 |
От Смысла к переводимости
|
|
|
|
Радикальная критика логоцентризма, на которую нацелена деконструкция, стремится не уничтожить различие между означающим и означаемым, а скорее радикально переосмыслить природу этого различия. Деконструкция стремится помыслить diffé rance языка таким образом, чтобы дать нам пересмотренное описание языковой функции. Но, как объясняет Деррида, деконструкция трансцендентального означаемого должна проводиться «с осторожностью», чтобы не потерять теоретические средства для объяснения их различия. То есть мы должны быть в состоянии учесть различие между означающим и означаемым, не делая это различие абсолютным.
Не сохранив различие, мы не сможем объяснить языковую функцию, в частности, возможность перевода, который на это различие опирается.
…речь не идет и о том, чтобы слить воедино на всех уровнях и непосредственным образом означающее и означаемое. Невозможность для этой оппозиции или для этого различия быть радикальным и абсолютным не мешает ему функционировать и даже оказываться незаменимым в определенных пределах — очень широких пределах. Например, никакой перевод без него не был бы возможен… В пределах его возможности или по крайней мере его кажущейся возможности перевод практикует различие между означающим и означаемым. Но если это различие никогда не дано в чистом виде, то тем более и перевод…[110]
Если возможность перевода — и использования языка в целом — зависит от различия между означающим и означаемым, которое «никогда не является чистым» или абсолютным, то концепции языковой функции, предполагающие эту чистоту, должны быть пересмотрены. Таким образом, «вместо [логоцентрического] понятия перевода», которое предполагает передачу внетекстовых означаемых элементов, «понятие перевода придется заменить понятием трансформации: упорядоченного трансформирования одного языка другим, одного текста другим». [111]
|
|
|
Как мы должны понимать перевод как трансформацию? И как, в частности, мы можем понять такое проективное описание как предлагающее некоторое понимание языковой функции в отсутствие Смысла? Для ответа на эти вопросы мы можем обратиться к дерридианскому прочтению статьи Беньямина «Задача переводчика». Беньямин утверждает: «Перевод есть форма. Рассматривая его как таковую, мы необходимо возвращаемся к оригиналу. В нем заключен управляющий переводом закон: переводимость»[112].
В каком смысле перевод является формой? В работе «Задача переводчика» Беньямин пишет, что «дословная передача синтаксиса оригинала полностью опрокидывает то, на чем зиждется всякое воспроизведение смысла, и представляет прямую угрозу для понимания». [113] Перевод, таким образом, не воспроизводит внешнюю форму исходного текста. Вместо этого, пишет Беньямин, перевод заключается в «освобождении языка, заключенного в произведении, путем его переписывания». [114] Это понятие языка «в» языке, который освобождается при переводе, рискует получить логоцентрическую интерпретацию. Мы можем подумать, будто Беньямин имеет в виду освобождение как процесс, который сначала реактивирует смысл, заложенный в тексте, чтобы затем перевести его на язык перевода. Однако это не похоже на то, что Беньямин подразумевает под переводимостью. Об этом свидетельствует то, что он пишет через несколько строк после процитированного выше текста: «Соответственно, переводимость языковых произведений по-прежнему должна оставаться предметом рассмотрения даже в том случае, когда они не под силу переводческим возможностям человека»[115].
Что бы Беньямин ни подразумевал под возможностью перевода по ту сторону человека, он ясно дает понять, что то, что подразумевает перевод, лучше всего постичь, выведя человека из игры. «Определенные реляционные понятия сохраняют свое основное, и быть может, наиболее важное значение, если они применяются не только по отношению к человеку», [116] а перевод, по Беньямину, — это реляционное понятие. Под последним Беньямин, по-видимому, подразумевает, что исходный и переведенный текст являются релятами, конституированными переводом, и предполагают свою предварительную переводимость. Переводимость описывает по сути реляционную форму. Переведенный текст — это исходный текст, различающийся и отсрочивающийся. Эта форма становится возможной не благодаря трансцендентности означаемого (по отношению к тексту), а благодаря переводимости оригинала, то есть оригинал уже является переводом, уже эффектом diffé rance.
|
|
|
Беньямин настоятельно подчеркивает, что перевод не зависит от человеческих способностей, и, следовательно, переводимость не может зависеть от Смысла или трансцендентального означаемого. Она связана, как он пишет, с формой оригинала, его изначальной переводимостью. Перевод начинается не после того, как оригинальный текст был произведен или написан. Смысл также не является априори любого перевода. Напротив, сначала должна быть помыслена переводимость, а затем смысл (и новый смысл смысла) может быть осмыслен «возвратно». [117] Возможность перевода может принадлежать оригиналу только в том случае, если оригинал уже был результатом перевода; или, что то же самое, если не было непереведенного оригинала. Мысль Беньямина кажется такой загадочной, потому что она противоречит, как подчеркивает Деррида, всему, что является ключевым в логоцентрическом описании смысла.
Понятие «чистого языка, заколдованного» в тексте, предполагает, что текстуальные формы — это переплетенные тексты. Текст, заколдованный в оригинале, который требует перевода, является означаемым элементом или различием. Вот почему, по мнению Беньямина, «оригинальный» текст требует перевода, и это происходит тогда, когда и если нет переводчика, «способного ответить на этот наказ, который в то же время есть и требование, и пожелание в самой структуре оригинала»[118].
|
|
|
Деррида связывает форму переводимости с тем, что Беньямин называет «выживанием». Согласно Деррида, изначальная переводимость, характерная для текстов, требует от нас понимать текст «независимо от условий его жизни — очевидно, условий жизни его автора — и понимать его вместо этого в его выживающей структуре». [119] Беньямин, отмечает Деррида, не совсем ясно представляет себе природу этой выживающей структуры.
Иногда [Беньямин] говорит «Uberleben», а иногда «Fortleben». Эти два слова не означают одно и то же: «Uberleben» означает сверх жизни и, следовательно, выживание как нечто, возвышающееся над жизнью; «Fortleben» означает выживание в смысле чего-то, продлевающего жизнь, хотя на французский язык они переводятся одним словом «survivre». [120]
Прежде чем прокомментировать значение этого различия, я хочу обратить внимание на перформативное измерение этой цитаты. Деррида рассуждает о природе перевода, но он также обсуждает вопрос о том, как перевести текст Беньямина. Здесь мы видим его вовлеченным в «критическую задачу переводчика», когда он исправляет или изменяет то, что, по его мнению, является проблематичным переводом двух слов одним французским словом survivre. Понятийная двусмысленность Беньямина — которую он отмечает лингвистически — оказывается во французском переводе разрушена. Его философская релевантность больше не будет разборчивой или структурно читабельной. Различие между fort- и uber- достаточно важна с философской точки зрения: не отметив этого различия, нам, при описании языковой функции, будет трудно понять, каким образом переводимость может осуществить работу Смысла. Там, где различие еще не существует (в тексте перевода), его следует изготовить.
Деррида находит способ отметить это различие в своем переводе текста Беньямина. Он добавляет графический оператор «-», чтобы отметить различие в оригинале. Таким образом, французское слово survivre превращается в sur-vivance, или, по-английски, survival. Беньяминовское различие между fort- и uber- сохраняется в дифференциальной разбивке и расстановке неологизма. Деррида изменяет язык перевода таким образом, чтобы он смог принять, в дефферантной форме, форму или различия, образующие исходный текст. Такой акт перевода позволяет различию в оригинале выжить в термине «sur-vival». Этот акт перевода, который Деррида делает видимым для читателя, является, что характерно, перформативным: он демонстрирует принцип переводимости.
|
|
|
Прояснив это перформативное измерение, которое присутствует почти в каждом из текстов Деррида, я хочу вернуться к вопросу о философском значении выживаемости. Беньямин говорит о текстах и их существенной переводимости. Тексты выживают в человеческой жизни (Uber-leben), но они также делают эту жизнь выживающей (Fort-leben): они выходят за пределы жизни, чтобы продлить или дополнить ее конечность. С одной стороны, мы можем думать о текстуальности как о Fortleben, как о возможности сохранить что-то из жизни автора. Тексты продлевают эту жизнь, сохраняя труд жизни, то есть ее мысли и интенции. С другой стороны, структура, присущая тексту, — или тот вид выживания, который определяет тексты и который тексты делают возможным, — не может быть понята в терминах жизни, которую она сохраняет, и в частности конечности, которая является признаком человеческой жизни. Текстуальная выживаемость — это Uber-leben.
По отношению к конечности жизни автора текстуальные структуры бесконечно откладывают смерть и забвение, даже если этой форме памяти всегда угрожает утрата разборчивости.
Структура эта есть отношение жизни к выживанию. Беньямин сравнивает это требование другого как переводчика с неким незабываемым мгновением жизни… оно и есть незабываемое — даже если на самом деле забвение в конце концов его одолевает. Оно будет незабываемым… Требование незабываемого — которое здесь определяюще — менее всего затронуто конечностью памяти. Так же и требование перевода ни в чем не страдает, не будучи удовлетворено, — по крайней мере, не страдает оно в качестве самой структуры произведения. [121]
То, что «вспоминается» или остается «незабываемым» в тексте, не обусловлено ограниченностью человеческой памяти или человеческой жизни. Необходимость и возможность перевода является частью «самой структуры произведения», требованием, которое, к тому же, не страдает от того, что его не выполняют. Задача перевода может ждать бесконечно долго, пока формирующийся текст продолжает жить, спящий или заколдованный.
Как мы видели в предыдущей главе, подобно тому, как в «Подписи Событии Контексте» смерть всех читателей определяет форму текстуального выживания, Деррида утверждает здесь, что ни смерть всех возможных переводчиков, ни ограниченность человеческой памяти, ни эмпирическая невозможность (в случае людей) не забыть не ставят под сомнение переводимость текста. Структура произведения — то есть структура выживания — конститутивно связана с тем, что в нем «незабываемо». Следовательно, пока существует текст, существует требование или запрос на перевод/воспоминание. Это то же самое, как сказать, что текст, прежде всего и до того, как он станет чем-то другим, структурно является (не-человеческой) формой памяти. Архивирующая/архивная форма, форма сохранения, предполагающая модификацию или переписывание того, что не может быть определено в терминах того, что оно делает возможным — привычных применений, к которым люди могут применить эту форму — текст обеспечивает все необходимые условия для своего собственного перевода.
|
|
|
То, что выживает в языке, — согласно Деррида и Беньямину, — оживает в переводе и через перевод. Успешный перевод освобождает чистый язык, заключенный в исходном языке — то, что мы привычно называем смыслом текста. В противоположность идеалу перевода, управляемого воспроизведением смысла исходного текста, для Беньямина это освобождение не репродуктивно, а продуктивно[122].
Освобождение чистого языка/смысла порождает (больше) смысла.
Оригинал отдается, претерпевая изменения; это не дар данного объекта, он живет и пере-живает, превращаясь: «Ибо в пережитке своем, каковой не заслуживал бы этого имени, если бы не был превращением и обновлением живущего, оригинал претерпевает изменения. Даже и для затвердевших слов есть еще некое дозревание». [123]
Оригинальный язык или текст выживает только в переводе — в его модификации-транскрипции в другом тексте. Жизнь языка и текстов — это паразитическая жизнь. Структурно говоря, тексты подразумевают вписанные или сжатые паттерны, паттерны различий, которые хранят или кодируют другие, гетерогенные паттерны. Перевод восстанавливает посредством регулируемой трансформации паттернов в языке перевода нечто подобное резонансным паттернам (Беньямин использует образ эха), достигнутым в языке «источника».
Деррида представляет задачу перевода в терминах сохранения и трансформации, воспроизведения и создания. В этом описании, конечно, нет ничего особенно инновационного. Однако отличительной чертой взгляда Деррида на перевод является то, что переводчик воспроизводит или репрезентирует на языке перевода не языковой Смысл. Как мы уже видели, Деррида понимает язык не как средство передачи Смыслов, а с точки зрения его структуры. Задача переводчика состоит в том, чтобы пробудить язык — или развернуть или разжать хранящиеся в нем паттерны — и заставить язык работать, дабы один язык нашел отклик в другом.
|
|
|
