 |
СОДЕРЖАНИЕ. Lois the Witch. Ведьма Лоис
|
|
|
|
| ВЕДЬМА ЛОИС Элизабет Гаскелл |
Сборник мрачных новелл Элизабет Гаскелл, опубликованный в 1861 году. От безумных преследований салемских ведьм до грустной истории о нелюбимом сыне — писательница умело показывает трагическое и прекрасное.
Перевод выполнен Андросовой Юлией и Силаевой Жанной для сообщества «Книги не в себе» @knigi_ne_v_sebe (VK, Instagram, Telegram).
Все права на оригинальный текст принадлежат автору и издательству.
СОДЕРЖАНИЕ
Ведьма Лоис 3
Гнилая ветвь 63
Проклятие Грифидов 93
Сводные братья 119
Серая женщина 125
Lois the Witch
Ведьма Лоис
Глава 1
В 1691 году Лоис Барклей стояла на деревянном, примыкающем к конюшне причале почти так же, как и восемь или девять недель назад, когда она пыталась устоять на палубе раскачивающегося корабля, уносящего её вдаль из Старой Англии к Новой. Находиться на твёрдой земле теперь казалось таким же странным, как несколько недель назад казалось странным плыть по морю дни и ночи напролёт; окружающий пейзаж был столь же непривычным. Леса, которые повсюду виднелись и располагались не так уж далеко от деревянных домов, составлявших город Бостон, были всевозможных оттенков зелёного и разительно отличались по форме от тех, которые Лоис прекрасно изучила у себя в Уорикшире. Сердце немного сжималось, пока она стояла в полном одиночестве в ожидании капитана корабля «Искупление», доброго, хоть и немного грубого моряка, который был для неё единственным другом на этом неизведанном континенте. Однако, как заметила Лоис, капитан Холдернесс был занят, и, скорее всего, пройдёт немало времени, прежде чем он будет готов уделить ей внимание. Лоис села на один из бочонков, что были расставлены неподалёку, и поплотнее завернулась в серый плащ, спрятавшись под капюшоном от пронизывающего ветра, который, казалось, буйствовал и на море, и на суше. Уставшая и продрогшая Лоис терпеливо сидела; для мая день был очень суровым, и «Искупление» с запасом вещей первой необходимости для пуританских колонистов Новой Англии был одним из первых кораблей, пересекшим море.
|
|
|
Как Лоис перестать думать о прошлом и размышлять о будущем, когда она сидит на Бостонском причале в такой момент её жизни? В плотном морском тумане, сквозь который она пыталась что-то углядеть больными глазами (которые против её воли наполнились слезами), виднелась маленькая деревенская церковь Барфорда (вы можете увидеть такую в трёх милях от Уорика), где её отец проповедовал с 1661 года, ещё задолго до её рождения. Сейчас же он и мать Лоис были погребены на кладбище в Барфорде; так что, старая небольшая церковь едва ли могла появиться перед её взором без обветшалого пасторского дома, обвитого австрийскими розами и жасмином, где родилась Лоис, единственное дитя своих родителей. Она ясно видела тропу от дома до двери ризницы длиной не более ста ярдов: ту тропу, по которой каждый день ходил её отец; ибо ризница была для него и кабинетом, и святилищем, где он так любил размышлять над тяжёлыми фолиантами, сравнивая ранние и более поздние заповеди времён Стюартов. Пасторат едва ли превосходил по размеру и достоинству поодаль стоящие коттеджи, в нём было всего по три комнаты на каждом из двух этажей. На первом этаже находились гостиная и кухня; наверху – комнаты мистера и миссис Барклей, Лоис и горничной. Если приходили гости, то Лоис приходилось делить постель со старой Клеманс. Но те дни остались в прошлом. Больше Лоис никогда не увидится с отцом и матерью; они нашли свой покой на кладбище, даже не представляя, что случилось с их сироткой. И Клеманс тоже покоилась рядом с ними. Лишь изогнутый куст шиповника, который вырастила Лоис перед тем, как навсегда покинуть Англию, спускался над тремя могилами.
|
|
|
Но был и тот, кто не хотел отпускать её из Англии; кто поклялся перед Господом, что он найдёт её, рано или поздно, если она всё ещё будет на этой земле. Но он был единственным наследником богатого мельника Люси, чья мельница стоит на берегу реки Эйвон; и мнение его отца казалось ему важнее бедной дочери пастора Барклея (так низко ценились священнослужители! ); и лишь одно подозрение в привязанности Хью Люси к Лоис Барклей заставило его родителей посчитать решение не предлагать сироте дом самым благоразумным.
Итак, Лоис решила оставить слёзы до лучших времён, и действовать в соответствии со словами своей матери:
– Лоис, твой отец умер от этой ужасной лихорадки, а теперь пришло и моё время. Да, именно так; хотя, слава Господу, боль немного утихла! Жестокие люди из Содружества оставили тебя совсем одинокой. Единственный брат твоего отца убит в Эджхилле. У меня тоже есть брат, хотя, скорее всего, ты никогда не слышала, чтобы я о нём говорила, потому что он вёл раскольнический образ жизни; он уехал в новую страну за морем, так и не попрощавшись с нами. Но Ральф был добрым парнем, пока не занялся этими новомодными мыслями; он примет тебя, во имя прошлого он примет и полюбит тебя, как собственное дитя, он примет тебя в семью. Кровь гуще воды. Напиши ему, как только я почию, Лоис – я умираю, и я благодарю Господа, Который так скоро позволил мне присоединиться к моему супругу.
– Таков эгоизм супружеской любви; она мало думала об опустошении, которое почувствует Лоис, только о радости, которую она испытает по поводу столь скорого воссоединения с усопшим мужем. – Напиши своему дяде, Ральфу Хиксону, в Салем, Новая Англия (запиши это, дитя, как на скрижали), и скажи, что я, Генриетта Барклей, заклинаю его ради всего, что ему дорого на небесах иль на земле: ради его спасения, ради старого дома на Лестер-Брид, ради отца и матери, которые нас родили, а также ради шести маленьких детей, которые лежат мёртвыми между нами, чтобы он взял тебя в свой дом, как будто ты его плоть и кровь. У него есть жена и дети, поэтому никому не придётся бояться осуждения, что он принял тебя, моя Лоис, мой дорогой ребёнок. О Лоис, если бы ты только умерла вместе со мной! Мысли о тебе смертельно ранят меня! – Лоис утешала свою мать больше, чем себя, бедное дитя, вынужденное подчиниться посмертному желанию матери, она в глубине души надеялась, что ей не придётся почувствовать доброты своего дяди.
|
|
|
– Пообещай мне… – дыхание умиравшей женщины становилось всё тяжелее и тяжелее, – что ты отправишься немедленно. За наши вещи ты получишь хорошие деньги, вот письмо, которое твой отец написал капитану Холдернессу, старому школьному товарищу. Да благословит тебя Бог, моя Лоис!
Лоис торжественно пообещала. И сдержала своё обещание. Это оказалось легче, чем она думала, потому что Хью Люси встретился с ней и в порыве любви рассказал ей о своей страстной привязанности, о неистовой борьбе с отцом и о бессилии, о надеждах и планах на будущее. И за всем этим последовали возмутительные слова и угрозы, что Лоис почувствовала, что ни в коем случае она не должна оставаться в Барфорде, чтобы не стать причиной отчаянной ссоры между отцом и сыном, напротив, её отсутствие могло бы смягчить положение, так что либо старый мельник уступит им, либо – её сердце болезненно сжалось от одной мысли, — любовь Хью остынет, и милый друг сможет её забыть. Если нет – если поверить всем словам, что были сказаны Хью, – Бог позволит выполнить ему обещание, и он найдёт её, прежде чем пройдут многие годы. Всё в руках Божьих; «И это лучше всего», – подумала Лоис Барклей.
Из транса воспоминаний её вывел голос капитана Холдернесса, который закончил раздавать указания своему помощнику, подошёл к Лоис и, похвалив её за смиренное терпение, сказал, что теперь он отвезёт её к вдове Смит, в приличный дом, где моряки высшего ранга имели обыкновение останавливаться во время пребывания у берегов Новой Англии. У вдовы Смит, по его словам, была гостиная, в которой Лоис может подождать, пока он занимается своими делами, которые задержат его в Бостоне на день или два, а после этого, он сопроводит её в Салем. Всё это было способом выразить сочувствие Лоис, когда он увидел, как наполнились слезами серые глаза, когда она вышла на причал. В глубине души он сказал: «Бедная девица! Бедная девица! Для неё эта земля совершенно чужая, все эти странные люди. Уверен, что она будет чувствовать себя опустошённой, и я должен постараться ободрить её». Итак, он не прекращал говорить о жизни, пока они не добрались до вдовы Смит; и, возможно, особый стиль разговора, новые идеи, которые он ей подарил, воодушевили Лоис больше, чем сочувствие самой нежной женщины.
|
|
|
– Они странные, эти жители Новой Англии, – сказал капитан Холдернесс. – Они редкие праведники; на коленях при каждом резком повороте в жизни. В новой стране народ не так уж и занят, иначе им пришлось бы молиться как мне с «Йо-хо» по каждой стороне молитвы, и верёвкой, пронизывающей руку, как огонь. Говорят, что мы должны выражать благодарность за каждое удачное плавание и за то, что удачно ушли от пиратов, но я выражаю благодарность только на суше, когда уже привёл корабль в гавань. Французские колонисты обещают отомстить за экспедицию против Канады, люди беснуются, как язычники. Но вот мы и у вдовы Смит! А теперь улыбнись и покажи миловидную благочестивую девушку из Уорикшира!
Любой бы улыбнулся приветствию вдовы Смит. Это была элегантная, по-матерински приятная женщина, одетая по последней моде — то есть по моде, бывшей в ходу лет двадцать назад в Англии. Но почему-то её приятное лицо являлось противопоставлением платью; оно было настолько коричневым и выцветшим, насколько только могло быть, оно было частью вдовы Смит.
Она поцеловала Лоис в обе щеки, прежде чем успела понять, что они незнакомы, она это сделала лишь потому, что Лоис выглядела грустной и несчастной; а затем она снова поцеловала её, потому что капитан Холдернесс приказал оказывать добрые услуги. А потом она взяла Лоис за руку и повела в дом, над дверью которого висела огромная ветвь, которая указывала на то, что здесь место отдыха для людей и лошадей. Однако, вдова Смит принимала не всех мужчин. Для некоторых она могла быть настолько холодной и сдержанной, насколько это было необходимо, глухой ко всем вопросам, кроме одного – где они могли бы найти ещё постоялый двор? На этот вопрос у неё уже был заготовлен ответ. Вдова Смит в этих вопросах всегда руководствовалась инстинктом: один взгляд на лицо мужчины подсказывал ей, останется ли он в одном доме с ней и её дочерями; быстрота принятия решения в этом вопросе придавала ей авторитета, которому никто не противился, особенно потому, что внутри дома всегда был кто-то готовый поддержать её. Вдова Смит выбирала клиентов исключительно по внешнему виду и самую малость по их очевидным мирским особенностям. Те, кто хоть раз останавливался в её доме, всегда приходили снова, потому что она умела создать непринуждённую и комфортную обстановку. Её дочери, Пруденс и Эстер, тоже обладали некоторыми чертами матери, хоть и не в таком совершенстве. Они немного рассуждали о внешности незнакомца вместо того, чтобы с первого взгляда решить, нравится он им или нет; они обращали внимание на его одежду, её качество, крой, которые часто говорят о положении в обществе. Они колебались больше, чем их мать, у них не было её авторитета, её силы. Их хлеб был не таким воздушным, сливки иногда застывали, ветчина была не такой, как в Старом Свете. Но тем не менее они были хорошими, аккуратными и добрыми девушками, которые встали и поприветствовали Лоис дружеским пожатием руки, в то время как их мать, обняв незнакомку за талию, ввела её в комнату, которую она называла гостиной. Для англичанки убранство этой комнаты показалось весьма странным. Кое-где сквозь глиняную штукатурку виднелись старые брёвна, из которых был построен дом, висели шкуры любопытных животных – шкуры, подаренные вдове её знакомыми мореплавателями. Торговцы также дарили ей ракушки, бусы из вампума, яйца заморских птиц и подарки из Старого Света. Комната больше походила на небольшой музей естествознания того времени, чем на гостиную; он имел странный, своеобразный, но не неприятный запах, чем-то напоминающий запах соснового леса, который тлел в очаге.
|
|
|
Девочки отложили прялку и вязальные спицы и начали готовить какую-то еду, как только мать сообщила им, что капитан Холдернесс находится во внешней комнате. Что это была за еда, Лоис, сидящая там и бесстрастно наблюдавшая за всем, едва ли могла сказать. Сперва, для лепёшек поставили тесто; затем из углового шкафа достали подарок из Англии – огромную квадратную бутылку ликёра под названием “Голд Вассер”; далее появилась мельница для измельчения шоколада – редкое и необычное угощение; затем отличный сыр Чешир. Были нарезаны и подготовлены к жарке три стейка из оленины, ломтиками нарезали жирную холодную свинину, что-то в виде пирога с фаршем, но дочери с гордостью назвали его «панкен-пай», свежая и солёная рыба с отрубями, устрицы, приготовленные разными способами. Лоис всё гадала, когда же будет конец провизии для столько гостеприимного приёма чужеземцев из Старого Света. Наконец всё было поставлено на стол, от горячих блюд шёл пар; старик Хокинс (сосед с хорошей репутацией, которого вдова пригласила послушать новости) закончил молитву, в которой была высказана благодарность за прошлое, молитвы о будущем, о жизни каждого человека в настоящем. Эта молитва не закончилась бы так скоро, если бы её не перебил капитан Холдернесс, постукивая рукояткой ножа по столу.
Как только все сели за стол, то были слишком голодны для разговоров, но по мере того, как аппетит уменьшался, а любопытство возрастало, с обеих сторон оказалось было что послушать и что рассказать. Со всей английской воспитанностью Лоис внимательно слушала всё, что говорили о новой стране, о новых людях, среди которых ей придётся жить. Её отец был якобитом, так принято называть сторонников Стюартов. Его отец был последователем архиепископа Лода; так что до сих пор Лоис мало слышала о пуританах. Старейшина Хокинс казался очень строгим, что, очевидно, внушало трепет двум дочерям в доме. Но сама вдова была привилегированным человеком, что давало ей свободу слова, в которой многие отказывались под страхов нечестивого почитания, если они вдруг нарушали общепринятые нормы. И капитан Холдернесс высказывал своё мнение вместе с помощником. Так что на этой первой остановке в Новой Англии Лоис мягко погрузилась в самую гущу пуританских особенностей; и всё же их было достаточно, чтобы она чувствовала себя очень одинокой и не такой, как все.
Вскоре Лоис поняла, что основной темой для разговора было обсуждение нынешнего состояния колонии, хотя сперва её озадачило частое упоминание мест, которые ассоциировались у неё со Старым Светом. Вдова Смит говорила:
– В графстве Эссекс народу приказано держать четырёх разведчиков и отряды мелких рабочих, по шесть человек в каждой кампании. Все должны быть начеку, по лесах бродят хитрые, словно звери, индейцы. Уверяю, первый раз, когда я перебралась в Новую Англию, я так испугалась раскрашенных индейцев с их боевыми замашками, бритыми черепами и бесшумными шагами, что они мне снятся даже спустя двадцать лет!
– Да, – вмешалась одна из дочерей. – мама, а ты не забыла, как Ханна Бенсон рассказывала нам, как её муж вырубил все деревья около дома в Дибруке, чтобы никто не смог близко подобраться к нему. И как однажды вечером она сидела в сумерках, уже после того, как вся семья легла спать, а муж уехал в Плимут по делам, и заметила лежащее бревно, один в один как ствол срубленного дерева. И ничего странного, если бы через некоторое время ей не показалось, что бревно стало чуть ближе к дому. Её сердце чуть не выскочило из груди от страха, она сперва забыла, как шевелиться, но потом закрыла глаза, досчитала до ста и снова пригляделась к срубленному дереву – и оно было ещё ближе! Она быстро вбежала в дом, заперла дверь и подошла к спящему старшему сыну. Его звали Илия, ему тогда было всего шестнадцать. Но он не побоялся, встал и достал охотничье ружьё отца. Первый раз в жизни он попробовал его зарядить и впервые заговорил, чтобы вознести молитву Богу, чтобы тот помог ему прицелиться. Затем он подошёл к окну, из которого открывался вид на ту сторону, где лежало бревно, и выстрелил. Никто тогда не осмелился выйти и посмотреть, что из этого вышло, но весь дома в течение всей ночи читал священное Писание и молился, пока не наступило утро и не стала видна длинная струйка крови рядом с бревном, которое оказалось вовсе не бревном, а красным разукрашенным индейцем с ножом.
Все затаили дыхание и внимательно слушали историю, хотя большинству из присутствующих эта история и другие подобные были знакомы. Затем последовал другой не менее ужасный рассказ:
– Здесь побывали пираты с вашего последнего визита, капитан Холдернесс. В прошлую зиму здесь высадились пираты-паписты. Люди держались своих домов, потому что знали, что ничего хорошего из этого не выйдет; а затем на берег вытащили людей. Среди них была женщина – несомненно, пленница с какого-нибудь судна. Пираты силой вытащили их на землю и увели на болота. Народ Марблхед молчал, все ружья были заряжены, на посту все были готовы, ибо кто знает, что дикие морские грабители могут предпринять на суше. Глубокой ночью с болот раздался громкий и пронзительный женский вопль «Господи Иисусе! Помилуй меня! Спаси от власти человеческой, Господи Иисусе! ». Кровь всех, кто это слышал, застыла от ужаса. И вдруг старая Нэнси, которая всю жизнь была глухой и прикованной к постели, встала среди людей, собравшихся в доме её внука, и сказала, что поскольку жители Марблхед не имели достаточно мужества, храбрости и веры, чтобы пойти и помочь беспомощным, то пусть этот крик умирающей женщины стоит в их ушах и ушах их детей до окончания веков! А как только Нэнси закончила говорить, то упала замертво. Пираты отплыли из Марблхеда с первыми лучами солнца, но люди до сих пор слышат пронзительный, жалкий крик с болот «Господи Иисусе! Помилуй меня! Спаси от власти человеческой, Господи Иисусе! ».
– И, кстати, – глубоким басом произнёс Хокинс, говоривший с сильным гнусавым типичным для пуритан звучанием (которые, по словам Батлера, «Благочестивый мистер Нойес был направлен в Марблхед для проповеди с такими словами «Поскольку вы не сделали ничего ради меньшего, братья мои, то вы не сделали ничего для меня». Это было сделано не для того, чтобы показать, что этот случай с пиратами и женщиной был проделкой Сатаны, чтобы напугать народ Марблхеда, а чтобы посмотреть, какие плоды принесло их учение, чтобы осудить их в глазах Господа. Осудить мужчин-христиан, что они оставили без помощи женщину в мучениях).
– Но, мистер Хокинс, – произнесла Смит, – это не было видением. Там были настоящие живые люди, которые сошли на берег и оставили после себя поломанные ветви и следы на земле.
– Что касается этого вопроса, то Сатане подвластно многое. И если настанет день, когда ему будет позволено ходить, словно рычащему льву, то он не будет растрачиваться по пустякам, он доведёт своё дело до конца. Я хочу донести до вас, что многие люди являются духовными врагами в осязаемой форме, им разрешено бродить по земле. Я считаю, что краснокожие индейцы и есть то зло на земле, о котором мы читаем в Священном Писании. Нет никаких сомнений, что они находятся в сговоре с отвратительными папистами и французским народом в Канаде. Я слышал, что французы платят индейцам за каждую дюжину скальпов с голов англичан.
– Довольно весело поболтать об этом! – сказал Лоис капитан Холдернесс, заметив её побледневшее лицо и испуганный взгляд. – Ты, видимо, размышляешь о том, чтобы остаться в Барфорде. Поверь, не так страшен дьявол, как его малюют.
– Ха! – сказал Хокинс. – Дьявола малюют, да, так говорят с древнейших времён. А разве индейцы не размалёваны так, будто он их отец?
– Так это всё правда? – спросила Лоис у капитана Холдернесса, оставив старика Хокинса без внимания, хотя дочери слушали его с величайшим почтением.
– Моя девочка, – произнёс старый моряк. – Ты попала в страну, где много опасностей, как с моря, так и с суши. Индейцы ненавидят белых людей. Другие ли белые люди (имея в виду французов далеко на севере) напали на дикарей, англичане ли захватили их земли и охотничьи угодья без должной компенсации и тем самым усилили жестокость местных диких тварей… кто знает? Но то, что далеко заходить в лес небезопасно, это чистая правда. Также небезопасно строить жилище вдали от поселений. А ещё требуется поистине храброе сердце, чтобы совершить путешествие из одного города в другой, говорят, что индейские твари поднимаются из самой земли, чтобы подстеречь англичан! Они в союзе с Сатаной, заключили с ним сделку, чтобы изгнать христиан с языческой страны, над которой он так долго правил. Затем, опять же, морской берег наводнён пиратами, состоящими из отбросов из всех народов. Они грабят, разоряют, сжигают, губят. Люди пугаются настоящих опасностей и в своём страхе, возможно, представляют себе ещё бед, которых нет на самом деле… кто знает. Священное Писание говорит нам о ведьмах, волшебниках, о силе лукавого в пустынных местах. Ещё в Старом Свете ходили рассказы о тех, кто навеки продал души за ту небольшую власть, что они получили на несколько лет на земле.
Все, кто был за столом, погрузились в молчание и слушали капитана. Это была как раз та случайная тишина, которая происходит сама по себе, без какой-либо очевидной причины. Но на самом деле у всех из присутствующих была своя причина; прошло много месяцев, прежде чем вспомнили слова Лоис, которые она произнесла в ответ. И хотя голос её был тихим и низким, а сама она думала, что её услышит только старый капитан.
– Ведьмы страшные существа! Но мне жаль бедных старух, хоть я их и боюсь. Когда я была маленькая, у нас жила одна в Барфорде. Никто не знал, откуда она появилась, но поселилась она в землянке на общей стороне. И жила там со своей кошкой. – При упоминании кошки старик Хокинс мрачно покачал головой. – Никто не знал, как она выжила бы, если бы не крапива и овёс, которые ей давали скорее от страха, чем из жалости. Она постоянно что-то шептала себе под нос. Народ рассказывал, что старуха ловила кроликов в чащах и птиц, что спускались к её лачуге. Когда мне было около четырёх лет в деревне заболело очень много людей, скот начал погибать. Я не знаю в точности, что там происходило, отец отказывался говорить о таких вещах. Но помню одно, как меня охватило тошнотворное состояние, когда служанка вышла за молоком и взяла меня с собой. Мы проезжали через луг, где Эйвон образует огромную заводь, там всегда толпится много людей, но обычно там тихо, а от тихой, задыхающейся толпы сердце бьётся хуже, чем от кричащей и шумной. Все они смотрели на воду, служанка приподняла меня на руках, чтобы я посмотрела, что там происходит. И я увидела старую Ханну в воде, её седые волосы струились по плечам, лицо было всё в крови и грязи от камней, которые в неё бросали. Кошка была привязана к её шее. Я спрятала лицо, как только увидела то страшное зрелище, но её взгляд встретился с моим. Глаза засверкали от ярости – бедное, запутавшееся существо. Она увидела меня и закричала «Девка пастора! Девка пастора на руках у своей няньки. Твой отец никогда не пытался спасти меня; и никто не спасёт тебя, ты воспитана для ведьм». Ох, эти слова звучали в ушах каждый раз, когда я засыпала. Мне снилось, что я в этом пруду, что все ненавидят меня, потому что я ведьма; временами мне снилась её кошка, что она живая.
Лоис замолчала; две дочери смотрели на неё с волнением и каким-то плохо скрываемым удивлением, всё потому, что в её глазах застыли слёзы. Старик Хокинс покачал головой и забормотал что-то из Священного Писания. Одна только вдова Смит, которой не нравилась мрачная атмосфера в разговоре, попыталась придать ему более лёгкий тон, сказав:
– А я и не сомневаюсь, что такая красивая дочь пастора с тех пор многих очаровывала своими ямочками на щеках и приятной улыбкой, а, капитан Холдернесс? Вы просто обязаны нам рассказать больше о молодой девчушке из Англии.
– Да, да, – сказал капитан. – В Уорикшире под её чарами как раз остался один парень, который, я уверен, никогда не оправится.
Старик Хокинс встал, чтобы произнести речь:
– Братья и сестры, – сказал он, – я обязан упрекнуть вас в легкомыслии. Чары и колдовство – это зло. Уверен, что этим купанием с ними ничего не сделаешь. Но я что-то чувствую в её рассказе. Адская ведьма могла быть заодно с Сатаной и заразить её разум смертельным грехом, когда та была ещё ребёнком. Вместо пустой болтовни я призываю вас всех присоединиться ко мне в молитве за эту девушку, чтобы сердце её очистилось от всех грехов. Помолимся.
– Ну, в этом нет ничего плохого, – сказал капитан, – но Хокинс, просто помолитесь за всех нас; уверен, что здесь есть люди, которые нуждаются в очищении гораздо больше, чем Лоис Барклай, а молитва за человека никогда не будет лишней.
Дела капитана Холдернесса задержали его в Бостоне на пару дней; всё это время Лоис была у вдовы Смит, наблюдая за землёй, которая теперь будет её новым домом. Тем временем письмо от умирающей матери было направлено её дяде, чтобы подготовить того к её приезду. И вот, когда пришло время ехать в Салем, Лоис очень опечалилась из-за того, что ей придётся оставить добрую женщину, под крышей которой она остановилась. Всю дорогу Лоис оборачивалась, пока дом не скрылся из виду. Они ехали в грубой деревянной телеге рядом с возничим. Под ногами стояла корзина с провизией, а сзади висела сумка с кормом для лошади; день был достаточно хорошим для поездки в Салем, но дорога имела достаточно плохую репутацию и считалась опасной. В те времена дороги в Англии были плохими, но здесь, в Америке, дорогой считался просто расчищенный от леса участок — пни срубленных деревьев торчали со всех сторон, образуя препятствия, которые превращали движение в пытку; в лощинах земля была одним сплошным болотом, хоть там и уложили брёвна. Густой зелёный лес был погружён в непроглядную темень даже в это время года, он стоял в нескольких ярдах от дороги, жители регулярно предпринимали попытки сохранить свободный участок с каждой стороны из страха перед индейцами, которые иначе могли бы застать врасплох путников. Крики странных птиц, необычный цвет некоторых из них — всё это рисовало в воображении путешественников боевые кличи смертоносных врагов. В конце концов они въехали в Салем, который был примерно одинаковым по размеру с Бостоном в те времена и имел всего пару улиц, хотя для англичанина больше было похоже на кучку домов вокруг церкви. Весь город был окружён частоколом; между ним находились сады и пастбища для тех, кто боялся, что скот заблудится.
Был вечер, жители отдыхали, дети играли перед домами. Взгляд Лоис привлёк маленький ребёнок невероятной красота, она обернулась, чтобы полюбоваться им, как вдруг тот зацепился ногой за сук и упал с криком, чем напугал свою мать. Когда она подбежала к нему, то поймала тревожный взгляд Лоис, но стук колёс заглушил вопрос о природе ранения, нанесённого ребёнку. Через мгновение повозка остановилась у солидного квадратного деревянного дома кремово-белого цвета; возничий сказал, что здесь живёт её дядя, Ральф Хиксон. В суматохе она даже не обратила внимание, в отличии от капитана Холдернесса, что никто не вышел, чтобы поприветствовать и встретить её. Старый моряк помог ей спуститься и проводил в небольшую комнату, по размеру напоминавшую зал какой-нибудь английской усадьбы. Высокий, худощавый молодой человек двадцати трёх или четырёх лет сидел на скамье у окна и читал фолиант при угасающем свете дня. Он даже не поднялся, когда они вошли, но посмотрел с удивлением взглядом без малейшего проблеска интеллекта. Женщин в доме не наблюдалось. Капитан Холдернесс мгновение помолчал, а затем произнёс:
– Это дом Ральфа Хиксона?
– Он самый, – медленно ответил молодой человек. И больше не проронил ни слова.
– Это его племянница, Лоис Барклей, – сказал капитан, сжимая руку девушки и подталкивая её вперёд. Молодой человек минуту пристально и серьёзно смотрел на неё, затем встал и, внимательно отметив страницу в фолианте, который до сих пор лежал у него на коленях, сказал всё в той же тяжёлой и равнодушной манере:
– Я позову мать, она должна знать.
Он открыл дверь, которая вела на яркую, тёплую, освещённую пламенем камина кухню, где три женщины что-то готовили, а четвёртая, старая индианка, согнутая и сморщенная от возраста, бегала взад и вперёд принося предметы, которые им требовались.
– Матушка, – сказал молодой человек; и, привлекая её внимание, он указал через плечо на новоприбывших незнакомцев, а затем вернулся к изучению своей книги, однако, время от времени он, украдкой бросая изучающий взгляд на Лоис из-под своих тёмных густых бровей.
Из кухни вышла высокая, плотно сложенная женщина и остановилась перед незнакомцами.
Капитан Холдернесс произнёс:
– Это Лоис Барклей, племянница хозяина Ральфа Хиксона.
– Я о ней ничего не знаю, – сказала хозяйка низким, почти мужским голосом.
– Хозяин Хиксон должен был получить письмо от его сестры, разве нет? Я лично его отправил с парнишкой по имени Элиас Уэллком вчера утром.
– Ральф Хиксон не получал никаких писем. Он лежит в соседней комнате прикованный к постели. Все адресованные ему письма проходят через мои руки; поэтому я могу с уверенностью сказать, что такого письма не доставляли. Его сестра Барклай, Генриетта Хиксон, и её супруг принесли клятву Чарльзу Стюарту и остались в живых, когда все праведные люди оставили свои…
Лоис, которая минуту назад думала, что её сердце мертво и холодно из-за только недружелюбного приёма, почувствовала, как с уст срываются слова в защиту отца, и решила высказаться к удивлению капитана, и своему собственному:
– Они, может быть, и были праведными людьми, которые отреклись от собственной церкви в тот день, о котором вы говорите, мадам, но они не лишь они одни. И никто не имеет права определять чью бы то ни было праведность, это всего лишь мнение.
– Хорошо сказано, милая, – произнёс капитан, одарив её каким-то восхищённым взглядом.
Лоис и её тётя смотрели друг другу в глаза в полной тишине в течение минуты или двух, только вот девушка чувствовала, что она то краснеет, то бледнеет, в то время как женщина не менялась; глаза девушки наполнялись слезами, в то время как глаза Грейс Хиксон были сухими и непоколебимыми.
– Мама, – сказал вдруг молодой человек, резко встав, – нехорошо так говорить, когда кузина первая прибыла к нам. Господь благословит её в будущем, но пока после дороги из Бостона, ей и этому мореплавателю нужны отдых и еда.
Он даже не обратил внимания на то, какой эффект произвели его слова, он снова сел и, казалось, мгновенно погрузился в книгу. Возможно, он знал, что его слово закон, поскольку женщина сразу же указала на скамью и произнесла:
– Манассия прав. Сядьте здесь, пока я прикажу Фейт и Нэтти приготовить еду; тем временем надо зайти к мужу и сказать, что та, которая называет себя ребёнком его сестры, приехала навестить его.
Она подошла к двери, ведущей на кухню, и дала указание старшей девушке, которая, как поняла Лоис, была её дочерью. Фейт смирно стояла, а её мать говорила, не обращая внимание на новоприбывших. Она была похожа на своего брата Манассию, но с чуть более красивыми чертами лица, большими, загадочными глазами, на которые Лоис обратила внимание, когда та подняла их на капитана. Рядом с матерью стояла девочка лет двенадцати и вытворяла не пойми что, пока на неё не обращали внимания, то и дело гримасничая перед Лоис и капитаном, которые сидели лицом к двери, немного уставшие и разочарованные столь холодным приёмом. Капитан вытащил табак и начал жевать его в качестве утешения; спустя мгновение к нему вернулась его обычная стойкость, и он тихим голосом сказал Лоис:
– Этот мерзавец Элиас, ну я покажу ему! Если бы письмо было доставлено, то тебя бы встретили иначе; ничего, сейчас я немного подкреплюсь и пойду разыщу парня, чтобы принести письмо. Всё будет в порядке. Не расстраивайся, терпеть не могу женские слёзы. Ничего, ты просто устала и голодна.
Лоис смахнула слёзы и, оглянувшись в попытках отвлечься, сосредоточилась на том, что её окружало, как вдруг заметила, что за ней украдкой наблюдает кузен Манассия. Нет, это не был недружелюбный взгляд, однако, это заставило Лоис почувствовать себя неловко, потому что он не отвёл взгляд, когда понял, что она заметила то, что он наблюдает за ней. Так что, она обрадовалась, когда тётя позвала её в соседнюю комнату повидаться с дядей, и она смогла избавиться от наблюдения мрачного молчаливого кузена.
Ральф Хиксон был немного старше своей жены, а из-за болезни казался ещё старше. Он никогда не обладал сильным характером, которым владела его супруга Грейс; а возраст и болезни вовсе сделали его ребячливым. Но по природе своей он был нежным и чутким; протянув дрожащие руки к Лоис он без колебаний тепло приветствовал её. Ему не нужно было письмо, чтобы признать её своей племянницей.
– Ох. Ты пересекла целое море, чтобы познакомиться с дядей; пощадила бы тебя добрая сестра Барклей.
Лоис пришлось рассказать ему, что в Англии не осталось ни единой живой души, которая скучала бы по ней, и что по факту, нет у неё больше дома в Англии; нет ни отца, ни матери на этой земле, и что она по велению последнего слова матери нашла его и просит приютить её. С тяжёлым сердце Лоис буквально давилась словами, а его затуманенный разум не мог понять всё с первого раза без повторений; а затем он заплакал, как ребёнок, скорее из-за потери сестры, которую он не видел более двадцати лет, нежели из-за несчастной сиротки, стоявшей перед ним и пытающейся не заплакать. И единственное, что удерживало Лоис, так это черствый вид её тёти. Родившаяся и выросшая в Новой Англии, Грейс Хиксон испытывала некую ревнивую неприязнь к английским родственникам своего супруга, которая особенно усилилась с тех пор, как в последние годы его ослабленный ум начал всё сильнее тосковать по ним. Он даже начал забывать о том, что стало причиной его самоизгнания и считал это самой большой ошибкой своей жизни.
– Пошли, – сказала она, – кажется мне, что во всей этой печали по поводу того, кто умер в почтенном возрасте, вы стали забывать в Чьих руках жизнь и смерть!
Правильные слова, но сказанные не в то время. Лоис посмотрела на неё с едва скрываемым возмущением, которое лишь усилилось, когда она услышала тот презрительный тон, с которым её тётя разговаривала с Ральфом, когда поправляла подушку, чтобы ему было удобнее.
– По тому стону, который ты всегда издаёшь над пролитым молоком, можно подумать, что ты безбожник; правда в том, что ты старый ребёнок. Когда мы поженились, ты всё оставил Господу. Я бы никогда не вышла за тебя замуж. Нет, милая, - сказала она, заметив выражение лица Лоис, – ты никогда не посмеешь запугать меня своим сердитым взглядом. Я выполняю свой священный долг, и нет в Салеме не единого человека, кто осмелился бы сказать о вере или о делах Грейс Хиксон. Праведный мистер Коттон Мэзер сказал, что даже ему есть чему у меня поучиться; и я бы посоветовала тебе смириться и посмотреть, не может ли Господь обратить тебя на путь истинный, раз уж Он послал жить, так сказать, на Сион, где благодетельная роса ежедневно истекает на бороду Аарона.
Лоис почувствовала смущение и сожаление, что тётя так точно истолковала её выражение лица; она немного винила себя за чувство, вызвавшее это выражение и попыталась представить себе, насколько её тётя могла быть озадачена неожиданным вторжением незнакомцев, и, думая об этом, надеялась, что воспоминания об этом недоразумении скоро исчезнут. Поэтому она старалась успокоить себя и не поддаваться дрожащему прикосновению руки дяди. Пожелав ему спокойной ночи, она вернулась в комнату, где вся семья уже была готова к трапезе из пирогов
|
|
|
