Глава 2. The Crooked Branch. Гнилая ветвь

 

 

 

В самом начале нашего столетия небольшой фермой в Норт-Райдинге, графство Йоркшир, владели почтенные супруги Хантройды. Они поздно вступили в брак, хотя хорошо знали друг друга с ранних лет. Нейтан Хантройд был работником на ферме у отца Эстер Роуз и заприметил её ещё тогда, когда её родители были уверены, что она составит себе партию получше, а потому, не спросив её мнения, они отказали Нейтану, хотя и вполне учтиво. Он оборвал все связи с ними; когда ему было уже ближе к сорока годам, его дядя умер и оставил ему в наследство сумму денег, достаточную для покупки небольшой фермы, и даже ещё осталось что положить в банк под процент на чёрный день. В связи с этими изменениями в жизни Нейтан начал, пусть и не особо активно, подыскивать себе жену и хозяйку для дома, как вдруг он узнал, что его первая любовь, Эстер, вовсе не вышла замуж и не живёт припеваючи, как он предполагал – нет, она была служанкой в Рипоне. Её отец потерпел ряд неудач, которые на старости лет привели его в работный дом; мать умерла, а единственный брат с трудом содержал большую семью. Сама Эстер в возрасте тридцати семи лет представляла из себя заморенную непосильным трудом служанки женщину. Узнав о таком повороте судьбы, Нейтан испытал некое злорадство (которое, впрочем, длилось не дольше пары минут). Он не стал расспрашивать своего собеседника о подробностях и ни словом не обмолвился о своих планах, но уже через несколько дней, облачившись в воскресный наряд, он предстал перед чёрным ходом дома миссис Томпсон.

На звук добротного молотка по добротной же дубовой двери явилась Эстер. Она стояла на свету, Нейтан был в тени. На минуту повисла тишина. Он искал в её лице и облике следы той, которую он любил и не видел двадцать лет. Юная миловидность пропала без следа; Эстер, как я уже сказала, была заморенной и поблекшей, но кожа её была чиста, а приятные глаза смотрели искренне и прямо. В фигуре уже не было изгибов, но бело-голубая сорочка на Эстер была опрятна, как и туго подпоясывавший её белый фартук, а короткая нижняя юбка из красной шерсти приоткрывала маленькие ступни и тонкие щиколотки. Бывший возлюбленный не ударился в восторг, а просто сказал сам себе: “Пойдёт” и сразу приступил к делу.

– Эстер, ты меня уж не помнишь. Я тот Нейтан, которого твой отец выгнал за то, что он осмелился просить руки его дочери тому уж двадцать лет назад на следующий Михайлов день. Я с тех пор о женитьбе особо не помышлял, но дядя Бен умер и оставил мне немного деньжат, и я купил ферму Наб-Энд да немного скота. Теперь бы мне жену, чтоб приглядывала за этим. Пойдёшь за меня? Всё чин по чину. Это молочная ферма, хотя, быть может, сойдёт и для посевов. Но для посевов нужно больше лошадей, а это мне не с руки, так что я пока коровами обойдусь. Вот так-то. Коли пойдёшь за меня, так я за тобой вернусь, как сено уберём.

 

Эстер просто ответила:

– Зайди да сядь.

Он зашёл и сел. Какое-то время она обращала на него внимания не больше, чем на его палку, суетясь с ужином для хозяев. Он воспользовался этим, чтобы понаблюдать за её скорыми, точными движениями, повторяя: “Пойдёт”. Минут через двадцать он оторвался от этого занятия и спросил, вставая с места:

– Так что, Эстер, я ухожу. Когда мне прийти снова?

– Как тебе угодно, так и мне будет угодно, – ответила Эстер, стараясь придать голосу лёгкость и безразличие, но Нейтан видел, что она то краснела, то бледнела, и вся дрожала, хлопоча по кухне.

В следующую секунду Эстер поняла, что её крепко целуют, но как только он собралась отругать немолодого фермера, она увидела, что он ничуть не смущён, и она передумала. Он сказал:

– Вот так мне угодно и тебе, надеюсь, тоже. Ты получаешь жалованье по месяцам? И предупредить хозяев нужно за месяц вперёд? Сегодня восьмое. Значит, восьмого июля будет наша свадьба. Мне некогда разводить амуры, да и свадьбу не будем пышно праздновать. В наши годы и два дня выбросить дорогого стоит!

Всё было, как во сне, но Эстер решила не думать об этом, пока не управится с работой. Закончив дела, она пошла к хозяйке и, в нескольких словах поведав свою историю, предупредила ту о своём уходе. Ровно через месяц её невестой увезли из дома миссис Томпсон.

Плодом брака был один сын, Бенджамин. Через несколько лет после его рождения умер брат Эстер, оставив в Лидсе добрую дюжину детей. Эстер сильно горевала по брату, и Нейтан молча ей сочувствовал, хотя в памяти его ещё живы были воспоминания о горьких оскорблениях, нанесённых ему в юности Джеком Роузом. Помогая жене собираться, он уверял, что справится один с домашними делами, а она продолжала переживать, хотя всё было готово к отъезду. Он наполнил её кошелёк, на случай если придётся помочь семье брата в это трудное время. Когда она уезжала, он побежал за повозкой, крича:

– Подожди! Хетти, если это будет не в тягость, прихвати с собой одну из Джековых дочек. У нас всего вдоволь, а девчушка принесёт радость в дом, как говорится.

Повозка отъехала, увозя Эстер с тихой благодарностью в сердце, направленную и к мужу, и к Господу.

Вот так маленькая Бесси Роуз оказалась на ферме Наб-Энд.

Добродетель обрела здесь награду в самом очевидном виде; что, впрочем, не должно вас обнадёживать — не всегда добродетели так поощряются. Бесси росла умным, живым, ласковым ребёнком, утешением для дяди и тёти. Они так сильно её любили, что считали её ничуть не хуже своего сына Бенджамина, который в их глазах был совершенством. Не так часто два обычных человека с ничем не примечательной внешностью дают жизнь столь поразительной красоте; но порой это случается, и так было с Бенджамином Хантройдом. Всю жизнь проведший в трудах и заботах фермер и его жена, которую и в лучшие годы нельзя было назвать красавицей, родили сына, который сошёл бы за графского сына благодаря своей изящной красоте. Даже охотившиеся в тех местах сквайры придерживали коней, чтобы полюбоваться на него, когда он открывал им ворота. Он не был скромником и с раннего детства привык к восхищению незнакомцев и обожанию родителей. И, конечно, он безраздельно завладел сердечком Бесси Роуз с той самой минуты, как она его увидела. Взрослея, она любила его всё больше, убедив себя, что это её долг – любить всем сердцем того, кого так любят её дядя и тётя. Подметив малейший признак влюблённости у девушки, родители Бенджамина улыбались и подмигивали. Всё шло по задуманному им пути: не придётся далеко искать жену. Хозяйство управлялось бы по-привычному, Нейтан и Эстер ушли бы на покой, окружённые заботой дорогих детей, которые, в свою очередь, породили бы следующее поколение, на которое изливали бы свою любовь.

Вот только Бенджамину всё это было не очень по нраву. Его отправили учиться в школу в соседний городок. Школа была в упадке, как и все школы тридцать лет тому назад. Его родители не были образованными. Всё, что они знали (и это определило выбор школы), — это то, что они не смогут расстаться с любимым сыном надолго, а потому о пансионе и речь быть не могло. Но раз уж какое-никакое образование было необходимо, то пусть это будет Хайминстерская школа, в которую ходил сын сквайра Полларда. Сын сквайра Полларда, как многие другие сыновья, был головной болью для своего отца. Сама школа была неплоха в вопросах обучения, но, как вскоре поняли фермер с супругой, дети там быстро вставали на путь порока и обмана. Бенджамин от природы отличался острым умом, а потому не мог остаться необразованным дурнем; впрочем, если б он захотел остаться необразованным дурнем, Хайминстерская школа не стала бы ему препятствовать. Но он день от дня становился всё более образованным и воспитанным. Мать с отцом нарадоваться не могли, когда он возвращался на выходные, постоянно подчёркивая, что они ему в подмётки не годятся, тем самым лишь подпитывая в нём презрение к их простой жизни и невежеству. К восемнадцати годам его взяли в помощники к местному поверенному; он уже точно решил, что не будет “неотёсанным деревенщиной”, то есть честным, работящим фермером. И только Бесси Роуз была этим недовольна. В свои четырнадцать девочка инстинктивно почувствовала, что что-то с Бенджамином не так. Но увы! Спустя два года она, шестнадцатилетняя девушка, готова была молиться на его тень и даже мысли не допускала, что с милым, добрым, красивым кузеном Бенджамином что-то может быть не так. К тому времени Бенджамин понял, что лучший способ тянуть с родителей деньги — это притвориться, что он согласен на их план, что он тоже любит хорошенькую кузину Бесси Роуз. Она ему нравилась ровно настолько, чтобы притворство не было слишком в тягость. Письма, которые он обещал ей писать, пока был в Хайминстере, её небольшие просьбы, с которыми она к нему обращалась, для него были обузой; когда он был с ней, его возмущали её расспросы о том, что он делал и не завёл ли он себе знакомств среди хайминстерских девушек.

Когда его ученичество окончилось, он решил, что ему нужно поехать в Лондон на год-другой. Бедный фермер Хантройд уже начал сожалеть о своём решении сделать из сына джентельмена. Но было слишком поздно. Оба родителя поняли это и, как бы горько им ни было, не высказали ни возмущения, ни одобрения, когда Бенжамин объявил им о своём решении. Но Бесси сквозь слёзы увидела, что в тот вечер они оба были необычайно усталыми, когда сидели, держась за руки, у очага, вглядываясь в яркое пламя, слово стараясь рассмотреть в нём картины будущего, которые они когда-то нарисовали для себя. Когда Бенджамин ушёл, Бесси принялась убирать со стола после ужина с большим шумом, чем это было необходимо, будто только шум и суета помогали ей не расплакаться. Раз бросив взгляд на Нейтана и Хетти, она избегала смотреть в их сторону, боясь, как бы их опечаленные лица не поколебали её решение сдержать слёзы.

– Присядь, девонька, присядь! Поставь-ка табуретку к очагу, поговорим, что там у парня на уме, – наконец сказал Нейтан.

Бесси села у огня и спрятала лицо в переднике, опустив голову на руки. Нейтан подумал, что сейчас одна из женщин точно расплачется, а потому заговорил в надежде, что это поможет им сдержать слёзы.

– Ты что-нибудь знала об этой безумной затее, Бесси?

– Нет, ничего! – Её голос звучал приглушённо из-за передника.

 Эстер показалось, что в вопросе и ответе звучит обвинение, и поспешила вмешаться:

– Этого и надо было ожидать, коль уж мы его отдали в обучении. В Лондоне будут эти, как их? Экзамены и проверки, да и много всякого в Лондоне. Он не виноват.

– А кто его винит? – раздосадовано спросил Нейтан. – Но, коль уж на то пошло, на всё про всё нужно несколько недель, и он будет юристом не хуже тех судей. Старина Лоусон, поверенный, мне шепнул про то недавно. Нет уж! Это парень себе сам вбил в голову, что ему нужно пожить в Лондоне годок-другой.

Нейтан покачал головой.

– Если это он сам себе вбил в голову, – сказала Бесси, убрав передник от горящего лица и опухших глаз, – то что за беда? Парни не то, что девушки, чтоб стоять у очага, что твоя кочерга. Парню хочется поездить, мир посмотреть, а потом уж остепениться.

Эстер взяла Бесси за руку, и они обе преисполнились сочувственного нежелания бросить хоть долю тени на обожаемого Бенджамина. Нейтан ответил:

– Нет, девонька, ты не горячись. Что сделано, то сделано, и что хуже, это моя вина. Я удумал из сына сделать джентльмена, за то и расплачиваемся.

– Милый дядюшка! Ему деньги понадобятся, это уж точно. Каждый грош сберегу, но лишь бы ему хватило.

– Девонька, – мрачно ответил Нейтан, – тут не о деньгах речь. Платить сердцем придётся, душой платить. В Лондоне правит чёрт, не только король Георг, а мой бедный парнишка уже не раз попадал в его лапы. Уж и не знаю, что с ним станется, когда он окажется прямо там.

– Так не пускай его! – воскликнула Эстер, впервые озвучивая подобную мысль. До сих пор она лишь думала о том, как ей будет грустно расстаться с сыном. – Коли ты так думаешь, так пусть будет тут, в безопасности, у тебя под носом!

– Ну нет, – ответил Нейтан, – это уж он перерос. Что уж там, мы даже не знаем, где он сейчас и куда пошёл на ночь глядя. В ходунки он уже не поместится, да и дверь ему стулом не подопрёшь.

– Кабы он опять стал малышом! Горько было отнимать его от груди, и с каждым днём лишь горше видеть, как он растёт.

– Ну, бабонька, так не дело говорить. Слава Богу, сын у тебя высок, да крепок, да здоров. Мы его судить не будем за его прихоть, так, Бесс, девонька? Он вернётся через годок, ну, может, чуть позже, чтоб поселиться в спокойном городке с женой, которая вот она, рядом. А мы уж будем старые, оставим ферму и поселимся рядом с поверенным Бенджамином.

Так добрый Нейтан, у которого у самого сердце было не на месте, постарался утешить женщин. Однако из всех троих именно он дольше всех не спал, мучимый самыми глубокими тревогами.

    – Это всё я виноват. Это я парня ко всему подвёл, – до самого рассвета рассуждал он. – Что-то с ним не так, а то б чего люди так на меня глядели, будто с жалостью, коль речь о нём зайдёт? Я-то чую, хоть из гордости виду не подам. А Лоусон явно помалкивает больше, чем надо, когда я его о парне расспрашиваю, что там за юрист из него выйдет. Боже, смилуйся над Эстер и мной, если парень пропал! Боже, помилуй! Но, глядишь, это я от страха вот и не сплю? Разве не тратил бы я направо и налево в его годах, будь у меня что тратить? Но мне трудиться надо было, а то уж другое дело. Тогда нам тяжко было, в те годы!

 

    На следующее утро Нейтан запряг лошадку Могги и поехал в Хайминстер к мистеру Лоусону. Если бы кто-то увидел, каким он выехал и каким вернулся, то был бы вне себя от изумления: столь разительна была перемена, что этого никак нельзя было ожидать за один день. Он едва держал вожжи. Одно резкое движение Могги, и он бы выронил их. Голова его была опущена, глаза не мигая смотрели на что-то невидимое для других. Подъезжая к дому, он, однако, постарался взять себя в руки.

    – Нечего страх наводить, – сказал он сам себе, – парни, они парни и есть. Я только не думал, что он такой беспечный окажется. Ну, глядишь, поднаберётся ума в Лондоне. Да оно и к лучшему, что он будет вдали от этих беспутников вроде Уилла Хокера. Они-то и сбили парня с пути. Он был славный малый, славный, пока с ними не связался.

    Он смог оставить все эти мысли за дверью, заходя в дом. Бесси и его жена выбежали к нему навстречу, чтоб забрать его верхнюю одежду.

    – Ну, полно, бабоньки! Мужик и сам со своей одёжей справится. Напугал я вас, что ль?

    Такими разговорами он пытался удержать их от расспросов о том, что беспокоило их всех троих, но так не могло долго продолжаться, и он уступил напору жены и рассказал больше, чем собирался поначалу. И тем не менее, храбрый старик не поведал им худшего.

    На следующее утро Бенджамин приехал, чтобы побыть дома неделю-другую перед отъездом в Лондон. Бесси, которая уже исчерпала запасы гнева и горьких слов, смягчилась и даже обиделась на дядю, который держался холодно и отстранённо — и это перед отъездом Бенджамина! Тётя хлопотала по дому, перебирая комоды и ящики, словно боясь остаться наедине с мыслями о прошлом или будущем; лишь пару раз она позволила себе остановиться у Бенджамина, наклониться и поцеловать его в щёку и погладить его волосы. Много лет спустя Бесси вспоминала, как один раз он не выдержал и, раздражённо откинув волосы, пробормотал себе под нос так, что тётя не услышала:

    – Неужели нельзя оставить человека в покое?

    К Бесси он проявил определённую галантность. По-другому это не описать: в нём не было ни теплоты, ни нежности, ни даже братской любви, лишь какая-то условная вежливость к ней как к красивой девушке; но даже этой вежливости не нашлось, чтобы скрасить властную манеру общения с матерью или мрачную молчаливость в отношении отца. Пару раз он даже нашёл для Бесси комплимент. Она замерла, глядя на него в изумлении:

    – Неужто мои глаза поменялись с тех пор, как ты меня в последний раз видел? – спросила она. – С чего бы говорить о них так? Ты б лучше матери помог, когда она обронила спицу и не могла в сумерках найти её.

 

    Но Бесси ещё долго помнила о приятных словах, сказанных о её глазах, об их удивительном цвете. Когда он уехал, она нередко вглядывалась в потемневшее зеркальце, которое раньше висело на стене в её спаленке и которое она снимала, чтобы внимательнее рассмотреть свои глаза, приговаривая: “Красивые, нежные серые глаза! Красивые, нежные серые глаза! ”, а потом краснела и смеялась, вешая зеркальце на место.

    Когда Бенджамин уехал невесть за сколько миль в неведомое место под названием Лондон, Бесси постаралась забыть всё, что могло омрачить её привязанность и его облик почтительного сына; но слишком много было такого, что никак не хотело забываться. Так, однажды она вспомнила, как он отказался взять домотканные рубашки, которые с таким удовольствием сшили для него Бесси и его мать. Конечно, он не знал, с какой заботой они пряли, как бережно раскладывали пряжу, чтобы отбелить на солнце, как, забрав полотно у ткача, тщательно проветривали его на мягкой летней траве, неустанно поливая его водой, потому что росы было мало. Не знал он и того, сколько косых и некрасивых стежков, сделанных подслеповатой тётушкой, Бесси поправила у себя в комнатушке ночью, ловко перешивая направляя иголку быстрыми пальчиками. Всего этого он не знал, иначе ему бы в голову не пришлось жаловаться на грубую ткань и старомодный крой рубашек и просить у матери, отложенные от продажи яиц и масла деньги на новые льняные рубашки из Хайминстера. Когда Бенджамин узнал об этом небольшом запасе денег, Бесси, по счастью, осталась в неведении, как неаккуратно тётя обращалась с деньгами, путая гинеи с шиллингами и наоборот, а потому сложно было сказать наверняка, сколько денег хранилось в чёрном безносом чайнике. В вечер своего отъезда Бенджамина сидел с родителями, держа каждого за руку, а Бесси рядом на табуретке, положив голову тёте на колени и временами взглядывая на него, словно пытаясь запечатлеть его лицо в памяти, пока их взгляды наконец не встретились, заставив её опустить глаза и тихо вздохнуть.

    Он долго не ложился спать, оставшись с отцом после того, как женщины ушли спать. Впрочем, спать ли? Скажу точно, что седовласая мать не сомкнула глаз до самого позднего осеннего рассвета. Бесси слышала, как с усилием по лестнице поднялся фермер и тяжело пошёл за старым чулком, выступавшим в роли банка, и начал отсчитывать золотые гинеи. В какой-то момент он перестал считать, но потом продолжил, словно решив быть по-королевски щедрым. После долгих подсчётов Бесси едва услышала неразборчивые слова дяди – то ли молитву, то ли напутствие – после чего отец с сыном пошли спать. Комнаты Бесси и Бенджамина разделяла лишь тонкая деревянная перегородка, и последним, что она услышала перед сном, был ритмичный перезвон гиней, как будто Бенджамин играл в орлянку отцовским подарком.

    Когда он уходил, Бесси надеялась, что он предложит ей пройтись немного в сторону Хайминстера. Она на всякий случай приготовилась, но без его приглашения она не смогла составить ему компанию.

    Семейство старалось залатать образовавшуюся дыру по мере сил. Они бросились заниматься домашними делами с необычайным жаром, но каждый вечер оказывалось, что сделано было мало. Когда на сердце тяжело, не до работы, и вряд ли можно описать, сколько забот и тревог они тайно носили с собой в поле, за прялкой и в хлеву. Раньше они с нетерпением ждали субботы, хотя он и не всегда приезжал, но если уж он собирался побыть с ними на выходных, то только и разговоров было о том, как сделать его пребывание приятным. Каждый его приезд был лучом солнца для этих простых людей! Но теперь он был далеко, близилась зима, и подслеповатые фермеры скучали долгими вечерами, что бы Бесси ни делала и ни говорила. Бенджамин писал реже, чем они ожидали, но каждый из них бросился бы его оправдывать, если бы кто-то осмелился высказать эту мысль вслух.

 “Уж такой-то мрачной, грустной зимы больше не будет, ” – размышляла Бесси, собирая первые примулы у залитой солнцем изгороди, возвращаясь однажды из церкви. Нейтан и Эстер Хантройды за зиму сильно переменились. Прошлой весной, когда Бенджамин был скорее источником надежд, чем опасений, они были хоть и пожилыми, но полными сил людьми. Но не только сам отъезд повлиял на них, состарив и ослабив их – казалось, что они несут на себе непосильный груз, отбиравший последние силы. До Нейтана дошли ужасные слухи о единственном сыне, и он поделился ими со своей женой, словно не веря в то, что такое может быть, но в конце добавив: “Господи, помилуй, коли он и правда таков! ” Их глаза уже исчерпали запасы слёз. Они сидели, держась за руки, дрожали, вздыхали, пока Эстер не нарушила молчание:

– Нужно сказать Бесси. Молодое сердце легко бьётся, и она захочет знать, правда ли всё это. – Какое-то время она не могла продолжать, сдерживая рыдания, но взяла себя в руки и дальше продолжила уже спокойнее. – Нужно ей сказать. Он её точно любит и, глядишь, она на него сможет повлиять.

– Дай-то Бог! – сказал Нейтан.

– Дай-то Бог! – повторила Эстер, вкладывая в слова страстную мольбу снова и снова, но, увы!

– В Хайминстере горазды на враки, – наконец сказала он, словно не в силах сидеть в тишине. – Каких только историй там не нахватаешься! Но Бесси про то ничего не знает, слава Богу, а нам в это верить не пристало.

Но если верить в это не пристало, отчего они были такие печальные и усталые, куда больше, чем их сделал возраст?

Так прошёл ещё год, ещё зима, ещё хуже, чем прежняя. Весной, как только расцвели примулы, приехал Бенджамин – испорченный, легкомысленный, бесчувственный молодой человек, однако не потерявший манер и привлекательности для тех, кто не привык видеть подобных юнцов из низов лондонского общества. Когда он вошёл, держась чванливо и безразлично – частью наигранно, частью искренне – старые родители поначалу потеряли дар речи, будто увидев настоящего джентльмена, но их чистые простые сердца быстро поняли, что перед ними вовсе не благородный принц.

– Что это он удумал, – спросила Эстер у племянницы, оставшись с ней наедине, – помадиться и кудри завивать? И как-то он слова жуёт, будто язык подрезали, как сороке. Эх! Хуже Лондона только пекло в августе. Он-то был ладный парень, когда уезжал, а теперь, ты глянь на него, весь расписан, что твоя тетрадь!

– А я думаю, он похорошел, тётушка, и усы ему к лицу! – возразила Бесси, краснея при воспоминании о поцелуе, которым он её одарил, расценивая это как доказательство, что он всё ещё видит в ней будущую жену.

В нём было много такого, что не понравилось никому, но они не обсуждали это вслух. Они были рады, что он спокойно сидит на ферме, а не ищет развлечений, как, бывало, в соседнем городке. Отец вернул все его долги, о которых он знал, вскоре после отъезда Бенджамина в Лондон, поэтому на этот счёт можно было не беспокоиться. Поутру он пошёл с отцом в поле нетвёрдой походкой, но отец видел в этом впервые высказанный интерес к делам на ферме и ценил его терпение, пока он сравнивал своих коров с короткорогой скотиной на соседнем участке.

– Так-то нехорошо, видишь, продавать молоко, никуда не годится. Им-то что, коли молоко плохое, вот они и разбавляют его водой, вместо того, чтоб брать дойный скот. Но ты глянь на масло, которое делает Бесси! Что за руки у девоньки! Но тут и в скотине дело. Душа радуется, когда Бесси собирается торговать с корзинкой – а они что несут, воду с крахмалом от своих коров? Они породу портят, думаю я. Но Бесси умная девка! Я вот ещё что думаю: тебе бы бросить своё право да в наше дело податься!

Фермер окольным путём хотел выведать, услышаны ли его молитвы, собирается ли Бенджамин продолжить неблагородное занятие отца. Нейтан надеялся, что раз уж Бенджамин не продвинулся в своей карьере (из-за отсутствия связей, по его словам), то ферма, скот и умница-жена всегда готовы здесь для него, и тогда Нейтан точно не попрекнёт его за то, что честно заработанные деньги были потрачены на обучение впустую. Старик с болезненным нетерпением ждал, пока сын с трудом сформулирует ответ, покашливая и высмаркиваясь, оттягивая время.

– Видишь ли, отец, право – ремесло ненадёжное. С позволения сказать, у молодого человека нет шанса продвинуться, если у него нет знакомств среди судей, адвокатов и так далее. И, видишь ли, ни у тебя, ни у матери нет подобного рода связей. Но я, к счастью, завёл знакомство, с позволения сказать, с первоклассным господином, который знает всех, включая самого лорда-канцлера. И вот этот господин предложил мне стать его партнёром, так-то! – Здесь Бенджамин умолк.

– Сдаётся мне, это какая-то редкая птица, – сказал Нейтан. – Я бы ему лично спасибо сказал, ведь не каждый так захочет парнишку из грязи в князи поднять, так вот ему половину своего дела отдать, мол, держи и доброго тебе здоровья! Они-то, небось, берегут свои богатства для самих себя, только и чахнут над ними. Как звать его? Любопытно мне.

– Ты не вполне понимаешь меня, отец. Почти всё, что ты сказал, истинная правда, впрочем. Люди не любят делиться удачей, как говорится.

– Что ж, почёт и уважение этому господину, – перебил Нейтан.

– Так-то оно так, но, видишь ли, даже столь благородный человек, как мой приятель Кавендиш, не пожелает отдать половину своего состояния за просто так. Он хочет гарантий.

– Гарантий? – севшим голосом переспросил Нейтан. – Это каких же таких гарантий? Я и слов-то таких не знаю, хотя чую, что-то в них важное кроется, хоть и не учился я им.

– Ну, в данном случае, чтобы он мог взять меня партнёром, а потом передать дело мне, я должен дать ему гарантию в триста фунтов.

Бенджамин искоса посмотрел на отца, изучая его реакцию. Тот глубоко вонзил палку в землю и, опершись на неё одной рукой, повернулся к сыну.

– Тогда твой друг пусть катится к чёрту. Триста фунтов! Чёрт меня побери, если б у меня были такие деньги и будь я дураком, чтоб их отдать.

У него перехватило дыхание. Первой реакцией сына было удивлённое молчание, однако оно продлилось недолго.

– Полагаю, что так, сэр.

– Сэр? Это что ещё за “сэр” тут, а? Это вот твои манеры? Я просто-напросто Нейтан Хантройд, и джентльменом я не прикидывался. Всё, что есть у меня, я сам заработал, но не знаю, надолго ль меня ещё хватит с таким-то сыном, который только и приехал, чтоб попросить триста фунтов, как будто я дойная корова, которая даёт молоко каждому, кто её обхаживает.

– Что ж, отец, – ответил Бенджамин, изображая искренность, – тогда мне ничего не остаётся, только эмигрировать.

– Чего? – спросил отец, прямо глядя на сына.

– Эмигрировать. Уехать в Америку, или Индию, или в другую колонию, где для умного молодого человека открыты все двери.

Бенджамин берёг этот козырь на крайний случай. Но, к его величайшему удивлению, отец вырвал палку из земли и пошёл вперёд. Молодой человек стоял как вкопанный, и несколько минут царила тишина.

– Так-то оно, может, и к лучшему было, – прервал молчание отец. Бенджамин стиснул зубы, сдерживая ругательства. На счастье, старик Нейтан не оборачивался и не видел выражения лица сына. – Но это будет тяжело нам с Эстер. Хороший ты али дурной, ты наш единственный сын, наша плоть и кровь, и, хотя ты не подарок, может, мы сами в том виноваты, больно тобой гордились. Уедь он в Америку, это убьёт жену, да и Бесси, бедная девонька, только о нём и думает! – Речь, поначалу обращённая к сыну, перешла в монолог, обращённый к себе самому, но Бенджамин продолжал живо внимать, как будто это было сказано ему.

Подумав, отец повернулся к нему:

– Этот твой якобы друг наверняка не единственный, который бы тебе мог помочь? Наверняка есть другие, которые помогли бы за меньшую сумму, а?

– Нет, никто не предложил бы мне такого выгодного дела, – ответил Бенджамин, решив, что отец смягчается.

– Ну, так передай ему, что ни он, ни ты не увидите от меня никаких трёхсот фунтов. У меня, конечно, кое-что отложено на чёрный день, но таких денег нет. К тому же часть из них для Бесси, которая мне как дочь.

– Но Бесси и правда однажды станет твоей дочерью, когда у меня будет дом, куда я смогу её привести, – ответил Бенджамин, готовый разыграть вариант с помолвкой. Увидев кузину, он повёл себя так, будто они уже обручились, но в её отсутствие он видел в ней лишь хорошенькую девицу, которая помогала ему подыгрывать родителям. Сейчас, однако, он даже был готов рассмотреть вариант женитьбы, пусть даже и ради своей выгоды.

– Это был бы радостный день для нас, – ответил старик. – Но, быть может, нас уже Господь к себе приберёт прежде, чем Бесс придётся приглядывать за нами здесь. У неё к тебе душа лежит, тут сомнений нет. Так что, парень, я дам тебе три сотни. Ты знаешь, что я коплю деньги в старом чулке, покуда не наберётся пятьдесят фунтов, тогда уж отвожу их в банк в Рипон. Нынче у меня две сотни в банке, да фунтов пятнадцать в чулке, только из них одна сотня, которую я берёг для Бесс, вместе с рыжим телёнком, больно уж она его прилюбила.

Бенджамин бросил взгляд на отца, проверяя, не лжёт ли тот, и это многое говорит о сущности сына, готового заподозрить старика отца во лжи.

– Я могу это сделать, пусть будет свадебным подарком для вас. Ещё можно продать чёрную тёлку, это ещё добавит десятку, но нужно иметь денег на зерно, потому что прошлый год был неурожайный. Вот что я скажу тебе, парень! Сделаем так, будто Бесс тебе одолжила эту сотню, только нужно подписать, и все деньги из банка будут твои. Но тебе придётся поговорить с твоим приятелем, не согласится ль он на две сотни вместо трёх. Я его обидеть не хочу, но тебе тоже нужны деньги. Порой я думаю, что тебя любой обдурит: не хочу ни чтоб ты обдурил несмышлёныша на медный грош, ни чтоб тебя надули.

Чтобы понять это высказывание, нужно иметь в виду, что некоторые из счетов, на которые Бенджамин получал деньги от отца, были подделаны, чтобы у молодого человека были лишние деньги на менее благопристойные расходы. Старик же, несмотря на веру в сына, был достаточно умён, чтобы понимать, что Бенджамин платит за всё слишком много.

Поколебавшись, Бенджамин согласился на двести фунтов и пообещал сделать всё возможное, чтобы дела пошли на лад как можно быстрее. Однако оставшиеся в чулке пятнадцать фунтов притягивали его, как магнит. Он полагал, что это его деньги как наследника своего отца, и вечером он даже не сильно утруждался быть с ней любезным, возмущаясь, что ей тоже полагались какие-то деньги, которые ему жаль было отдать даже мысленно. Он больше был озабочен этими пятнадцатью фунтами, чем теми двумя сотнями, которые были заработаны честным тяжким трудом и которые скоро должны были перейти к нему в карман.

Тем временем Нейтан был необычайно оживлён. Душа его переполнялась нежностью от неосознанного чувства удовлетворённости тем фактом, что он пожертвовал своим состоянием ради счастья двух молодых людей. Сам факт, что он поверил в сына, делал Бенджамина достойным этой веры в глазах отца. Единственное, что его тревожило, — возможная разлука с Бенджамином и Бесси, если всё сложится по плану, но он по-детски возлагал надежды на Господа, который “уж приглядит за ним и его жёнушкой, так или иначе. О всём том рано переживать”.

Бесси пришлось услышать немало непонятных шуток от дядюшки, который был уверен, что Бенджамин обо всём с ней поговорил, тогда как на деле тот и словом не обмолвился с ней.

Укладываясь спать, Нейтан рассказал жене, что он собирается сделать для сына и как двести фунтов помогут ему продвинуться в жизни. Бедная Эстер несколько удивилась такому перераспределению денег, о которых она с гордостью думала как о “деньжатах в банке”. Но она готова была расстаться с ними ради Бенджамина, хотя и не понимала, на что ему такая сумма. Впрочем, изумление быстро уступило гордостью за “нашего Бена” в Лондоне и радостью за Бесси, которая станет там его женой. Эти мысли заставили её забыть о денежных заботах, и Эстер всю ночь дрожала от волнения. Поутру, когда Бесси замешивала тесто, тётя, которая вопреки обыкновению сидела у очага, а не помогала, сказала ей:

– Сдаётся мне, можно было б сходить в лавку за хлебом, хоть я раньше о таком и не помышляла.

Бесси удивлённо на неё посмотрела.

– Да с чего бы есть их мерзкую стряпню? Зачем нам хлеб от пекаря, тётушка? Тесто сейчас поднимется, как воздушный змей на ветру.

– Мне уж тяжко месить, не то, что раньше. Спина болит; а когда ты уедешь в Лондон, придётся нам покупать себе хлеб, пусть такого и не бывало.

 

– Не поеду я ни в какой Лондон, – ответила Бесси, решительно замешивая тесто, краснея то ли от самой мысли, то ли от усилий.

– Но наш-то Бен там станет партнёром у важного юриста там, в Лондоне, и уж тогда он за тобой скоро приедет.

– Коли, тётя, в этом дело, – ответила Бесси, вытирая руки от теста, но избегая смотреть на неё, – нет нужды волноваться. У Бена семь пятниц на неделе и в работе, и в женитьбе. Иной раз мне кажется, – горячо добавила она, – что зря я вообще им голову себе забиваю, потому что он обо мне и не помышляет, когда меня рядом нет. Так что я уж постараюсь его из сердца выкинуть, когда он уедет!

– Стыдись, девонька! Он-то уж собирается тебя замуж позвать, всё для твоего блага! Он о том вчера с твоим дядей толковал, и всё так по-умному. Только, вишь ты, сложно нам будет, когда вы уедете.

Пожилая фермерша расплакалась без слёз, как часто бывает в её возрасте. Бесси поспешила её утешить, и они долго говорили, горевали, надеялись, мечтали, покуда одна не утешилась, а вторая втайне не поверила в своё счастье.

К вечеру из Хайминстера вернулись Нейтан с сыном, решив все дела так, как старик пожелал. Если бы только он приложил хотя бы толику тех усилий, что он потратил на безопасный перевод денег в Лондон, на то, чтобы проверить историю сына о партнёрстве! Но он об этом и не думал и выбрал путь, который развеял его тревоги. Он вернулся уставшим, но довольным — не столь довольным, как накануне, но насколько можно быть, отпуская сына в далёкий путь. Бесси, приятно взволнованная утренними заверениями тётушки в искренней любви Бенджамина (выдавая желаемое за действительное), и ожидание свадьбы делало её краше настолько, что Бенджамин пару раз ловил её по пути из кухни на маслобойню, чтобы притянуть к себе и поцеловать. Старики-родители охотно закрывали глаза на эти вольности, но ближе к ночи они всё больше грустили, думая о скорой разлуке. Бесси тоже притихла и, заметив, что фермерша хочет от сына внимания, подтолкнула его сесть рядом с матерью. Когда он уселся рядом с ней, она взяла его за руку и стала гладить, шепча полузабытые слова, которые она ласково обращала к нему в годы его детства. Это всё было ему утомительно. Он готов был разыгрывать любовь и нежность к Бесси, это его не тяготило, но здесь он стал в открытую зевать. Бесси охотно надрала бы ему уши за то, что он не удосужился скрыть сонные позывы; в любом случае, не стоило делать это так вызывающе-открыто. Но мать была к нему снисходительна.

– Ты устал, сынок! – сказала она, нежно кладя ему руку на плечо, но он резко встал, и рука безвольно скользнула вниз.

– Точно, чертовски устал! Я спать, – и с грубоватым безразличием поцеловав всех, включая Бесси, от которой он тоже “чертовски устал”, он ушёл, оставив всех медленно собираться с мыслями, после чего они последовали за ним.

Он явно не был рад видеть их с утра, когда они встали, чтобы проводить его, и даже не потрудился найти другие слова дль прощания, кроме:

– Ну, родные, когда я вас в следующий раз увижу, надеюсь, лица у вас будут повеселее. Вы будто на похороны собрались; так-то и отвадить человека несложно. Сегодня ты подурнела Бесс, вчера казалась лучше.

И он ушёл. Они вернулись в дом и принялись за ежедневные труды, почти не говоря о своей потере. У них не было времени на пустые разговоры, потому что многие дела были заброшены, пока Бенджамин был с ними, и теперь приходилось трудиться вдвойне. Тяжкий труд стал их утешением на многие дни.

Какое-то время нечастые письма Бенджамины были полны красочными описаниями его успехов. Детали, впрочем, были неясны, но намёки были вполне прозрачными. Вскоре письма стали приходить реже, и тон их поменялся. Спустя примерно год, Нейтан получил письмо, которое его сильно взволновало и даже сбило с толку. Что-то пошло не так, хотя Бенджамин не уточнил, что именно, но в к

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: