсудить прочность таких позиций и их аргументов. Сейчас же постараемся определить способ бытия ценности на основе изложенных выше рассуждений.
Они дают нам повод считать, что способ её бытия соответствует категории «качество». Но здесь речь идет об особом виде качества, который создает определенные теоретические затруднения. Во всяком случае, обращаясь к этой проблеме, мы должны придерживаться как можно большего числа данных реального опыта в области аксиологических феноменов. Этот опыт показывает, что иногда мы воспринимаем ценности в общем смысле, а в других случаях говорим о конкретно существующих ценностях. Говоря о последних, следует подчеркнуть особую связь между ценностью и ценным объектом: с одной стороны, ценность не зависит от своего носителя, а с другой – зависит. Исходя из этих данных, некоторые авторы полагают, что бытие ценностей – это особые качества объектов, причем не описательные, а «сопутствующие». Рассмотрим их последовательно, шаг за шагом.
|
|
|
10.1. Отношения между конкретными ценностями и их носителями [76]
Ценности и ценные объекты (блага) представляют собой особые отношения, связанные с онтологическим статусом аксиологической области. С одной стороны, конкретные ценности зависят от ценных объектов в плане бытия: не существуют в строгом смысле слова ценности, не связанные с реализующими их объектами. С другой стороны, ценности не зависят от реальных благ: они ценны вне зависимости от своего появления в действительности. В этом смысле сами блага зависимы от ценностей. Рассмотрим это более подробно.
— Зависимость ценностей от благ. Конкретные ценности неразрывно связаны со своими носителями (благами) в трех аспектах:
· Зависимость от бытия. Реальное существование носителя – необходимая предпосылка существования конкретной ценности. Не может существовать конкретная ценность красоты без красивого объекта, а морально ценный поступок – без человека, совершающего его. Смысл этой зависимости тривиален аналогично смыслу зависимости других, неценных, качеств от данного объекта.
· Функциональная зависимость. Ценность объекта меняется, когда изменяется его природа или ее часть. Маленькое изменение в цвете может разрушить красоту произведения искусства, минимальное изменение в мотивации изменяет моральную оценку поступка, перестановка мебели в комнате может сделать ее более уютной. Однако не любое изменение природы объекта изменяет его ценность, так как есть некоторые элементы носителя, которые не затрагивают определенные области ценностей (например, нравственная ценность не зависит от здоровья субъекта).
|
|
|
· Интеллигибельная зависимость. Ценность не появляется в объекте чисто случайно, есть тесные внутренние связи, вполне интеллигибельные, между качеством ценности и природой носителя, которые неизбежно их объединяют:
«Очарование не появляется извне в запахе розы, но тесно связано с ним. Таким же образом и нравственная красота не появилась случайно в отце Кольбе, но исходила прямо от личности и дел этого человека. Тесная связь этого отражается даже в обыденной речи, в которой редко используются термины, адекватные слишком специфическим нюансам. Такой недостаток исправляется описанием этих нюансов вместе с соответствующими носителями. Допустим, для описания конкретной красоты полевых ирисов используем общий термин ценностей “красота” и подчеркиваем ее, указывая носитель. В других случаях находим, что термины, в принципе обозначающие чисто описательные качества, приобретают ценностный смысл. Например, “сладкое” и “нежное” имеют ярко выраженный позитивный характер. Аналогично существуют слова, всегда обозначающие носитель и его ценность в целом, т.е. это одновременно описательные и оценивающие термины (таковы имена добродетелей). Итак, предпосылкой возможности экономии средств является именно интеллигибельный и неизбежный характер отношений между ценностью и ценной вещью. Любая относительность в таких отношениях расстроила бы описанный механизм»[77].
— Независимость ценностей от природы их носителя [78]. Описанная тройная зависимость ценности от ее носителя может привести нас к выводу, что разные виды ценностей не только появляются в определенном роде носителя, но и полностью зависят от него: особая природа носителей позволяет отличать разные области ценностей. Однако существует ряд явлений, показывающий, что реальные ценности в определенном смысле не зависят от своих носителей.
Ценности, присутствующие в реальности, связаны со своими носителями, но не являются определяющими качествами этих носителей, в том смысле, что они не выступают частью их онтологического определения. Ценность не относится к числу элементов, входящих в ценный объект в виде части его онтологического содержания. В этом смысле, нужно сказать, что действительность содержания любой ценности не зависит от ее реального существования. Именно это имел в виду Кант, когда утверждал, что «можно, например, требовать от каждого человека полной искренности в дружбе, хотя, быть может, до сих пор не было ни одного чистосердечного друга»[79]. Такая независимость отражается опять же в познавательной и волевой областях.
|
|
|
В познавательной области порою возникает отчетливый дисбаланс между ясностью, с которой мы познаем ценность объекта, и неопределенностью относительно фактической природы ее носителя. Шелер дает нам понять, что мы гораздо раньше чувствуем ценность людей, произведений искусства и пейзажей, чем познаем природу этих объектов. Испытываем опасение перед человеком или восхищаемся поэзией, не подозревая, в каких измерениях коренятся воспринимаемые ценности. Часто это происходит тогда, когда нам повезет вдруг распознать неопределенное позитивное или негативное впечатление, произведенное неким человеком. Иногда само стремление понять до конца нейтральную природу носителя ценностей приводит к исчезновению его ценного характера[80].
В других случаях содержание ценности появляется самостоятельно и не связано со своим носителем. Мы можем вспомнить ценность события, не восстанавливая в памяти его фактические элементы. Реально мы храним воспоминания о ситуациях, чьи фактические составляющие совсем стёрлись из нашей памяти, осталось лишь аксиологически положительное или отрицательное впечатление. Наконец, иногда отсутствие носителя не только не случайно, но опирается именно на существенную структуру феномена: некоторые виды страха основаны на неопределенности или неведении относительно объекта угрозы.
Среди волевых явлений можно выделить наличие тенденций, относящихся к ценностям, не имеющим никаких признаков содержания. Так бывает, например, в феноменах поступков, связанных с опытом обращения и влюбленности: человек ощущает, что нашел то, чья ценность может удовлетворять его скрытое длительное время желание, возможно, даже им самим не осознаваемое. «Я об даже не мечтал!» – вот выражение, отражающее такой опыт.
В этом же смысле может появиться и осознанное желание счастья или справедливости, хотя точно не известно, в каких объектах оно может конкретно реализоваться. В подобных случаях нам ясно открыта только ценность таких состояний, а не объективные ситуации, где они могут проявиться.
Одновременная зависимость и независимость ценности от ее носителя означает, что ценность в аксиологическом плане не связана со своим носителем, содержание ценности не зависит от наличия реализующего ее объекта, она ценна сама по себе. Скорее носитель зависит от ценности, поскольку она является структурирующим измерением самого объекта.
«Для блага наиболее существенно, чтобы ценность не появлялась в благе просто поверх вещи, но чтобы благо было, попросту говоря, проникнуто ценностью, и целостность ценности приводила бы к совмещению всех остальных присутствующих в благе качеств (как ценных, так и не представляющих собой ценности, например, цвет или форма, когда речь идет о материальных благах)»[81].
Но в онтологическом плане, как уже было сказано, ценность зависит от объекта, чтобы существовать конкретно.
|
|
|
