Перечитывая «Лингвистику и грамматологию»

Во второй главе «О грамматологии» Деррида для выработки общей концепции письма предлагает грамматологу обратиться к «Курсу общей лингвистики» Фердинанда де Соссюра. Поначалу этот выбор кажется очевидным, однако постепенно он становится всё более загадочным. Действительно, основатели грамматологии, по-видимому, находятся в том же положении по отношению к письму, в каком Соссюр находился по отношению к языку. Основание общей науки о письме повлечет за собой исследование природы и границ письма — и, следовательно, грамматолог может найти основополагающий текст Соссюра поучительным. Однако, prima facie, грамматолог наверняка найдет трактовку письма у Соссюра не просто неудовлетворительной, а плачевной.

Деррида ясно дает понять, что основополагающим жестом отца современной лингвистики было исключение письма. Соссюр, как подчеркивает Деррида, начинает с некритического определения письма как «внешнего» по отношению к собственно языку, но основывает это исключение на самом беглом, некритическом рассмотрении письма. Действительно, он ограничивает свое внимание исключительно фонетическим письмом. Для Соссюра «письмо» всегда обозначает «знак [языкового] знака», «репрезентацию» или «образ» речи. Если бы он только рассмотрел примеры нефонетического письма, от так называемого идеографического письма до математических систем обозначений, Соссюр уже не смог бы столь же легко охарактеризовать письмо как производное, инертное дополнение к речи. Если мы обратим внимание только на те места, где Соссюр пытается резко разграничить язык (в собственном смысле) и письмо, мы обнаружим столько противоречий, что можно легко усомниться в его состоятельности как лингвиста.

Исключение Соссюром письма является проблемой не только для грамматологии, но и для общей лингвистики. Оно ставит под угрозу претензии последней на обобщенность. Даже если бы фонетическое письмо было единственным и универсальным случаем письма (а это не так), почему, спрашивает Деррида,

…в проекте общей лингвистики, касающемся внутренней системы как таковой языка как такового, границы изучаемой области проводятся так, что письмо, при всей его значимости и фактически универсальности, просто исключается как нечто вообще внеположное, как некая особая система? (ОГ, 158-159)

Когда кто-то пытается найти границы языка — то есть обозначить региональные границы науки, — почему бы не позаботиться о том, чтобы убедиться, что системы «графического письма» на самом деле не являются подмножеством языковых систем? Даже если интуиция Соссюра заключалась в том, что язык имеет отличительную форму и функцию, которую он не разделяет с фонетическим письмом, почему бы не подождать с подтверждением этих интуиций, сначала установив эту форму и функцию, а затем уточнив статус и природу письма? Почему бы не подумать о том, что если определенная модель письма дала нам неверный образ языка, то эта модель также дает нам неверную модель письма? Несомненно, такое некритическое и ничем не подкрепленное исключение письма свидетельствует о том, что Деррида называет «фоноцентризмом» Соссюра. Но это не просто другое слово для обозначения слепого предубеждения. Соссюр, который в других случаях был столь внимателен к проблеме унаследованных предрассудков, не мотивирован противостоять философской традиции, которая систематически возвышает речь над письмом. Языковой знак фоноцентричен не потому, что он исключает письмо, а потому, что, как мы увидим, он позитивно утверждает взгляд, согласно которому звук и мысль сущностно, конститутивно переплетены.

Исходя из обоснования, которое предлагает Соссюр, можно сделать вывод, что «Курс общей лингвистики» не будет продуктивным для грамматологии и по тем же причинам он будет ограниченно полезен и для лингвиста. Не будет ли в таком случае более продуктивным начать всё сначала? И с более перспективного текста? Например, мы можем начать с «Пролегоменов к теории языка» Ельмслева (1953). Теория глоссематики последнего, как общая семиотика, была направлена на абстрагирование формы, общей для всех языковых систем. Следовательно, она включала, а не исключала письмо, введя общий термин глоссема для обозначения любого языкового знака. Действительно, глоссематика во всех отношениях кажется ближе к грамматологии, чем к соссюровской лингвистике. Если Соссюр дал нам инструменты, позволяющие рассматривать все системы обозначения в формальных терминах (как открытую систему значимостей или различий), — и если с точки зрения структуры и функции системы письма формально неотличимы от систем обозначения, — тогда почему же Деррида так долго возится с устаревшим «Курсом»? Почему он совершает отказы и разрывы, только для того, чтобы снова вернуться к соссюровскому описанию знака?

Вряд ли Деррида не знает о Ельмслеве или других формалистских подходах. Действительно, он указывает, что в отношении Соссюра эти подходы, «пытаясь выйти за пределы мэтра», терпят неудачу. И Соссюр на самом деле говорит нам почему. Они работают с расхожей моделью письма, неявно на нее опираясь. Поэтому они упускают конституирующую связь между означающим и означаемым. Вместо того чтобы задуматься о генезисе языковой формы, они абстрагируются от конституированной формы.

Соссюр настаивает на переплетенной, взаимно конституирующей связи означающего и означаемого, в то время как формалисты рассматривают язык как систему письма (где эта конститутивная связь, согласно Соссюру, отсутствует). Если Соссюр ошибается относительно природы письма — если оно тоже конституируется в связи с означаемым, — тогда анализ Соссюром структуры и генезиса языкового знака поможет грамматологу понять природу письма. Но чтобы понять, как это сделать, мы должны думать вместе с Соссюром и против него; мы должны оставаться с ним дольше, чем это кажется разумным или перспективным.

Соссюровский анализ знака радикален в том смысле, что, в отличие от глоссематического подхода, он не подчиняет вопрос генезиса вопросу структуры; его анализ формы знака всегда артикулирован с вопросом генезиса этой формы. Соссюр отдает первенство речи над письмом не в силу предполагаемого порядка обнаружения языка — это обосновывало бы производность письма условным фактом, — а на основании своего анализа первоначала двустороннего знака. Для Соссюра, как мы увидим, конституирующая роль звука является решающей. Если Соссюр ошибается, ставя звук во главу угла — то есть, если грамматолог должен порвать с его фоноцентризмом, — он должен продолжать, вместе с Соссюром, размышлять о генезисе и структуре письма.

В оставшейся части этой главы я прослежу, как Деррида вписывает архе-письмо в основополагающий текст лингвистики. В своем реконструктивном прочтении я сосредоточусь на грамматологическом значении фоноцентризма Соссюра. Почему Соссюр считал, что звук изначально конституирует знак и что происходит с нашим описанием «языка», когда звук децентрируется? Как отказ Соссюра от исключения письма изменяет или трансформирует проект общей лингвистики? Какова степень или сфера применения общего письма? Что делают такие термины, как архе-письмо, след и расстановка, с узким, стандартным пониманием письма и соссюровским описанием языкового знака?