 |
The Crooked Branch 5 страница
|
|
|
|
— Я не могу; никогда я не делала дурного вам и вашим близким. Как я могу прекратить это? Как? — И она заломила руки от переполнявшей её уверенности в собственном бессилии.
Тогда Грейс поднялась — медленно, сурово, непреклонно. Она встала в стороне от скованной девушки, в дальнем углу комнаты у двери, готовая бежать, как только проклянёт ведьму, которая не хотела или не могла разрушить чары, которые навела. Грейс подняла правую руку и высоко держала её, словно проклиная Лоис на веки вечные за её смертный грех и надежду на милость даже в свои последние часы. Наконец она пожелала ей встретиться на Страшном суде и ответить за вред, причинённый душам и плоти тех, кто принял её, неведомую сироту, под свой кров.
До этих слов Лоис стояла, как человек, который слушает свой приговор и не может ничего возразить, потому что знает, что всё напрасно. Но когда тётушка заговорила о Страшном суде, Лоис подняла голову, и под конец тётушкиной речи тоже подняла правую руку, словно желая принести клятву, и ответила:
— Тётушка! Я встречусь с вами там. И вы узнаете, что я невиновна в этих ужасных делах. Господи, помилуй и вас, и ваших близких.
Её спокойный голос разозлил Грейс, и она, как будто зачерпнув с пола горсть пыли и бросив её в Лоис, закричала:
— Ведьма! Ведьма! Проси милости для себя, а мне твои молитвы не нужны. Молитвы ведьм читаются задом наперёд. Я плюю на твои молитвы и отрицаю их!
И она ушла.
Всю ночь Лоис просидела и проплакала. «Господи, утешь меня! Господи, поддержи меня! » — всё, что она могла произнести. Ей нужно было только это, больше ничего; все другие страхи и желания словно умерли в ней. И когда утром тюремщик принёс ей завтрак, он сказал, что она «свихнулась», потому что она не узнавала его и только раскачивалась взад и вперёд, что-то шепча себе под нос, слабо улыбаясь время от времени.
|
|
|
Но Господь утешил её и поддержал. Позже в среду днём к ней в камеру бросили ещё одну «ведьму», обрекая их в самых нелестных выражениях на общество друг друга. Новоприбывшая упала ничком, так сильно её толкнули. Лоис, не узнавшая эту старую оборванную женщину, беспомощно лежавшую лицом вниз на земле, помогла ей подняться — это была Нэтти! Грязная, покрытая пылью, побитая камнями, вся в синяках и с помутившимся рассудком от обращения, которое ей устроила толпа снаружи. Лоис обняла её и аккуратно вытерла старое, морщинистое бронзовое лицо передником, рыдая так, как не рыдала над своим горем. Несколько часов она ухаживала за старой индианкой — ухаживала за её телесными ранами, а когда несчастное создание медленно собралось с остатками разума, Лоис поняла, что она до ужаса боится завтрашнего дня, когда её, как и Лоис, поведут на смерть перед лицом разъярённой толпы. Лоис искала в душе источник утешения для старой женщины, которая тряслась, словно от дрожательного паралича, перед страхом смерти — и какой смерти!
Когда в тюрьме всё стихло, в глухой ночной тишине, тюремщик у двери Лоис услышал, как она рассказывала, словно маленькому ребёнку, чудесную и грустную историю Того, Кто умер на кресте ради нас и нашего спасения. Пока она говорила, ужас индианки рассеивался, но стоило ей от усталости замолчать, как Нэтти снова начинала кричать, как будто её преследовал дикий зверь в чаще леса, где она выросла. И Лоис продолжала, говоря все благословенные слова, какие только могла вспомнить, утешая беспомощную индианку рассказом о Небесном Друге. Утешая её, Лоис утешала себя; поддерживая её, Лоис поддерживала себя.
Настало утро, и за ними пришли, чтобы отвести на смерть. Вошедшие обнаружили, что Лоис спит, положив голову на спящую индианку, чья голова лежала у неё на коленях. Проснувшись, она не поняла, где находится, «свихнувшийся» вид вернулся на её измождённое лицо; казалось, она знала только то, что так или иначе должна защищать несчастную индианку. Она слабо улыбнулась, когда увидела яркий свет апрельского дня; и, обвив руку вокруг Нэтти, постаралась успокоить её шёпотом, ласковыми бессмысленными словами и отрывками псалмов. Нэтти крепче схватилась за Лоис, пока они шли к виселице, и яростная толпа начала кричать и свистеть. Лоис удвоила усилия утешить и ободрить Нэтти, по-видимому, не обращая внимания на брань, свист, камни, грязь, направленные на неё. Но когда Нэтти забрали из её объятий и первой отвели на муки, Лоис словно очнулась и осознала ужас происходящего. Она дико озиралась, протягивая руки к кому-то далёкому, но видимому ей, и воскликнула голосом, пронзившем всех, кто слышал: «Матушка! » И сразу же её тело повисло в воздухе, и все стоявшие там затаили дыхание, и какое-то недоумение, словно они испугались ужасного преступления, сразило их.
|
|
|
Тишина и оцепенение были нарушены сумасшедшим, который взбежал по лестнице и подхватил тело Лоис на руки, и поцеловал её в губы с болезненной страстью. А затем, словно он и правда был одержим, как считали люди, он спрыгнул вниз и промчался через толпу, прочь из города в тёмную лесную чащу; больше Манассию Хиксона не видела ни одна христианская душа.
Жители Салема пришли в себя ещё до осени, когда капитан Холдернесс и Хью Люси приехали за Лоис, чтобы увезти её в мирный Барфорд, в милую Англию. Вместо этого, их отвели к поросшей травой могиле, где нашла покой девушка, загубленная по ошибке людей. Хью Люси поспешил покинуть Салем и никогда не женился в память о Лоис.
Много лет спустя капитан Холдернесс отыскал его, чтобы рассказать пару новостей, которые, на его взгляд, могли заинтересовать мрачного мельника с берегов реки Эйвон. Капитан Холдернесс рассказал ему, что в прошлом году (шёл 1713 год) приговор салемским ведьмам был отменён святым церковным судом, что его должно было забыть, вырвать из истории, что собравшиеся «смиренно просили милостивого Господа простить грехи, ошибки и проступки, допущенные во время исполнения приговора, через посредство Высшего Судии, Который знает, как проявить сострадание к невеждам и сбившимся с пути». Ещё он рассказал, что Пруденс Хиксон — уже взрослая женщина — выступила с самым трогательным и проникновенным заявлением о раскаянии перед всей церковью за лжесвидетельствование, которое несколько раз дала перед судом, особенно против кузины Лоис Барклей. На всё это Хью Люси ответил лишь:
|
|
|
— Никакое раскаяние не вернёт её к жизни.
Тогда капитан Холдренесс вынул бумагу и зачитал смиренные торжественные слова раскаяния от лица тех, кто подписался, среди которых значилась и Грейс Хиксон:
«Мы, нижеподписавшиеся, в год 1692 были назначены присяжными в суд Салема по делу обвинённых в колдовстве, направленном против многих личностей. Мы признаём, что мы были не в состоянии понять или противиться таинственным заблуждениям, внушённым нам силами тьмы и Сатаной, но из-за недостатка знаний в себе и отсутствуя прочих показаний, мы порешили принять имевшиеся у нас доказательства против обвиняемых, которые при дальнейшем рассмотрении и в свете новых показаний оказались недостаточными для того, чтобы посягнуть на чьи-либо жизни (Второзаконие, 17: 6), ввиду чего мы полагаем, что мы стали исполнителями чужой воли, пусть неосознанно и невольно, чем навлекли на себя и на народ Божий вину пролития крови невинных; каковой грех, как сказано Господом в Священном Писании, не простится (4 Царств, 24: 4), по крайней мере, в людском суде. Таким образом, мы желаем выразить перед всеми (и особенно перед пережившими те несчастья) наше глубокое чувство раскаяния и сожаления по поводу наших ошибок, которые мы совершили на основании вышеуказанных свидетельств, осудив невиновных; и настоящим заявляем о наших справедливых опасения, что мы были трагичным образом введены в заблуждение, что вселяет печаль в наши души, и поэтому смиренно просим прощения, прежде всего у Бога, ради Христа, за эти ошибки; мы молимся, чтобы Господь не возложил вину за это ни на нас, ни на других; мы также молимся о том, чтобы пережившие пострадавшие уверовали в нашу искренность и праведность, поскольку в то время мы находились во власти сильного и всеобщего заблуждения, будучи совершенно не знакомыми с делами такого рода и не имея в подобных делах никакого опыта.
|
|
|
Мы от всей души просим прощения у всех, кого мы оскорбили, и заявляем, что теперь, зная правду, более не совершим подобных дел на подобных основаниях ни при каких обстоятельствах; мы умоляем принять это в качестве искупления причинённых нами обид и благословить Божью волю, чтобы Он мог помиловать нашу землю.
Подпись: председатель суда присяжных Томас Фиск».
— Их раскаяние ничем не поможет моей Лоис и не вернёт её к жизни.
Тогда капитан Ходернесс снова заговорил и сообщил, что в день всеобщего поста, который проходил по всей Новой Англии, а молельни едва вмещали прихожан, древний старик с белыми волосами встал там, где привык молиться и подал на кафедру письменное признание, которое раз-другой попытался зачитать сам, в котором он признавал свою ужасную ошибку в деле салемских ведьм и молил о прощении перед Господом и Его людьми, закончив просьбой, что все присутствовавшие присоединились к его молитве, чтобы отвратить гнев Всевышнего от страны, его семьи и от него лично. Этот старик был не кто иной, как судья Сьюэлл; он стоял на ногах всё время, что зачитывалось его признание, и в конце произнёс: «Милостивый Господь, спаси и сохрани Новую Англию, и меня, и мою семью! » И выяснилось, что ещё много лет назад судья Сьюэлл назначил себе день для самоуничижения и молитвы, чтобы сохранить в себе чувство скорби и раскаяния за свою роль в тех судебных преследованиях, и что он порешил соблюдать эту мрачную годовщину до конца дней своих, чтобы показать своё глубокое раскаяние.
Голос Хью дрожал, когда он говорил:
— Это не вернёт ни Лоис к жизни, ни мне мою молодость.
Но когда капитан покачал головой (а что он мог сказать, как опровергнуть столь очевидную истину? ), Хью добавил:
— В какой день свершилось правосудие?
— Двадцать девятого апреля.
— Значит, в этот день здесь, в Барфорде, я буду молиться с раскаявшимся судьёй, чтобы его грех был искуплён и предан забвению. Она бы того хотела.
The Crooked Branch
|
|
|
