 |
Глава 10 - Пристань – и сильный шторм
|
|
|
|
Несмотря на слабость, вызванную лихорадкой и недостатком мяса, пирс
начал помаленьку обретать свою форму. По мере приближения конца года,
его завершение стало для меня идеей-фикс. Так что, несмотря ни на что, я
каждый день час или два посвящал этой работе, невзирая на мои
полуденные перерывы, которые стали более частыми, потому что мне
постоянно требовалось уходить все дальше и дальше в поисках мелких
камешков.
Примерно в ноябре у меня закончился табак. Я не являлся заядлым
курильщиком – курил только одну самокрутку каждый вечер, а окурки я
постоянно складировал для того, чтобы их использовать повторно. Тем не
менее, я запаниковал, когда понял, что в жестянке осталось табака всего на
одну сигарету. Я выкурил ее медленно, смакуя каждую затяжку, пока огонь
почти уже не касался моих губ – тогда я загасил окурок и положил его
обратно в жестянку.
Я не сразу понял, как сильно поразил меня этот факт, но следующим утром я
впервые почувствовал, как же я одинок. Я бы отдал что угодно за вид яхты,
подходящей к острову. В течение следующих дней моя депрессия только
усугублялась, хотя пирс был почти закончен, и у меня, казалось, не было
больше никакой работы на острове. Но последней каплей стало то, что у меня
начались проблемы с желудком – у меня не было аппетита в течение
нескольких дней.
Потом я, наконец, понял причину всех своих неприятностей. Каждый вечер
после ужина я страшно хотел закурить. Я научился обходиться без мяса, но
утрата табака подточила всю мою решимость и лишила энергии. Я стал
очень слаб.
А потом произошло чудо. Я сидел дома, читая «Негра из Нарцисса» Конрада,
когда Миссис Воришка заскочила на стол, промахнулась и смахнула на пол
|
|
|
аккуратно сложенные у стены книги и журналы. Звук падающих на пол книг
– непривычный для Суварова – взметнулся в воздух, словно выстрел.
«Проклятые кошки!», - прорычал я и хотел наклониться, чтобы поднять
книги, но что-то остановило меня.
На столе лежала, словно вынутая из шляпы фокусника, пачка сигарет.
Сначала я не осмеливался прикоснуться к ней. Потом я схватил пачку,
надорвал ее и вынул один из белых, красивых, гладких цилиндров.
Затем, боясь, что пачка просто раствориться в воздухе, я жадно закурил.
Когда я немного расслабился, то вспомнил, как шкипер с «Махуранджи»
перед отплытием дал мне несколько пачек сигарет, и я тщательно спрятал их
в доме. Одна из них, должно быть, завалилась за книги. Если бы Миссис
Воришка не промахнулась, я бы никогда не нашел эту пачку.
Я записал в свой дневник: «Выкурил свою первую за месяц сигарету. Она
имела вкус внешнего мира, и я почувствовал себя намного лучше, поэтому
пожарил себе шесть яиц на обед, а кошкам скормил большую часть угря,
пойманного на рифе. Сегодня я очень доволен, но уже завтра у меня
останется всего 19 сигарет, и я хочу сделать из каждой сигареты две.»
На следующее утро я проснулся совсем другим человеком. Первое, что я
сделал – это разломал все сигареты и ссыпал весь табак в жестянку – так что
теперь я мог сделать 38 сигарет. Я решил растянуть их больше, чем на месяц,
и последнюю выкурить на Рождество.
Увы, человек слаб. Я ранее курил немного, но теперь, в припадке безумия,
выкурил все сигареты за 5 дней. Я знал, что это неразумно, но ничего не мог
с собой поделать. После того, как сигареты закончились, мне еще больше
захотелось курить.
Я чувствовал, что не могу работать. Я начал лениться и ждал Рождества,
когда смог бы съесть тушенку. Тяга к сигаретам заставляла меня чувствовать
себя просто отвратительно, но, поскольку на всем острове не было ни
|
|
|
крошки табака, то моя никотиновая зависимость трансформировалась в
жажду мяса, ломтика хлеба с маслом или, время от времени, плитки
шоколада.
Мяса мне хотелось больше всего. Возможно, я все еще страдал от
последствий лихорадки, потому что иногда просыпался ночью в поту и
откидывался с разочарованием на подушки, вспоминая родительский дом,
где мама щедро намазывала маслом куски хлеба. Видения хогетт –
знаменитого новозеландского мяса (что-то среднее между ягненком и
бараниной) вторгались в мое подсознание, и я, проснувшись, все еще видел
большой горшок с жарим из хогетта перед собой, около кровати или на полке
с книгами.
А потом мои мечты приняли ужасающие формы. До сих пор они были
сосредоточены на простых, но сытных блюдах. Однажды ночью, тем не
менее, начались изменения. Мне уже не хотелось хогетта или хлеба с маслом,
а только очень аппетитных блюд.
Помню, как мне привиделось большое серебряное блюдо с красивыми
столовыми приборами. На блюде в окружении горы экзотических овощей
лежала дикая утка.
Я проснулся, весь дрожа. Впечатление было ужасным – таким, словно
улыбающийся официант приподнял крышку блюда, на котором, искусно
приготовленная, лежала голова моего лучшего друга. Хотя на дворе еще и
была ночь, но я бросился на пляж для того, чтобы убедиться, что утка жива.
Я не помню, как долго мне пришлось ждать, но вскоре после рассвета я с
облегчением увидел, как она летит. Только тогда я вернулся в постель. Я
заснул мгновенно и не просыпался до полудня.
При свете дня еще одного прекрасного утра мой сон отступил и стал казаться
мне смешным. А вечером я уже просто смеялся над ним, кормя дикую утку.
Я забыл про свой сон… до тех пор, пока он не повторился снова и снова.
Ночь за ночью мне, голодному человеку, которому уже надоела рыба, снилась
утка, лежащая на серебряном подносе.
Конечно, в тот период времени я был очень эмоциональным – особенно для
человека, который имел повод гордиться собой. Теперь я понимаю, что это
было вызвано полным отсутствием табака, а также тем, что мне не хватало
мяса, и мыслями о том, что мне уже до смерти надоели и рыба, и
петушатина.
Но мои сны имели весьма любопытные последствия. Я начал понимать, что,
|
|
|
мечтая об этих удивительных блюдах ночь за ночью (в течении уже почти
двух недель), начал смотреть на утку совсем другими глазами. Сны и
реальность удивительным образом перекликались друг с другом. Я
ужаснулся, поняв, что всерьез думаю о том, как можно приготовить дикую
утку. В конце концов, мне было жизненно необходимо разнообразить свою
диету, а в том, чтобы побеспокоиться о своем выживании, не было ничего
плохого. Возможно, утка даже чувствовала, что должна пожертвовать собой
ради друга? Медленно, но верно мои сомнения потихоньку улетучивались –
так что теперь, когда она вперевалку подходила для того, чтобы поесть с
моей руки, я не мог отделаться от мысли, как легко было бы схватить ее и
свернуть шею. Конечно, в этом не было ничего хорошего и красивого.
Каждый вечер она приходила ко мне, ожидая, что ее убьют. Я должно быть,
чуть не сошел с ума, пытаясь не тронуть ее.
Но я все еще колебался. Сейчас мои внутренние терзания кажутся мне
просто смешными. Я никогда до этого – и никогда впоследствии – не наделял
птиц и зверей человеческими чувствами, но эта утка была совсем другим
случаем. Это было единственное живое существо, которое стало мне другом
на острове.
Я потратил недели на то, чтобы завоевать ее доверие, и теперь она, наконец,
совсем не боялась меня. Я не сентиментален и не хотел излишне
драматизировать ситуацию, но просто не мог заставить себя обмануть ее
доверие.
Каждый день она вперевалку ходила за мной, каждый день она приходила за
едой, а каждый вечер улетала на Китовый остров. И все же каждый день эти
убийственные мысли продолжали мучить меня, пока однажды утром
искушение не стало столь большим, что я чуть не схватил ее за шею. Один
поворот – и ее можно будет приготовить. А потом она дружески крякнула
мне – и этого было достаточно – мои руки опустились сами собой.
После этого я решил не кормить ее с руки. На следующий вечер она пришла,
как обычно, и я поставил для нее жестянки с водой и уто. Но она уже
отвыкла от этого и хотела, чтобы я покормил ее с руки. Когда я этого не
|
|
|
сделал, то она просто отказалась от трапезы. Мне это не понравилось. Я
чувствовал, что несправедлив к ней – но не собирался снова рисковать ее
жизнью.
С этого дня я не кормил ее с руки, а она, в свою очередь, отказалась от еды.
Эта наша борьба продолжалась неделю. Затем однажды она просто улетела.
Я ждал до полудня, и когда нигде не нашел ее, то запаниковал. Без
колебаний я столкнул «Поломанного утенка» в воду и поплыл к Китовому
острову. Я подумал, что она, возможно, ранена, на там также не оказалось
никаких следов утки. Я прочесал весь остров. Она улетела, и я никогда
больше не видел ее.
Я должен признаться, что после этого моя жизнь стала скучной. Я чувствовал
себя очень подавленным и безутешным, поэтому, наверно, и не делал записи
в свое дневнике до самого Рождества. Но в тот день меня настигла
невероятная удача – я нашел на пляже черепаху.
Я увидел черепаху во второй раз с моего приезда на Суваров, то есть почти
за год. Она была невероятно огромной – должно быть, весила триста фунтов
– и медленно ползла вдоль берега. Я подбежал к ней – ибо это было мясо,
которого я так отчаянно жаждал – но я смог перевернуть ее на спину с
большим трудом, потому что она была примерно трех футов в ширину. Но
перевернуть на спину – это единственный способ сделать черепаху
беспомощной. Я не был уверен в том, что мне нужно делать дальше.
Несмотря на годы, проведенный мною на островах, я никогда е видел, как
убивают черепаху.
Я коснулся ее толстой, кожистой шеи – и она немедленно втянула голову в
панцирь. После некоторых рассуждений я вернулся в лачугу и взял молоток.
Потом я вернулся на пляж и сильно ударил черепаху по голове. Оказалось, я
ее убил, потому что ее шея расслабилась,
что позволило мне отрезать ее голову – ужасная и трудная работа. Но, пока я
работал, с трудом разрезая морщинистую кожу, твердил себе: «Нил, это мясо
– и ты должен это сделать, если хочешь выжить.» У меня ушло пару часов на
то, чтобы, используя мой самый острый нож, вскрыть панцирь. Я обнаружил,
что некоторые участки мяса – зеленоватые, а другие – красные. Я знал, что
туземцы едят зеленое мясо, но, как бы голоден я ни был, не мог себя
заставить сделать это.
Так что я вырезал красное мясо, которое было очень похоже на говядину и
положил его на сохранение в кладовку. После того, как я вычистил панцирь,
я зарыл все остальное, в том числе зеленое мясо и внутренности, в песок.
Я отпраздновал Рождество небольшими стейками из черепахи – это
оказалось лучшим мясным блюдом, какое я когда-либо пробовал. Поскольку я
|
|
|
боялся, что оно будет невкусным, то порезал мясо кубиками и потушил его с
луком. После такой трапезы я решил оставить свою последнюю банку
тушенки до Нового Года – к этому временя я успел бы расправиться с
запасами черепашьего мяса.
Одна неделя полноценного питания сотворила чудеса. После большого
количества вкусных и питательных блюд из черепахи улучшилось не только
мое здоровье, но внешний вид. Я уверен, что именно обилие мяса помогло
мне избавиться от никотиновой зависимости, поэтому качество моей жизни
значительно улучшилось. Я чувствовал себя настолько лучше, что
практически забыл о сигаретах. Мое чувство одиночества и депрессия
исчезли, и я даже практически забыл об утке. Начиная с Нового Года, я
начал работать над пирсом по пять часов в день. И почувствовал, что теперь
выполняю эту работу с совершенно другим настроем – на данный момент
блоки, которые я тягал с пляжа, казались мне не такими уж и тяжелыми, а
строительство – не такой уж непосильной для меня задачей.
Сытому, веселому и полному сил, мне эти блоки показались замечательным –
и даже великолепным – моим достижением, для завершения которого нужно
было всего лишь приложить еще немного усилий.
Мне потребовалось шесть недель тяжелого труда для того, чтобы закончить
строительство пирса. В конце концов, каждый блок стал на свое место, а
каждая трещина была тщательно заделана. К середине февраля я не только
восстановил самый знаменитый пирс Анкориджа - а я подкатывал, поднимал
и закреплял каждый камень самостоятельно. К тому же, я построил в
дальнем конце пирса небольшой навес с соломенной крышей, где было так
удобно рыбачить ночью, когда была плохая погода. Я очень гордился делом
своих рук. Пирс выглядел достаточно прочным. Я – с большим трудом –
укрепил блоки при помощи кораллов, так что теперь поверхность пирса
выглядела такой же гладкой, как и асфальтированная дорога, так как все
трещины были заделаны при помощи более мелких камней и гравия с пляжа.
Я вполне мог ходить по пирсу без обуви. Я потратил более шести месяцев для
того, чтобы построить этот пирс, и теперь, взглянув на него, вспомнил, как
впервые решил реставрировать старую пристань. Это произошло в тот день,
когда приплыл «Бийонд». Как только яхта отплыла в Апиа, я перетащил
первый коралловый блок.
Шесть месяцев! Я шел по пирсу, тестируя его на прочность, ища
пропущенные мною трещины и думал о том, насколько насыщенной была
моя жизнь за последние полгода: лихорадка, голод, табачная «ломка»и даже
этот странный эпизод с дикой уткой. И все же, несмотря ни на что, мой пирс
был закончен.
Теперь все мои мучения закончились, и когда я отступил на пляж и
посмотрел на мой причал издалека, то подумал, что в моей родной Новой
Зеландии даже бригада мужчин, вооруженных необходимым оборудованием,
вряд ли смогла построить этот пирс быстрее и качественнее. Я едва мог
поверить, что решился осуществить такую непосильную задачу в одиночку.
Эти шесть длинных и тяжелых месяцев! И все же, кажется, что только вчера
Том Ворф презентовал мне на прощание бутылку рома. Я подумал о том,
насколько потрепанным выглядит мой пирс.
Тем не менее, завершение строительства нужно было отпраздновать, так что,
когда я положил последний пальмовый лист на свой «рыбацкий домик» на
пляже, то объявил на острове официальный праздник. Должно быть в тот
день меня посетило вдохновение, потому что я сделал длинную запись в
своем ежедневнике.
«Сегодня с огромной радостью президентом Совета острова, г-ном Том-
Томом, была открыта новая пристань. Танслагунное судно «Поломанный
утенок» стояло около причала, в то время, как известная на острове группа
играла «О, дайте мне кусочек хлеба и сыра!».
В своем выступлении г-н Том-Том отдал должное подрядчикам и
сотрудникам госаппарата, которые, несмотря на многочисленные трудности,
все же смогли сдать объект в срок. Он также отметил, что глубина в конце
пирса достигает 12 дюймов во время отлива, так то даже крупное судно
сможет к нему причалить. Президент отметил, кроме того, что надеется на
то, что в будущем этот причал будут использовать огромное количество
кораблей.
Послеобеденный чай подавала миссис Воришка и ее умелые ассистенты.
Вечером в павильоне состоялись танцы, после ужина, состоявшего из рыбьих
кишок и крысиных хвостов. Молодая г-жа Воробей имела на вечере большой
успех со своими юмористическими куплетами «Уто на завтрак и уто на обед».
Танцы продолжались до самого утра и закончились исполнение
официального гимна Суварова «Мы не видели кораблей уже много лет».
Итак, я все-таки сделал это. Это была задача на грани моих возможностей, и
она чуть не доконала меня. Но, в конце концов, я сделал это – и мне
понравился результат моих усилий.
Я закончил работу как раз вовремя. По прошествии 24 часов после нашего
«праздника» барометр начал падать с пугающей скоростью. Хотя следующее
утро было ясным и безветренным, но море приобрело цвет свинца, а
Анкоридж накрыло волной ужасающей духоты. Ничто не шевелилось – ни
пальмовые листья, ни колючие ветви пандануса. Когда я пошел на восточное
побережье острова и посмотрел через Пиладес Бей на море позади рифов, то
даже в его спокойствии мне почудилась угроза, как если бы океан пытался
заманить неосторожного моряка своим обманчивым спокойствием.
Я знал приметы слишком хорошо (как ни банально, но старая добрая фраза о
затишье перед бурей была абсолютной правдой), поэтому вернулся в свою
хижину. Мне не было нужды сильно спешить – но не было сомнений в том,
что меня вскоре ожидает серьезная проблема. Прежде, чем сделать что-
нибудь, я проверил мой «неприкосновенный запас» инструментов, убедился в
том, что спички, спрятанные в коробки, по-прежнему сухие, а затем унес все
это в хижину. Затем я развел огонь в моем кирпичном очаге, и, пока он
прогорал, я пошел на рыбалку с копьем. Мне показалось
предусмотрительным сделать небольшой запас продуктов, потому что шторм
мог продлиться как несколько часов, так и несколько дней.
У меня было много готовых уто, но я собрал еще пару дюжин и приготовил
их. Потом я засыпал птицам корма в двойном размере. После этого – когда
первые порывы ветра уже шумели в пальмовых листьях – я проверил сад и
сорвал все спелые плоды, которые неизбежно были бы сбиты ветром на
землю во время бури.
К полудню штиль на море сменился белыми «барашками» о которых Корад
писал: «море напоминало горные хребты», а пальмовые листья шумели от
ветра. Первые порывы ветра бури, которая бушевала в сотнях миль к северу,
достигли Анкориджа. К этому времени я проверил канаты, удерживающие
мою лачугу, и чувствовал, что тщательнее уже не мог подготовиться к
непогоде.
Более дюжины ку, завернутых в листья хлебного дерева, медленно
выпекались в печи, парочка тресок с рифа лежали в кастрюле. У меня было
достаточно уто для того, чтобы не выходить из дома несколько дней подряд –
я словно приготовился к осаде крепости. В сарае было много сухой
древесины, а на кухне – запасов арроурута, а также множества свежих
овощей, включая помидоры, огурцы, ямс, шпинат и лук. Дюжина питьевых
кокосовых орехов, пара плодов хлебного дерева и гроздь бананов завершали
картину.
К полудню стали видны гигантские волны, катящиеся на риф с севера, и
перед закатом, когда буря достигла своего апогея, волны стали самыми
большими, которые я видел за всю свою жизнь – они поднимались на
расстоянии всего в полмили от прохода в рифах.
Водяные горы врывались через проход, постепенно теряя свой напор при
подходе к острову. Я помню, как сказал себе: «Нил, это может быть
повторением 42 года».
Ветер теперь дул с огромной силой, и последнее, что я сделал снаружи
прежде, чем укрылся в своей лачуге – забрался на высоту пару сотен метров
– на самую высокую точку острова. Она была всего на 15 футов выше уровня
моря, но даже оттуда мне было видно, как Анкоридж сокращается под
напором волн, которые пробились через рифы и жадно набрасывались на
пляжи, просто поглощая их. Прямо за пляжем, недалеко от пирса упало
первое кокосовое дерево с грохотом, вырванное с корнем, а гигантские
волны уже начали лизать пляж. Волны били прямо в пирс и, когда я
посмотрел на север, то увидел, что гигантские волны проломили участок
длиной в полмили в рифе, отделяющем Анкоридж от Китового острова и
устремились в лагуну, которая немедленно превратилась в бушующее море.
Еще несколько минут я стоял, цепляясь за одно из пяти деревьев таману. Я
не был напуган, а, скорее, был очарован, благоговел перед силами природы,
перед неутомимыми волнами, которые набрасывались на пляж снова и
снова, пока, он, кажется, просто не исчез из вида. Белая пена волн гудела и
крушила все вокруг себя, просачивалась сквозь корни деревьев, словно
мыльная вода, чтобы потом уступить место другой точно такой же волне.
Анкоридж казался таким крошечным, настолько беззащитным против бури,
и, если говорить словами Фрисби - «Анкоридж чертовски хрупкий». Когда я
стоял там, ослепленный и пропитанный брызгами соленой воды, дождь уже
начал падать вниз. Тогда я понял, почему Фрисби говорил, что ветер
«кричал», потому что теперь это так и было. Он проносился через пальмовые
листьями с почти животными воплями. Несколько минут я стоял и смотрел,
зачарованно слушал звуки падения еще одного большого дерева.
Я больше ничего не мог сделать. Каким-то образом я пробрался обратно к
лачуге, борясь с ветром по пути. Двор уже был завален поломанными
ветвями деревьев. Когда я достиг веранды и открыл дверь, то внезапный
порыв ветра налетел на нее, и мне пришлось приложить немало усилий для
того, чтобы попасть внутрь.
Мне удалось открыть дверь, и я закрепил ее. Я уже закрыл все ставни, но все
равно по хижине гуляли страшные сквозняки - они, казалось, хотят оторвать
ее от фундамента. Внезапно хижина наполнилась звуками: двери и ставни
сердито гремели, и я в первый раз понял, насколько мое жилье неудобное и
холодное. Мои руки болели от усилия, которое мне пришлось приложить,
открывая дверь, из-за ставен дом был погружен в темноту. Я увидел свое
отражение в зеркале, висящем в спальне – и с трудом узнал себя: лицо было
красное и все еще мокрое от брызг дождя и волн. Я быстро вытерся и
приготовил себе чашку чаю.
Хотя, конечно, ветер не был таким сильным, как тогда, когда Фрисби
оказался запертым на острове, для меня шторм выглядел достаточно
впечатляющим. Упало еще несколько кокосовых пальм, по воздуху начали
летать орехи, жестяная крыша вибрировала так, словно ее пилили пилой.
Звуки бури были просто невероятными. Я пережил много морских штормов,
но на этот раз звуки были другими, и они становились громче. Я уже привык
к ним и перестал замечать, когда вдруг внезапно послышался резкий звук.
Ветер выл настолько громко, что почти заглушал все остальные звуки, хотя
время от времени я мог слышать, как падает очередное дерево. Я ожидал,
что в любой момент ветер сорвет крышу моего дома (это уже давно случилось
бы, если бы не растяжки). Всю ночь по крыше били падающие кокосы, так
что заснуть было практически невозможно. Я сделал себе еще одну чашку
чаю прежде, чем вернуться в дом. Я боялся долго оставаться на кухне,
которая не была такой крепкой, как основной дом.
Часами я ворочался без сна, почти оглушенный бурей. Лампа у меня горела
всю ночь, потому что я не хотел, чтобы крыша обвалилась на меня в темноте.
Но ветер дул во все щели с таким упорством, что огонь все время колебался и
читать было невозможно. Все, что я мог делать – это сидеть на краю кровати
и ждать, находясь в постоянном напряжении.
Однако ночью я, должно быть, задремал, потому что меня внезапно разбудил
ужасный грохот. Я побежал к двери, спотыкаясь о книги в мягких обложках,
разбросанные повсюду на полу. Налегая на дверь, попытался открыть ее,
несмотря на сопротивление ветра – но дверь не двигалась с места. Тогда
толкнул ее плечом со всей силы – и дверь все равно не открылась. Тем не
менее, я чувствовал себя в доме в безопасности. Потом я понял, что по
крыше лачуги все еще стучит дождь и осознал, что, должно быть, грохот
означал, что ветер унес крышу на веранде.
Я зажег лампу, и мне удалось открыть одну из ставней, чтобы посмотреть на
то, что осталось от веранды (я боялся того, что мог увидеть).
Сильный дождь бил мне в лицо, и за секунду я промок до нитки. Но, тем не
менее, даже до того как оглядел окрестности дома, понял, что ветер немного
ослабел и теперь дул на северо-запад. Это означало, что шторм закончился.
Неудивительно, что я не смог открыть дверь. Часть крыши на веранде упала
вниз вместе со столбом, поддерживающим ее. Но, слава богу, кухня была в
целости и сохранности. Когда военные закрыли часть веранды, они, должно
быть укрепили ее, но та часть крыши, которую смастерили туземцы с
Махуранджи, упала. Под безжалостным дождем я перепрыгивал через ее
обломки. Потребуются недели для того, чтобы починить веранду, но сейчас
пока ничего нельзя было сделать, кроме как запрыгнуть обратно в лачугу и
закрыть за собой ставни.
Я положил в хижине все книги обратно на полку и затем взглянул на
барометр. Он начал подниматься. Потом я вернулся в комнату и потушил
лампу. Вдалеке прогремел гром, который в течение нескольких часов
приближался, пока не стал греметь прямо над крышей. Почти непрерывные
молнии, казалось, освещают каждый уголок в доме. Через несколько минут
стук дождя по крыше немного изменился – дождь теперь лил монолитной
стеной.
Буря почти прекратилась. Я вздохнул с облегчением и пошел спать, сначала
крикнув в ночь: «Убирайся на Хаи! Ороси эти острова!». Кошки свернулись
калачиком около моих ног. Спал я урывками.
На следующее утро я проснулся, чтобы обнаружить, что солнце светит ярко,
пробиваясь сквозь пальмовые листья – словно вчера ничего не произошло. Я
радовался, что выжил. Должно быть, я спал долго, потому то кошки уже
требовали от меня пищи.
Я встал, потянулся, а потом вышел на улицу – и остановился в полном
недоумении. Четыре старых дерева лежали поперек двора. Половина
курятника выглядела так, словно на нее наступил гигант. Одна банановая
пальма была выкорчевана, ее корни болтались в воздухе. А через забор я мог
просто переступить без всяких усилий. Сарай и баня чудом выстояли, но
веранда была поломана.
Завалы хвороста, принесенного из других частей острова, превратили двор,
которым я ранее гордился и который поддерживал в идеальном состоянии, в
одну большую грязную лужу. Я чуть не расплакался.
Я немного мог сделать прямо сейчас, поэтому пошел к морю, пробивая себе
путь через ветви и поломанные деревья и зачастую при этом вынужден был
перелезать через пальмовые листья, которые сплелись в сплошное полотно.
Наконец, я выбрался на пляж.
Моего пирса не было. Я просто стоял и смотрел на это. Шесть месяцев
изнурительного труда были уничтожены за шесть часов. Массивные блоки,
которые я тащил, надрываясь, на руках и из-за которых я заполучил
лихорадку, были разбросаны в беспорядке по пляжу.
Одного взгляда было достаточно для того, чтобы понять, как это все
произошло. Это случилось не из-за волн, которые врывались через проход в
рифах (они гасли примерно на середине лагуны). Разрыв между Китовым
островом и северной оконечностью Анкориджа – вот почему это произошло.
Через него тысячи тонн воды ударили прямо по пирсу.
«Мне было так плохо» - писал я в своем журнале, - «что я даже не
выматерился, а просто побрел назад к хижине.»
Остров для себя
|
|
|
