Специфика смыслотворчества. Ства, он оставался лишь творчеством внутри субъекта, без на­дежды на воплощение вовне. Надежду вселенского перево­площения могла дать только религия. Однако Бердяев не до конца был приверженцем религиозных стремлений именно в с

3*                                                                                                               67

Часть 1. Специфика смыслотворчестза

Глава 4. Романтизм Бердяева

 

Несмотря на некоторую долю догматического схематизма, имев­шего место в советской историко-философской традиции, необхо­димо признать частичную правоту этих взглядов. Не случайно со­временный исследователь Елена Халтурина в своей докторской дис­сертации, представленной к защите в Государственном универси­тете штата Луизиана в 1996 г. и посвященной рассмотрению ант­ропологической проблематики английского поэта-романтика Ворд-створда в свете идей Бердяева, указывает на связь мировоззрений этих мыслителей с революцией. Этот подход, по нашему мнению, следует дополнить идеей существующего в культуре постоянного цикличного колебания от приоритетной парадигмальной устрем­лённости к рационализму к приоритетной парадигмальной устрем­лённости к иррационализму и обратно. Конечно, и данная позиция довольно схематична, рационалистические и иррационалистичес-кие способы воспроизводства культуры сосуществуют неразрывно, поэтому можно говорить лишь о доминантах. В периоды обращён­ности к иррационалистической направленности, естественно, воз­никает интерес к предшествующей традиции аналогичного направ­ления, воспроизведение и развитие её взглядов.

В конце XIX - начале XX в. вектор устремлённости европейской культуры переместился в сторону иррационализма. Для нашего ис­следования важно подчеркнуть, что в русской культурной среде данная тенденция выразилась во взглядах представителей русско­го культурного ренессанса. В их подходах, определявших Серебря­ный век русской культуры, воспроизводятся и развиваются некото­рые существенные идеи романтизма, и можно говорить о неороман­тизме этой традиции. Таким образом, культурные предпосылки для обращения Бердяева к романтизму наличествовали.

Для более детального выявления отношения Бердяева к роман­тической традиции необходимо отметить, что сам философ разли­чал узкое и широкое значение термина «романтизм». Под узким значением он подразумевал исторически-конкретное течение ро­мантизма, и в отношении него был направлен весь огонь его крити­ки, а под широким - мировоззренческое осознание невозможности подлинной самореализации человека в окружающем мире и устрем­лённость к трансцендентному.

Русский философ видит причину возникновения исторического романтизма в идущей из духа свободы потребности протеста против сформировавшейся в культуре закрепощённости человеческого духа

со стороны объективного бытия. Исторический романтизм, таким об­разом, являлся прогрессивным этапом развития культуры в направ­лении роста подлинного человеческого самосознания. Однако он не смог выразить всей полноты истинного человеческого существования. Его отказ от объективного в пользу субъективного вылился в исклю­чительную поглощённость собственным субъективным, в неспособ­ность перехода к другому и другим. Индивидуализм романтиков не приводил их к пониманию личности, и в силу этого человеческое «я», освобождаясь от закрепощённости со стороны объективной действи­тельности, терялось в космической бесконечности, растворялось в ней. Отказываясь от объективизма в понимании природы, при кото­ром положение человека было субординировано в соответствии с его местом в иерархии, путём субъективизма, что выражалось в стрем­лении внутреннего приобщения к природе, романтизм фактически вёл к слиянию с природой. Это - при неразвитости идеи личности у ро­мантиков - выливалось в растворение человека в космических пла­нах. Отказ от интеллектуализма, приковывающего человеческое со­знание к власти общего, взятого из осмысления объективного бытия, приводит романтиков к гипертрофии эмоционального начала, запол­няющего всё содержание «я». Познание у них подчиняется фантазии, которая в силу отсутствия формы творит иллюзии. Таким образом, по мнению философа, исторические школы романтизма не отразили всей полноты истины о подлинном человеческом существовании. В этой трактовке проявлялась идея Бердяева о распадении в реальном земном существовании изначально целостного знания на несколько противоположных позиций, которые лишь частично и искажённо от­ражают его полноту. Приблизиться к полноте возможно в этом слу­чае лишь путём окольного движения от одной противоположности к другой, при котором происходит вычленение из их содержания пози­тивных контекстов смыслов, процесс, который мы описывали как прин­цип «бриколяж». Философ пишет: «Человеческое творчество подчи­нено ритму, изменяющему творческую направленность: классицизм сменяется романтизмом, романтизм сменяется реализмом, реализм сменяется классической реакцией, классическая реакция вызывает восстание субъективности и т. д. Полнота с трудом вмещается чело­веком. Он живёт поворотами и отрицательными реакциями. Достиг­нутая гармония лишь относительна и временна... » [17, с. 148].

Данное распадение форм человеческой реализации возникает, по Бердяеву, вследствие изначально произошедшего после акта гре-

Часть 1. Специфика смыслотворчества

Глаза 4. Романтизм Бердяева

 

хопадения отчуждения субъекта от объекта. В мире субъект-объект­ной разделённое™ в поисках гармонии человек постоянно движет­ся от объективности к субъективности и обратно. Выразить всю полноту истины вне парадокса возможно лишь в эсхатологической перспективе, т. е. в перспективе конца мира. Поэтому философ пред­лагает достичь подлинного постижения путём рассмотрения фено­менов классицизма и романтизма как противоположных и взаимо­дополняющих явлений. Здесь термины «классицизм» и «романтизм» используются в широком значении - как две формы мировоззрен­ческой направленности. Классицизм при этом является убеждён­ностью в возможности воплощения совершенства в реальный мир, а романтизм - осознанием недостижимости совершенства в нашем мире и устремлённостью к трансцендентному.

Как полагает философ, великие творения искусства невозмож­но отнести ни к романтизму, ни к классицизму, так как в них ука­занные тенденции сосуществуют. Романтизм и классицизм являются отражением двух взаимодополняющих этапов творческой самореа­лизации - этапа фантазии образа нового, совершенного бытия и эта­па его реализации в нашем земном мире. В процессе реализации творческий замысел приспосабливается к ограничивающим усло­виям мировой действительности, происходит его объективация, и совершенство недостижимо. Стремясь к творчеству совершенной жизни, человек создаёт культуру, лишь символизирующую совер­шенство. Поэтому необходимо постоянное развоплощение продук­тов культуры и этап реализации должен сменяться этапом вдох­новения. Можно говорить лишь о прорывах совершенства в мир, достижимых через экспрессивность творящего, однако эта экспрес­сивность должна быть воспринята только внутренне и лишь в пер­спективе конца мира, а не как законченное совершенство мира. Бер­дяев резко выступал против сакрализации мировых явлений. Таким образом, признавая равноценность этапов вдохновения и реализа­ции в процессе творчества как такового, в нашем земном мире фи­лософ отдавал предпочтение этапу вдохновения, что в преломле­нии к рассматриваемой нами проблеме проявлялось в его предпоч­тении романтизма.

Была ли романтическая тенденция Бердяева устойчивой, либо она варьировалась? По мнению В. Зеньковского, испытав воздей­ствие русского религиозного романтизма (Мережковского и др. ), Бердяев затем, под влиянием идей Несмелова, перешёл ненадолго

на позиции религиозного реализма, но уже в «Смысле творчества» (1915) его позиция «накреняется в сторону мистико-романтичес-кую» [67, с. 342]. Отмечая справедливость данного указания Зень­ковского, мы хотели бы предостеречь против применения выводов, которые могут возникнуть при широком толковании данной пози­ции. Бердяев на протяжении всего своего творческого пути посто­янно настаивал на переходе от романтизма к реализму, при кото­ром возможно реальное воплощение совершенства. Однако осозна­ние невозможности реализации реализма в земном существовании в нашу эпоху постоянно сближало его с романтизмом. Подлинный реализм оказывался для философа осуществимым лишь в перспек­тиве конца этого мира и наступления новой мировой эпохи. Следу­ет отметить, что в определении сроков наступления этого конца в идейной эволюции Бердяева есть некоторые изменения. Если в ран­ний, «российский», период своего творчества философ предчувство­вал скорейший приход конца света, то в дальнейшем его наступле­ние отодвигалось на неопределённую перспективу. А вместе с этим отодвигалась и возможность полной реализации реализма и уси­ливалась значимость романтизма. Романтическая настроенность Бердяева в процессе его духовной эволюции прогрессировала. И это несмотря на то, что именно во второй период своего творчества он заявляет об отходе от романтических представлений. Таким обра­зом, отмечая неполноту истины романтизма о творческой самореа­лизации человека, философ в своём реальном творчестве всё же склонялся к нему.

Попытаемся выявить, насколько Бердяев сам ассоциировал свою позицию с романтизмом? В машинописной копии, возникшей в про­цессе переработки «Смысла творчества» в ранний этап загранич­ного периода, где, возможно, присутствует авторская правка¹, фи­лософ, как нам представляется, не случайно, классифицирует свою позицию как «творческий романтизм» [30, с. 119]. В другой, более поздней работе «Самопознание. Опыт философской автобиографии» Бердяев осознал в качестве проблемы возможность отнесения сво­их взглядов к романтической традиции. Для нашего исследования это ценно тем, что именно в этой книге мыслитель пытался дать

¹ Точно авторство правки по почерку нам установить не удалось, возможно, правка сделана рукой Е. Рапп, приводившей текст в соответствие с высказан­ными Бердяевым замечаниями.

Часть 1. Специфика смыслотворчества

Глава 4. Романтизм Бердяева

 

ключ к постижению собственного творчества. В начале книги фи­лософ, рефлектируя над своим чувством родства, резко противопо­ставляет его влюблённости. По его мнению, для влюблённости, в отличие от родства, предмет далёк, трансцендентен. В этом подхо­де, как он полагает, проявляется его принадлежность к традиции. Бердяев заявляет: «Я русский романтик начала XX века» [29, с. 15]. Возвращаясь к проблеме в четвертой главе, мыслитель признаётся, что «не раз задавал себе вопрос, верно ли было бы назвать меня романтиком в философии» [29, с. 106]. Сложность ответа на него, как пишет сам Бердяев, была обусловлена тем, что в его духовно-культурном окружении существовали две противоположные тен­денции, соотносящие свои подходы с романтизмом, к которым он сам относился критично, а также неопределённостью романтизма как явления. Раскрывая в последующих главах эти тенденции в ходе описания своей духовной эволюции, философ подчиняет их смысл собственным духовным поискам. Однако, как нам представляется, Бердяев освещает указанную проблему не до конца. Так, в отноше­нии немецкого романтизма в этой книге лишь указано на нелюбовь к нему за идеализацию «органического».

Первой тенденцией был русский культурный ренессанс нача­ла XX в., который, по мнению Бердяева, являлся «своеобразным рус­ским романтизмом». Отмечая «жизненную связь» с этим течением, Николай Александрович заявляет, что был «противником иллюзор­ности и возвышенного вранья», присутствовавшего во взглядах пред­ставителей данного направления, и поэтому чувствовал себя анти­романтиком и реалистом. Анализируя полемические статьи, напи­санные философом в начале века, можно определить его основные аргументы. Он полагал, что мистическая чувственность предста­вителей этого направления не была направлена на конкретно-су­щее, на субъекты мира, а оставляла их в границах субъективных фантазий и литературного вымысла. Кроме того, в этих течениях, по его мнению, проявлялась тенденция к растворению человечес­кой личности в мигах отдельных переживаний, в отрывочных со­стояниях, в которых терялся центр личности, её целостность. Про­тив этого Бердяев решительно выступал. Во взглядах представите­лей данного направления проблемы эротики и эстетики затмевали проблемы этического характера, что противоречило, по мнению философа, тенденциям национальной духовной традиции, идущей от Достоевского, с которой он солидаризировался, и было поэтому

негативно. Другой тенденцией была антиромантическая реакция ряда представителей французской культурологии, проявившаяся в период 20-40-х гг. Здесь романтизм обвинялся, прежде всего, в раз­рушении объективного порядка, а также в грехах руссоизма. В по­лемике против антиромантиков Бердяев становился защитником романтизма. Он видел заслугу Руссо и романтиков в формирова­нии в европейской культурной среде новых душ с более сложной и более развитой душевной жизнью. Однако и в отношении к крити­куемому французскими антиромантиками варианту романтизма Бердяев относится весьма критично. Он пишет: «Я не произошёл от Руссо и не верю в естественную доброту человеческой природы с её страстями и эмоциями против разума, против нормы и закона, против вечных и общеобязательных начал цивилизации и челове­ческого общежития» [29, с. 107]. Указанным началам классичес­кой европейской традиции Бердяев противопоставляет не челове­ческую природу, а человеческий дух, и только в этом смысле он признаёт себя романтиком: «Я готов себя сознать романтиком вот по каким чертам: примат субъекта над объектом, противление де­терминизму конечного и устремление к бесконечному, неверие в достижение совершенства в конечном, интуиция против дискурсии, антиинтеллектуализм и понимание познания как акта целостного духа, экзальтация творчества в человеческой жизни, вражда к нор­мативизму и законничеству, противоположение личного, индивиду­ального власти общего» [29, с. 107]. Однако Бердяев осознаёт, что это совершенно нетрадиционное определение романтизма. Он за­являет, что его романтизм есть «романтизм свободы», который со­лидарен с традиционным романтизмом в «отрицательной борьбе за освобождение индивидуальности от гнёта законности» [29, с. 107]. Но свои положительные цели освобождения он формулирует ина­че, поскольку романтики, по его мнению, не поняли подлинных принципов личности и свободы. Принципы личности и свободы есть принципы духа. Поэтому их достижение, по Бердяеву, возможно лишь в трансцендировании, чего традиционный романтизм реали­зовать не смог.

Однако романтическая устремлённость Бердяева шире декла­рируемой им общемировоззренческой установки. Бердяев проявлял романтизм не только в общем духе, но и в совпадении ряда ключе­вых идей. Попытаемся проанализировать это, сопоставив идеи ро­мантиков с идеями Бердяева. При этом в основу сопоставления мы

 3. Зак. 378

Часть 1. Специфика смыслотворчества

Глава 4. Романтизм Бердяева

 

положим взгляды немецких романтиков. И это не случайно. Выше мы указали, что в «Самопознании» Бердяев уделил мало внимания своему отношению именно к этому направлению. В творческой ма­нере Бердяева есть одна существенная особенность - не ссылаться на тех авторов, идеи которых не подвергнуты разрушительной кри­тике или приняты в качестве отправных точек, а используются лишь частично, в значительной переработке, что следует из выявленно­го нами принципа «бриколяж». Именно поэтому, по нашему мне­нию, ссылки на идеи немецких романтиков у Бердяева встречают­ся редко. Хотя он отмечает, что романтизм русского культурного ренессанса более близок немецкому, чем французскому варианту романтизма, из чего следует, что философ, имея более живое обще­ние с носителями близких именно этому варианту взглядов, дол­жен был больше интересоваться им. Характерное проявление это­го - полемика по поводу первоистоков его философии с Львом Шес­товым. Шестов в одной из своих статей указал на шеллингианский исток учения о Безосновном у Бердяева. В самом деле, благодаря Соловьёву именно из этого источника данная идея проникла в рус­скую философскую среду. Бердяев же говорит в ответ о своей не­любви к Шеллингу и о непроизводности своих позиций из его фи­лософии. Более ассоциируя себя с Бёме, Бердяев и здесь заявляет о своей переработке, указывая на дуализм божественных начал. И в этом Бердяев фактически был прав. Как мы покажем, концепт Без­основного у философа имеет не бёмеанский, а гностический исток. Но обращение к нему шло через Соловьёва, а значит, и через Шел­линга и немецких романтиков, ведь не зря в нереализовавшихся планах издательства «Путь» автором монографии о Шеллинге зна­чился именно Бердяев.

Проведём компаративный анализ романтической философии и мировоззрения Бердяева. При этом в качестве базиса для анализа феномена немецкого романтизма мы примем позицию ведущего ис­следователя философии немецкого романтизма Р. М. Габитовой. Она полагает, что в основе романтической установки было стремление «перенести в философию свой универсальный жизненный опыт по­этов-художников именно в той специфически художественной фор­ме, в которой он и существовал» [57, с. 5]. Соглашаясь с этим учё­ным, мы полагаем, что именно во введении изобразительно-худо­жественного опыта в философский дискурс и кроется специфика уникальности романтического познания. Сопоставим данную уста-

новку романтиков с позицией Бердяева. В «Самопознании» он от­кровенно признаётся: «Я лишён изобразительного художественно­го дара. В моей выразительности есть бедность, бедность словес­ная и бедность образов» [29, с. 32]. Это признание можно отнести лишь к его повышенной самокритичности. Отмечая недостаточность изобразительного дара, философ дальше говорит о своей восприим­чивости как наделённой «элементом художественным» и о «гипер­трофии воображения». В первой главе мы показали, что именно про-тоформическое мышление играло в его смыслотворчестве ключе­вую роль, и оно близко художественно-интуитивному познанию, которое в ряду эволюции мышления ближе к первобытному мыш­лению, чем рационально-понятийное. Там, где художественно-ин­туитивное мышление достигло прогресса, а именно в выражении об­раза в соответствии с развитой формой, именно там и не силён Бер­дяев. Имея близость внутреннего состояния, философ чувствовал разницу в своей бедности выразительных средств, однако даже раз­ница сближала в своём отличии от классических средств, опираю­щихся на понятийные формы. В духе романтизма Бердяев стремился ввести в область философских спекуляций опыт эмоционального по­стижения действительности, перераставшего у него в экстатичес­кое, и достичь, благодаря этому, осмысления всей её полноты и кон­кретности, всей динамичности. Именно близость исходной установ­ки у романтиков и Бердяева привела к значительному совпадению всего комплекса их воззрений. Проводя компаративный анализ, мы установили следующее.

Романтики выступали против рационалистической односторон­ности дискурсивного мышления, предлагая дополнить его мифопо-этической спекуляцией, которая позволяла, по их мнению, постичь рациональное в единстве с иррациональным. На высокой значимо­сти мифологического опыта настаивает и Бердяев. Он пишет: «На высоких ступенях гнозиса философское и религиозное познание ос­вобождается от власти понятий и обращается к мифу» [39, с. 60]. В этом «гнозисе» исчезает противоположность рациональных и ир­рациональных компонентов познания. Романтики и Бердяев осоз­нали, что миф усиливает внутренний смысл, заложенный в образ, возвышает его до трансцендентного. А поскольку содержание мифа в языке выразимо лишь посредством символических конструкций, благодаря которым передаётся смыслообраз мифа, постольку их они и положили в основание своих философских текстов.

УгЗ*

Часть 1. Специфика смыслотворчества

Глава 4. Романтизм Бердяева

 

Символические конструкции не подлежат систематизации, по­этому романтики и Бердяев отвергают целесообразность построе­ния философских систем. Отсюда - фрагментарность изложения мысли. В процессе анализа материалов личного архива Бердяева, находящегося в РГАЛИ, а также из его указаний и замечаний близ­кого ему окружения нами установлено, что при написании текстов своих основных книг вначале философ представлял общий замы­сел книги и выписывал план. При этом некоторые пункты плана неоднократно переделывались, менялись местами. Затем пункты плана детализировались. Философ записывал скорописью массу формулировок. Так выглядел первый набросок работы. Затем он пи­сал второй набросок, в котором, сохраняя смысл первоначальных формул и уточняя его, он прописывал связи и обоснования, детали­зацию, а также соотносил с традицией. После отработки в тексте формулировки из первого наброска он перечёркивал её каранда­шом. Тексты второго наброска также выглядели неразборчиво и были написаны скорописью, т. е. слитно, без отрыва пера на протяжении абзаца. Третий текст при создании работ всегда был последним. Он написан уже не скорописью, он чёток и отчётлив. Именно с него осуществлялись машинописные копии, которые после авторской правки отдавались в редакцию. В третьем тексте в основном сохра­нялся и расширялся текст из второго наброска, усиливалась пере­кличка с традицией. Содержание формулировок оставалось неиз­менным. Таким образом, несмотря на большое внимание, уделяемое дискурсивным моментам творческой работы, именно начальные формулы играли определяющую роль в формировании текста. Они являлись символическими выражениями протоформ мысли, полу­ченными интуитивным путём. Об этом Бердяев пишет в своей клю­чевой работе «Смысл творчества»: «В философии истина показыва­ется и формулируется, а не доказывается и обосновывается. Задача философии - найти наиболее совершенную формулировку истины, увиденной в интуиции, и синтезировать формулы» [32, с. 69-70].

Афоризм у Бердяева выступает способом выражения формули­ровок. Благодаря своей ритмичности и завершённости он обладает суггестивным характером, на что указывают многие из исследовате­лей. Афоризм символичен по своей природе. Это позволяет посред­ством него выражать в свёрнутом, сокращённом, зашифрованном виде полноту и конкретность постигаемой действительности, что недо­ступно дискурсивному мышлению. Данное свойство афоризма впер-

вые заметили немецкие романтики. Как верно указывает исследова­тель философии романтизма P. M. Габитова, «романтическая филосо­фия в афоризмах была формой универсального, нерасчленённого, синкретического воззрения на мир, постижения его в целостном един­стве противоречий, в его живой конкретности» [57, с. б].

Афористичность изложения позволяла романтикам вводить в процедуру трансляции текста ещё один смысловой пласт - пласт субъективной реконструкции. Незавершённость смысла, выражен­ная проблематичным образом, требовала активного реконструиру­ющего вмешательства того, кто воспринимает текст, восполнения им недостающего содержания путём вовлечения собственных смыслов. И здесь перед романтической мыслью возникла проблема тожде­ства авторского замысла и реконструируемого смысла. Она, в свою очередь, распадается на две проблемы. Во-первых, возникает воп­рос о том, насколько словесная формулировка, выраженная в афо­ризме, способна выразить изначальный смыслообраз, возникший в замысле? Во-вторых, где гарантия, что при реконструкции читатель не производит собственное произвольное конструирование и изна­чальный смысл адекватно воспринят? Бердяев репродуцирует дан­ную проблематичность трансляции такого способа мысли - а это говорит о его идейной перекличке с романтизмом - и пытается ре­шить её романтическими средствами.

Отвечая на первый из вопросов, философ в созвучии с роман­тиками заявляет о неадекватности реализации замысла в продукте, а следовательно, в тексте. Эта неадекватность прописывается им не только как теоретический постулат, но и как процесс рефлексии соб­ственного творческого процесса. В «Самопознании» он откровенно признаётся: «Самого главного в себе я никогда не мог выразить» [29, с. 49]. Отсюда постоянное чувство неудовлетворённости собствен­ным текстом. Однако указания на неадекватность не абсолютны, а лишь говорят о незавершённости и динамичности выражаемого смыс­ла. Реальный смысл возможен лишь как поиск смысла. В «Самопоз­нании» Бердяев осуществляет попытку указаний на путь поиска адекватных смыслов своих произведений, но эта попытка не указы­вает весь путь целиком, оставляя исследователю возможность соб­ственного раскрытия. Здесь Бердяев, возможно, следует романти­ческой герменевтической идее постигающего. Ещё Шлейермахер выдвинул тезис о том, что писателя нужно понять лучше, чем он сам себя понимал в момент написания произведения и открыл это

Часть 1. Специфика смыслотворчества

Глава 4. Романтизм Бердяева

 

в своём творчестве. Текст воспринимается как совокупность твор­ческих актов автора. Постигающий текст должен возвыситься до по­стижения самого автора, его жизненного мира. Лучшее понимание при этом касается не самого предмета, а текста, поскольку он соот­носится с внутренним миром автора, чего тот, возможно, сам не сде­лал в момент написания своей работы. Так, «Самопознание» Бердя­ева и есть попытка такой самогерменевтики. Но на данном пути воз­никает ещё одна острая проблема: насколько автор готов к само­раскрытию себя, ведь в процессе постижения может произойти оценка его жизненного и личностного мира, которая в силу её кри­тических элементов иногда болезненна. Выход, предлагаемый Бер­дяевым, всецело в духе романтической традиции - не подвергать его личностный мир нравственной оценке, поскольку идеи не все­гда адекватны замыслу, не воплощают подлинное «я». Личность по­стоянно развивается, она не исчерпывается в своих воплощениях -возможны новые, каждую идею можно пересмотреть. Герменевтика необходима и допустима, но лишь при учёте указанного ограниче­ния. Поэтому Бердяев и пишет о замысле «Самопознания» как кни­ги, в которой «самый скрытный человек пытается себя раскрыть» [29, с. 11]. В отношении к другим авторам Бердяев также настаи­вает на подобной герменевтической процедуре, которая и является моментом пути к постижению подлинного замысла. Иной момент обнаруживается при рассмотрении второго вопроса.

Раскрывая проблему особых условий, позволяющих адекватно реконструировать замысел другого, необходимо отметить, что для Бердяева подлинное восприятие авторского замысла возможно лишь «верующей душой», «при максимуме жизненного общения», при ана­логичной духовной устремлённости. Перефразируем сказанное: для адекватного реконструирования содержания смыслообраза текста необходимо достижение читателем созвучия духовной ориентации, необходимо, чтобы сам читатель имел аналогичную духовную ус­тремлённость. Здесь мы видим обращённость герменевтической процедуры к интерпретатору, рассмотрение акта интерпретации как творческого акта сопричастности авторскому открытию. В этом также проявляется синхронность идей Шлейермахера и Бердяева. Шлейермахер предполагает, что всякая индивидуальность - мани­фестация всей жизни, и поэтому «каждый носит в себе некий ми­нимум каждого». Он считает, что догадка о другом возможна только путём превращения себя в другого и сравнения его с собой. Бердя-

ев высказывает аналогичную мысль: «Только собственный внутрен­ний опыт давал мне возможность понять читаемую книгу... Пони­мание и познание возможно лишь потому, что человек есть микро­косм, что в нём раскрывается универсум и что судьба моего " я" есть вместе с тем и судьба универсума» [29, с. 87-88].

Поэтому и романтики, и Бердяев настаивали на возможности адек­ватного понимания передаваемых смыслов, а значит, и необходимос­ти выражения автором этих смыслов для других. Русский философ критиковал некоторых представителей романтизма за то, что для них самоудовлетворение в творческом экстазе иногда полностью подме­няло самовыражение в творческой реализации. Для Бердяева «что» не менее необходимо, чем «как», однако это «что» не есть закончен­ное и завершённое целое, а постоянная самореализация в творчестве.

Романтики настаивали на необходимости парадоксального мышления, и их концепция постижения подлинного смысла действи­тельности посредством парадокса легла в основание особой логики Бердяева. Рассматривая содержание духовного мира человечества, романтики отмечали наличие негативных перерождений ряда ду­ховных объектов, ставших «готовыми истинами». «Готовые истины» у романтиков - это мысли, в которых произошло некоторое овеще­ствление, в силу чего мысль перестала быть мыслью, жизнью, дви­жением, она застыла и отвердела. Свою задачу романтики видели в том, чтобы развеществить мысль посредством парадокса. С помо­щью парадокса романтики надеялись освободить мысль из омерт­вевших связей ради вступления в связи динамичные и конкретные, что придаст мысли жизнь и энергию и позволит ей вступить в не­посредственное общение с другими живыми мыслями. Аналогич­ные взгляды развивает Бердяев в преломлении своей концепции объективации к анализу мыслительного творчества.

Один из немецких романтиков, Фридрих Шлегель, разработал особую логику парадоксального мышления, которую он называл фи­лософией круга. Эта логика динамично описывала принцип един­ства противоположностей. По мнению Шлегеля, познание движет­ся по кругу от одной противоположности к другой и обратно, тем самым замыкая различие в единство. Возникает тождество в разли­чии. Похожую логику, которую мы назвали принципом «бриколяж», вырабатывает и Бердяев.

Философия немецкого романтизма формировалась в системе притяжений и отталкиваний к философским взглядам Канта и Фих-

Часть 1. Специфика смыслотворчества

Глава 4. Романтизм Бердяева

 

те. В эволюции взглядов этих представителей немецкой классики усиливалась тенденция к разделению различных сфер человечес­кого духа и выделению в качестве определяющей подлинный по­знавательный процесс только одной из них - разума (рассудка). В романтизме же прослеживается обратная тенденция к расшире­нию познавательной сферы за счёт вовлечения в неё, помимо разу­ма, всех душевных сил человека. Позиция Бердяева полностью со­звучна романтикам и повторяет их направленность. Философ нео­днократно настаивает, что достичь целостного познания мира и Бога способен только целостный человек во всей совокупности своих ду­шевно-духовных сил. Идея целостного познания была воспринята Бердяевым у Хомякова и Соловьёва, которые сами, в свою очередь, воспроизводили подходы романтиков.

Исходя из идеи целостности как подлинности познания, роман­тики настаивали на приоритетности в познании элементов синтеза и нивелировали значимость элементов анализа. Бердяев указывает на превалирование в своём творчестве синтеза над анализом, и в этом также проявляется его романтизм. На идее целостного позна­ния базируется романтическая идея универсальности знания, в ко­тором был бы реализован тесный союз трёх равноправных облас­тей познания: искусства, философии и науки. Эту идею вслед за Со­ловьёвым отстаивает и Бердяев.

Романтики полагали, что в основании мира лежит его душа, ко­торая женственна. Познание они сравнивали с любовным проник­новением в познаваемый предмет, считая познание эротичным. Тема брачности познания как мужественного акта избирающей любви, проникающей в женственную душу мира, воспроизводится и Бер­дяевым. Однако есть и небольшое отличие. Настаивая на активизме познания, Бердяев подчёркивал первостепенную важность муже­ственного начала, Логоса, романтики же склонялись к женственно­сти познания путём эмоциональной сопричастности.

Романтическая тенденция к всеобъемлющему синтезу рацио­нального и иррационального требовала особой качественности по­знающего субъекта, и эту качественность романтики находили в «я» высшего рода, в гении. Романтическая идея природы гениальности была воспринята и развита Вейнингером и Гелло. Именно на идеи этих мыслителей ссылается Бердяев в «Смысле творчества», рас­крывая свою концепцию гениальности. При этом под гениальнос­тью подразумевается, в первую очередь, стремление к иному, т. е.,

в интерпретации Бердяева, собственно романтическая установка. Именно концепция гениальности в романтизме и у Бердяева выс­тупает связующим звеном между совокупностью взглядов по гно­сеологической тематике и подходами к осознанию творчества, по­скольку гениальность является особым качеством реализации че­ловека в мире, если попытаться привести рассмотренные подходы в систему, насколько это возможно. В целом же нужно отметить, что сама постановка проблемы творчества как одной из ключевых проблем философии принадлежит именно романтизму. В филосо­фии Бердяева теме творчества также отводится ключевая роль, но она, в отличие от мышления романтиков, трактуется с религиозных позиций.

В начале главы мы писали, что русские философы Серебряного века критиковали романтическую традицию за субъективизм. Эта оценка базировалась на гегелевском упрёке в субъективизме кон­цепции иронического отношения к природе Шлегеля. Принимая во внимание эту критику, Бердяев перерабатывает концепцию иронии и вытекающую из неё теорию творчества в теорию объективации и воплощения. В своей концепции объективации Бердяев также ис­ходит из того, что мир чужд человеку. Он находится в состоянии объективации. Как мы уже писали, по мысли русского философа, это состояние мира вызвано неверной волевой направленностью субъекта, которому мир изначально был внутренне присущ. Объек­тивированный мир вызван к реальности объективированным в субъекте миром. Поэтому уничтожение объективации мира возмож­но при иной волевой направленности субъекта, при которой мир начнёт выступать не в качестве вещных изолированных друг от дру­га объектов, а в качестве субъектов, сбросивших материальную плоть и облёкшихся в плоть духовную, а это возможно путём пере­несения мира извне - вовнутрь. Таким образом, Бердяев попытался преодолеть субъективизм приданием метафизического характера внутренним состояниям человека.

Следует отметить, что, несмотря на субъективацию мира у ро­мантиков и Бердяева, мир для них имеет своё самостоятельное су­ществование, но уже не в качестве внешне объектного, материаль­ного мира, а внутрисубъектного духовного мира. В этих учениях творческая мощь человека ограничивалась преображением формы, изменением плоти. Романтики и Бердяев не впадали в солипсизм субъективного идеализма, полагая, что человеческий дух не в си-

Часть 1. Специфика смыслотворчества

Глава 4. Романтизм Бердяева

 

лах творить из ничего субъекты мира. Человеку с необходимостью нужен мир в качестве объекта приложения творческих усилий. По­скольку основная роль творческой реализации человека заключа­лась в придании субъектам мира более совершенных форм, стрем­ление к красоте провозглашалось высшей человеческой ценно

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: