The Doom of The Griffiths. Проклятие Грифидов

The Doom of The Griffiths

Проклятие Грифидов

Глава 1

Больше всего на свете меня всегда интересовали традиции северного Уэльса, связанные с Оуэном Глендоуэром (или в оригинале более известному как Оуайн Глендаур), и я отлично понимаю уэльских крестьян, до сих пор считающих его национальным героем. Вы не представляете, как обрадовались местные жители, когда около пятнадцати или шестнадцати лет назад стихотворение «Оуайн Глендаур» заняло призовое место в Оксфорде. Эту новость обсуждали еще очень много лет.

Вероятно, даже сейчас, в век просвещения, многие и не знают, что он был грозным вождем, известным среди своих неграмотных соотечественников как магическими способностями, так и ярым патриотизмом. Как он сам утверждал, ну, или это Шекспир за него утверждал, что в целом одно и то же,

 

«При появлении моем на свет,

Пылало небо, и земля дрожала»

 

И мало кто из низших слоев осмелился бы задать непочтительный вопрос Готсперу.

Среди других поверий, сохранившихся относительно этой части характера валлийского героя, есть старое семейное пророчество, которое и послужило вдохновением для названия этой истории. Когда сэр Дэвид Гэм, «темный изменник, словно рожденный в Билте», попытался убить Оуайна в Мачинлэте, с ним был кое-кто, чье имя Глендаур меньше всего ожидал увидеть в списке предателей. Рис ап Грифид, старый близкий друг, родственник, больше, чем брат. Сэра Дэвида Гэма можно было бы простить, но тот, кого он так любил и который его предал, прощения не заслужил. Но Глендаур был слишком добросердечным, чтобы убить его. Нет, он позволил сохранить ему жизнь, обрекая на вечное раскаяние, оставив на нем печать Каина.

Еще в плену, стоя на коленях перед Оуайном Глендауром, сгибаясь под весом угрызений совести, он и весь его род был проклят:

– Я обрекаю тебя на жизнь, потому что знаю, как ты будешь молить о смерти. Ты будешь жить сверх срока человеческой жизни, проклинаемый всеми хорошими людьми. Дети будут указывать на тебя пальцами и перешептываться: «Идет тот, кто пролил кровь брата! ». Ибо я любил тебя больше, чем брата, о Рис ап Грифид! Ты станешь свидетелем гибели всех своих близких, кроме слабаков. Твй род проклят на веки вечные. Каждое последующее поколение увидит, как земли тают, словно снег, как уменьшается богатство, хотя они будут трудиться днями и ночами, собирая золото. И лишь спустя девять поколений, твоя кровь навечно перестанет течь в жилах любого живого существа. Последний мужчина твоего рода отомстит за меня. И сын убьет отца.

Таков пересказ речи Оуайна Глендаура перед некогда верным другом. И приговор был исполнен сполна. Грифиды никогда не были успешными и преуспевающими, их количество уменьшалось без всякой видимой на то причины.

Но по прошествии многих лет сила проклятия почти исчезла. Оно было извлечено откуда-то из памяти только тогда, когда в семье Грифидов случилось какое-то неприятное событие. А в восьмом поколении вера в пророчество и вовсе оказалась разрушена из-за женитьбы одного из членов семьи на мисс Оуэн, которая стала наследницей из-за неожиданной смерти брата – казалось бы, совсем незначительная деталь, однако, этого оказалось достаточно, чтобы перевернуть пророчество с ног на голову. Наследница и ее супруг переехали из небольшого родового поместья в Мерионетшире в унаследованное поместье в Карнарвоншире, и какое-то время пророчество бездействовало.

Если вы поедете из Тремадока в Крикайет, то обязательно будете проезжать мимо приходской церкви Йнисангарад, расположенной в заболоченной долине, идущей от гор, переходящих вниз к заливу Кардиган. Этот участок земли наверняка скоро кто-нибудь перекупит. Он недалеко от моря и обладает типичной пустынностью болотистых мест. Но вот долина, лежащая чуть дальше, в те времена, о которых я пишу, была еще более мрачная. В верхней части было огромное насаждение елей, располагавшихся на достаточном расстоянии друг от друга, чтобы вырасти до любой высоты, но, тем не менее, они оставались довольно низкорослыми. Более мелкие деревца погибли, обронив кору на темную почву. У больших деревьев был просто ужасный вид – белые стволы, которые сильно выделялись в тусклом свете, с трудом пробивавшемся сквозь кроны. Ближе к морю долина становился более открытой, хотя вряд ли более веселой. Большую часть года над ней висел плотный морской туман. И даже фермерский домик, который обычно с лёгкостью придает жизнерадостности любому ландшафту, здесь оказался бесполезным. Вот эта долина и составляла большую часть поместья, которое Оуэн Грифид получил по праву наследства своей жены. В самой верхней части владений располагался фамильный особняк, или, скорее, жилой дом, ибо «особняк» – слишком громкое слово для столь неуклюжего, но довольно крепкого дома. Он был квадратный и массивный, с той лишь претензией на украшения, которая была необходима, чтобы отличить его от простого фермерского дома.

В этом доме миссис Оуэн Грифид родила своему мужу двух сыновей – Ллевеллина, будущего сквайра, и Роберта, чья жизнь с детства была посвящена церкви. Единственная разница в их положении до того времени, как Роберт поступил в колледж Иисуса, заключалась в том, что все окружающие низменно потакали старшему, в то время как к Роберту придирались и лишь время от времени могли приласкать. Ллевеллин так ничего и не узнал от бедного уэльского пастора, который фактически был его частным наставником, в то время как сквайр Грифид очень старался привить Роберту трудолюбие, каждый раз напоминая ему, что он должен уделять как можно больше внимания обучению. Неизвестно, насколько это помогло Роберту сдать экзамены в колледже, но, к счастью для него, как раз в то время он услышал о смерти своего старшего брата от непродолжительный болезни, вызванной запоем. Конечно, Роберта тут же вызвали домой, и теперь, когда у него отпала необходимость «зарабатывать на хлеб своим образованием», он решил, что нет никакого смысла возвращаться в Оксфорд. Таким образом, полуобразованный, но не лишенный интеллекта молодой человек остался дома.

Он был довольно необычным парнем. В целом он был мягким, немного ленивым и легко управляемым, но стоило его разозлить, то он моментально становился неистовым и страшным. Он даже побаивался себя самого и, в общем, едва ли осмеливался поддаваться гневу – так сильно боялся потерять самообладание. Если бы он получил хорошее образование, то, вероятно, смог бы оценить те области литературы, где требуются вкус и воображение, а не размышления и суждения. Но, как бы то ни было, весь его вкус проявлялся в коллекционировании кембрийских древностей любого описания и валлийских рукописей, которым мог бы позавидовать сам доктор Пью, будь он жив в то время.

Но была у Роберта Грифида одна черта, о которой я не упомянула, но которая была присуща людям его круга. Он не был пьяницей. Неизвестно, было ли дело в том, что его голова была травмирована, или из-за того, что его утонченный вкус привил отвращение к интоксикации, но в свои двадцать пять Роберт Грифид всегда был трезв. Это обстоятельство было настолько редким для Ллина, что его сторонились, называя грубым и нелюдимым существом, проводящим большую часть времени в одиночестве.

Примерно в это же время он должен был появиться в суде Кэрнарвона в качестве присяжного заседателя. Тогда он остановился у своего агента, проницательного разумного валлийского поверенного, у которого была дочь, обладающая достаточным количеством чар, чтобы пленить Роберта Грифида. Несмотря на то, что он пробыл в доме ее отца всего несколько дней, этого оказалось достаточно, чтобы привязаться к девушке и привести в дом новую хозяйку. Новая миссис Грифид оказалась нежной, покладистой девушкой, полной любви к своему мужу, перед которым она испытывала трепет, отчасти из-за разницы в возрасте, а отчасти из-за того, что он много времени уделял изучению того, что она никак не могла понять.

В скором времени она подарила ему дочь, названную Огарад в честь матери. Несколько лет в доме Грифидов ничего не происходило до рождения сына и наследника. Его рождение повлекло за собой смерть матери, которая была подавлена во время беременности и часто болела. В итоге ей не хватило жизненных сил, так необходимых роженице, чтобы привести ее в чувство после столько тяжкого испытания. Любящий муж был глубоко огорчен ее ранней смертью, и его единственным утешением оказался милый маленький сыночек, которого она оставила после себя. Та нежная, почти женственная, часть характера сквайра проявилась со всей силы от одного вида беспомощного младенца, который с воркованием протягивал отцу маленькую ручку. Огарад почти перестали уделять внимание, в то время как маленький Оуэн стал настоящим королем в доме. Но сестра все так же продолжала заботиться о младшем брате и в итоге привыкла во всем ему уступать. Днем и ночью Оуэн был рядом с отцом и с возрастом эта привычка лишь укоренилась. Тем не менее, для ребенка такая жизнь была не совсем естественна: он не видел яркие маленькие лица, в которые он вглядывался бы, как в собственное отражение (как я уже сказала, Огарад была на пять или шесть лет старше, и ее лицо было совсем не ярким, бедная девочка, растущая без матери! ), не слышал воркования звонких голосов, он день за днем разделял одинокие часы своего отца. Будь то в темной комнате в окружении древностей, или в походах по горам, топая маленькими ножками, что не отставать от своего папы. Стоило им подойти к бурлящему ручейку, отец тут же с нежнейшей заботой переносил через него на руках своего маленького мальчика. Когда ребенок уставал, то они отдыхали, и отец укачивал его на руках, либо нес домой. Ребенка баловали, и это не делало его капризным, но он стал упрямым и несчастливым. У Оуэна всегда был задумчивый взгляд, несвойственный маленькому мальчику. Он не знал ни игр, ни спорта, но зато хорошо был осведомлен в творчестве. Отец с удовольствием пытался заинтересовать его собственными увлечениями, не задумываясь над тем, подходят ли они для столь юного ума.

Конечно, сквайр Грифид был в курсе пророчества, которое должно было исполниться как раз в его поколении. Иногда он легкомысленно шутил о нем среди друзей, но в глубине души оно волновало его сильнее, чем хотелось бы. А сильное воображение делало его еще более впечатлительным, и он постоянно возвращался к проклятию и прокручивал его у себя в голове. Он часто смотрел на хмурое лицо ребенка, который сидел и неотрывно наблюдал за отцом своими темными глазами с таким интересом, что старая легенда вновь и вновь отдавалась болью в сердце. Кроме всего прочего, безусловная любовь, которую он испытывал к сыну, требовала полной отдачи. Тем не менее сквайр Грифид полушутя рассказывал эту легенду своему сыну, когда они бродили по диким пустошам осенними днями, «самыми печальными днями в году», или когда она сидели в комнате, обшитой дубовыми панелями, окруженными таинственными реликвиями, зловеще мерцающими в тусклом свете. Легенда прочно отпечаталась в сознании мальчика, и он с трепетом жаждал услышать ее снова и снова, смешанную с ласковыми словами отца, который иногда горько добавлял: «Отойди, мой мальчик, ты знаешь, чем закончится вся эта любовь».

Когда Огарад исполнилось семнадцать, а Оуэну одиннадцать или двенадцать, настоятель прихода, попытался убедить отослать мальчика в школу, неоднократно убеждая его отца, что столь несвойственная жизнь лишь вредит детской неокрепшей психике. В конце концов отца заставили расстаться с сыном, отправив последнего в гимназию в Бангоре. Здесь Оуэн доказал, что в нем скрывается гораздо больше талантов, который долгое время подавлялись его образом жизни. Увы, среди одноклассников он не пользовался особой популярностью, однако он был в определенной степени щедрым, бескорыстным. Мальчик был сдержанным и одновременно мягким, за исключением редких всплесков страстности (в точности таких же, как у его отца).

Однажды, приехав из школы на рождество спустя почти год обучения в Бангоре, он узнал, что Огарад собирается выйти замуж за джентльмена из южного Уэльса, проживающего недалеко от Аберистуита. Мальчики редко ценят своих сестер, но Оуэн вдруг вспомнил о многих несправедливостях по отношению к ней и воздал должное терпению Огарад, сменив раздражение от новости на горькие сожаления, который эгоистично продолжал высказывать отцу до тех пор, пока раздосадованный сквайр не начал причитать: «Что же нам делать, когда Огарад покинет нас? », «Как скучна станет наша жизнь с уходом Огарад! ». Из-за свадьбы сестры Оуэну продлили каникулы на несколько недель. И как только радость от торжества поутихла, мальчик с отцом поняли, как сильно они скучают по милой, любящей Огарад. Она покорно выполняла так много повседневных забот, от которых зависел комфорт домочадцев, что после ее ухода все ощутили нехватку порядка. Слуги бесцельно бродили по дому в ожидании приказов, в комнатах больше не было уюта, даже огонь в камине горел не так ярко. В целом Оуэн не сожалел о своем скором возвращении в Бангор, и эгоистичный родитель это заметил.

Письма в те времена были редкостью. Обычно Оуэн получал по одному письму раз в полгода, и время от времени отец навещал его сам. В остальное же время мальчик не получал ни одного письма почти до самого окончания школы и сильно удивился, узнав, что его отец снова женился.

Так проявился первый приступ ярости. Во-первых, дети склонны принять это как акт пренебрежительного отношения к памяти о первой жене, а во-вторых, Оуэн до сих пор считал себя (и не без оснований) единственным важным человеком в жизни отца. Они так много времени проводили друг с другом, а теперь между ними кто-то встал. Мальчику казалось, что отец должен был посоветоваться с ним, спросить разрешения, и сухое письмо лишь усилило горечь в чувствах Оуэна.

Но, увидев мачеху, Оуэн подумал, что никогда в жизни не видел столь красивой женщины, несмотря на ее возраст. Она не была юна, ее манеры казались мальчику, который никогда не сталкивался с женской грацией, настолько завораживающими, что он никак не мог оторвать от нее взгляд. Ее размеренная грация, безупречные движения, ласкающий слух тембр голоса растопили сердце мальчика и злость на отца немного ослабла. И все же между ними осталось напряжения, не прошла просто так и обида на письмо, поспешно отправленной отцом перед свадьбой. Он больше не был любимчиком своего отца, не был даже товарищем – супруга стала для сквайра всем. Сама же дама относилась к пасынку с нежностью, ее внимание даже порой казалось мальчику излишне навязчивым. Внимательный взгляд, который Оуэн ловил на себе, когда она думала, что ее не видят, и многие другие мелочи, который вызывали у Оуэна сильное недоверие. К тому же миссис Оуэн привела с собой маленького ребенка от первого брака, который оказался наблюдательным шалуном, над чувствами которого вы не властны. Жестокие шутки и розыгрыши сперва исполнялись по незнанию, но позже они перешли к злонамеренному удовольствию от причинённых боли и страданий. Некоторые из которых могли бы стать основанием для суеверного подозрения его в том, что он подменыш.

Шли годы. С возрастом Оуэн становился все наблюдательнее. Во время кратковременных визитов домой (из школы он перешел в колледж) он замечал изменения в характере отца. Постепенно он начал связывать эти изменения с пагубным влиянием мачехи, казалось бы, слабым и незаметным для чужого глаза, но столь непреодолимом в своем постоянном воздействии. Сквайр Грифид даже не подозревал, что принимал идеи и мысли жены за свои. То же было и с ее желаниями, которые исполнялись лишь благодаря тонкому искусству внушения. Когда Оуэн наконец заметил акт жестокости со стороны отца и необъяснимое игнорирование собственных желаний, то ему сразу стало видно тайное влияние мачехи. Отец начал терять силу воли и все чаще его можно было увидеть в состоянии алкогольного опьянения, что, конечно же, не могло не сказаться на его характере. Жена же прекрасно знала о его раздражительности и умело направляла ее в нужное русло.

Одновременно с этим положение Оуэна стало казаться ему особенно унизительным, ведь воспоминания о детстве и об отце сильно разлились с настоящим. В детстве с ним обращались как с настоящим мужчиной еще до того, как годы позволили это, он помнил, как его воля и желания были законом для слуг, как отец нуждался в нем. Теперь же он стал никем в собственном доме. Сквайр же, в первую очередь отчуждённый из-за обиды, которую он причинил своему сыну, стал больше избегать его, всё чаще проявляя безразличие к чувствам и желаниям молодого человека.

Оуэн стал угрюмым и раздражительным, всё чаще стал размышлять о своем существовании, сердце его жаждало сочувствия.

Ситуация лишь усугубилась, когда он бросил колледж и вернулся домой, чтобы вести праздную и бессмысленную жизнь. Как законный наследник, он не сильно напрягался, однако, возникли обстоятельства, задержавшие его в Бодоуэне.

Нельзя было ожидать сохранения гармонии, даже внешнего, между беззащитным и озлобленным молодым человеком, как Оуэн, и настороженной мачехой, особенно когда он бросил колледж и пришел в дом не в качестве гостя, а как наследник отцовского поместья. Возникли некоторые разногласия, но женщине удалось подавить свой скрытый гнев в достаточной степени, чтобы убедиться, что Оуэн совсем не такой дурачок, за которого она его принимала. Отныне мира между ними не было. Нет, это проявлялось не в пошлых перепалках, а в сдержанности со стороны Оуэна и высокомерности мачехи. Бодоуэн больше не был тем местом, где Оуэна любили и заботились о нем, где он мог бы обрести покой. Ему мешали на каждом шагу при полном одобрении отца, в то время как его жена сидела с торжествующей улыбкой на губах.

Итак, на рассвете Оуэн вышел из дома. Порой он бродил по берегу или на возвышенности, иногда ловил рыбу или охотился, но чаще всего, «растянувшись в праздном отдыхе» на короткой траве, он предавался мрачным мыслям. Ему казалось, что всё это униженное положение лишь сон, ужасный сон, от которого он должен проснуться и снова оказаться единственным любимым человеком своего отца. А потом он заводился и намеревался тут же выгнать суккуба из дома. Счастливые теплые воспоминания о детстве постепенно исчезали за горизонтом, накрываемые ледяным светом восходящей луны. Земля была такая же, как в дни его детства, воздух был наполнен нежными ночными звуками, легкий ветерок раскачивал вереск и синие колокольчики. Но жизнь, сердце и надежда изменились навсегда!

Оуэн любил садиться в углубление между скалами, скрытое низкорослыми зарослями рябины. Здесь он сидел часами, праздно глядя на залив с его синими волнами, разбивавшимися белой пеной о скалы. Иногда он брал с собой старый томик, который был его спутником в течение многих лет и погружался в глубины сознания, вытаскивая наружу воспоминания о старой мрачной легенде, ожидавшей своего часа. Старая книга открывалась сама собой на легенде об царе Эдипе, и Оуэн с болью в сердце окунался в истории о пророчестве героя, напоминавшего его самого.

Дни медленно тянулись. Оуэн часто занимался каким-нибудь спортом, пока мысли и чувства не начинали теряться в неистовстве физического напряжения. Иногда он проводил свои вечера в трактире, стоявшем на обочине немноголюдной дороги, атмосфера в котором сильно контрастировала с мрачной неблагодарностью дома.

Однажды вечером (Оуэну тогда было двадцать четыре или двадцать пять лет), уставший от дневной стрельбы на Кленнени-Мурс, он шел мимо трактира в Пенморфе. Измученного парня привлекли свет и радость, исходившие от приоткрытых дверей. Он так хотел зайти куда-то, где его присутствие имело хоть какое-то значение. В маленьком помещении жизнь кипела вовсю. Стадо овец, насчитывавшее несколько сотен голов, прибыло в Пенморфу и заполнило все пространство. Внутри суетилась проницательная и добросердечная хозяйка, суетясь взад-вперед, она устало приветствовала каждого погонщика, который должен был ночевать в ее доме, в то время как овцы сновали в поле неподалеку. Она то и дело обслуживала то одну, то вторую компанию, праздновавшую свадьбу. Для Марты Томас это был нелёгкий труд, но, тем не менее, она выполняла его с улыбкой на лице, которая никогда не угасала. Когда Оуэн Грифид закончил обед, она тут же с надеждой спросила всё ли его устроило и в курсе ли он, что гости собираются устраивать танцы в кухне.

Оуэн отчасти из-за добродушия хозяйки, а отчасти из любопытства, бездельничал в коридоре, ведущем на кухню – не в ту, где готовят, а в большую комнату, где сидела хозяйка, когда вся работа была закончена, и где обычно развлекались деревенские жители. Между дверными петлями оставалась щель, сквозь которую Оуэн, прислонившись к стене в темном коридоре, мог наблюдать, что происходит. Красный свет от огня полностью освещал четырех молодых людей, которые танцевали с виски в руках под прекрасную музыку арфы. Как только Оуэн занял свою позицию наблюдателя, на молодых людях были шляпы, но по мере того, как они становились все более и более веселыми, они скидывали их, затем они сняли ботинки. Аплодисменты следовали тут же за любым проявлением ловкости. Наконец, утомленные и измученные, они сели, и арфист постепенно сменил дикую национальную мелодию. Многолюдная публика сидела серьезно, затаив дыхание, можно было даже услышать, как падает булавка. Закончив исполнять «Марш для людей Харлеха», он тут же начал «Tri chant o’ bunnan», и вдруг молодой человек начал скандировать стихи. Оуэн устал и стал подумывать о том, чтобы отступить от своего поста у двери, когда у противоположной стены возникла суматоха. У входа появился мужчина и девушка, по-видимому, его дочь. Мужчина подошел к скамейке, занятой участниками вечеринки, который приветствовали его старой валлийской фразой «Pa sut mae dy galon? » (Как твое сердце? ). Ему тут же вручили здоровенный бокал с напитком. Молодые люди встретили девушку с теплотой, в то время как женщины посмотрели на нее искоса, скорее всего, по причине ее миловидности. Как и большинство уэльских женщин, она была среднего роста, красиво сложена, с идеальными округлостями. Чепец был тщательно подогнан к невероятно красивому лицу. Оно было круглой формы, на щеках и подбородке были ямочки, а губы были самого алого цвета, который Оуэн когда-либо видел. Нос показался ему не очень красивым, а вот глаза были просто великолепны — блестящие, под мягкой бахромой густых ресниц. Каштановые волосы были подвязаны аккуратной кружевной тесьмой. Очевидно, маленькая деревенская красавица умела подчеркнуть свои прелести, потому что яркий шейный платок идеально гармонировал с оливковым цветом лица.

Она привлекла Оуэна, хоть его и забавляло очевидное кокетство, с которым девушка собирала вокруг себя всех парней, для каждого из которых она заготовила веселую шутку и милый жест. Через несколько минут юный Грифид и сам был рядом с ней, привлечённый ее обаянием, и, поскольку девушка переключила всё свое внимание на наследника Бодоуэна, ее поклонники один за другим испарились. Чем больше Оуэн разговаривал с девушкой, тем больше она привлекала его. Она оказалась гораздо умнее и талантливее, чем он себе вообразил. Самоотверженная, вдумчивая, полна очарования, а какой у нее был голос… чистый и нежный. Оуэн был очарован каждым ее движением еще до того, как осознал это, и продолжал смотреть на ее яркое, порозовевшее от смущения лицо, пока они не встретились взглядами.

Как только это произошло, наступила тишина. Она замолчала в замешательстве от неожиданной теплоты и восхищения в его взгляде, а он от того, что для него перестало существовать все в мире, кроме прекрасных линий ее лица. Волшебный момент прервал мужчина, её отец, как понял Оуэн. Он обратился к молодому человеку, вовлекая его в ненавязчивую беседу о месте на полуострове Пентрин, где вода ярко-бирюзового цвета, умоляя Оуэна позволить ему указать точное место, обещая свозить туда, если молодой сквайр решится зайти к ним в гости. Оуэн слушал его в олуха, обращая внимание на девушку каждый раз, когда та отказывала очередному парню, приглашавшему ее на танец. Польщенный собственными толкованиями ее отказов, он снова попытался привлечь ее внимание, пока ее не отозвал отец, покидавший праздник. Перед уходом он напомнил Оуэну об обещании и добавил:

– Возможно, сэр, вы меня не знаете. Меня зовут Эллис Притчард, и я живу в Ти Глас, по ту сторону от Моэль-Гест. Любой укажет вам дорогу.

Когда отец и дочь уехали, Оуэн начал собираться домой, но, столкнувшись с хозяйкой, не удержался и задал несколько вопросов относительно Эллиса Притчарда и его хорошенькой дочери. Она ответила коротко, но почтительно, затем тихо добавила:

– Мистер Грифид, вы знаете поговорку, ‘Tri pheth tebyg y naill i’r llall, ysgnbwr heb yd, mail deg heb ddiawd, a merch deg heb ei geirda»? (Три вещи похожи: хороший сарай без зерна, красивая чаша без питья и прекрасная женщина без репутации).

Затем она поспешно удалилась, и Оуэн поехал в свой несчастный дом.

Эллис Притчард, наполовину фермер, наполовину рыбак, был проницательным, расчетливым и разумным человеком, при этом добродушным, достаточно щедрым и уважаемым. Он был поражен вниманием молодого сквайра к своей хорошенькой дочери, и выгода, которую можно было бы из этого извлечь, не осталась незамеченной. Конечно, Нест не стала бы первой девушкой, которую привели бы в уэльский особняк в качестве хозяйки, поэтому отец хитроумно льстил молодому человеку, чтобы у того был повод и возможность увидеться с ней.

Что до самой Нест, то в ней определенно было что-то от отца. Она была готова полностью пренебречь всеми своими поклонниками ради молодого сквайра. Но затем в ее расчетах пробежала искра, и она не могла остаться равнодушной к серьезному, но сравнительно изысканному почтению, выраженному Оуэном. Она с восхищением отметила его красивые черты лица и была польщена, что он сразу заметил ее среди прочих девушек. Что касается намека, сделанного Мартой Томас, то была в этом доля правы. Нест действительно была немного легкомысленной, рано оставшись без матери. Она была падка на внимание и восхищение со стороны мужчин, женщин, детей и часто радовала окружающих своим присутствием. Она любила кокетничать, флиртовать и порой почти доходила до крайностей, отчего старшие жители деревни начинали качать головами и предостерегать своих детей от знакомства с ней.

Но намек не произвел на Оуэна особого впечатления, потому что все его чувства были направлены в другую сторону в тот момент. Через несколько дней эмоции поутихли, и он чудесным летним днем направился к дому Эллиса Притчарда.

Ти Глас был построен у одной из нижних скал Моэль-Геста, которая выполняла функцию одной из стен дома. Отделкой дому служила мелкая грубо оштукатуренная галька. В целом дом оказался несколько грубее, чем ожидал Оуэн, но при этом внутри не было недостатка комфорта. В нем было две комнаты, одна большая, просторная, хоть и темная, в которую Оуэн вошел первым делом. Нест, слегка раскрасневшаяся, вышла из соседней комнаты, как только вошел молодой сквайр, и тут же поспешно ушла, чтобы сменить платье. За это время он успел осмотреться и отметить для себя некие детали. Под окном, откуда, кстати, открывался просто великолепный вид, стоял дубовый комод, отполированный до насыщенного темного цвета. В дальней части располагались две кровати в типичном уэльском стиле, в центре же комнаты стояла прялка, как будто на ней только что закончили работать, а вокруг дымохода были развешаны куски бекона, вяленого мяса и рыбы.

Прежде чем Нест осмелилась выйти к нему, ее отец, чинивший сети, увидел, как Оуэн приближается к дому и сердечно, но уважительно встретил его. А затем уже к ним решилась присоединиться стеснительная Нест. По мнению Оуэна, эта сдержанность и застенчивость придавали ей особый шарм.

День оказался слишком ярким и жарким, чтобы продолжать беседу на улице, поэтому Оуэн с радостью принял приглашение разделить обед в доме. Немного твердого сыра из овечьего молока, овсяных лепешек и сушеного мяса, предварительного замоченного в холодной воде и слегка обжаренного. В стаканах была наливка под названием «Diod Griafol» (приготовленная из ягод рябины, настоянной на воде и затем выдержанной). Обед был довольно скромным, но было в нём что-то искреннее и такое уютное. В образе жизни Эллиса Притчарда не было ничего, что раздражало бы утончённого молодого сквайра.

Во время трапезы влюбленные почти не разговаривали, поэтому складывалось впечатление, что отец вел беседу сам с собой, очевидно, не обращая внимания на пылкие взгляды и отстраненность своего гостя. По мере того, как Оуэн все больше убеждался в серьезности своих чувств, он становился все более робким, и вечером, когда они вернулись с небольшой охоты, знаки внимания, которые он оказал Нест, были столь же робкими, как и полученные в ответ.

Но это был лишь первый день из немногих, посвященных Нест. Прошлое и будущее не имели никакого значения в те счастливые влюбленные дни.

И каждое мирское занятие, каждая девичья хитрость умело претворялись в жизнь Эллисом Притчардом и его дочерью, чтобы каждое посещение радовало его и оставляло приятное послевкусие. На самом деле, чтобы привлечь молодого человека, достаточно было быть радушным. Каждый раз он уходил из дома, где проявлял лишь осторожность и скрывал свои желания туда, где все, вплоть до маленькой собачки, радовались ему. Он нашел в Эллисе заинтересованного слушателя. А стоило ему обратиться к Нест, занятой за пряжей или маслобойкой, её глубокий, полный любви взгляд стоил всего очарования в мире. Эллис Притчард, однако, имел множество причин для того, чтобы держать в тайне посещения молодого сквайра, а Оуэн в свою очередь, не желая нарушать солнечную безмятежность этих мест, был готов использовать все уловки, предложенные Эллисом, относительно режима его посещений Ти Глас. Но он совсем не подозревал о вероятном завершении этих дней счастья. Он прекрасно понимал, что отец не может пожелать своей дочери ничего лучшего, чем брак с наследником Бодоуэна. И когда Нест положила голову ему на плечо, уткнувшись в шею и прошептала ему признания в любви, он понял, что всегда носил в себе острое желание найти кого-то, кто любил бы его вечно. Хотя он и не был принципиальным, он не стал бы пытаться овладеть Нест на других условиях, кроме брака. И тут же решил, что должен навсегда связать их судьбы, дав торжественную клятву.

В те времена тайное венчание не было такой уж проблемой. Однажды ветренным осенним днем Эллис переправил их через Пентрин в Лландтруин, и там его маленькая Нест стала будущей леди Бодоуэна.

Как часто мы можем увидеть, как легкомысленные, кокетливые, беспокойные девушки остепеняются после брака? Исполнилась их величайшая цель в жизни, и они лишь подтверждают правдивость прекрасной легенды об Ундине. Новая душа сияет в кротости и покое. Неописуемая мягкость и нежность сменяет утомительное тщеславие. Нечто подобное произошло и с Нест Притчард. Если сперва она всеми силами пыталась привлечь сквайра Бодоуэна, то позже она чувствовала лишь искреннюю всепоглощающую любовь, теперь, когда он стал ее мужем.

Неудивительно, что он вспоминал день свадьбы с особым трепетом, который редко возникает в неравных браках. Его сердце билось, как и раньше, стоило ему лишь свернуть на тропинку к Ти Глас и увидеть, как Нест стоит у окна и зажигает свечу, заметив его приближение. Словно путеводная звезда.

Гневные слова и мерзкие поступки дома омрачали его сердце, но он занимал все свои мысли обещанием любви и лишь улыбался тщетным попыткам нарушить его покой.

Спустя несколько месяцев молодого отца уже встречал слабый плач, когда он поспешно вошел в Ти Глас, взволнованный переданным сообщением. И бледная мать слабо улыбалась ему, протягивая младенца; она казалась ему еще более милой, чем та девушка, покорившая его улыбкой в трактире в Пенморфе.

Но проклятие не дремлет. Исполнение пророчества совсем близко!

 

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: