Киевский круг общения Бердяева

Особая художественность восприятия смыслов характер­на для православной культуры в целом. В отличие от католи­чества, где теология носит концептуальный характер, у пра­вославных теология выражена в большей мере не в тракта­тах и учениях, а в литургической деятельности, являясь об­разным богословием действия. Отсюда деятельный характер взглядов представителей русского религиозного возрожде­ния. Как нам кажется, художественный ритм получил свою актуализацию потому, что он реализовывался в некоем по­лифоническом созвучии, в особой среде.

Глава 7

Глава 7. Киевский круг общения Бердяева

 

КИЕВСКИЙ КРУГ ОБЩЕНИЯ БЕРДЯЕВА

Наследие Бердяева - уникальное явление, как уникальна под­линно оригинальная творческая мысль. Здесь особым образом вы­разились как индивидуально-личностные особенности, эволюция мысли, так и события личной судьбы автора, в том числе и жизнен­ное общение с людьми. А сама ситуация контактов предполагала в то время общность территории проживания. Конечно, территория была ценна для Бердяева не только её кругом общения, но и своими эстетическими характеристиками. И тем не менее Бердяев был прежде всего философом, а значит, наибольшую пищу для своего вдохновения он получал не из впечатлений, а от идей, которые его окружали. Сами же идеи он воспринимал не как отвлечённые сущ­ности, а как личные осознания запросов своего бытия. Поэтому постижение идеи в его понимании было постижением решения из запроса, из сущности. И эта сущность более всего ощущалась в ин­тимном общении.

В биографии Бердяева можно выявить зависимость изменения территории проживания от изменения образа мысли. Перемена мест связывалась философом каждый раз с назревшей потребностью из­менения круга общения. В плане установленной специфики ситуа­ция с отъездом из Киева выглядит иначе. Хотя Бердяев и здесь не­доволен узостью круга общения и едет в столицу расширить его, но, в отличие от других ситуаций, он не порывает с прежним окру­жением, а стремится перенести контакты на новую территорию. В дальнейшем он постоянно поддерживает идейное сотрудничество именно с этими людьми, причём это сотрудничество происходит в особой идейной области - в выработке особого религиозно-фило­софского дискурса. Этот факт делает, по нашему мнению, обосно­ванным рассмотрение значимости для конституирования религи­озно-философских взглядов Бердяева этого крута общения в каче­стве самостоятельной темы исследования, чего ранее не делалось.

В работах двух самых известных биографов мыслителя, Эжена Порре [139] и Дональда Лаури [132], лично общавшихся с ним при жизни, обращено внимание на киевские контакты философа. Рас-

сматривает влияние этих контактов на становление ранних взгля­дов мыслителя и М. Валлон [149]. Эти авторы обращают внимание на факты и их связь с идейным миром. Глубоко исследовал личные и идейные контакты Бердяева с Шестовым и Булгаковым в период их пребывания во Франции Антуан Аржаковский [46]. Тщательно проанализировал идейный конфликт между Булгаковым и Бердяе­вым в издательстве «Путь» отечественный исследователь Е. Голлер-бах [60]. Однако они раскрывают поставленную нами проблему лишь частично, что следует из заданных их темами задач. В прямо противоположном направлении развивается мысль канадского ис­следователя Джеймса Вернхана в его эссе о русских мыслителях Бердяеве и Шестове [150]. Автор исходит не из факта личных кон­тактов, дискуссий и споров, а из общности увлечения наследием До­стоевского и библейской тематикой, из чего выводится общность рассматриваемых ими тем. Глубоко вникая в специфику идейного наследия мыслителя, немецкий исследователь Вольфганг Дитрих посвящает два параграфа своего пятитомного исследования идей­ной перекличке Бердяева с Булгаковым и Шестовым [127]. Данные авторы тщательно анализируют тексты Бердяева, однако они весьма осторожно относятся к интерпретациям его мистико-религиозных установок и вытекающих отсюда глубинных постижений человечес­кого бытия. Поэтому они не пытаются именно здесь выявлять сход­ство и отличие его позиции относительно позиций общавшихся с ним мыслителей. Младший современник Бердяева С. Левицкий [79] и со­временный отечественный исследователь В. П. Визгин [56] просле­живают взаимосвязь идей Бердяева и Шестова в рамках принадлеж­ности к особому дискурсу экзистенциализма. Однако собственно экзистенциалистским дискурсом эта связь не исчерпывается, что от­крывает горизонт для нашего исследования.

Для того чтобы выявить специфику духовного опыта мыслите­ля, выразившуюся и в его стремлении достичь подлинного обще­ния, зададимся вначале вопросом: почему же столь значимо лич­ное общение для Бердяева, почему он не довольствуется усвоением идей из письменных источников? Потому что он разделяет харак­терное для русской интеллигенции его эпохи убеждение, воспри­нятое от немецких романтиков, в том, что понять текст в его под­линности можно, только поняв процесс его творения автором. Ав­тор преображает в мысль своё бытие, и без причастности к его бы­тию мысль автора непостижима, считает Бердяев. В случае возник-

Часть 2. Взаимодействие жизни и творчесттза в философской судьбе Н. Бердяева

новения идейных разногласий с кем-то из круга своего близкого об­щения философ стремится установить непосредственность лично­го контакта, с тем чтобы, достигнув интимности, причаститься к бы-тийственному осмыслению оппонента. Он жаждет не интеллекту­альной и психологической, а бытийственной близости. В тексте че­ловек выносит себя вовне, а значит, он может подвергнуть себя внешнему обсуждению и оценке, которая не всегда адекватна его внутреннему миру и внутренним потенциям. Поэтому человек бо­ится обнажить свою душу. В личном же общении достигается боль­шая откровенность. Вместе с тем Бердяев не разделяет и надежд Вяч. Иванова на то, что именно в личном общении достижим некий мистический союз, в котором люди приобщаются личному бытию друг друга. Речь идёт у Бердяева лишь о передаче личного мисти­ческого опыта с глазу на глаз, но в слове, а не в мистической меди­тации. Философ не исключает целиком рациональное начало, он ве­рит в необходимость рационального направления мистических пе­реживаний. По его мнению, предыдущие осознания личного мисти­ческого опыта должны направлять новые мистические поиски. Так, в мысли Бердяева проявляется сверхрационализм русской тради­ции, пытавшейся в едином духовном опыте совместить рациональ­ные и иррациональные компоненты. Одним из достоинств личного общения для философа была также и возможность более точно со­размерить свою информацию с духовным запросом собеседника и уточнить им непонятое. Он воспринимал подлинное общение как познавательный диалог по поводу причастия к Истине.

Общение в киевском кругу как раз и воспринималось филосо­фом как близость личных осознаний, направлявших на близость мистических поисков. Бердяев полагал, что через родственность поставленных проблем это окружение демонстрирует близость рит­мов своих духовных устремлений. Более того, он замечал, что ок­ружение наталкивает его на новые постижения, которые уже откры­лись другим. Это приводило философа к убеждению, что его опыт расширяется за счёт приобщения к опыту другого. Не менее важны и факты конфронтации в этом процессе. Так же как достижима бли­зость духовных устремлений, так же и недостижимо их абсолют­ное тождество, поскольку духовная основа каждой личности уни­кальна и неповторима в силу моноплюральности духа. Поэтому в единстве устремлений выявляется личностная особенность. В воз­никающем из этого противлении вырабатывается личный дух. Бер-

Глава 7. Киевский круг общения Бердяева

дяев высоко ценил в своём духовном окружении не только идейное единство, но и идейную борьбу, за которой он видел отстаивание уникальности личностного облика каждого. Единственное, чего не приемлет Бердяев в личном общении с близкими по духу людьми, -это стремления унифицировать дух, навязать другому свой лично­стный облик. По его мнению, всегда должна сохраняться должная дистанция к духу другого, с целью сохранения его личного облика. Дух не должен быть слит в однородную целостность, объединять можно только совместные стремления духа. Поэтому Бердяев про­тивится объединению в единый мистический союз с группой Ме­режковского в 1907 г., он отходит от активной деятельности в мос­ковском «Пути», не видит он и онтологического единства духа в «Братстве Святой Софии». Вслед за Соловьёвым Бердяев настаивал, что наибольшее причастие достижимо в любви. Оно заключается не столько в слиянии, сколько в приобщении к уникальному лику другого и помощи в раскрытии его собственных внутренних потен­ций. В этом суть раскрытия тайны существования другого лица. Этот тип любви философ определял как любовь агапическую. Другой тип любви, дополняющий первую, эротический, состоит в приобщении себе духовного опыта другого с целью собственного духовного ро­ста. Таким образом, единение достижимо не в навязывании себя другому, а в раскрытии другого в нём самом и причащении его опы­та себе. Этот тип взаимодействия между людьми Бердяев называл подлинным общением, противопоставляя ему социализацию, в ко­торой исчезает элемент внутренней, субъективной причастности и люди лишь посредством внешних и условно выработанных зна­ков организовывают свою деятельность для достижения выживае­мости в нынешнем состоянии мира, несущем угрозу их существо­ванию. Киевский круг - это не круг партнёров по делам в мире, хотя и в эти отношения вступал с ними философ, но прежде всего круг субъективного причастия и любви. Наверное, не зря, описывая путь своего духовного развития в «Самопознании», Бердяев, касаясь встреч с людьми киевского круга, указывает в первую очередь на то ценное духовное достояние, которое они ему открыли в общении с собой, хотя и не затушёвывает моменты духовных отличий.

Говоря о духовных поисках Бердяева, нельзя не упомянуть его изначальной духовной настроенности, заключающейся в коренном мироотрицании. Об этом говорит и М. Валлон: «С самого начала ос­мысления отношения к миру у Бердяева наметилась тенденция к

Часть 2. Взаимодействие жизни и творчества в философской судьбе Н. Бердяева

гностицизму... » [149, с. 41]. На первом этапе своего становления отрицание мира выразилось прежде всего в отрицании своего со­словного окружения, а именно дворянской среды, в которой он вы­рос, следствием чего было вхождение в среду революционеров. Здесь он знакомится с Луначарским, который его привлекает не толь­ко своей революционной деятельностью и близостью интеллекту­альных устремлений - оба интенсивно изучают марксизм, но и ши­ротой своих взглядов - Луначарский захватывается идеями Ницше и начинает пропагандировать идею личностного активизма. Он за­вораживает массы своей развёрнутой аргументацией. Бердяев на примере Луначарского осознаёт необходимость в аргументации своей позиции для доведения её до восприятия окружающих. Впос­ледствии философ развивает свой подход, не отказываясь от пре­жнего. Он полагает, что убеждает не развёрнутая аргументация, а сила аргументов, выражаемая в концентрированных фразах. Тип аргументации «по Луначарскому» он отнесёт не к общению, а к об­ществу. Но вместе с тем, признавая, что подлинное общение дости­жимо не всегда и не со всеми, философ в большинстве своих работ будет использовать развёрнутые цепи аргументации. С Луначарс­ким Бердяев продолжит контакты и в ссылке, и в Петербурге, но поз­же отойдёт от интенсивного общения с ним из-за его перехода в рус­ло догматического марксизма и негуманного отношения к русской интеллигенции.

В период своего обучения в Киевском университете им. Свято­го Владимира Бердяев на первом курсе особенно близко сходится с преподавателем философии Г. И. Челпановым, не только посещая его лекции, но и участвуя в организованном им кружке, собрания кото­рого проводились у него дома по субботам. Учитель пытался при­вить идею академической углублённости и серьёзности философ­ствования. Курс преподавателя был основан на глубоком ознаком­лении с историко-философской традицией и ведущими направле­ниями современной философии с последующим изложением своего видения основных философских проблем. На заседаниях же круж­ка обсуждались новейшие направления и актуальные проблемы. Бердяев был особым студентом. К моменту их знакомства он уже довольно глубоко знал философские идеи Канта, Гегеля и Шопенга­уэра и осваивал Ницше, Фихте и Маркса. Талантливый студент не столько усваивал чужой опыт, сколько пытался найти в нём эле­менты для построения собственной системы. Это и привлекло учи-

Глава 7. Киевский круг общения Бердяева

теля, зачастую после заседаний кружка подолгу беседовавшего с ним. Их сближало увлечение Кантом и критическая настроенность к материализму. Однако Бердяев стремился не столько усвоить бо­гатый опыт учителя, сколько найти у того доказательства собствен­ных позиций, что зачастую не удавалось. При большой толерант­ности и хорошем знакомстве с марксизмом, учитель не разделял многих его убеждений, а значит, хотя и терпел, но не поддерживал революционных настроений своего ученика. Ученик же, испытывая дискомфорт от этого, недостаточно внимательно относился к неко­торым идеям учителя. Так, Бердяев этого и следующего периодов, как свидетельствует Булгаков, весьма скептично относился к зна­чимости освоения академической философской традиции, предпо­читая выборочное освоение созвучных взглядов. Это хорошо видно на примере ситуации с освоением идей монадологического спири­туализма. Обратившись к учебнику Г. Челпанова «Введение в фи­лософию», выдержавшему семь переизданий и написанному на ос­нове курса введения в философию, который он читал в Киевском университете с 1895 г., т. е. с года начала учёбы Бердяева, видно, что Челпанов отстаивал идеи монадологического спиритуализма. Эти же идеи развиваются им в книге «Мозг и душа», изданной в 1906 г. и написанной на основе лекций, читанных в Киеве в 1898-1899 гг. Если и допустить, что с последними Бердяев не был зна­ком, так как 1898 г. ознаменовался его судебным преследованием и исключением из университета, а идеи нового курса автор не обсуж­дал заранее в кружке¹, то в отношении основного курса не может быть оговорок. Однако позже Бердяев в ответ на критику своей по­зиции в отношении свободы со стороны Струве, отстаивавшего мо-надологический спиритуализм, в письме к нему просит оппонента указать аргументы для обоснования данной точки зрения. Что это? Бердяев не смог познакомиться с этой позицией в курсе Челпанова, или он её не заметил? Скорее всего, не принял и не отнёсся к ней с должным вниманием. Челпанов, излагая данные идеи и выказывая им своё предпочтение, не навязывал студентам своей позиции и не­достаточно акцентировал на этом их внимание. Вот его фраза, наи­более характерно проявляющая эту позицию: «Таким образом, наи-

Зеньковский, учившийся у Челпанова с 1900 г., свидетельствовал, что идеи монадологического спиритуализма учитель постоянно развивал на заседа­ниях своего кружка.

Часть 2. Взаимодействие жизни и творчества в философской судьбе Н. Бердяева

более вероятным вопросом об основе действительности является до­пущение, что всё существующее складывается из духовного, из мо­над. Каждая из этих монад представляет независимую субстанцию, неуничтожимую, вечную и т. п. » [108, с. 199]. Итак, «вероятное до­пущение» не замечается Бердяевым, он нуждается в доказательствах действительного, он обходит проблематичное и ищет догматично­го. Впоследствии этот опыт повлиял на принятую им манеру изло­жения. Знание, имеющее у него проблематичный характер, он бу­дет выражать крайне догматичным образом, чтобы сконцентриро­вать внимание других на ходе своих поисков. Контакты с Челпано-вым, прерванные ссылкой и последующим отъездом в Петербург, продолжатся в Москве, где они оба окажутся вместе на длительное время. Но, как явствует из их личной переписки и описания отно­шений в письмах Бердяева друзьям, эти контакты будут иметь чис­то личный и деловой характер. Любопытно, что ни в одной из сво­их работ Бердяев не соотнёс своей позиции с идеями учителя. Вме­сте с тем, даже будучи в эмиграции, Бердяев интересуется судьбой своего учителя, оставшегося в России, и после его смерти публику­ет некролог в «Пути»¹.

Если общение с Челпановым было хотя и значимым для духов­ного становления мыслителя, но не творческим с позиций идейного взаимодействия, то знакомство с Шестовым переросло в их как лич­но-психологическую, так и интеллектуальную дружбу. Француз­ский исследователь Аржаковский тонко подмечает, что она носила грозовой характер [117, с. 141]. В современной психологии выяв­лено, что наиболее успешный метод знакомства - достижение со­стояния удивления человека и возмущения нестандартным поведе­нием в отношении него. Тогда восприятие обидчика закрепляется на подсознательном уровне и затронутый человек стремится к по­вторным контактам, ощущая потребность во враждебной компенса­ции своей прежней негативной эмоции. Возникает дружба-вражда. Это стихийно произошло у Бердяева с Шестовым. Вот как описыва­ет Шестов их первую встречу на праздновании Нового года в 1900 г.: «В эти годы, выпивши немного, я становился задирой. Мои друзья знали эту слабость и всегда находили способ меня подпоить. В этот вечер Бердяев сидел рядом со мной. Я дразнил его невероятно, вы­зывая взрывы общего хохота. Но когда мой хмель прошёл, я сообра-

¹ Памяти Георгия Ивановича Челпанова // Путь. Март-апр. 1936. N2 50. С. 56-57. 202

Глава 7. Киевский круг общения Бердяева

зил, что Бердяев, вероятно, обижен. Я извинился перед ним и по­просил выпить на брудершафт. Кроме того, я просил его для дока­зательства, что он простил, зайти ко мне на следующий день. Он пришёл. Так началась наша дружба. Никогда мы не были согласны. Мы всегда сражались, кричали... » [11, с. 294]. Данное общение со­стоялось потому, что совпала изначальная настроенность филосо­фов. Мы уже указывали, что изначальной установкой Бердяева было неприятие мира. Вначале оно выражалось в революционной настро­енности только к современному состоянию общества, но затем фи­лософ осознал его более глобальный характер. Марксистские ком­поненты его мировоззрения не позволяли это обосновать. Кантиан­ские элементы освобождали от зависимости от мира, погружая в ра­зумную основу, но и они не могли освободить от власти общего в разуме. Бердяев увлекается Ибсеном и Ницше, выискивая у них обо­снование личностного активизма. Вновь, как и в ранней юности, обо­стряется его интерес к Достоевскому, к его критике самодостаточ­ности разума. В это же время в лице своего нового собеседника Ше-стова он находит более продвинутого в данном направлении мыс­лителя. Шестов ставит проблему трагизма личного существования, не желающего подчиняться власти общего. Бердяев видит в Шесто-ве человека, пришедшего к духовной постановке проблемы траге­дии как разрыва личного и универсального, и солидаризуется с ним в этом. Однако здесь возникает и их первое разногласие: Бердяев начинает активный поиск выхода из этого состояния, Шестов же предлагает углубиться в него. Полемизируя с Шестовым, Бердяев настаивает, что поиск выхода не снижает остроты трагичности. В этом выражаются ницшеанские элементы мировоззрения филосо­фа свободы, настаивавшего на проявлении воли человека в ситуа­ции трагизма его существования. Выход, вскоре найденный Бердяе­вым, почерпнут у Хомякова и Козлова в идее о познании не отвле­чённым разумом, а целостным духом, в который, помимо разума, вхо­дит вся совокупность духовно-душевных сил. Это познание, по Бер­дяеву, осуществляется «большим разумом». Сам термин «большой разум» заимствуется у Ницше, который обозначает так разум, ох­ваченный природными побуждениями человека. Бердяев же имеет в виду не только и не столько это, сколько единство разумного и психоэмоционального компонентов, позволяющих в духовном опы­те вникнуть в духовную сущность мира и преодолеть свой разрыв с ней. По сути дела, философ говорит о протоформах. И здесь воз-

Часть 2. Взаимодействие жизни и творчесгоа в философской судьбе Н. Бердяева

никает новая точка конфликта взглядов Бердяева и Шестова. Бер­дяев отстаивает сверхрационализм, Шестов - иррационализм. В сво­ей критической рецензии «Похвала глупости» на книгу Бердяева «С точки зрения вечности» Шестов упрекает своего прежнего парт­нёра в непоследовательности. С одной стороны, тот отрицает разум в его абсолютных притязаниях, с другой - возвращается к нему. Хотя оба мыслителя остаются на своих позициях, Бердяев в этот пе­риод, не без влияния друга, критично относится к научному зна­нию, считая, что разум, лежащий в его основе, подчиняет человека власти общего, что знание носит принудительный характер и этим отличается от свободной веры.

Эволюция обоих мыслителей в сторону религии порождает ряд новых столкновений. Бердяев утверждает динамику в развитии Бо­жества, Шестов же настаивает на статике. Отсюда возникает их цен­тральное разногласие, метко охарактеризованное Бердяевым как кон­фликт Ветхого и Нового Заветов. Оба мыслителя пытаются деонтоло-гизироватъ сущность Бога и достичь тем самым обоснования возмож­ности личной причастности. Однако Шестов стремится достичь бли­зости Богу в самом его существе, Бердяев же - в его явленности че­ловеку, открытости ему. Поэтому столь значима для Бердяева фигу­ра Иисуса Христа, незначимая для Шестова. Отсюда и бердяевский упрёк Шестову в иудаизме, не познавшем искупительной жертвы, и шестовский ответный упрёк в антропологизации религиозной про­блематики, смещении акцентов с Бога на человека.

Но всё же центральным пунктом столкновений, их общности и отличия оказалась проблема значимости разума. Столкнувшись в своих подходах в дорелигиозный период, они уточняют свои разно­гласия и общность, используя новые аргументы. Шестов полагает, что грех произошёл от вкушения человеком плодов от древа позна­ния добра и зла. Разум и есть грех, и, отказавшись от разума во имя веры, человек вкушает с другого дерева, заповеданного человеку Бо­гом в качестве истинного источника питания, древа жизни. Бердя­ев же считает грехопадение результатом неверного волевого акта, в силу которого человек неадекватно подлинной сути своей реаль­ности избрал направление своей свободы и, вместо единения и ос­вобождения, начал продуцировать разделение и вражду. Последстви­ем данной ситуации стало появление разума. Однако данное собы­тие было неизбежным в силу внутренней диалектики событий сво­боды. Поэтому прохождение через разум - необходимый путь к но-

Глава 7. Киевский круг общения Бердяева

вому состоянию. Бердяев упрекает Шестова в том, что он не допус­кает возможности разнокачественного состояния разума, того, что разум может вести к сверхразумности, к духовности. Шестов же, напротив, настаивает на том, что духовность и есть падший разум. Данное разногласие вместе с тем не помешало этим мыслителям в заграничный период объединиться в критике рационалистической онтологии томизма. Пытаясь найти контакт, философы осознавали, что их противоречия отчасти возникали не из различия их подхо­дов, а из различия используемых ими терминов. Поэтому Бердяев стремился установить терминологический контакт, переопределив свою позицию не просто как философию свободного духа, но как эк­зистенциализм. Это произошло в период между 1933-1934 гг., ког­да Шестов завершал свою книгу «Кьеркегор и экзистенциальная фи­лософия», отчётливо причисляя себя к экзистенциалистам. Как мы уже описали, солидаризируясь с Шестовым в критике разума, Бер­дяев в книге «Я и мир объектов... » критикует представителей со­временного экзистенциального направления Хайдеггера и Ясперса за то, что, следуя академической традиции, они мыслят в понятиях, пригодных лишь для мира объектов, а не в фантазии, символе и мифе, отражающих внутреннее существование, как должна подлин­но философствовать экзистенциальная традиция [44, с. 251-252]. Любопытно, что именно Шестов натолкнул Бердяева на эту мысль. Лев Исакович под влиянием Гуссерля понял, что опыт Хайдеггера есть попытка осмысления опыта Кьеркегора понятиями гуссерлев-ской феноменологии. Вместе с тем, несмотря на то, что данное ме­тодологическое углубление было сделано под непосредственным влиянием Шестова, это не спасло Бердяева от критики с его сторо­ны. Шестов почувствовал отличие экзистенциальной ориентации Бердяева от классического варианта экзистенциализма, выдвинутого Кьеркегором. Кьеркегор исходил из чистого существования, Бердя­ев же - из гнозиса. Гнозис Бердяева, по его мнению, содержит ра­ционалистический компонент, заимствованный в немецком идеализ­ме. В свою очередь, Бердяев упрекает Шестова в том, что он ведёт борьбу с разумом рациональными средствами, что тот рационалист. И всё-таки в их позициях было много общего. И это общее, если по­пытаться высветить онтологическую перспективу в их неонтоло-гичной философии, заключалось в оценке разума как зла, произо­шедшего от человеческой свободы. Можно даже утверждать, что ра­зум у Шестова был онтологично менее зол. Ведь древо познания доб-

Часть 2. Взаимодействие жизни и творчества в философской судьбе Н. Бердяева

ра и зла сотворил Бог. Для Бердяева же разум есть продукт свобо­ды, которую он осознавал хотя и как неонтологическое, но как са­мостоятельное внебожественное начало. И в том и другом случае звучал призыв к переходу от разума в некое новое состояние. И это состояние было обоими найдено в мифе. Поэтому их общение мож­но охарактеризовать, в согласии с А. Аржаковским, как общность мифологического способа философствования. Однако эта мифоло-гичность задавала антиномичность их отношения к Богу. Ощущая человеческую чуждость осознаваемому благодаря древу познания творению, Шестов неизбежно переносил эту чуждость на Творца, реализовавшего себя в этом творении. Вместе с тем Бердяев в по­иске близости Творца творению ощущал чуждость ему в дотварном состоянии в качестве самодостаточного Абсолюта. Шестов стремил­ся возвысить Творца, принижая его творение, а Бердяев - возвышая творение, принижал Творца с тем, чтобы сделать их соотносимыми и взаимозависимыми. Эта взаимопротиворечивостъ порождала вза-имодополнимость данных мыслителей. Но их общение не было са­модостаточным, это был не диалог, а разговор троих. В их кругу был мыслитель, воззрения которого позволяли осуществлять соотноси-мость данных крайностей. Речь идёт о Булгакове. Он попытался пу­тём выявления особого посредствующего между Богом и человеком элемента - Софии - установить прямо пропорциональное отноше­ние между величием Бога и значимостью человека. Хотя однознач­но говорить о логическом единстве их круга общения - значит схе­матизировать живой процесс, который богаче любых интерпрета-тивных моделей.

Значимость диалога между Бердяевым и Булгаковым обоими мыслителями воспринималась по-разному. Если Булгаков считал себя другом Бердяева и Шестова до конца жизни, то Бердяев после их конфликта в московском «Пути» полагал полезным для себя дер­жаться от Булгакова на определённой дистанции. И вместе с тем даже после этого разрыва дружеского сотрудничества они продол­жают видеться, общаться, спорить и находить общие точки сопри­косновения, что приводит к взаимовлиянию идейных миров друг друга. В то время как Бердяев под воздействием конфликта осозна­ёт, что, несмотря на внешнюю идейную близость, их психология и жизненный опыт отличны, Булгаков в 1933 г. пишет Бердяеву, что их духовные миры подобны двум параллельным линиям, не пере­секающимся в эвклидовом пространстве, но соединяющимся за его

Глава 7. Киевский круг общения Бердяева

пределами. Вместе с тем и Бердяев относил своего оппонента ко второму магистральному направлению русской философии - кос­мизму, которое дополнительно его направлению - антропологизму. Как полагает Бердяев, причиной конфликта было неприятие Булга­ковым уникальности чужого духовного опыта, стремление привес­ти всех к единой духовной основе. Источником данной настроен­ности, по его мнению, было воспитание в семье священников, кото­рое сформировало данный психологический тип. Булгаков в своих письмах единомышленникам свидетельствует о том, что он стре­мился заботиться о правильности духовной настроенности оппо­нента, а в своём письме Бердяеву после очередного конфликта в «Братстве Святой Софии» извиняется перед ним за «пастырскую за­боту о нём» [52, с. 213]. Бердяев жаждал в их общении духовного сотрудничества, Булгаков же стремился осуществлять роль духов­ного наставничества, что было неприемлемо для первого в силу сло­жившихся психологических особенностей. Знакомство Бердяева с Булгаковым происходит в Киеве в период одного из отпусков Нико­лая Александровича из ссылки. Мыслителей сближает общность перехода от марксизма к идеализму. С этого периода на целых во­семь лет пути духовной эволюции Бердяева и Булгакова совпада­ют, с некоторым опережением по времени у Булгакова. О близости их союза говорит закрепившаяся в то время за ними кличка «Бул-дяев и Бергаков». Оба обращаются к христианской религии, но, не довольствуясь её современным состоянием, пытаются внести нова­ции. Эти новации идут из желания совместить традиционное хрис­тианство с запросами современности. Их прежний киевский собе­седник и московский партнёр по издательству «Путь», не вошедший в круг их близкого общения вследствие своего разномыслия, Е. Тру­бецкой в своей книге о Соловьёве наиболее чётко высветил орто­доксальную позицию - Божественное несводимо к земному, транс-цендентно ему. Новаторов не устраивает религия трансцендентно­го, так как жизнь, по их мнению, требует имманентной причастно­сти. Поэтому они занимаются богоискательством.

Булгаков, не без влияния своего московского друга Флоренско­го и под явным обаянием исихазма, приобретшего популярность у интеллигенции того времени из-за изгнания царским правитель­ством афонских монахов, развивавших его, а также следуя учению Соловьёва, находит новую духовную реальность - Софию, позволя­ющую осуществить синтез трансцендентного и имманентного. Бер-

Часть 2. Взаимодействие жизни и творчества в философской судьбе Н. Бердяева

дяев же, получив в период пребывания в Петербурге некоторую зак­васку от религии Мережковского, воспринимает всё в эротических тонах. Для него София - женское начало, а значит, пассивное. Сам же он ориентирован на мужское, активное. Поэтому синтез он ищет в человеке, его нетленном образе. Он выявляет две Софии - Софию как идеальную душу мира, которая восприемлет воздействие Бога, Логоса, и реальную душу мира как Природу, которая восприемлет человеческую активность. Софиологов он начинает предостерегать от смешения, которое, по его мнению, произошло у Соловьёва, Со­фии небесной и Софии земной, вследствие чего космическим энер­гиям может быть отведена власть над людьми. Так он дистанциру­ет свой антропоцентрический подход от софиоцентричности. По­скольку София - Душа мира, сотворенная Творцом, то для того что­бы обосновать независимость человека от этого начала, он вводит новый элемент в природу человека - дотварное небытие, или сво­боду. Булгаков обличает данное нововведение в люциферианстве. В свою очередь, Бердяев заявляет об отсутствии свободы у Булга­кова. Действительно, свобода у Булгакова должна полагаться в Со­фии. Но если так, то возникает проблема относительно возникнове­ния зла. Если зло есть последствие свободы, а свобода божественна по своему происхождению, то и зло божественно, богоданно. Но с данным следствием из исключительной богоданности свободы не может согласиться Бердяев. Кардинально разделяют мыслителей и разные характеристики творчества. Если для Бердяева творчество есть проявление свободы, активности человека, а значит, в нём есть элемент из ничто, то для Булгакова образцы и идеалы творения пред-заданы в Небесной Софии и человек лишь обязан воплощать их в мире. Эти разногласия привели философов к отдалению друг от друга в период конфликта в московском издательстве «Путь». Но в их способе мышления было много общего. Это общее заключалось в общности мифологического мышления и воспроизводимых ими мифах. Действительно, миф о Софии воспроизводился обоими мыс­лителями, только интерпретировался по-разному.

В зарубежный период судьба вновь сводит двух мыслителей в «Братстве Святой Софии». И здесь Бердяев жаждет встретить дух идейного сотрудничества и расстаётся с этим кругом по причине протеста против политики духовного единомыслия, проводившейся при непосредственном участии Булгакова. Однако на этом их кон­такты не прекращаются. Бердяев активно вовлекает своего друга в

Глава 7. Киевский круг общения Бердяева

межконфессиональные христианские собрания, где они представ­ляют русскую мысль. Параллельно проходит деятельность заседа­ний Лиги христианской культуры, возглавляемой Бердяевым, и бо­гословского семинара, организованного Булгаковым. Они имеют один и тот же круг единомышленников и последователей, стремящихся синтезировать их взгляды. И вместе с тем у них возникает конф­ликт дискурсов. Булгаков упрекает Бердяева в том, что, говоря о Боге, он вторгается в область богословия, где используемые методы фи­лософского дискурса неприемлемы. Бердяев же в ответ, наоборот, подчёркивает элементы философского дискурса в богословии оп­понента, отстаивая плодотворность философского обсуждения бо­гословских вопросов. В данном конфликте дискурсов проявился кон­фликт мировоззрений. Оба мыслителя отталкиваются от соловьёв-ских определений философии как человеческого поиска истины и богословия как осмысления наития от Бога. Бердяев полагал, что решающую роль в познании духовных проблем играет человек, Бул­гаков же отводил решающую роль Богу. Однако познание и того и другого базировалось на признаваемом ими духовном наитии, что и сближало их дискурсы, разногласия возникали лишь в его оцен­ках. В 30-е гг. оба мыслителя в своём мировоззрении переходят к пневматологии, что окончательно сближает их дискурс. С одной стороны, Булгаков начинает интерпретировать Софию как Дух, а ду­ховное начало видеть центральным в человеке, тем самым прибли­жаясь к бердяевскому подходу, с другой стороны, Бердяев всё боль­шее внимание концентрирует на вхождении божественной энергии в мир, демонстрируя софиологическую направленность понимания. Оба мыслителя классифицируют свою религиозную позицию как панентеизм, т. е. нахождение мира в Боге, пронизанность его боже­ственной энергией. Возникшие в этот период нападки на софиоло-гию Булгакова со стороны православных иерархов вызывают гнев­ную отповедь Бердяева, хотя он и тогда не забывает своих разно­гласий с ним по поводу концепции своей первородной свободы. Вме­сте с тем и Булгаков относится к этой идее толерантнее. Говоря в целом об этом духовном сотрудничестве, нужно сказать, что мыс­лители получали друг от друга побуждающие толчки, базирующи­еся на близком мифологическом опыте, и оттачивали свою идейную позицию в полемике друг с другом. Сравнивая их общение между собой с общением с Шестовым, нужно отметить, что в идейном плане здесь было больше общего, поскольку, помимо общности мифологи-

Часть 2. Взаимодействие жизн

⇐ Предыдущая12131415161718192021Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: