The Crooked Branch 1 страница

Глава 2

 

Для Лоис было нелегко завоевать место в этой семье. Её тётя была женщиной, для которой особое значение имел узкий семейный круг. Любовь к мужу, если такова была когда-либо, давно угасла и умерла. То, что он делала теперь для него, скорее было по долгу службы; но одного лишь долга было недостаточно, чтобы удерживать язык за зубами; сердце Лоис часто обливалось кровью из-за непрекращающегося потока презрительных упрёков, которые Грейс высказывала своему мужу, даже когда уход за ним не вызывал никаких трудностей. То, что она говорила, было сказано скорее с целью облегчить своё собственное состояние, нежели как-то задеть его. Да и дядя был слишком обессилен болезнью, чтобы чувствовать обиду; у него было, что есть, он находился в тепле и комфорте, так что, он редко заботился о чём-то постороннем. Даже поток нежности и привязанности к Лоис вскоре иссяк; ему было важно лишь то, что она умело поправляет подушки и может приготовить изысканные блюда для его больного аппетита. Тем не менее он все же заботился о ней, и Лоис была рада даже таким маленьких крохам любви. Ему она могла доставить удовольствие, но, видимо, больше никому в этом доме. Её тётя искоса посматривала на неё по многим причинам: приезд Лоис, он оказался неожиданным и совсем не вовремя. Выражение лица тёти в тот вечер всё ещё всплывало в памяти Лоис и мучало её. Ранние предрассудки, чувства и предубеждения английской девушки теперь все были на стороне того, что сейчас назвали бы церковью и государством, а в той стране это расценивалось бы как суеверное соблюдение указаний папской республики и раболепное отношение к ней. Также не следует думать, что Лоис не ощущала недостатка сострадания от семьи и людей, с которыми теперь жила. С тётей и Манассией это было больше, чем просто недостаток сочувствия, это была самая настоящая антипатия ко всем идеям, которыми Лоис дорожила больше всего. Простой намёк, случайно сделанный Лоис по поводу маленький старой церкви в Барфорде, где так долго проповедовал её отец, упоминание о проблемах, с которыми сталкивала её родная страна, когда она уезжала и верность идее, что король не может предпринять неверных шагов, всё это невероятно раздражало Манассию. Он отрывался от своего чтения и начинал сердито бродить по комнате, бормоча себе под нос, если Лоис говорила что-то в таком роде. Однажды, он даже остановился перед ней и грозным тоном велел ей больше не говорить столь глупых вещей. Это очень сильно отличалось от просто презрительного отношения его матери к речам бедной Лоис. Грейс заставляла Лоис – по крайней мере, поначалу, пока опыт не сделал её мудрее – выражать свои мысли на подобные темы до тех пор, пока девушка не начинала всё больше открываться, затем тётя поворачивалась к ней с горькой усмешкой, которая пробуждала в Лоис все самые злые чувства. Манассия же, казалось, несмотря на весь гнев, был настолько опечален тем, что считал её ошибкой, что подобрался гораздо ближе к тому, чтобы убедить её в том, что у всего есть две точки зрения. Только вот это мнение казалось для Лоис предательством памяти её умершего отца.

Каким-то образом Лоис инстинктивно почувствовала, что Манассия дружелюбен по отношению к ней. Он вёл сельское хозяйство, торговой бизнес как глава дома, по мере смены времён года он ходил на охоту в окрестных лесах с такой смелостью, что его мать стала волноваться и предостерегать его, хотя соседям всегда хвасталась смелостью своего сына. Лоис нечасто выходила на прогулки, обычно по каким-то домашним поручениям, если какая-либо из женщин семьи уезжала, однако, раз или два Лоис мельком видела унылый тёмный лес, окаймляющий расчищенную землю со всех сторон Салема иногда, когда дул сильный ветер с нужной стороны, скрипящий звук сосен раздавался в ушах. Судя по всему, лес был полон ужасных и загадочных зверей, но ещё хуже – индейцев, крадущихся в тени деревьев и намеревающихся устроить кровавые бойни против христианского народа: раскрашенные как пантеры они точно были в сговоре со злыми силами.

Нэтти, старая служанка индианка, изредка рассказывала истории о колдунах и волшебниках из своего народа, что заставляло кровь стынуть в жилах. Очень часто на кухне тёмными вечерами, пока шёл процесс готовки, старуха садилась на корточки около ярко-красных тлеющих углей в камине и рассказывала странные истории. Примечательно, что во всех историях всегда оставалась какая-то недосказанность, намёк, что для успешного проведения любого заклинания было необходимо преподнести жертву лукавому. Старая женщина с ужасом содрогалась, рассказывая историю на ломаном английском, однако, было заметно, что она невольно испытывает удовольствие от власти над своими слушательницами – девушками из расы завоевателей и угнетателей, над теми, кто поставил её народ в рабское положение, превратив индейцев в изгоев на собственной земле.

После таких рассказов от Лоис требовалось немалых усилий, чтобы по велению тёти выйти ночью на пастбища и загнать скот. Кто знал, из-под какого куста выскочит двуглавая змея – злое, проклятое существо на службе индийских колдунов, получавшее власть над всеми белыми девушками, стоило тем лишь один раз взглянуть в глаза длинного, ползучего существа. А ещё Нэтти рассказывала о заклинаниях, полностью изменявших человеческую сущность; каким бы нежным и любящим не был человек, после проклятия он переставал получать удовольствие от всего, кроме жестких мучений других, ему давалась странная сила причинять боль по собственному желанию. Однажды Нэтти, находясь наедине с Лоис, тихо прошептала, что подобному заклинанию подвластна Пруденс и показала руки, полностью покрытые синяками и ссадинами, после чего англичанка начала побаиваться кузины. Но не только Нэтти и девушки с богатым воображением верили подобным легендам. Это сейчас мы можем себе позволить лишь снисходительно улыбаться, а наши предки придерживались подобных суеверий, ведь они жили при тех обстоятельствах, в неизведанных землях Новой Англии. А самые важные богословы не только верили легендам о двуглавом змее и колдовстве, они вплетали их в проповеди и молитвы; и, поскольку трусость делает нас жестокими, люди, которые были безупречны и невинны во многих жизненных отношениях и даже достойны похвалы, из-за суеверий и предрассудков становились самыми агрессивными последователями, не проявляя толику милосердия к тем, кого они обвиняли в сговоре со злом.

Фейт была тем единственным человеком в доме, к кому смогла привязаться англичанка. Они были примерно одного возраста и делили между собой некоторые обязанности по хозяйству. Девушки по очереди доили коров, готовили масло, сбитое Осией, старой ворчливой прислугой, которой Грейс Хиксон доверяла больше остальных, у каждой имелась собственная прялка для шерсти и для льна. Фейт была серьёзным, молчаливым человеком, она никогда не веселилась и часто грустила, Лоис даже понятия не имела почему. Она по своей доброте душевной пыталась подбодрить кузину, когда та была в печали, рассказывала истории об английском образе жизни. Иногда казалось, что Фейт внимательно слушает, но чаще всего она витала в облаках, размышляя или о прошлом, или о будущем.

С пастырскими визитами приходили старые суровые церковные служители. В таких случаях Грейс Хиксон надевала чистый фартук, чепец и приветствовала их, принося лучшие продукты из запасов. Помимо всего прочего приносили Библию, даже Осию и Нэтти освобождали от работы, чтобы они послушали как служитель её читает, объясняя походу. После этого все преклоняли колени, а проповедник, подняв правую руку, молился за всех; в конце он принимал каждого по-отдельности и возносил очень личную мольбу в соответствии со своими представлениями об их потребностях. Сначала Лоис удивлялась тому, насколько точно соответствовали молитвы внешним обстоятельствам, но, когда она заметила, что в начале визита проповедника её тётя всегда ведёт с ним очень долгий, конфиденциальный разговор, она поняла, что все детали он узнает от «той благочестивой женщины, Грейс Хиксон», которая так мало внимания уделяет «несчастной девушке с чужой земли, которая через великий океан привезла с собой ошибки прошлого, и которая позволила прорасти маленьким семенам зла в могучее дерево, где найдёт убежище вся нечисть».

– Молитвы вашей церкви нравятся мне гораздо больше, – однажды сказала Лоис Фейт. – В Англии ни один священник не может произнести молитву своими словами. Поэтому они не судят других, как это делает г-н Таппо.

– Я ненавижу мистера Таппо! – коротко ответила Фейт, и в её глазах сверкнула вспышка света.

– Но почему, кузина? Кажется, он хороший человек, хоть мне и не особо импонируют молитвы.

– Я его ненавижу. – Лишь повторила Фейт свои слова.

Лоис испытывала сильное чувство вины из-за того, что она любила себя, она радовалась тому, что её любят, и чувствовала, как мурашки пробегают по телу при признаках отсутствия любви у других. Но она не знала, что сказать, поэтому просто молчала. Фейт тоже не проронила ни слова, пока у неё не закончилась нить, а затем просто отодвинула прялку и поспешно вышла из комнаты.

Чуть позже к Лоис тихонько подкралась Пруденс. Эту странную девочку одолевали резкие перемены настроения: сегодня она ласковая и общительная, а завтра лжива, насмешлива и безразлична к боли и печали других, порой её можно назвать бесчеловечной.

– Значит, тебе не нравятся молитвы пастора Таппо? – прошептала она. Лоис очень не понравилось, что их подслушали, но брать слова назад ей не хотелось.

– Они мне не так нравятся, как те молитвы, которые я слышала дома.

– Мама говорит, что твой дом был безбожный. Эй, не смотри так на меня – это не я сказала. Я сама не очень люблю молиться ни сама по себе, ни пастору Таппо, если на то пошло. АФейт его вовсе терпеть не может, и я знаю почему. Сказать тебе, кузина Лоис?

– Нет! Уверена, что у Фейт были причины на то, чтобы молчать.

– А ты спроси её, куда делся мистер Нолан, и ты услышишь. Я видела, как Фейт часами плакала по мистеру Нолану.

– Тише, дитя! «Тише! » – сказала Лоис, услышав приближающиеся шаги Фейт и испугавшись, что она услышит их разговор.

А дело вот в чём. Год или два назад в Салеме произошёл раскол в религиозном обществе, и пастор Таппо был лидером более жёсткой и, в конечном итоге, более успешной партии. Вследствие этого менее успешный мистер Нолан был вынужден покинуть город. А Фейт любила его всем сердцем, хоть он никогда и не осознавал силу той привязанности, которую возбуждал, даже семья девушки была слепа к проявлению чувств с её стороны. Но не старая служанка Нэтти. Она наблюдала за всеми и всё замечала. Она знала настолько точно, будто ей всё детально объяснили, почему Фейт перестала волноваться о матери с отцом, о брате и сестре, почему ей всё равно на обязанности по хозяйству и на соблюдение религии. Нэтти очень верно заметила глубокую, тлеющую неприязнь к пастору Паттау; индийская женщина понимала, почему девушка (единственная из белых людей, кого она любила) избегала старого священника – она предпочла бы прятаться в лесу, нежели выслушивать его наставления и молитвы. С дикими, необразованными людьми часто не работает правило «Люби меня и люби мою собаку» - но «Кого ненавидишь ты – ненавижу я» – это про них. Поэтому чувство ненависти Нэтти к пастору Таппо были даже более сильными, чем у Фейт.

Долгое время причина неприязни кузины к священнику была для Лоис загадкой, однако, имя Нолан осталось в её памяти, хотела она этого или нет. Скорее из-за обычного девичьего интереса к любовной интриге, нежели из-за бессердечного любопытства, так что, она не могла не собрать воедино вырванные куски фраз, даже без помощи Пруденс. Лоис отказалась слушать от неё что-либо по этому поводу и тем самым немного обидела девочку.

С приближением осени Фейт становилась всё печальнее и скучнее. Она потеряла аппетит, некогда смуглая кожа девушки приобрела землистый оттенок, тёмные глаза выглядели пустыми и одинокими. Приближалось первое ноября. Лоис пожелала привнести немного жизни и радости в скучный дом и рассказывала Фейт об английских обычаях, которые, несомненно, были довольно глупыми и едва ли могли пробудить интерес в сознании американской девушки. Кузины лежали без сна в своей постели, в огромной, не оштукатуренной комнате, которая была частично кладовой, частично спальней. Лоис тогда прониклась сочувствием к Фейт. Долгое время она молча слушала тяжёлые вздохи двоюродной сестры. Фейт просто вздыхала, потому что её горе было слишком старым для бурных эмоций или плача. Лоис просто слушала, не произнося ни слова, она, даже не двигаясь в надежде, что это принесёт облегчение усталому сердцу кузины. Но когда вместо того, чтобы просто лежать неподвижно, Фейт, казалось, начала беспокоиться ещё сильнее, Лоис заговорила об Англии, о старых добрых привычках, не особо привлекая внимание Фейт, пока, наконец, она не перешла к теме Хэллоуина и не начала рассказывать об обычаях, которые существовали в Англии и почти исчезли в Шотландии. Но когда она рассказывала о гаданиях, о яблоке, съеденном перед зеркалом, о корытах с водой и о многих других невинных способах гадания, с помощью которых английские девушки стремились увидеть образ суженого, то Фейт слушала, затаив дыхание, изредка задавая нетерпеливые вопросы, как будто луч надежды проник в её сердце. Лоис продолжала говорить, рассказывая все истории, которые могли бы подтвердить способности ясновидения, просто потому что хотела подбодрить Фейт.

Внезапно Пруденс поднялась со своей кровати в тёмном углу комнаты. Девушки и не подозревали, что она давно проснулась и всё слышала.

– Кузина Лоис может пойти и встретиться с Сатаной у ручья, если она пожелает, но Фейт, если ты пойдёшь, то я скажу матери и пастору Таппо. Держи свои истории при себе, Лоис, я боюсь за свою жизнь. Да я лучше никогда не выйду замуж, чем почувствую прикосновение какого-то существа, которое будет вытаскивать яблоко их моих рук, когда я буду держать его через левое плечо. – Возбуждённая девушка громко вскрикнула от ужаса, представив себе образ. Фейт и Лоис бросились к ней, летя через всю комнату, залитую лунным светом в белых ночных рубашка. В то же мгновение к своему ребёнку подошла Грейс, разбуженная криком.

– Тише! Тише! – авторитетно сказала Фейт.

– Что случилось, моя девочка? – спросила Грейс. Лоис, чувствуя себя виноватой, хранила молчание.

– Убери её, убери её! – закричала Пруденс. – Посмотри за её левое плечо, я вижу, как само зло тянется за яблоком.

– О чём она говорит? – строго спросила Грейс.

– Она спит, - ответила Фейт. – Пруденс, замолчи.

Фейт сильно ущипнула ребёнка, в то время как Лоис пыталась унять тревогу, которую сама же и вызвала.

– Молчи, Пруденс, - сказала она, - и ложись спать! Я посижу с тобой, пока ты не уснёшь.

– Нет! Нет! Уходи! – всхлипнула Пруденс, которая сперва и правда испугалась, но теперь чувствовала удовлетворение от того, что находится в центре внимание. – Пусть со мной останется Фейт, а не ты, злая английская ведьма!

Фейт села рядом с сестрой, а Грейс, недовольная и озадаченная, ушла в свою комнату, намереваясь узнать больше по этому поводу с наступлением утра. Лоис оставалось лишь надеяться, что за ночь всё забудется и решила, что больше никогда не станет говорить о подобных вещах. Но в оставшиеся ночные часы произошло событие, изменившее ход истории. Пока Грейс отсутствовала в комнате, у её мужа произошёл приступ: был ли он напуган криком, или это всё совпадение, никто не может знать. В слабом свете горящей свечи у кровати его жена заметила, что его образ изменился. Прерывистое дыхание, которое перерастало в фырканье – приближался конец. Вся семья была разбужена, оказывалась посильная врачебная помощь. Но этот рассвет Ральф Хиксон так и не встретил. Для него всё было кончено.

Весь последующий день они сидели в затемнённых комнатах и почти не разговаривали, а если делали это, то исключительно шёпотом. Манассия был дома, несомненно, сожалея об утрате, но не сильно горюя. Фейт действительно горевала по отцу. На самом деле у неё было тёплое сердце, спрятанное где-то под угрюмой внешностью, отец проявлял к ней гораздо больше доброты, нежели мать, ибо Грейс явно любила Манассию, своего единственного сына, и Пруденс, младшую дочь. Лоис так же была несчастна, как и любой из них, она чувствовала сильную привязанность к дяде, как к самому доброму другу, и его смерть обострило старую печаль из-за смерти родителей. Но у неё не было ни места, ни времени для слёз. На её плечи легли заботы, которые ближайшим родственникам могут показаться неприличными: изменения в одежде, приготовления дома для похорон – всё это Лоис делала под строгим руководством тёти.

Но через день или два – в последний день перед похоронами – она вышла во двор за хворостом для печи. Это был прекрасный, звёздный вечер, и вдруг какое-то внезапное чувство пустоты под открытой вселенной тронуло сердце Лоис, и она села за стопкой дров и зарыдала.

Но вдруг из-за стопки резко вышел Манассия и встал перед ней.

– Лоис плачет!

– Немного, – ответила она, вставая и собирая узелок хвороста. Она испугалась, что мрачный, бесстрастный кузен начнёт её расспрашивать, но к удивлению, он взял её за руку и сказал:

– Остановить на минуту. Почему ты плачешь?

– Я не знаю, – ответила Лоис словно ребёнок, которого допрашивают. Она снова чуть не расплакалась.

– Мой отец был очень добр к тебе, Лоис. Я не удивлён, что ты скорбишь. Но то, что Господь взял он вернёт десятикратно. Я буду к тебе так же добр, как мой отец – даже добрее. Сейчас не время думать о браке и выходить замуж, но после похорон я хочу поговорить с тобой.

Лоис теперь не плакала, она испуганно сжалась. Что имеет в виду её кузен? Она бы предпочла, чтобы он рассердился на неё за неразумное поведение.

В течение нескольких следующих дней Лоис избегала его как могла. Иногда она думала, что то был дурной сон, потому что даже если бы в Англии у неё не остался бы возлюбленный, она всё равно никогда бы не смогла думать о Манассии как о своём муже. Более того, до сих пор в его словах не было даже намёка на такую идею. А теперь, когда предложение было озвучено, Лоис не могла не отметить, насколько сильно она его ненавидела. Он мог быть добрым, благочестивым – он и был таким, несомненно, - но его тёмный тяжёлый взгляд, длинные чёрные волосы, серая грубая кожа – все эти его личные качества, уродство и неловкость проявились сильнее после сказанных слов.

Она знала, что рано или поздно придётся обсудить эту тему, но, как трусиха, она пыталась отложить разговор, цепляясь за фартук Грейс Хиксон, поскольку была уверена, что тётя придерживается иных взглядов на своего единственного сына. В целом, так и было, она была честолюбивой, религиозной женщиной, а благодаря покупке земли в Салеме, Хиксоны быстро разбогатели без каких-либо усилий – отчасти благодаря накоплениям. Они никогда не пытались изменить свой образ жизни, который был рассчитан под меньший доход, чем у них был сейчас. Что касается их мирского характера, то он был столь же высок. Никто не мог и слова сказать против их привычек или образа жизни. Праведность, благочестие были очевидны для всех. Итак, Грей Хиксон считала, что она вправе выбирать из девушек жену Манассии. И пока никто в Салеме не соответствовал её стандартам. Она даже думала после смерти мужа поехать в Бостон и посоветоваться с тамошними министрами во главе с достойным мистером Коттоном Мэзером и посмотреть, смогут ли они предложить благочестивую девушку для её сына. Но, помимо красивой внешности и благочестия, девушка должна иметь хорошее происхождение и богатство, иначе Грейс Хиксон презрительно отставит её в сторону. Когда сей образец будет найден, и министры одобрят девушку, Грейс не ожидала никаких трудностей со стороны сына. Итак, Лоис была права, рассчитывая на то, что её тёте не понравится идея о браке между ней и Манассией.

Но однажды девушка оказалась в тупике. Манассия уехал по каким-то делам, которые, как говорили, займут весь день; но, встретившись с нужным ему человеком, он вернулся раньше, чем кто-либо ожидал. Он не застал Лоис в комнате, где пряли сёстры, мать сидела за вязанием, Нэтти возилась на кухне. Он был слишком сдержан, чтобы спрашивать, где Лоис, поэтому молча искал, пока не нашёл её на чердаке, заваленном урожаем фруктов и овощей. Тётя послала её туда перебирать яблоки и выбрасывать непригодные к употреблению. Лоис был наклонена и сосредоточена на работе, поэтому не заметила его приближения, пока не подняла голову и не увидела, что он стоит рядом с ней. От испуга она уронила яблоко и побледнела.

– Лоис, – сказал он, – ты помнишь слова, которые я сказал, когда мы оплакивали отца. Думаю, что сейчас меня готовят к браку, как главу дома. А я никогда в жизни не встречал такой милой девушки, как ты, Лоис! – он попытался взять её за руку, но она, покачав головой, убрала руку в сторону и сказала:

– Пожалуйста, кузен Манассия, не говорите мне этого! Осмелюсь сказать, что вам действительно стоит жениться, как главе дома, но я не хочу выходить замуж.

– Мне нравится то, что ты говоришь, – ответил он немного хмурясь. – Я не хочу брать в жёны напористую девушку, готовую вступить в брак. Кроме того, пошли бы разговоры, если бы мы поженились так скоро после смерти отца. Но я хочу, чтобы ты подумала о будущем. У тебя есть время подумать.

Он снова протянул руку, но на этот раз Лоис сама схватила его.

– Я в долгу перед вами за доброту, кузен Манассия, и у меня нет другого способа отблагодарить вас, кроме как искренне сказать, что я могу любить вас как дорогого друга, если вы позволите, но не как супруга.

Он отбросил руку, но не отвёл взгляд от её лица, пробормотав что-то, чего Лоис совсем не расслышала. Поэтому продолжила храбро держаться, хоть и дрожала от страха и почти была готова расплакаться.

– Пожалуйста, позвольте всё объяснить! В Барфорде был молодой человек – нет, Манассия, я не могу говорить, когда ты так зол, – он сказал, что хочет на мне жениться, но я была бедна, и его отец не одобрил наш брак. И теперь я не хочу выходить замуж, но если бы я решилась, то это был бы, – её голос сорвался. Манассия стоял и смотрел на неё пустым взглядом, в котором нарастала какая-то дикость, а потом сказал:

– Я понял, я вижу всё как наяву – ты должна быть моей супругой. Тебе не избежать того, что предначертано. Несколько месяцев назад, когда я сидел и читал старую книгу, я испытал невероятное счастье. Я не видел ни одной буквы на страницах, но я заметил золотые символы на незнакомом мне языке, значение которых можно прочесть лишь душой «Женись на Лоис! Женись на Лоис! ». И после смерти отца я знал, что это начало конца. Это воля Господа, Лоис, тебе не избежать этого.

Он снова попытался взять девушку за руку, но она ловко увернулась.

– Я не признаю, что это была воля Господа, Манассия, – ответила она. – Это не «на меня вдруг снизошло озарение», как вы, Пуритане, говорите. Я не настолько зациклена на браке как ты, даже если мне больше не представится шанса. Я не отношусь к тебе так, как должна относиться к мужу. Но я могу относиться к тебе как к кузену, как к доброму кузену.

Она замолкла в попытках подобрать правильные слова, которые смогут выразить благодарность и дружелюбие, но при этом объяснить, что они никогда не смогут быть ближе и роднее, что они как параллельные линии, которым никогда не суждено пересечься.

Но Манассия был убеждён, что это всё пророчество, что Лоис должна стать его женой. Он скорее чувствовал негодование из-за её сопротивления указу, нежели тревогу ха результат. Он пытался убедить её снова и снова, что у неё нет выбора.

– Голос сказал мне: «Женись на Лоис», и я сказал, что сделаю это. Я пообещал Господу.

– Но голос, который ты слышал, не сказал мне ни слова, – ответила Лоис.

– Лоис, – торжественно ответил он, – заговорит. И тогда ты подчинишься как Самуил?

– Нет, я в самом деле не могу, – бодро ответила девушка. – Я могу принять сон за правду или поверить в собственные фантазии, если буду думать о них слишком долго. Но я не могу жениться ни на ком из послушания.

– Лоис, Лоис, ты ещё не готова, но я видел тебя в видении как одну из избранных, ты была во всём белом. Пока твоя вера слишком слаба, чтобы ты могла кротко повиноваться, но так будет не всегда. Я буду молиться, чтобы ты стала на путь истинный, а пока я устраню все мирские препятствия.

– Кузен Манассия! Кузен Манассия! – крикнула ему вслед Лоис, когда он выходил из комнаты, - вернись! Я не могу выразить это словами. Манассия, нет сил ни на небе, ни на земле, которая могла бы заставить меня полюбить тебя настолько, чтобы жениться на тебе или жениться без любви. И я говорю это здесь и сейчас, потому что лучше, если бы это закончилось.

На мгновение он оторопел, а затем поднял руки и сказал:

– Да простит Бог тебе твоё богохульство! Вспомни Азаила, который сказал: «что такое раб твой, пёс, что мог сделать такое великое дело? » и пошёл прямо и сделал это, потому что пути его были предопределены, как было предсказано мне.

Он ушёл и на минуту Лоис показалось, что его слова должны сбыться, что как бы она ни боролась, она должна стать его женой, как сделало бы большинство девушек, они бы покорились своей судьбе. Оторванная от всех прошлых связей, не слышавшей ни слова из Англии, живущая в тяжёлых однообразных условиях в семье с одним мужчиной, которого уважали большинство окружающих просто потому, что он был единственным – только из-за этих фактов многие девушки уступили бы. Но, помимо этого, в то время и в том месте было много чего, что поражало воображение. Распространено было мнение, что существуют проявления духовного вмешательства – добрых и злых духов – которые присутствуют в жизни людей. Многое толковалось как указ Господа: Библия была открыта, листья развалились, и первый текст, на который упал взор, считался указом свыше. Слышались звуки, которые нельзя было объяснить – это злые духи, ещё не изгнанные из пустынных мест, которыми они владели. Таинственные виды, туман – Сатана ищет кого поглотить. Такие старые легенды и истории обычно рассказывали шепотом долгими зимними вечерами. Салем завален снегом, одинокая свеча тускло освещает тёмные скрипучие коридоры, где сложены в кучу разные предметы, один из которых выпадает ночью с жутким звуком, а на утро оказывается, что всё лежит по местам (так мы сам измеряем шум, сравнивая его с собой, а не с абсолютной тишиной ночи). Непроглядный туман, подбирающийся всё ближе и ближе к окнам, принимающий самые невообразимые формы – всё это и многие другие обстоятельства: например, падение могучих деревьев где-то вдалеке, крик индейца, ищущего свой лагерь и оказавшегося слишком близко к поселению белых людей, голодные вопли диких зверей, подкрадывающихся к загонам для скота – вот составляющие жизни в Салеме в 1691 – 1692 гг., немного странной и ужасающей, особенно для англичанки, впервые приехавшей в Америку.

А теперь представьте, что Лоис ещё постоянно подвергалась давлению убеждению со стороны Манассии, что она должна стать его женой, что она не должна продолжать так усердно сопротивляться, в то же время в течение многих дней она была заперта в доме, освященного лишь тусклым светом. Приближался вечер, и потрескивание дров в камине было более приветливым, чем кто-либо из окружающих; монотонное жужжание прялок раздавалось весь день, запасы льна были почти исчерпаны, когда Грейс Хиксон попросила Лоис принести ещё немного из кладовой до того, как догорит свеча. Итак, Лоис пошла, слегка отодвинувших от коридора, ведущего к лестнице в кладовую, потому что именно в этом месте по ночам слышались какие-то странные звуки, которые все начали замечать и которые обсуждали шепотом. На ходу девушка пела «Чтобы набраться смелости» приглушенным голосом, как она часто это делала в церкви Барфорда.

– Слава тебе, Боже мой, в эту ночь, – именно по этой причине, я полагаю, она никогда не слышала дыхания или движения какого-то постороннего существа, пока набирала лён, как вдруг совсем рядом раздался голос Манассии:

– Голос ещё не заговорил? Говори, Лоис! Слышала ли ты голос, который днём и ночью твердит мне: «Женись на Лоис! »?

Она вздрогнула, комок подкатил к горлу, но девушка нашла в себе силы и сказала чётко и храбро:

– Нет, кузен Манассия! И этого никогда не будет.

– Тогда я подожду ещё, – хрипло ответил он, как бы про себя. – Ты подчинишься, подчинишься.

Наконец-то наступил конец долгой однообразной зимы. Прихожане ещё раз решили обсудить расширение прихода и нужен ли помощник пастору Таппо. Последний вопрос уже обсуждали ранее, пастор Таппо признал необходимость и после чего всё пошло как по маслу в течение нескольких месяцев. А потом у старшего служителя возникло чувство, которое можно было бы назвать завистью, если, конечно, такой набожный человек как пастор мог питать такую злость. Как бы то ни было, быстро произошёл раскол на две партии: более молодые и пылкие выступали за мистера Нолана, старшие и более настойчивые – их было большинство, кстати, - цеплялись за старого седого мистера Таппо, который всех женил, крестил детей и был буквально «столпом церкви». Итак, мистер Нолан уехал из Салема, забрав с собой, возможно, больше сердец, чем одно у Фейт Хиксон, которая с тех пор стала совершенно другим человеком.

Но теперь – в рождество 1691 года – несколько пожилых людей скончались, а молодые напротив, приезжали в Салем – мистер Таппо тоже постарел и, как некоторые снисходительно полагали, стал мудрее. Была предпринята попытка возвращения мистера Нолана. Лоис проявляла интерес ко всему этому только ради Фейт – даже гораздо больше, чем последняя сама для себя. Колесо в прялке Фейт всегда вращалось с одинаковой скоростью, нить не обрывалась, взгляд никогда не поднимался от любопытства, когда разговор заходил о возвращении мистера Нолана. Но Лоис, после намёка, сделанного Пруденс, нашла объяснение всем вздохам и печальному виду, даже без подсказок в песнях Нэтти, в которых индианка завуалированно рассказывала историю несчастной любви своей любимицы. Время от времени они слышала пение старушки-индианки – наполовину на её родном языке, наполовину на ломаном английском – над тлеющей палочкой, от которой пахло чем-то неземным. Однажды, Грейс Хиксон учуяла этот запах в кладовой.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: