Опорные моменты консультирования пострадавшего от социогенной травмы 12 страница

Образы персонификаторов конкретны, но у них есть общие функциональные черты, проистекающие из сущности процесса социальной невротизации. Так, чувство несправедливости, которое неизбежно испытывает пострадавший, в определенной степени отражает стремление персонификатора обесценить само понятие справедливости. Это его экзистенциальный выигрыш, по Э. Берну. О свободе персонификатор вообще не имеет никакого понятия. Для него это процесс хаотичного разрушения социальных норм и ценностей, на которые случайно наталкивается его примитивная импульсивность.

Осознание всех сторон взаимодействия пострадавшего с МП и СП осуществляется в ходе свободной беседы, которая для пострадавшего носит выраженный проблемный характер. В числе вопросов и проблем, формулируемых консультантом, обязательно должны присутствовать и такие, на которые и у психолога не может быть заготовленного ответа. Консультант непременно настраивает себя в диалоге с пострадавшим даже на открытие новых для него психологических знаний. Это важный критерий успешности протекания социально-гуманистического консультирования.

В заключение приведем достаточно наглядный пример травматического взаимодействия пострадавшего с флегантом. Вначале происходит заурядный конфликт, в котором по оценке официальных представителей государственной власти объективно виновным признан будущий пострадавший. Но ситуация взаимодействия развивается таким образом, что флегант не только компенсирует ущерб, но и наносит психологическую травму партнеру, стремящемуся к справедливому решению конфликта. И дело здесь вовсе не в финансовой потере и даже не в фантастической несоразмерности потерь пострадавшего первоначальному ущербу флеганта. Пострадавшему навязаны особые взаимоотношения, в которых он психологически не может сопротивляться инсталлированному образу флеганта.

Возник внутренний конфликт: пострадавший чувствует эту несправедливость и навязанность решения конфликта, но не может найти основание, чтобы обвинить флеганта хоть в чем-то. На поверхности все выглядит так, как будто флегант защищал свои здоровые интересы. Если пострадавший не находит оснований для конкретных обвинений и выработки устойчивого отношения к персонификатору, то он неизбежно продолжает ощущать себя в его полной зависимости и психологической власти. Обобщенные осуждающие эпитеты ничего не дают пострадавшему, который в современных социальных условиях неизбежно будет видеть в ответ на них лишь снисходительную улыбку персонификатора, обращенную к пострадавшему как к человеку примитивному и умственно отсталому.

На самом деле важна даже не столько возможность обвинения, сколько возможность устойчивого отношения к персонификатору, выработанная на основе социально-гуманистического анализа травматической ситуации. Без обеспечения этого условия у пострадавшего нет никаких перспектив даже простить флеганта, потому что прощать надо за что-то конкретное.

Итак, обратимся к примеру. (Флегант № 2. ) В ходе консультирования подростка выяснилось временное неблагополучие в семье. Отец старшеклассницы находился в депрессивном состоянии, которое продолжалось уже более четырех месяцев. При этом его социальная адаптация на работе внешне никак не нарушилась. Заметной была только потеря психологического контакта в семье. Он стал менее чувствительным к проблемам окружающих, которые не только болезненно ощущали утрату привычной психологической поддержки с его стороны, но также испытывали тревогу по поводу внезапного обесценивания им смысла всей прожитой жизни и пессимистического отношения к перспективам будущего. По словам дочери и жены, он внезапно потерял свою обычную жизнерадостность, крайне высокую общую оценку своей личности и уверенность в себе.

При встрече консультанта с Л. П. (48 лет, имеет высшее образование) выяснилось, что, помимо явно выраженного возрастного кризиса, основная проблема заключалась в травматическом взаимодействии Л. П. с флегантом. Около пяти месяцев назад семья решила перед намеченным отпуском совершить экскурсию в Санкт-Петербург. На выезде из Петергофа они столкнулись с внезапно затормозившей машиной. Флегант, вышедший из слегка поврежденной модели «пежо», давно забытой в Европе, но все еще работающей с помощью регулярной помощи отечественного автосервиса, мягко, но настойчиво объяснил, что Л. П. «врезался» вовсе не в старый ободранный «запорожец». Он не согласился ни на какие предложения по компенсации ущерба, открыто объяснив, что не знает, сколько за это можно взять.

Л. П. был поражен совершенно не подходящим к ситуации выражением радостной мечтательности на лице молодого человека, который внешне был похож на обычного студента. Вместе с демонстрируемой им практической нерешительностью и колебаниями флегант проявил твердость в своем намерении дожидаться ГАИ и заметную активность в выяснении того, куда едет в период отпусков Л. И., где и кем работает, заглянул в новую «шестерку», чтобы лучше рассмотреть пассажиров.

Л. П. чувствовал себя виноватым: он отнял время у курсанта мореходки по интендантской части, приехавшего на краткосрочный отпуск к родителям. Сюда примешивалась досада и огорчение от того, что испорчено впечатление членов семьи о путешествии в прекрасный город, который он хотел им показать. Омрачали и предстоящие хлопоты по ремонту машины, который был для него делом новым и неизвестным. В это время флегант настойчиво пытался ему внушить, что суд по таким делам всегда обращается в техническую экспертизу, которая в этом районе единственная; что наибольшая сумма компенсации предписывается к выплате за моральный ущерб и т. п., т. е. пытался драматизировать зависимое положение путешественников по родным просторам.

Л. П. не возражал, поскольку принимал его слова за нечто совершенно излишнее в данной ситуации, которую ему хотелось поскорее завершить. Не для этого он привез детей в незнакомый им город. Ему казалось, что молодой человек непонятно зачем стучится в открытую дверь. Стоит только назвать сумму, обсудить и договориться. Уже в отделении милиции флегант договорился с офицерами ГАИ, что протокол ДТП аннулируют, если Л. П. выплатит им сто долларов.

Но и после выхода из стен отделения никакого желания договориться не выказали ни сам флегант, ни подоспевшие ему на помощь родители. Решили встретиться на следующее утро на территории строительной фирмы, приватизированной отцом флеганта. Шестерку, требующую легкого ремонта на месте, взялся отбуксировать сам флегант. На следующее утро Л. П. был на месте, где его «выдержали» в томительном ожидании до самого вечера. Все это было похоже на историю об автомобильных играх, рассказы о которых Л. П. неоднократно слышал. Но ни симпатичный молодой человек, ни солидный папа на «форде», ни милая и такая заботливая мама, которая выразила сочувствие, что Л. П. целый день без обеда и предложила ему отведать что-то домашнее, вовсе не были похожи вместе с обслуживающими их рабочими на криминальную банду.

Под вечер, истоптавшийся в беспросветной неопределенности флегант пришел, наконец, с «наставником», который своей ухватистой решительностью напомнил Л. П. образ знакомого, бывшего фарцовщика и предложил поехать на фирму, которая осуществляет техническую экспертизу. Л. П. знал, что такие фирмы заинтересованы начислить максимально возможный ущерб, поскольку оплата за эту услугу составляет фиксированный процент именно с начисленной величины необходимого ремонта. Он не видел в этом никакой необходимости, но согласился только потому, что понимал и принимал их право на более выгодную позицию: «Им так удобнее». Позиция Л. П. с самого начала была на стороне флеганта, а тот никак не мог решиться назвать сумму из-за опасений прогадать, получить с Л. П. меньше, чем это возможно в данной ситуации. Он никак не мог определить величину зависимости Л. П. от него, по отношению к которой, а не к объективной величине ущерба он и стремился определить сумму своей прибыли («материальной компенсации»). Однажды он не удержался и даже вслух огорчился, что, дескать, «кидалы» в этой ситуации смогли бы добиться гораздо большего, чем он.

Л. П. без спора согласился отдать ключи «наставнику» флеганта и ехать не в своей машине, поскольку с самого начала настроился преследовать справедливый выход из конфликтной ситуации и не хотел прибегать к каким-либо хитростям. После того, как он же оплатил экспертизу ущерба, включающего расходы на доставку из Западной Европы новых запчастей для нового «пежо» и фирменный ремонт проржавевшей «иномарки», которую флегант, видимо, купил не более чем за сто долларов, «наставник» огласил приговор. Сумма была нереальной и фантастической, что дало возможность наставнику изобразить реализм и щедрость. Он потребовал выплаты половины начисленной суммы.

Л. П. хорошо знал про распространенную среди вокзальных «бомбил» игру в хорошего и плохого парня. Он заранее настроился на то, что не будет принимать решение сразу (импульсивно), а подождет реакции флеганта. По словам Л. П., его поразило то, что молодой человек долго и упорно молчал в ответ на открыто направленный на него вопросительный взгляд. Он как-то сжался и слегка покраснел, но не подавленно, а как будто его застали врасплох, когда он в предвкушении удовольствия тащил прямо рукой котлету из кастрюли.

Детали обсуждали на фирме отца флеганта. Чувствовалось, что «наставник» был чем-то недоволен. Наверное, он испугался, что неправильно рассчитал: можно было бы вытянуть из Л. П. больше. Поэтому он без всяких аргументов категорически потребовал, чтобы деньги были выплачены наличными в тот же день. В ответ на миролюбивое замечание Л. П., фактически пожертвовавшего запланированным семейным отпуском, наставник взорвался. Его покоробило замечание, что, конечно же, лучше было договориться, чем участвовать в нудной судебной тяжбе. Хотя все присутствующие прекрасно знали социальную ситуацию – в судах дела лежат годами и не всегда решаются в пользу истца – наставник вдруг с какой-то непонятной и неожиданной ненавистью закричал, что если бы Л. П. не согласился заплатить, то он не отдал бы ему ключи и забрал машину в счет компенсации.

Л. П. вспоминает свое ощущение нереальности запоздалой угрозы: поскольку можно обратиться в милицию и обвинить этих милых людей, так недавно миролюбиво беседовавших с ним в ожидании решения экспертов, в угоне машины и похищении документов. Истинное положение дел, в котором Л. П. был заинтересован, легко могло быть таким путем восстановлено, без самоуправства и грубого давления со стороны флеганта и его «наставника». Но вслух Л. П. высказался в том смысле, что вопрос уже решен и дальнейшее его обсуждение непродуктивно; т. е. действовал опять без малейшей попытки «встать на свою позицию» и отстоять личные интересы.

Члены семьи Л. П. переживали за него два дня. Они с радостным облегчением поделились с ним своими воспоминаниями о былой тревоге и в дальнейшем ни разу не упрекнули за бессмысленность нелепых потерь. Но он сам оказался зафиксированным на понесенном ущербе. Тем более что доходы вскоре понизились и возникли новые материальные проблемы. Он упрекал себя за то, что прекрасно видел сети, которые неумелые рыбаки плели для него, но почему-то шел прямо в них. Зачем?

Л. П. помнит, что флегант не производил на него впечатления какого-то мифического «превосходства сильной личности». Более того, Л. П. внутренне непроизвольно смотрел на него, как на «молодого человека», немного «свысока», но старался не проявить этих чувств и решить конфликтную ситуацию «на равных». Он счел необходимым высказать сожаление о случившемся по его вине ДТП и принести свои извинения флеганту и его родителям, хотя не был уверен, что именно он один виноват в том, что «все они сейчас теряют время». Затем сразу же уверенно добавил, что сказанное не следует понимать как альтернативу или попытку уменьшить стоимость материальной компенсации, что он готов немедленно компенсировать необходимый ущерб. Но в ответ опять увидел лишь легкие улыбки и пожимания плечами.

Он чувствовал, что многое из случившегося не может понять, не улавливает самого главного, хотя ежедневно возвращается к пережитым сценам. Он видит себя человеком глупым, робким и уступчивым, не способным широко и активно, реалистично и гибко мыслить. Эта неспособность дать отпор обидчикам вызывала в его памяти и другие, более ранние воспоминания, которые казались уже не великодушием, а просто ничтожностью, неспособностью постоять за себя.

Инфернальное мироощущение и страхи Л. П. были первой проблемой, которую следовало решить. Непосредственный переход с экзистенциального уровня на межличностный привел бы к усилению зависимости Л. П. от персонификатора. В то же время экзистенциальные ощущения своей социальной позиции выражены у Л. П. абсолютно пессимистически, интравертированно и смутно.

Поэтому первой задачей консультанта было расширение ориентировки Л. П. с целью максимально возможного осознания им своей реальной личностной позиции. Одновременно решалась задача обеспечения социальной поддержки пострадавшего. Необходимо было добиться, чтобы Л. П. осознал для себя ценность своей личности и позитивный смысл всего пройденного пути. Смыслы будущей жизни не должны отрываться от смыслов настоящего и прошлого, чем, на наш взгляд грешит логотерапия, сторонники которой фиксируют свое внимание только на смысле оставшейся жизни (Франкла В., 1990). Важная социальная роль Л. П. состояла в отстаивании двух явно выраженных ценностей: во-первых, ценности любви и понимания проблем другого и, во-вторых – справедливости. Груз этой социальной ответственности ослаблял его в конкурентном взаимодействии с эгоцентрическим субъектом. Но поскольку эти смыслы всей его прошлой жизни в новой социальной ситуации полностью обесценились, то и его одинокие усилия противостоять деструктивному распаду культурно-исторических ценностей оборачиваются лишь бессмысленными жертвами, ущербом для любимых им людей. Он оказался на пороге болезненного перехода социализированной личности к стратегии социально-невротической адаптации. Условием затянувшегося депрессивного состояния была неосознанность нежелательного жизненного выбора, его предрешенность и отсутствие реальной альтернативы. Но реальная альтернатива не существует, так же как, например, социально-невротическая защита, в форме готовых стереотипов, законсервированных в форме ценностей и правил общения деструктивных групп. Она может быть выработана лишь самой социализированной личностью в процессе творческого решения экзистенциальной, но в то же время не только индивидуальной, но и достаточно общей, актуальной для социума проблемы. В этом замкнутом круге, в первую очередь, пострадавшему необходима активная поддержка на пути социализации. Он не должен чувствовать себя «последним из могикан». Затем должны быть предприняты меры по ослаблению прочности моральной позиции персонификатора и ослаблению деструктивного влияния его образа на мотивы деятельности пострадавшего.

Состояние Л. П. значительно улучшилось, когда он в ходе направленного диалога с консультантом пришел к выводу, а затем окончательно убедился, что для снижения оценки собственных умственных и волевых качеств нет никаких оснований[116]; более того, снижение его самооценки имеет оборотную сторону – оправдание действий персонификатора.

И это уже не просто пассивность, а активная поддержка позиции флеганта, т. е. действия, направленные против себя самого. Вследствие произошедшей инсталляции персонификатора Л. П. оправдывает право флеганта на ничем не ограниченную эксплуатацию, основанную уже не на социальных нормах, а на законах взаимоотношений власти, где позиция подчинения означает признание и принятие неравноправия с доминирующей стороной.

Чувство вины, принятое пострадавшим не от амбивалентно любящего другого (одного из родителей), а от социального невротика, содержит уничижительную самооценку пострадавшего, его согласие с неравноправностью взаимоотношений, а также «право» персонификатора определять границы интересов и ценность личности взаимодействующих сторон. Дело не в том, что чувство вины является деструктивным чувством вообще. Просто в данном случае оно используется не по адресу. Субъект не имеет никакого морального права разрешать флеганту провоцировать и использовать это чувство, тем более в условиях межличностного конфликта[117].

Чувство вины влияет на формирование нарождающихся взаимоотношений таким образом, что ценность всех случайных (несоциализированных) интересов флеганта конституируется без ограничений, а интересы социализированной личности стремятся к нулю, т. е. вообще не признаются. Это состояние и переживается пострадавшим в качестве противостояния бессильного «Я» двум враждебным партнерам: флеганту и собственному морализирующему сознанию.

Эта ситуация в психоаналитической схеме скорее всего могла быть графически представлена следующим образом: «сверх-Я» пострадавшего как бы присоединяется к «Оно» флеганта. Или же другой вариант. «ОНО» флеганта становится «ИДом» пострадавшего. На самом деле психологические процессы, лежащие в основе формирования взаимоотношений власти, более сложны и противоречивы.

Это, прежде всего, именно взаимоотношения, а не «структура личности» или набор «эмоциональных состояний», как считает Э. Берн, социально-психологическая концепция которого в данном моменте оказывается все-таки ближе к истине, чем позиция ортодоксальных представителей психоанализа. «Родительское состояние», предполагающее внутреннее право наказывать других за нарушение норм и традиций, несомненно, базируется на интериоризации взаимоотношений власти. Предпосылкой устойчивого навязывания своей «родительской позиции» «ребенку другого» является чувство вины будущей жертвы перед преследователем.

Флегант ничего не может сделать с партнером, если тот хотя и способен испытывать чувство вины, но не принимает его именно от данного социального невротика. Тем более что флегант не в состоянии создать такую ценностно-конфликтную ситуацию, которая под воздействием аффекта могла быть немедленно перемещена во внутренний план потенциального пострадавшего, а может только использовать уже имеющийся внутренний конфликт предполагаемой жертвы, убедившись в его наличии. Как уже отмечалось выше, этот конфликт формируется в массовом масштабе на социальном уровне, когда государство и общество отторгают социализированную личность, воздействуя на нее «методами шоковой терапии». Тем самым создаются условия, благоприятные для активизации деятельности социального невротика. Поэтому «неуязвимость» социализированной личности от флеганта представляет собой разрешение внутреннего конфликта на пути ее самореализации. Второе условие неуязвимости – противодействие («копинг») стремлению социального невротика навязать чувство вины.

Социализированная личность попадает в ловушку флеганта именно в момент актуализации чувства вины. Она прекрасно видит эгоцентризм партнера и реалистически отвечает ему тем же, но одновременно является социально ответственной личностью и действует так, как будто ее взаимоотношения с обществом, в частности значимость такой социальной ценности, как справедливое разрешение конфликта, являются чем-то изолированным от тех взаимоотношений, которые развиваются на межличностном уровне.

Л. П. с самого начала строил два параллельных ряда отношений с одним и тем же субъектом: реальные и вполне эгоцентрические – с очевидно эгоцентрическим субъектом и социальные, опосредованные общественными ценностями, – с тем же субъектом. Эти два типа отношений выдают наличие внутреннего личностного конфликта Л. П., его «ценностную маргинальность» (внутренний ценностный конфликт). Это и не дает возможности пострадавшему сориентироваться ни в плане первого, ни в плане второго ряда отношений. Флегант тоже учитывает социальную сторону, но «не всерьез», не на ценностном уровне. Моральный план его вообще не интересует, а правовые нормы служат лишь средствами манипулирования окружающими. Легко заменимые образцы социального поведения выступают в его деятельности в качестве специфических инструментов обеспечения своей психологической власти над жертвой, выбор которых из стандартного набора условий межличностного взаимодействия определяется лишь эгоцентрическими интересами самого флеганта.

«Любящий интериоризированный другой» (ЛИД) необходим для формирования внутреннего развивающего диалога, который составляет психологическую предпосылку развития личности. Образ этого любящего другого проявляется не только в бодрствующем состоянии субъекта. В процессе сна он – в норме – спонтанно смещается с одного объекта на другой. Навязчивый кошмарный сон, регулярно повторяющийся, как раз и свидетельствует, на наш взгляд, о травматическом поражении нормального психологического механизма внутреннего развивающего диалога субъекта со стороны агрессивного инсталлятора, образ которого фиксируется в рамках взаимоотношений власти и приводит к депрессивному состоянию пострадавшего. Взаимоотношения власти – это и есть тот самый барьер, который обусловливает «задержку» в развитии личности. Это вовсе не некая самостоятельная сущность, а скорее «сбой», искусственная остановка процесса развития, неизбежно приводящая к распаду личности пострадавшего.

В данном случае процесс выхода из конфликтной ситуации был крайне растянут по времени. В сформированных за этот период взаимоотношениях власти флегант все-таки обеспечил себе через свои внешне неуверенные, как бы «прощупывающие» действия доминирующую позицию. Этот пример тем и интересен для нас, что взаимодействие происходит не мгновенно, а в силу недостаточной опытности флеганта в сочетании с его выраженной эгоцентрической целеустремленностью развивается «под лупой времени» (Ильенков Э. В., 1970).

В результате травматического взаимодействия у Л. П. исказилось восприятие личности флеганта относительно ценности собственной личности. Ориентировка Л. П. была ограничена не только в пространстве отношений, но и во времени, которое как бы остановилось для него в момент формирования взаимоотношений власти. Под воздействием факта официального признания его единственным виновником ДТП он не замечал, каким образом он постепенно превращался в пострадавшего, отношение которого к персонификатору не может ограничиться временем первого этапа взаимодействия. Это отношение зависит и от опыта дальнейших взаимоотношений.

Консультант попросил Л. П. представить, как он предположительно вел бы себя на месте флеганта. Л. П. сразу вспомнил, что на выезде из Санкт-Петербурга им пришлось заехать в мастерскую и завершить ремонт. Талантливый мастер почти без инструментов и необходимых запчастей за половину дня обеспечил им возможность вернуться домой на своем транспорте и неожиданно оценил свое время и усилия в совершенно незначительную сумму. Помедлив, Л. П. уверенно сказал, что, наверное, потребовал бы компенсацию в том же духе: с учетом необходимых затрат и своей доли вины.

Он осознал, что ранее не мог понять смысла как бы нейтральных вопросов флеганта. Ведь для него уязвимое положение другого – основание для сочувствия. Только в ходе консультирования он понял, что флегант не просто вынужденно «коротал время» за разговором или, внутренне сочувствуя, стремился выяснить планы и материальные возможности неудачливых гостей его города, чтобы ненароком их не обидеть. Напротив, он пытался выяснить, какую сумму денег можно реально получить с Л. П., а также степень личностной уязвимости предполагаемой жертвы ситуацией, которую можно использовать для навязывания своих условий. Здесь против Л. П. работали такие факторы, как возможные неудобства для членов семьи, необходимость бесцельного и финансово затратного проживания в гостинице и т. п.

Осознав все это, Л. П. добавил, что уже тогда ему пришла в голову мысль, что сейчас никто на дороге не останавливается «на мигающий зеленый», как это сделал флегант, у которого за день до ДТП были временно отобраны права за проезд на красный свет. Но Л. П. не сосредоточился только на своих интересах и поэтому не смог использовать слабость позиции флеганта, чтобы вообще оставить его «в глупом положении». На вопрос консультанта: «Устроило бы вас, уже сейчас, такое решение конфликта, когда флегант оказался бы дважды обижен: повреждение машины и ловкий уход виновника от ответственности? » – он, к удивлению консультанта, ответил, что вовсе не устраивало бы. Следовательно, пристрастность к ценностям справедливости, к пониманию и учету интересов другого до сих пор остается выраженной чертой личности Л. П. и главной причиной его «неадаптивности» в новых социальных условиях. Эти ценности являются барьером быстрой и полной ориентировки в ситуации противостояния эгоцентрических позиций только потому, что потенциальный пострадавший, в отличие от флеганта, не решается полностью встать на указанную позицию, т. е. оставить путь социализации и превратиться в социального невротика. Как вспоминает Л. П., он сразу же предложил разумную компенсацию и попытался начать «торг», но флегант решил сначала обеспечить себе устойчивую позицию «сверху», чтобы потом диктовать свои условия. Он явно боялся «прогадать» в счастливой для него ситуации, решил выжать из нее максимум «личного успеха».

Стихийно сложившаяся традиция такова, что даже на желтый цвет светофора большинство водителей только увеличивают скорость. Л. П. считает, что непременно чувствовал себя отчасти виноватым, если бы сам нарушил эту неписаную традицию. Иными словами, социализированная личность в любой конфликтной ситуации готова признать свою часть вины. Это условие наиболее продуктивного выхода из конфликтной ситуации, которая разрабатывается в рамках гарвардского подхода (Фишер Р., 1992). Но именно эта способность социализированной личности к сотрудничеству, т. е. к максимально продуктивному удовлетворению интересов обеих сторон, и является самой уязвимой стороной в патологических социальных условиях. Поэтому преодоление последствий травмы предполагает выстраивание двух рядов отношений: не только к МП, но и к СП. При этом взаимоотношения с МП должны развиваться по пути дистанцирования, все более опосредуясь социальными нормами[118].

Несмотря на потенциальное превосходство в развитии своих личностных качеств и объеме жизненных знаний, интересы Л. П. представлялись ему менее значимыми, чем личность и интересы флеганта. Поэтому его усилия, направленные на справедливое решение проблемы, были на самом деле направлены на ущемление собственных интересов. Л. П. всегда предполагал в другом человеке социализированную личность. Как уже отмечалось выше, это не ущербность, а условие сохранения культурно-исторических смыслов человеческого существования. Если оба субъекта выходят из конфликтной ситуации на более высокие уровни общения, то они закономерно оценивают свои «затраты» не только в качестве уступки и передачи чего-то ценного партнеру, но и в качестве вклада в общую архитектонику культурно-исторической среды. Поэтому у них нет страха ошибиться, «отдать другому» больше, чем это было необходимо. Для Л. П. это была привычная адаптивная стратегия социализированной личности к жизни в обществе. Фактически, Л. П. «потерпел поражение» только потому, что вовсе и не собирался всерьез драться. Он прекрасно видел, что перед ним не профессиональный преступник, поэтому распространил на него свое отношение, достойное уровня общения социализированных личностей. Тем самым и были созданы условия для инсталляции персонификатора.

Осознание возможности психологической «ущемленности» самого социального невротика вследствие перенесенной им травмы и непреодолимое желание переложить ее тяжесть на кого-то другого многое меняло в восприятии травматического взаимодействия со стороны пострадавшего. Оно позволило снять процесс инфернализации персонификатора. Для Л. П. было открытием само существование флегантов. Одно дело – чувствовать себя жертвой, все поступки которой просчитаны и опережаются действиями преследователя, другое – видеть в персонификаторе жалкую невротическую личность, действия которой так же понятны и предсказуемы, как расписание пригородных электричек. Это позволило укрепить самооценку Л. П. и вывести его из состояния маргинальности в отношении противоположных по содержанию личностных смыслов.

Задача социально-гуманистического консультирования по реабилитации пострадавших несколько сложнее тех задач возвращения душевного покоя, социальной адаптации и т. п., которые ставятся в психотерапии. Главная цель консультанта – помочь пострадавшему сохранить свой индивидуальный путь личностного развития в направлении дальнейшей социализации, предотвратить возможность развития социального невроза.

Депрессивное состояние Л. П. было во многом вызвано этим самым существенным внутренним конфликтом. Он находился на грани пересмотра личностно значимых смыслов. Когда он осознал, что, отбрасывая ослабляющую его пристрастность к смыслообразующим социальным ценностям, он необходимо превратится в социального невротика, его маргинальные колебания приобрели форму сознательного и социально значимого личностного выбора. Пострадавший убедился, что, ступив на путь социального невротика, он тем самым оправдает эгоцентрическую позицию флеганта, которая таким образом получит дополнительное подтверждение своей истинности и реализма. Само втягивание на такой путь является частью моральной победы флеганта над ним.

Его взаимоотношения с флегантом стали для него ценностно осмысленными и получили статус продолжающегося состязания, в котором флегант разрушает не только ценности социума, но и благополучие его семьи, находящейся в настоящее время на грани кризиса. Все это позволило Л. П. свободно взять на себя полную ответственность за личностно значимые общественные ценности и судьбу семьи, преодолеть депрессивное состояние и вернуться к социально-активной жизни. Тем самым семейная среда для дочери стала более благоприятной и обеспечила ей возможность без осложнений и дополнительных проблем закончить школу.

⇐ Предыдущая47484950515253545556Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: