The Crooked Branch 2 страница

– Опять Нэтти вытворяет свои языческие ритуалы. Если она не прекратит, то у нас будут неприятности.

Фейт, двигаясь чуть быстрее обычного, направилась на кухню и опередила мать. Она закрыла дверь и начала что-то говорить Нэтти, но никто не разобрал ни слова. Фейт и Нэтии, казалось, были связаны общими интересами и любовью гораздо сильнее, чем любые другие члены семьи. Иногда Лоис казалось, что её присутствие прерывает какую-то интимную беседу между старой прислугой и кузиной. И всё же Лоис любила Фейт и почти могла подумать, что Фейт любит её чуть больше, чем собственную мать, брата или сестру; первые двое были равнодушны к проявлению чувств, а Пруденс радовалась только если получала какую-то выгоду.

Однажды, Лоис сидела за швейным столом, в то время как Фейт и Нэтти проводили одно из своих тайных собраний, из которого Лоис исключали, как вдруг открылась входная дверь и вошёл высокий бледный молодой человек в строгом костюме. Лоис вскочила с улыбкой и приветливым взглядом ради Фейт. Должно быть, это тот самый мистер Нолан, имя которого было у всех на устах в течение нескольких дней, и приезд которого как раз ожидали.

Казалось, он был очень удивлён живостью, с которой его приняли – вероятно, он не слышал об англичанке, которая была заключенной в этом доме, где обычно он видел только угрюмые и серьёзные лица людей, которые принимали его со всей торжественностью, теперь же он был встречен с улыбкой, от которой у Лоис появились прелестные ямочки на щеках, словно он был старый знакомый. Лоис поставила для него стул и поспешила позвать Фейт, даже не сомневаясь, что чувства, которые двоюродная сестра питала к пастору, были взаимными.

– Фейт! – воскликнула Лоис, задыхаясь от волнения. – Угадай… Нет. Мистер Нолан, новый пастор, сейчас сидит в коридоре. Он просил тётю или Манассию, но они уехали.

Лоис всё продолжала и продолжала говорить, давая Фейт время на осознание, потому что сейчас девушка стояла смертельно бледная, но в то же время её взгляд был направлен на Нэтти, которая выглядела очень довольной.

– Иди, – сказала Лоис, приглаживая волосы Фейт и целуя её в щёку, – иначе он будет удивляться, почему никто не вышел к нему, и, возможно, подумает, что ему не рады.

Фейт, не сказав ни слова, вошла в коридор и закрыла за собой дверь, оставив Лоис и Нэтти. Лоис была так счастлива, как будто лично ей выпала удача. На время её страх перед настойчивым Манассией в его костюме, суровой тётей были забыты, и она могла бы сейчас сплясать от радости. Нэтти смеялась и бормотала про себя:

– Индийская женщина – загадка. Старуха была здесь и там, она идёт туда, куда её посылают, – вдруг она выпрямилась и выражение лица изменилось, – но старуха знает, как звать, чтобы пришёл белый мужчина. Хотя старая индианка ничего не сказала.

Всё это время в коридоре всё шло не так, как предполагала Лоис. Фейт сидела ещё тише обычного, голова опущена. Внимательный человек мог бы заметить, как дрожат её руки, но пастор Нолан не был внимательным, не в этом случае: любопытство поглотило его. Его любопытство было абсолютно мирским – кто же была та симпатичная, приветливая незнакомка, которая так радостно встретила его и исчезла. И более того, я не уверена было ли его замешательство не как у мирского человека, а как у священнослужителя. Да и он сам был не уверен. В Салеме был обычай (как мы уже знаем), когда священник приходил в дом и возносил молитву за вечное благополучие семьи, эту традицию ещё называли «утреннее пробуждение». Ожидается, что молитва будет адаптирована к каждому отдельному члену семьи, к его желаниям и печалям, радостям и бедам. И вот он, молодой пастор, наедине с молодой женщиной решил, – немного самодовольно, но естественно – что догадывается о характере её чувств, и что молитва один на один будет очень неудобной. Так что, из-за удивления или недоумения, но какое-то время он не вносил особого вклада в развитие беседы, но в конце концов, набравшись храбрости, он разрубил гордиев узел и завёл обычный разговор о молитве, добавив, что было бы неплохо вызвать всех домочадцев. Вошла Лоис, тихая и благопристойная, затем Нэтти, бесстрастная и спокойная – на её лице не осталось никаких следов веселья.

Со всей ответственностью вспоминая каждое слово и отгоняя блуждающие мысли, пастор Нолан преклонил колени и начал молитву. Он был по-настоящему хорошим и религиозным человеком, который храбро сыграл свою роль, когда подвергся страшным гонениям; и если в то время простые человеческие фантазии и мысли считались греховными, то теперь-то мы знаем, что нет. Он искренне молится, так искренне молится за себя, то у окружавших его людей складывается впечатление, что он возносит молитву за каждого из них. Даже Нэтти побормотала несколько слов «Отце наш», хотя слова показались ей бессвязной тарабарщиной, бедняга произнесла их, потому что испытывала необычайное благоговение. Что касается Лоис, она ощутила невероятное утешение и такую силу, которую молитвы пастора Таппо никогда не заставляли её почувствовать. Но Фейт рыдала, у неё была самая настоящая истерика, она даже не пыталась поняться, а просто опустилась на руки. Лоис и пастор посмотрели друг на друга, и Лоис сказала:

– Сэр, вы должны уйти. Моя кузина некоторое время была не очень сильна духом, и ей нужно чуть больше тишины и спокойствия.

Пастор Нолан поклонился и вышел из дома, но через мгновение он вернулся и не заходя в дом спросил:

– Я вернулся спросить, могу ли я зайти чуть позже, чтобы справиться о состоянии госпожи Хиксон?

Но Фейт из-за рыданий не расслышала как он вошёл и сквозь слёзы спросила:

– Лоис, зачем ты его прогнала? Мне должно было уже стать лучше, я ведь так давно его не видела.

Когда она произносила эти слова, её лицо было сокрыто, и Лоис не могла отчётливо их слышать. Она склонила голову к кузине около скамьи, что попросить ту повторить свои слова. Но в момент раздражения, а возможно из-за зарождающейся ревности, Фейт так сильно оттолкнула Лоис, что последняя ударилась об острый угол деревянной скамьи. Слёзы выступили на глазах, не только из-за того, что на щеке сразу же появился синяк, скорее из-за душевной боли, которую она ощутила, когда кузина толкнула её, ведь она испытывала к ней по-настоящему тёплые чувства. Лоис разозлилась словно ребёнок, то слова пастора Нолана всё ещё продолжали звучать в ушах, и она подумала, что будет жаль, если она позволит злобе проникнуть в сердце. Однако, она не решилась снова наклоняться к Фейт, а тихо стояла рядом с ней, печально ожидая, пока вдруг шаги за дверью не заставили Фейт быстро подняться и броситься на кухню, оставив Лоис с обидой наедине. Это был Манассия, вернувшийся с охоты в компании двух молодых людей из Салема. Пожалуй, охота было единственным занятием, которое отвлекало его от рутины. Внезапно он остановился, увидел Лоис одну, ведь она избегала его последнее время.

– Где моя мать?

– На молитвенном собрании у пастора Таппо. Она взяла Пруденс с собой. Фейт недавно вышла из комнаты. Я позову её. – Лоис направилась к кухне, как вдруг кузен встал перед ней.

– Лоис, – сказал он, – время идёт. Я больше не могу ждать. Видения появляются всё чаще и чаще, я вижу их всё чётче. Прошлой ночь, разбивая лагерь в лесу, я увидел в своей душе, между сном и бодрствованием, как к тебе пришёл дух и предложил два одеяния: белое, для невесты, а второе черно-красный, что означает насильственную смерть. И когда ты выбрала последнее, дух позвал меня, и я сделал как было велено. Я собственными руками преподнесу его тебе, как предопределено, если ты не будешь моей женой. И когда черно-красное одеяние спадёт на землю ты будешь мертва. Лоис, время идёт. Советую тебе подумать, моя душа предназначена тебе.

Он произносил свою речь с полной серьёзностью. Каким бы ни были его видения, как бы он их ни интерпретировал, он верил в них, и эта вера придавала его чувствам к Лоис некое бескорыстие. Теперь она чувствовала это как никогда раньше. Всё это было на контрасте с поведением его сестры, с которым Лоис только что столкнулась. Манассия подошёл и взял её за руку, повторяя:

– Голос сказал, мне «Женись на Лоис! ». – Лоис была готова успокоить его и мягко поговорить, даже слишком мягко с тех пор, как он впервые заговорил с ней на эту тему, когда вдруг вошли Грейс Хиксон и Пруденс. Они вернулись с молитвенного собрания другой дорогой, с которой не был слышен звук приближения.

Манассия не шевелился и не оглядывался. Он никак не мог оторвать взгляд от Лоис, как будто хотел запомнить эффект, произведённый его словами. Грейс поспешно подошла, и, подняв свою сильную правую руку, попыталась расцепить их, несмотря на сопротивление Манассии.

– Что всё это значит? – сказала она, обращаясь больше к Лоис, чем к своему сыну, глаза её сверкали от гнева. Лоис ждала, пока Манассия начнёт говорить. Ещё несколько мгновений назад он казался более мягким и менее угрожающим, когда дело касалось этого разговора, теперь же Лоис не хотела раздражать его ещё больше. «В любом случае, - подумала Лоис, - когда тётя заговорит об этом он одумается».

– Мой кузен зовёт меня замуж, – сказала Лоис.

– Тебя? – Грейс бросила полный презрения взгляд в сторону Лоис. Но теперь заговорил Манассия.

– Да. И это предопределено. Так сказал голос, и дух привёл её ко мне.

– Дух? Тогда это был злой дух! Добрый бы выбрал для тебя девушку из благочестивой семьи из собственного народа, а не эту незнакомку. Прекрасная благодарность за нашу доброту, госпожа Лоис!

– В самом деле тётя Хиксон, я сделала всё, что могла, кузен Манассия это знает, чтобы показать ему, что я не могу быть его женой. Я сказала ему, что я слишком бедна даже для молодого человека из нашей деревни в Англии. И даже если на то пошло, то я не желаю брака.

– Брак неподобающее слово для такой девушка как ты. Что касается Манассии, то я всё обсужу с ним наедине. А ты, если сказала правду, прекрати попадаться ему на пути, я вижу, как ты делаешь это в последнее время.

Сердце Лоис сжалось от столь несправедливого обвинения, она почти умоляюще посмотрела на кузена, чтобы доказать, что слова тёти были неправдой. Но вместо это он вернулся к своей навязчивой теме и сказал:

– Мама, послушай! Если я не женюсь на Лоис, то мы вместе умрём в течение года. Меня не волнует жизнь, ты знаешь, я искал смерти. – Грейс вздрогнула от таких слов. – Но если Лоис станет моей женой, то я буду жить, как и она. Видения становятся всё чётче день ото дня. Но как только я пытаюсь узнать, не избранный ли я, то всё становится темно. Тайна свободы воли и дар предвидения – это проделки Сатаны, а не Бога.

– Увы, сын мой, Сатана среди нас, но оставим подобные темы. Тогда надо скорее вам с Лоис пожениться ради твоего спокойствия, хоть я и против этого.

– Нет! Манассия! —сказала Лоис. – Я люблю тебя, но как своего двоюродного брата, но не как супруга. Я никогда не смогу стать твоей женой. Тётя Хиксон, не хорошо вводить его в заблуждения. Если я когда-либо и выйду замуж, то только за бедняка из Англии.

– Тише, дитя. Я твой опекун вместо моего почившего мужа. Я сомневаюсь, что ты такая ценная добыча, чтобы хоть кто-то мог ухватиться за тебя. Я рассматриваю тебя только лишь как лекарство для Манассии, если его душа снова встревожится.

Таким образом, всё это было объяснением много, что тревожило её в поведении кузена. И, если бы Лоис была врачом современности, она бы с лёгкостью увидела причину такого поведения. Но пока Лоис знала не больше, чем Фейт. Знала, что привязанность к мистеру Нолану осталась незамеченной молодым пастором. Он приходил, часто приходил в дом, долго сидел с семьёй и пристально наблюдал за ними, но не обращал никакого внимания на Фейт. Лоис заметила это и расстроилась, Нэтти – разозлилась. За сочувствием и советом Фейт пошла к индийской старухе, а не к Лоис, к её двоюродной сестре.

– Ему всё равно на меня, – сказала Фейт. – Его больше волнует мизинец Лоис, нежели вся я, - простонала девушка от ревности.

– Тише, тише, луговая птичка. Как он может построить гнездо, когда у старой птицы все перья? Подожди, пока старуха не найдёт возможности далеко отправить старую птицу. – Вот такое утешение дала Нэтти.

Грейс Хиксон взяла на себя ответственность за поведение Манассии, хотя время от времени он ускользал от бдительной матери и разыскивал Лоис, умоляя её выйти за него замуж, рассказывая о видениях, голосах и об ужасном будущем.

Сейчас же мы коснёмся событий, которые происходили в Салеме за пределами маленькой семьи Хиксон, но тем не менее они оказывают влияние на будущее тех, кто играет основную роль в истории. Город Салем потрясла черед смертей за очень короткое время. Почти все почтенные и выдающиеся граждане погибали один за другим. Люди не успевали оправиться от шока, как отцы, которых они любили и уважали уходили в могилу. Второе – заново возникшие разногласия между Таппо и Ноланом. Спустя всего несколько недель после второго пришествия пастора Нолана в Салем, ссора вспыхнула вновь, оттолкнув друг от друга многие семьи, разрушив узы дружбы. Даже в семье Хиксон вскоре возникли разногласия. Грейс была ярым сторонником более мрачных доктрин пожилого пасторы, в то время как Фейт была страстным защитником мистера Нолана. Растущее погружение Манассии в свои фантазии и воображаемый дар пророчества делало его равнодушным ко всем внешним события. Пруденс наслаждалась тем, что раздражала всех своей защитой взглядов на мышление, против которых выступали все. Было много разговоров о проблемах в общине, и каждая партия, естественно, надеялась, что победит именно она.

Таково было положение вещей в городке, когда однажды ближе к концу февраля Грейс Хиксон вернулась с еженедельного молитвенного собрания от пастора Таппо в крайнем состоянии возбуждения. Зайдя в дом, она сразу села и начала молиться про себя и раскачиваться на скамье. Фейт и Лоис остановились, поражённые её волнением, не решаясь заговорить. Наконец, Фейт заговорила:

– Мама, что с тобой? Случилось нечто злое?

Когда она молилась, лицо храброй, суровой женщины было сморщенным, в глазах застыл ужас, а капли слёз стекали по щекам.

Казалось, что она изо всех сил пыталась вернуть себе спокойно состояние, прежде чем нашла слова для ответа:

– Зло! Дочери, зло приближается к нам! Я видела, как Сатана поразил двух невинных детей, как делал это в Иудее. Сатана и его слуги поразили Эстер и Эбигейл Таппо, превратив их в нечто, о чём я даже боюсь думать. Когда их отец, праведный мистер Таппо, начал молиться, их вой был подобен вою диких животных. Сатана распространяет среди нас своё влияние. Девочки звали его, как будто он стоял среди нас. Эбигейл вскрикнула, что он у меня за спиной, когда я обернулась, то увидела тень, и вся покрылась холодным потом. Кто знает, где он сейчас? Фейт, положи соломинку на порог.

– Но если он уже зашёл, – спросила Пруденс. – Не затруднит ли это выход ему?

Мать не обратила внимания на её вопрос, продолжая раскачиваться и молиться, пока снова не начала говорить:

– Преподобный мистер Таппо говорит, что вчера он услышал звук, как будто что-то тяжелое тащат по коридору через весь его дом. Однажды его неведомая сила билась в дверь, несомненно, он бы выломал её, если бы пастор не начал отчаянно и громко молиться. При его молитве раздался вопль, от которого волосы встали дыбом, а утром вся посуда в доме была разбита. А когда пастор Таппо начал утреннюю молитву перед завтраком, Эбигейл и Эстер закричали так, будто их кто-то щипал. Господи помилуй! Сатана среди нас.

– Всё это похоже на старые сказки, что я слышала в Барфорде, – сказала Лоис задыхаясь от ужаса.

Фейт казалась не сильно встревоженной, её неприязнь к мистеру Таппо была настолько велика, что она едва ли могла посочувствовать каким-либо несчастьям, постигшим его семью.

Ближе к вечеру пришёл мистер Нолан. В целом, Грейс Хиксон обычно терпела его визиты, делая вид, что она занята и не оказывала ему должного гостеприимства. Но сегодня, когда он принёс последние новости об ужасах, происходящих в Салеме, будучи одним из борцов церкви против Сатаны, она встретила его как подобается.

Казалось, что он подавлен событиями предшествующих дней. Ему казалось облегчением сидеть спокойно и размышлять, пока хозяева дома нетерпеливо ждали рассказ. Наконец, он начал:

– Я молюсь, что такого дня, как этот, я больше никогда не увижу. Словно демоны, которых Господь изгнал, снова пришли на землю. Хотелось бы верить, что это просто заблудшие души. Старейшина Шеррингем сегодня потерял ценную лошадь, которая возила всю семью на молитвенные собрания.

– Возможно, – сказала Лоис, – лошадь умерла от какой-то болезни.

– Верно, – сказал мистер Нолан, – но я собирался сказать, что, когда он вошёл дом, полный уныния из-за потери лошади, перед ним вбежала мышь. Так внезапно, что он чуть не упал. Он ударил по ней ногой, а она закричала человеческим голосом от боли, а потом побежала вверх по печной трубе.

Манассия жадно выслушал всю историю, а когда она закочнилась, он ударил себя в грудь и громко начал читать молитву об избавлении от лукавого. Он продолжал молиться в течение всего вечера, иногда делая короткие перерывы. На лице были все признаки страха, хотя он самый храбрый во всём поселении.

Вся семья сидела молча, не проявляя интереса к обычным домашним занятия. Фейт и Лоис сидели, взявшись за руки, как за день до того, когда из разделила зависть. Пруденс иногда задавала страшные вопросы матери и пастору о нечистых существа, которые причиняли боль другим. Грейс умоляла священника помолиться за домочадцев и за неё, а он долго и страстно умолял, чтобы никогда не смел впадать в безнадёжную погибель. Это всё равно, что быть виновным в смертном грехе – в грехе колдовства.

 

Глава 3

 

«Грех колдовства» … Мы читаем о нём, мы смотрим на него со стороны, но мы вряд ли можем представить ужас, который он наводил. Любое внезапное или непривычное действие, любое проявление эмоций, любой приступ боли подмечались не только окружающими, но и самим страждущим, кем бы он ни был; подмечалось, что это действие — или происшествие — было явно не обычным и не простым. Он или она (а нередко именно женщины и девушки были подвержены этому) могли захотеть какой-то необычной пищи, затем следовало странное движение или, наоборот, ступор — то рука дёрнулась, то ступня занемела, то ногу свело судорогой — и сам собой возникал пугающий вопрос: «А не насылает ли кто-то злые чары на меня сатанинской помощью? » Затем, вероятно, они думали: «Мало того, что плоть моя обречена на страдания из-за проделок неведомого недоброжелателя, но что, если Сатана даст им ещё сил! И они осквернят мою душу и поселят в ней греховные мысли, которые приведут меня к проступкам, которые я презираю? » И всё в подобном роде, пока ужас от подобных мыслей о грядущем и постоянные мысли о нём — которые лишь усиливали страх — не приводили к помутнениям рассудка, чего и боялись изначально.

Кроме того, непонятно было, кому могла угрожать такая опасность, что напоминало чумные времена, когда всепоглощающий страх перед ней заставлял людей отталкивать своих родных и близких. Брат ли, сестра ли, дорогой друг детства или юности — кто угодно мог вступить в сделку со злыми духами, кто знает? И тогда долгом, священным долгом, было уничтожить бренное тело — любимое до сих пор, но теперь ставшее обителью порочной души, погрязшей в чёрной магии. Возможно, страх смерти мог вызвать признание, и покаяние, и очищение. Но если нет… Что ж, долой, злой дух, ведьма, изыди из этого мира, прочь, к своему хозяину, чья воля была принести горе и страдания рабам Божьим!

Были и такие, кто через простое и даже невежественное чувство страха перед ведьмами и колдовством пытались навредить — сознательно или нет — тем, кто им по какой-то причине не нравился. Если в деле замешано что-то сверхъестественное, опровергнуть это нельзя. Рассуждали так: «У тебя только естественные способности; у меня сверхъестественные. Ты признаёшь существование сверхъестественного, порицая грех колдовства. Тебе не дано знать границы естественных способностей; как же тогда понять, что есть сверхъестественные силы? Я скажу, что посреди ночи, когда все видели, что моё тело спит сном праведника, я в полном уме и памяти, пребывая в своём теле, был на шабаше ведьм и колдунов с Сатаной во главе. И мучили они моё тело, потому что душа моя не признавала его своим владыкой. И видел я всякие дела. Мне неведомо, кто принял облик меня, спящего в своей постели, но, признавая вероятность колдовства, ты не можешь опровергнуть мои показания». Показания могли быть истинными или ложными, и свидетель мог верить или не верить во всё это, но понятно, какие ужасные возможности открывались для тех, кто желал кому-то отомстить. Да и сами обвиняемые подкрепляли это. Одни, боясь смерти, трусливо сознавались в воображаемых преступлениях, в которых их обвиняли, если им обещали помилование в ответ на признание. Другие, слабые и напуганные, сами начинали верить в свою виновность, ведь в такое время неудивительно потерять рассудок.

Лоис пряла с Фейт. Обе молчали, обдумывая то, что творилось кругом. Лоис заговорила первой.

— О, Фейт! Эта страна куда хуже Англии, даже во времена Мэтью Хопкинсона, охотника на ведьм. Кажется, я начинаю бояться всех. Иногда я даже боюсь Нэтти.

Фейт немного покраснела, затем спросила:

— Почему? С чего бы тебе не доверять индейской женщине?

— О, я стыжусь страха, поднимающегося в моей душе. Но, знаешь, её вид и цвет кожи показались мне странными, когда я только приехала; к тому же, она некрещёная и рассказывает истории про индейских колдунов. И порой я не знаю, что за варево она помешивает в очаге, что за странные песни она напевает себе под нос. А однажды я повстречала её в сумерках неподалёку от дома пастора Таппо вместе с Хотой, его служанкой, — это было незадолго до несчастий в его семье — и я подумала, а не имеет ли она к этому отношение?

Фейт сидела неподвижно, словно погружённая в раздумья. Наконец она произнесла:

— Если Нэтти и обладает силами, нам с тобой недоступными, она не будет использовать их во вред. По крайней мере, во вред тем, кого она любит.

— Это меня мало утешает, — ответила Лоис. — Если она обладает силами, которыми владеть не положено, я боюсь её, хоть и не причинила ей зла. Нет, я почти уверена, что она была добра ко мне. Но такие силы от лукавого, и это доказывает, что, как ты говоришь, Нэтти использовала бы их против того, кто её обидел.

— А почему бы и нет? — спросила Фейт, поднимая грозно сверкавшие глаза.

— Потому что, — отвечала Лоис, не заметившая взгляда Фейт, — нас учат молиться за обидевших нас и творить добро притесняющим нас. Но бедная Нэтти некрещёная. Вот бы мистер Нолан крестил её! Быть может, это отвратило бы её от сатанинских искушений.

— А ты не подвержена искушениям? — спросила Фейт несколько презрительно. — Впрочем, я не сомневаюсь, ты крещена должным образом!

   — Это так, — грустно сказала Лоис. — Я часто совершаю дурные поступки, но, возможно, они могли быть ещё хуже, не будь я крещена.

Снова наступило молчание.

— Лоис, — сказала Фейт, — я не хотела тебя обидеть. Но нет ли у тебя чувства, что ты бы могла забыть про всю эту грядущую жизнь, про которую говорят священники, ради нескольких лет настоящего, живого блаженства, начать уже завтра… в этот час… в этот миг? О! Я знаю, ради какого счастья я бы отказалась от призрачных надежд на рай…

— Фейт! Фейт! — в ужасе воскликнула Лоис, прикрывая рот кузины рукой и пугливо оглядываясь по сторонам. — Тише! Кто знает, вдруг лукавый услышит и заберёт тебя, овладеет тобой.

Фейт оттолкнула её руку и сказала:

— Лоис, я верю в него не более, чем в рай. Возможно, они существуют, но они так далеко, что я их не боюсь. Что же до бед семьи Таппо… Пообещай никому не рассказывать, и я поделюсь с тобой секретом.

— Нет! — воскликнула испуганная Лоис. — Я боюсь секретов. Слышать их не хочу. Я сделаю всё ради тебя, кузина Фейт, что угодно! Но сейчас я хочу сохранить жизнь и мысли в блаженной простоте, и я боюсь связывать себя с тайнами и секретами.

— Как угодно, трусливая девица, переполненная страхами, которые рассеялись бы, а то и вовсе исчезли бы, выслушай ты меня.

После этого Фейт не вымолвила ни слова, хотя Лоис робко пыталась говорить с ней о чём-то другом.

Слухи о колдовстве разносились, как эхо грома по холмам. Начало было положено в доме мистера Таппо, и его две маленькие дочери считались первыми, кого околдовали, но вскоре со всего города стали приходить известия о новых жертвах. Не было семьи, где бы хоть кто-то не пострадал. Вслед за этим поднялась волна негодования и требований расплаты — угрозы лишь крепли, а не слабели, от ужаса и тайны, что породили их.

Наконец был назначен день, когда после торжественного говения и молитвы мистер Таппо пригласил священников из соседних приходов и праведных людей к себе, чтобы вместе целый день совершать службы по избавлению от лукавого его детей, равно как и других пострадавших. Весь Салем двинулся к дому пастора. Их лица горели от волнения, желание помочь и страх читались на многих, тогда как другие выражали суровую решительность, грозившую перейти в жестокость, если потребуется.

    Посреди молитвы Эстер Таппо, младшая дочь, начала биться в конвульсиях. Припадок за припадком сопровождались криками, тонувшими в воплях и рыданиях присутствовавших. В промежутке между первыми двумя приступами, когда девочка несколько пришла в себя, люди столпились кругом, измученные и затаившие дыхание; её отец, пастор Таппо, поднял правую руку и именем Троицы попросил её назвать того, кто мучил её. Наступила гробовая тишина. Сотни людей стояли не шелохнувшись. Эстер слабо, с трудом повернулась и со стоном назвала имя Хоты, индейской служанки отца. Хота была там же, по-видимому, полностью поглощённая происходящим, как и все остальные; именно она торопливо подносила измученному ребёнку лекарства. Теперь она стояла бледная, потрясённая, услышав своё имя, которое подхватила толпа и выкрикивала с осуждением и ненавистью. Ещё миг, и люди бы набросились на бедную женщину и разорвали бы на части — её, побледневшую, дрожавшую бронзовокожую Хоту, чьё потрясение придавало ей несколько виноватый вид. Но пастор Таппо, худощавый, седой мужчина, выпрямившись во весь свой рост, дал им знак отступить, не двигаться, пока он не скажет свою речь. Он сказал, что немедленное отмщение — это не справедливое, не осознанное наказание, что нужен приговор и, возможно, признание; он надеется, что, если она признается, это облегчит страдания несчастным детям. Виновная должна остаться в руках пастора и других священников, которые могут одолеть Сатану, прежде чем предать её светскому суду. Он говорил убедительно, потому что говорил сердцем отца, на чьих глазах мучительно страдали его собственные дети, и который уверовал, что получил средство избавления для них и других жертв. Прихожане с недовольным гулом подчинились и стали слушать его длинную, горячую молитву, которую он произносил, пока несчастная Хота стояла под надзором двух мужчин, державших её и смотревших на неё, как два пса, готовые наброситься, даже когда молитва закончилась словами о милосердном Спасителе.

Лоис стало дурно от увиденного, она содрогнулась, и это было вовсе не умственное содрогание от людского безумия и суеверности, но моральное содрогание от вида виновной (в чём Лоис не сомневалась) и от ненависти и презрения, которые, хотя и были направлены на виновную, смущали её доброе сердце. Опустив глаза и побледнев, она вышла за тётей и двоюродными на свежий воздух. Грейс Хиксон направлялась домой с чувством торжественного облегчения, потому что виновная была изобличена. Одна Фейт была взволнована больше обычного, тогда как Манассия воспринял всё происшествие как исполнение пророчества, а Пруденс впала в радостное возбуждение от новизны происходящего.

— Мы с Эстер Таппо почти ровесницы, — сказала она. Её день рождения в сентябре, а у меня в октябре.

— Причём тут это? — резко спросила Фейт.

— Ни при чём, просто она такая маленькая, а ради неё приехали молиться эти важные священники, много народа пришло издалека, говорят, даже из Бостона, и всё ради неё! Видела, как сам праведный мистер Хенвик держал ей голову, когда она извивалась, а старая мадам Холбрук попросила помочь ей сесть на стул, чтобы лучше видеть? Интересно, а сколько бы мне пришлось так извиваться, прежде чем на меня обратили бы внимание такие важные и праведные люди? Но, наверно, это потому, что она дочь пастора. Она так задерёт нос, что с ней и поговорить будет нельзя. Фейт! Как думаешь, это и правда Хота околдовала её? Она угощала меня кукурузными лепёшками, когда я в последний раз была у пастора Таппо, — женщина как женщина, как и все, ну, может, немного добрее других… и ведьма!

Но Фейт, кажется, сильно торопилась домой и не обращала внимания на болтовню Пруденс. Лоис поравнялась с Фейт, потому что Манассия шёл возле матери, а Лоис всячески старалась избегать его, хотя ради этого приходилось навязывать своё общество Фейт, чему та, в свою очередь, была вовсе не рада.

В тот же вечер всему Салему стало известно, что Хота созналась в своём грехе — призналась, что она ведьма. Нэтти первая узнала об этом. Она вбежала в комнату, где сидели девушки и Грейс Хиксон, последняя в торжественном безделии после утреннего большого молебна, и воскликнула:

— Помилуйте, хозяйка, помилуйте, все! Пощадите бедная индианка Нэтти, которая в жизни плохого не делать хозяйке и её семье! Хота плохая, злая ведьма, так она говорить сама, но я! Но я! — и, наклонившись над Фейт, она пролепетала что-то несчастным голосом, из чего Лоис разобрала только слова «пытка». Но Фейт всё слышала и, побледнев, придерживая, отвела Нэтти на кухню.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: