 |
4. Переписывая «Курс общей лингвистики»: от знака к расстановке
|
|
|
|
4. Переписывая «Курс общей лингвистики»: от знака к расстановке
Название «моя чернильница» как бы накладывается на воспринимаемый объект, чувственно принадлежит ему. Эта принадлежность — особого рода… не слово и не чернильница.
Эдмунд Гуссерль «Логические исследования»
Помыслить о том, как «удержать вместе» само разнородное. Не удерживать вместе разнородное, но отправляться туда, где само разнородное «удерживается вместе», не повреждая не-связность, разбросанность и различия; не устраняя гетерогенности другого.
Жак Деррида «Призраки Маркса»
Множественные гетерогенные итерации: прошлое, настоящее и будущее, не в отношениях линейного разворачивания, но нанизанные друг на друга в нелинейном разворачивании пространственно-временной материализации, топологии, которая бросает вызов любому предположению о гладком непрерывном многообразии.
Карен Бэрад «Квантовые запутанности»
Самое общее понятие граммы
Грамматолог, основатель автономной науки о письме, должен сначала прояснить ее центральное понятие — письмо. Для этого он должен прояснить позицию грамматологии по отношению к лингвистике. Если Соссюр указывал, что «по праву» область лингвистики принадлежит (более общей) области семиотики, то и семиотика будет охватываться областью грамматологии. [127] Чтобы освободить грамматологию от лингвистики, грамматология должна также заявить о своей независимости от порожденного лингвистикой понятия письма.
Кто же тогда такой этот грамматолог, для которого, в частности, архе-письмо было бы столь актуально? Книга «О грамматологии» вышла в 1967 году, и расширение понятия письма, как утверждает Деррида в первой главе книги, происходило в кибернетическом воздухе времени. В популярной и научной мысли «письмо» уже не означало того, что означало раньше. Оно больше не было техническим приложением к человеческому языку. Оно уже, судя по всему, становилось всеобщим, распространяясь от кода жизни (генетика) до компьютерных программ (информатика).
|
|
|
Расширение понятия письма в научном, техническом и эстетическом дискурсах было по сути спекулятивным, как в смысле инфляции, демонстрирующей определенную готовность капитализировать метафору, так и в смысле использования модели письма для осмысления или объяснения того, что основывает и замещает опыт. Такое изменение понятия письма, настаивает Деррида, требует философского объяснения и экспликации, критического обоснования этого спекулятивного дискурса. Книга «О грамматологии» отвечает на эти вызовы[128].
Грамматолог стремится мыслить письмо в максимально широких терминах — то есть в терминах, которые одновременно и охватывают, и выходят за пределы человеческого. Грамматологу требуется наиболее общее понятие граммы. Откуда же это общее понятие взять? Означает ли обобщение письма, что графическое письмо служит моделью для того, что традиционно письмом не считалось? Несомненно, модель или метафора письма была продуктивной — особенно для лингвистики. Но обобщенность письма не будет относиться к плодовитости и продуктивности — общей привлекательности — этой метафоры.
Разумеется, никакая наука об обобщенном письме не может быть основана на метафоре. Как минимум, грамматологии потребуются принципы для определения того, что делает нечто примером письма. В контексте грамматологии фонетическое и графическое письмо будут представлять собой экземпляры письма, которые были приняты за целое. Но как перейти от примера или модели письма, в узком смысле фонетического или графического письма, к общему понятию письма? Нужно ли учитывать структурные особенности фонетического письма или языковых знаков в целом? Если да, то чем грамматология будет отличаться от структурной лингвистики, в частности, от формалистского анализа такого лингвиста, как Луи Ельмслев, который решил рассматривать системы обозначения исключительно в терминах формы и независимо от «содержания» выражения (ОГ, 181)? В более широком смысле, в каком смысле проект общей лингвистики потерпел неудачу именно в ходе этого проекта? Предлагают ли себя количественные модели сообщения, информации и коммуникации — такие, как те, что были предложены Клодом Шенноном — в качестве замены более традиционным лингвистическим моделям?
|
|
|
Чтобы определить область письма, грамматолог должен создать общее понятие письма — сделать явным то, о чем мы говорим, когда говорим о «письме». Любопытно, что, как только что упоминалось, преемники Соссюра в области структурной лингвистики, похоже, предлагают более грамматологически подходящую модель письма, чем сам Соссюр — более того, более подходящую для квантификации. Любопытно, что во второй главе «О грамматологии», озаглавленной просто «Лингвистика и грамматология», Деррида призывает грамматолога не следовать по пути формалистических преемников Соссюра, которые, похоже, выходят за рамки учения мэтра, принимая более серьезно, чем Соссюр, его собственную сентенцию о том, что «язык — это форма, а не субстанция»[129].
Действительно, Деррида настаивает на том, что грамматолог должен следовать за Соссюром именно там, где можно ожидать разрыва с ним. Он советует нам не поддаваться искушению слишком быстро порывать с Соссюром, потому что тогда мы окажемся не в состоянии выработать наиболее общее понятие письма. Эта стратегия кажется парадоксальной, поскольку в «Курсе общей лингвистики» Соссюр начинает свое исследование языкового знака с исключения письма. Как будто письмо необходимо сначала исключить или вынести за скобки, чтобы достичь понимания его обобщенности.
Итак, чтобы обобщить письмо, мы должны сначала исключить его «расхожую» и даже техническую концепцию. Соссюр был прав, утверждая, что письмо вводит лингвистов в заблуждение, создавая ложный образ языка и языкового знака. Если позволить эмпирическому письму руководить нашей интуицией, то это каждый раз будет приводить нас к неверному пониманию знака. К сожалению, отмечает Деррида, Соссюр не рассматривает возможность исключения только определенного образа письма — в частности, фонетического письма, — оставляя открытой возможность того, что исключение этой модели позволит создать наилучший образ письма и языкового знака. Это, безусловно, проблема. Тем не менее, исключение определенной модели письма позволяет Соссюру создать описание языкового знака, которое, как утверждает Деррида, гораздо ближе тому описанию общего письма, которое требуется грамматологу. Более того, в отличие от многих из тех, кто последовал за ним в вопросе о структуре языка, исследование Соссюра в области общей лингвистики было также радикальным исследованием первоначала и генезиса языкового знака. Действительно, он подчинил вопрос о структуре вопросу о генезисе. Именно проблема генезиса, а не структуры, позволит появиться общему понятию письма, или архе-письма.
|
|
|
Таким образом, кажется, что для того, чтобы создать наиболее общее понятия граммы, чтобы добраться до архе-письма, нам нужно лишь пойти по стопам Соссюра и увидеть, где Соссюр ошибся в своем определении письма. Грамматолог должен продемонстрировать не только то, что всё, что Соссюр говорит о языке, справедливо и для письма, которое он исключает, но и то, что наиболее общее понятие письма учитывает и язык (речь), и письмо. Язык и письмо следует рассматривать не в терминах их радикальной гетерогенности, а скорее как разделяющие одни и те же условия: а именно, архе-письмо. Действительно, как мы увидим, именно это Деррида и делает в «О грамматологии», а точнее, во второй главе, озаглавленной «Лингвистика и грамматология». Там мы можем найти переход между узким письмом и архе-письмом через дерридианское прочтение Соссюра. Но не без труда.
Действительно, этот переход ускользнул (как мы увидим через некоторое время) от многих лучших читателей Деррида. И не без оснований. Это извилистый путь, на котором легко сбиться с тропы. Так происходит потому, что, возможно, несколько вопреки ожиданиям читателей, Деррида связывает архе-письмо с явно трансцендентальной проблемой опыта, что кажется ортогональным как целям лингвиста, стремящегося к научному описанию языка, так и целям грамматолога, желающего показать обобщенность и автономность письма, а не его зависимость от сознания и трансцендентальной субъективности.
|
|
|
Казалось бы, для обобщения письма необходимо исключить его из феноменологического и эмпирического горизонта, а не настаивать на его связи с ними. Однако Деррида безошибочно связывает письмо с трансцендентальным опытом, и делает он это на основе анализа языкового знака, проведенного Соссюром:
Первоначало опыта пространства и времени, это письмо различия, эта ткань следа, позволяет различию между пространством и временем обрести форму и проявиться как таковому в единстве опыта. (ОГ, 192)
Даже если, как пишет Деррида, письмо всегда занимало позицию технической внеположности («восполнительности») по отношению к человеческой жизни, которой оно якобы служило, архе-письмо, похоже, возвращает письмо к внутриположности (трансцендентальной) жизни. Этот шаг, кажется, также уничтожает концептуальные достижения, которых добился структурализм — а именно, объективный дискурс о языке и его структуре, в частности, в терминах языковой значимости.
Если архе-письмо не будет ограничено опытом, а будет абсолютно общим, как утверждает Деррида, то переход от узкого письма к архе-письму требует прохождения через проблему пережитого опыта. Чтобы добраться до обобщенного письма, даже такого, которое в конечном итоге потеряет связь с категорией опыта, мы должны пройти через трансцендентальный «текст».
С одной стороны, трудно объяснить, что требует, оправдывает или побуждает вмешательство трансцендентальной проблематики в соссюровское описание языка. Почему именно Деррида считает, что мы должны взять трансцендентальный вопрос в качестве момента грамматологического исследования? Если окажется, что анализ знака у Соссюра приводит к этим трансцендентальным вопросам, не будет ли это основанием для грамматолога отвергнуть соссюровский анализ?
Конечно, необходимость этого «трансцендентального» перехода не всегда будет очевидна для грамматолога, или она будет оправдана только ретроспективно. Без этого прохода через трансцендентальное, пишет Деррида, мы, скорее всего, спутаем ультра-трансцендентальное понятие «письма» или «текста» (архе-письма) с докритическим («объективистским») пониманием этих терминов (ОГ, 187). В любом случае, мы не можем, не пройдя через трансцендентальный текст, понять, что Деррида подразумевает под «расстановкой» и почему этот термин является близким с архе-письмом. Расстановка, действительно, настолько далека от узкого понятия письма, что полностью теряет с ним связь.
|
|
|
Допустим, что путь к наиболее общему понятию граммы — архе-письму — требует прохождения через текст Соссюра и через проблему отношения языкового знака к сознательному опыту в целом. «Требует», возможно, слишком сильный термин. Предполагается такое отношение основания, что архе-письмо зависит от истины соссюровской лингвистики (ее верности или ошибочности). Она не может быть верной в любом простом смысле, поскольку мы заранее знаем, что Соссюр ошибается — особенно в отношении природы и статуса письма. Однако может оказаться, что он в корне прав в чем-то другом — и это позволит нам не только сформировать понятие общего письма, но и продемонстрировать его абсолютную обобщенность. В минимальной степени Соссюр прав в том, что расхожая концепция письма неверна и что эта концепция письма, в той мере, в какой она определяет значение языка, приводит нас к ошибочному пониманию языка. Он также прав, согласно Деррида — и здесь кроется его относительная уникальность в лингвистической традиции, — что языковая связь является конститутивной и, следовательно, что два лика знака, означающее и означаемое, неразделимы.
Если Соссюр и полезен для грамматолога, то в той мере, в какой его работа уже является деконструктивной, стремящейся заменить традиционные понятия, которые делали невозможным мыслить природу языковых знаков как нечто иное, кроме как вторичном и производном по отношению к первоначальному (не-языковому) сознанию. Настаивая на оригинальности языкового знака по отношению к сознанию, подход Соссюра является прото-грамматологическим, через обращение к унаследованным понятиям традиции, чтобы понять то, что они, в их нынешней форме, исключают. В этой связи, наконец, отношение Соссюра к письму будет показателем того, в какой степени это обращение (к традиции) потерпело неудачу — в какой степени традиция всё еще преследует его и, следовательно, ограничивает его анализ.
|
|
|
