Опорные моменты консультирования пострадавшего от социогенной травмы 14 страница

И дело здесь не в том, что современные подростки уже «вооружены» достоверными научными знаниями об одноклеточных сперматозоидах, а в том, что, в зависимости от достигнутого до травмы уровня развития, одни из них видят в каждой из этих клеток смысл продления жизни, смутный образ будущих детей, чувствуют свой долг уберечь их от обид и оскорблений со стороны потенциальных персонификаторов, а другие – только «фюйть». Одни задумываются над тем, что в двух противоположных клетках содержится вся программа биологического развития, в которой заложены целые галереи уникальных «портретов» как людей ныне здравствующих, так и давно ушедших из жизни; а другие чувствуют лишь напряжение в гениталиях. В этом отношении онтологическая сторона сексуальных переживаний может рассматриваться в качестве мощного, но до сих пор практически неиспользуемого источника профилактики различного рода сексуальных перверсий.

Фаллические жесты, ритуально воспроизводимые в момент победного ликования, несомненно, являются символами гомосексуальной субкультуры, которая под покровительством торжествующих криминальных ценностей легко проникла в катастрофические разломы культуры. Приобретя статус привычных, эти жесты стали незаменимым невербальным элементом пропаганды гомосексуальной толерантности.

Половое воспитание отнюдь не сводится к обучению навыкам пользования противозачаточными средствами. Оно совершенно неэффективно без соблюдения целого ряда необходимых условий; хотя бы без такого не самого важного из них, как понимание подростком смысла эротической интимности, который не может быть сведен к усвоенному в детстве простому правилу скрывать свои гениталии от глаз окружающих[125]. Может быть, это покажется пока парадоксальным или неубедительным, но, на наш взгляд, развитие эротической интимности невозможно без преодоления субъектом ощущения ничем не ограниченной личной «свободы владения» своими гениталиями. Речь идет не о реанимации запретов, а о формировании внутреннего плана присутствия некоего, проецируемого вовне «анимического образа» субъекта противоположного пола, который доброжелательно, но определенно подсказывает интуитивное сопротивление желанию подростка «просто начать играться».

Соглашаясь на участие в сексуальной ненормативной игре, подросток должен знать, что он делает ответственный выбор: сохранить или навсегда расстаться с анимическим образом будущего спутника жизни, который в случае травмы замещается образом (начинает играть роль) социального персонификатора. Только мастурбирующий подросток всегда убежден, что он имеет «полную свободу» распоряжаться своими половыми органами «как хочет» и ничего от этого не теряет. Фактически он не видит различия между гениталиями и карманными деньгами: и те и другие – в рыночных понятиях – «принадлежат ему», и те и другие можно разменивать на приобретаемые удовольствия. Появляется возможность быть «анально скупым» или генитально «щедрым» и т. п. Но за весь этот «блошиный рынок» ценностей власти нельзя купить потерянной юношеской мечты, которая ранее легко возносила подростка к вершине, возводимой человечеством многие тысячелетия.

В стихийной практике онтологический аспект не исчерпывается только позитивным, развивающим содержанием. Здесь есть основа и для формирования прямо противоположного содержания, включающего, в частности, «панк-мифологию», которая гармонично согласуется как с анатомо-физиологическим редукционизмом, так и с классическим психоанализом. Все зависит от того, насколько подросток – самостоятельно или в «сопровождении» психотерапевта – различает и реально учитывает более высокий уровень культурно-исторических ценностей, насколько ему удается понять личностный смысл своих импульсивных или стандартных групповых действий.

Во всяком случае, онтологический аспект сексуальных отношений располагает вполне достаточным содержанием для организации более эффективной психологической профилактики сексуальных перверсий. Его освоение сделает излишним дилетантские набеги педагогов и психологов в область анатомии, физиологии и «чистой медицины».

«Одним из механизмов возникновения эксгибиционизма в пубертатном возрасте может быть внезапное появление взрослых во время мастурбации. Страх, стыд резко усиливают и так высокое половое возбуждение, наступает необычно яркий оргазм» (Возрастная сексопатология, 1983. С. 82). Заметим, что в основе «страха и стыда» в данном случае стоит интериоризированный социальный запрет[126]. Без него невозможно понять психологическое содержание эксгибиционизма, гомосексуализма, садомазохизма и т. п. Несомненно, что переживаемый садистом эффект «оргазмического удивления» и новизны в определенной степени провоцируется парадоксальными мазохистскими реакциями партнера на агрессию, физические издевательства, побои, на явно циничные и намеренные оскорбления. Это социальное по своей природе усиление эротического возбуждения садиста явно опирается на социальные ожидания гнева, отпора и защиты партнером своего человеческого достоинства, которые служат социальным фоном и необходимым условием садомазохистских перверсий.

Если ребенку или подростку безнаказанно разрешается – чаще всего это даже специально провоцируется – мучить физически более сильного взрослого, например, слабой девочке бить плетью взрослого мужчину, то эмоциональный шок и сила аффекта, суммирующиеся со слабым пока сексуальным возбуждением, могут привести к катастрофе в процессе развития личности несовершеннолетнего, обратить социализацию в регрессивную адаптацию и направить дальнейшее формирование личности ребенка или подростка по пути социальной невротизации.

Изучение генезиса эксгибиционизма, гомосексуализма и садизма не является предметом этой книги. Нас интересуют только те аспекты социально-невротического развития, которые связаны с психологической травмой, являются ее началом, следствием или тем и другим одновременно. Причем нас интересуют даже не все социально-психологические процессы, которые способствуют обращению анатомо-физиологических особенностей подростка в факторы риска перверсий. Например, припухание грудных желез у части мальчиков в пубертатном возрасте, выраженная полнота и некоторые другие индивидуальные анатомо-физиологические особенности, несомненно, повышают вероятность принятия женской роли при игровой имитации полового взаимодействия в мальчишеской группе. Но важно учитывать при этом, что реальную опасность перверсий создают не непосредственно анатомо-физиологические особенности, а то значение, которое они приобретают в «серьезных играх», с их иллюзорной свободой выбора потенциально травматической роли, поначалу представляющейся индивиду «безопасной».

Несомненна и роль сильных запахов, вызывающих отвращение окружающих, в условиях замкнутой физической среды. Угнетенность и раздражение неприятным постоянным запахом, как правило, преодолеваются в условиях деструктивных групп двумя способами агрессии к его источнику. Побои жертвы вызывают удовлетворение власти, а сексуальная агрессия превращает непреодолимое отвращение в ощущение «сексуального аппетита». Ассоциативная связь этих запахов с предшествующими условиями мастурбации, как правило туалета или ванной комнаты, несомненно, провоцирует окружающих, имеющих соответствующий опыт, к сексуальной агрессии.

Мы не ставим своей задачей прослеживание дальнейшей истории социально-патологического развития. Нас интересует другое: почему, к примеру, в одних случаях гомосексуальный контакт переживается индивидом в качестве актуальной психологической травмы, а в других остается лишь потенциальной травмой, разрастается в стандартный или творческий (Жене Ж., 1997) вариант социально-невротической адаптации? В этом отношении гомосексуальное и садомазохистское взаимодействие интересуют нас, прежде всего, с точки зрения выявления истинных мотивов поведения активной стороны, имея в виду мотивы формирования диадической или групповой роли в рамках травматического взаимодействия.

Понятна относительность этого деления пострадавших на активных и пассивных: не только «садист», но и «мазохист» может стать инициатором травматического взаимодействия. И в конце концов, они могут меняться ролями: склонность к садизму и мазохизму соединяется в одном лице. Нас не интересует и чисто социально-психологический аспект этого взаимодействия, каковым является процесс распределения и принятия участниками группового взаимодействия ролей, ставших уже стандартными, который характерен, к примеру, устойчивым антисоциальным (деструктивным) группам со сложившимися нормами и ценностями.

Как уже отмечалось выше, концепция Э. Берна вообще не оставляет места для возможности анализа психологической травмы. В рамках трансактного анализа она оказывается просто фикцией, иллюзией обыденного сознания, драматизирующего веселое времяпрепровождение, которое желающие могут усилить изрядной дозой адреналина, не более того. Все человеческие драмы понимаются автором в качестве «игр третьей степени», в которых свой выигрыш получают как преследователи, так и жертвы, каждый непременно обеспечивает себе то, к чему бессознательно стремился и садист, и мазохист.

На самом деле эта убедительная картина отражает уже посттравматическую реальность, в которой обе стороны травматической ситуации, вынужденно или по собственному выбору, окончательно оставили путь социализации и видят перед собой лишь социально-невротические ценности. Пострадавшие от собственных действий становятся сутенерами с явно садистскими наклонностями, а жертвы сексуального насилия мазохистски отдают им в полную власть свое тело для сбыта и разного рода спекуляций на рынке сексуальной эксплуатации.

Как справедливо отметил Ф. Перлз (1995), поведение проститутки, ее «свободная от социальных условностей» манера жизни, ценности – все это не больше чем психологическая защита, ставшая необходимым условием социально-невротической адаптации в результате полученной травмы. Проститутку, в отличие от гетеры или современной жрицы полной сексуальной свободы[127], которая сама выбирает с кем ей встречаться (как правило, в целях безопасности лишь с женатыми мужчинами), характеризует именно эта рабская зависимость от сутенера. Хотя, можно заметить, что и сутенер, и каждый новый «арендатор» ее тела в то же время выполняют и некоторую «облегчающую» ее глубинную душевную боль функцию – помогают «затереть» образ ненавистного персонификатора.

В то же время необходимо отметить гениальную научную проницательность Э. Берна. Он не просто «лукаво обошел» стороной факт существования травмы. На самом деле он замечательно показал, что проблематика травмы не умещается в логику и динамику трансактных игр. Травма – это не просто процесс общения, обмена трансакциями, который не имеет устойчивых результатов, в частности, в форме складывающихся взаимоотношений. Как уже отмечалось выше, травма – это, прежде всего, взаимоотношения власти, делающие жертву несвободной, зависимой от персонификатора.

Сама форма взаимоотношений у Э. Берна распадается на множество комбинаторных сочетаний «эмоциональных позиций»: Ребенка, Взрослого или Родителя, которые объединяются лишь общим, усвоенным в детстве типом игры. А ход игры, ее динамика нацелены на «выигрыш», т. е. имеют причину в будущем. Здесь Э. Берн, который неустанно повторяет, что у З. Фрейда есть все, явно изменяет своему учителю, но в то же время он не становится и на позицию А. Адлера. «Выигрыш» в его понимании не «фиктивная цель», а нечто реальное и уже испытанное в прошлом. При этом Э. Берн не пытается анализировать те качественные различия, которые могут возникнуть в самом содержании «выигрышей» в процессе развития личности.

Такое впечатление, что «экзистенциальный выигрыш» презентирован ребенку уже в трехлетнем возрасте. По крайней мере, от представителей теоретического направления в психотерапии, которое справедливо придает такое большое значение половой потребности и манипулятивным играм, можно было бы ожидать анализа возрастных изменений самого содержания «выигрышей» в процессе полового созревания индивидов. Ведь одно дело, к примеру, ощупывание гениталий и взаимная мастурбация в детском возрасте, а другое – в половозрелом.

Если речь идет к тому же об однополой группе, то мы можем ожидать качественный переход процесса детского полового экспериментирования в гомосексуальные взаимоотношения. А если в этой группе подростков есть несовершеннолетние, которые отстают в половом развитии или опережают других, что тогда? Одни могут испытать оргазм, а другие нет. У одних «фюйть» никак не получается, а другие обливают спермой малолеток, которые до этого завистливыми глазами смотрели на неузнаваемо изменившиеся и фантастические для них объемы гениталий своих старших дружков, а затем плачут от растерянности, не зная как понять и оценить случившееся. Где здесь садизм, а где мазохизм, если это все случилось с участниками сексуальных игр в первый раз? Где игра, а где травма? И у кого из двоих?

Кажется, что обиженным должен непременно оставаться всегда младший и слабый. Но с началом полового созревания само понятие силы и слабости становится относительным. Даже в гетеросексуальных отношениях позицию доминирования часто занимает более бесчувственная или нарциссическая, относительно незрелая, часто с задержкой в сексуальном развитии сторона, не испытывающая к другим той же силы эротического влечения, которая притягивает к ней сексуальных партнеров. Слабая женщина может «чисто по-женски» руководить целой группой покорных ей мужчин – поклонников, чиновников, членов политического движения и т. п., изнывающих от сладкого плена ее очарования.

Известно, что у рано созревающих в половом отношении девочек снижается их социальный статус в группе. Это может быть объяснено только тем, что в условиях состязательности и групповой борьбы за власть девушка становится уязвимой. Ей приходится преодолевать депрессию в период менструаций и собственную подростковую гиперсексуальность, которой она еще не умеет в достаточной мере управлять. Ее половая потребность на стороне еще недостаточно пробужденных в сексуальном отношении конкуренток, для которых не так страшно оказаться под взглядом любопытствующих мальчиков не только без макияжа, но и с поднятой ветром юбкой или случайно обнаженной в детской игровой возне грудью. И они это прекрасно интуитивно понимают и неосознанно используют до тех пор, пока их сексуальная потребность также не достигнет подростковой нормы, т. е. уровня слабо контролируемой гиперсексуальности, пока сексуальное любопытство мальчиков не заместится более зрелым подростковым интересом, провоцирующим сексуальную конкуренцию одноклассниц.

Что касается гомосексуальных отношений, то ситуация для дальнейшего развития личности подростка оказывается еще более рискованной. И. Кон приводит выдержку из дневника 14-летней девочки, которую спасла от психологической травмы полноценная социальная ориентация и успешная половая идентификация подруги: «Однажды, оставшись ночевать у подруги, я ее спросила – можно мне в знак нашей дружбы погладить ее грудь, а ей – мою? Но она не согласилась. Мне всегда хотелось поцеловать ее, мне это доставляло большое удовольствие. Когда я вижу статую обнаженной женщины, например, Венеру, то всегда прихожу в экстаз» (Кон И., 1989. С. 225).

Автор скептически относится к идее латентной гомосексуальности, считая более вероятной причиной явно выраженного стремления девочки к эротическому телесному контакту лишь мотив «передачи эмоционального тепла, поддержки и т. д. » Что касается «латентной гомосексуальности», то скептицизм И. С. Кона вполне обоснован, так же как и отрицание тождества «допубертатной гомосексуальной активности» и «будущей сексуальной ориентации». Правда, все это слабо согласуется с безапелляционными утверждениями об этапах формирования «гомосексуальной ориентации», включенными автором в тот же текст несколькими страницами ниже (см.: Кон И., 1989. С. 226).

Заметим, что для «эмоционального и телесного» дружеского контакта вполне достаточны и другие части тела, и не обязательно обнаженного. В принципе для развития юношеской дружбы или гетеросексуальной симпатии достаточно смотреть в глаза или просто синтонно общаться. Телесный контакт может катализировать этот процесс и сделать его необратимой страстью к духовному и телесному единению. Но это волшебное свойство телесного контакта, отмеченное великим поэтом-психологом, действует только тогда, когда этот контакт запретен, как бы «случаен». Он не имеет ничего общего с привычкой «виснуть» на партнере и тем более с компульсивной фиксацией на взаимном тактильном восприятии «первичных и вторичных половых признаков».

Сексологи и психотерапевты много пишут об оргазме, даже выработали сексуальные стандарты, которые являются источником постоянных страхов и тревожности у населения целой сверхдержавы (Мей Р., 1997), но почему-то оторвали его духовную сторону от физиологической. Развитие полноценной любви осуществляется не «от простого к сложному» и не «от материального к идеальному», а как раз в прямо противоположном направлении. Материальное вообще не исчезает в идеальном. «Как исчезающий момент» материальные действия существуют в любом контакте глаз.

Достоверно описание случаев, когда молодые люди испытывали специфический психологический оргазм, не сопровождающийся семяизвержением, но, тем не менее, представляющий собой вполне завершенный акт, фазы которого и необычайно ценные переживания в восприятии испытавших их респонденты могли четко охарактеризовать. В итоге непрерывного и интенсивного контакта глаз с глазами незнакомой девушки юноши отмечали «сполох» уникальных переживаний, которые они помнят как значительное эмоциональное событие своей жизни. Неизменно отмечается взрыв радости («северное сияние»! ), переходящий в глубокий душевный покой, аналогичный абсолютному чувству безопасности в раннем детстве[128].

В этом есть что-то от переноса детской любви ребенка к матери (или отцу) на сверстницу (сверстника), но без инфантилизма, без «подстройки снизу». Это, несомненно, результат более зрелого, избирательного, вполне сознательного и эмоционально насыщенного полового общения. Случайно встретившись, юноша и девушка, будучи переполнены новым и необычными для них переживанием, спокойно и радостно продолжают идти, сначала навстречу, а затем необратимо, без сожалений отдаляясь друг от друга. Но уже никогда не смогут забыть случившееся.

Половое же экспериментирование – это, как правило, тупиковый путь «от фрикций к чувствам», на котором катастрофически возрастает риск сексуальной травматизации подростков. Попытка непосредственно соединить дружеские чувства с сексуальным удовольствием, как в приведенном выше примере И. С. Кона, также является внешней и искусственной. Общественная культура создала барьеры, препятствующие формированию этой искусственной связи; как абсолютный – в отношении гомосексуального секса, так и относительный – в отношении преждевременного форсирования несовершеннолетними гетеросексуальной эротики.

Как уже отмечалось, эти барьеры в настоящее время целенаправленно и последовательно размываются. Снижение их уровня облегчает адаптацию гомосексуалистов, но понижает высоту того социального «трамплина», который необходим для начала освоения подростками «свободного полета» истинной человеческой любви. Да, в викторианскую эпоху судьбы тысяч несчастных, сорвавшихся с этой высоты, к сожалению, необратимо уродовались, но есть и другой путь обеспечения психологической безопасности подростков, кроме превращения человеческой любви в плоскую сексуальную равнину. Надо основательно учить их любить, как об этом убедительно пишет Э. Фромм (1992). Конечно, эта задача не из легких: «учить летать» сложнее, чем сравнять с землей культурно-исторические вершины духовного созидания.

Вернемся к приведенному выше примеру И. С. Кона. Представим, что подруга согласилась бы с предложением своей экзальтированной обожательницы. Каковы предположительные, но вполне возможные и закономерные последствия подобного телесного контакта? Могут ли подростки, уединившиеся на всю ночь, остановить сексуальное экспериментирование? Очевидно, маловероятно, если только кто-то из двоих сразу же не найдет в себе решимости отвергнуть рискованную идею. Для этого у них просто нет знаний и представлений о той границе, за которой они уже не способны остановить не только партнера, но и себя (Мей Р., 1997).

Попробуем экстраполировать результаты процесса гомосексуального экспериментирования, если оно все же трагически перешло существующий, хотя, очевидно, лишь знаемый, а вовсе не смысловой социальный барьер. Пассивный участник сексуальной игры подростков, который уже достиг выраженной половой зрелости, т. е. находится на одном уровне сексуального развития, при прочих равных условиях, видимо, должен первым испытать оргазм. В чем же иначе состоит секрет непреодолимой притягательности этой роли для мазохиста?

Одна из участниц лесбийского экспериментирования получает «фейерверк удовольствия», а другая – ощущение момента абсолютной, не контролируемой сознанием подруги власти над ее телом, которое затем резко усиливает и ее собственное половое возбуждение. Как правило, активная сторона лесбийской пары вскоре также достигает оргазма путем последующей мастурбации, «впиваясь взглядом» в непостижимую откровенность преображенного страстью лица партнерши, в переливы волн напряжения и расслабления, сотрясающих ее беззащитное тело. Одновременный оргазм в таких случаях достаточно редкое явление.

Если активная сторона лесбийской пары, несмотря на дополнительное возбуждение и последующую мастурбацию, все-таки не смогла, в силу своей неполовозрелости (далее: Нпз), достичь оргазм, то у нее необходимо должен актуализироваться комплекс половой неполноценности, который в социально нерегламентированных условиях сексуального экспериментирования[129] компенсируется исключительно стремлением к власти (Адлер А., 1993, 1997). Зависть Нпз к своей половозрелой партнерше (далее: Пвз) переходит в стремление к власти.

Особенно бурно стремление Нпз к власти начинает развиваться в условиях повторных актов сексуальной игры, т. е. в условиях формирования гомосексуальной ориентации обеих участниц сексуального экспериментирования. Нпз убеждается, что Пвз при воспоминании о полученной сексуальной травме, даже когда она совершенно не склонна к сексуальной игре, после кратковременного негодовании по поводу слов и действий Нпз вдруг теряет самообладание, первоначальный гнев легко переходит в страсть, она тает, ее ноги подкашиваются, и она опять оказывается в полной власти Нпз. Таким образом, Пвз получает мазохистское оргазмическое удовольствие, а Нпз садистическое ощущение безусловной власти[130].

Поведение Пвз полностью отвечает упрощенному стандарту женской роли, выработанной в однополой группе девочек-подростков. В этом отношении у нее нет проблем. Они могут появиться только в случае ее достаточной предварительной социализации, если усвоенный ей культурно-исторический образ будущего избранника («анимус») сможет ярко оттенить примитивность представления о мужской роли в группе девочек, склонных к сексуальному экспериментированию.

Таким образом, Нпз достается роль мужчины, что совпадает с содержанием позиции, которую она занимает в уже сформировавшихся взаимоотношениях власти. Дальнейший наиболее вероятный – бесконфликтный и адаптивный – путь развития Нпз «простраивается» по линии активного гомосексуализма с закреплением ее мужской роли в лесбийской паре. Развитие Пвз одинаково открыто как для гомосексуального, так и для гетеросексуального взаимодействия (возможная бисексуальность), поскольку лесбийская любовь пассивных участниц не вызывает отвращения и столь категорического отвержения у гетеросексуальных мужчин, как гомосексуализм мужчин у женщин «с традиционной сексуальной ориентацией».

Сексологи и психотерапевты, как правило, обобщают подобные ситуации с точки зрения взаимного удовольствия партнеров, «взаимной власти» и даже «взаимной любви». Но, во-первых, авторы безусловно нацелены на выявление закономерных (непререкаемых) «этапов формирования гомосексуальной ориентации», понимая под этим лишь процесс осознания индивидом своей биологической «предрасположенности». Вообще-то большей бессмыслицы трудно придумать: как может сформироваться биологическая (генетическая) программа «предрасположенности» к отрицанию продолжения биологической жизни (авторы неизменно имеют в виду вовсе не «сбои в генетической программе» жизни, а именно генетическую программу вымирания)?

Понятно, что танатос З. Фрейда здесь всегда к услугам генетических гуманистов. Но танатос заставляет человека непременно пройти необходимые для продолжения и возрождения новой жизни этапы созидания, а не стоит барьером на их пути. В свете остроумной концепции З. Фрейда танатос может подтолкнуть человека поскорее достичь профессиональных высот, вырастить детей, посадить дерево, причем исключительно с тем, чтобы его на этом свете больше ничего не задерживало. Но даже по логике автора психоанализа человек оставляет после себя результаты своих творческих деяний, построенные дома, взращенные им сады и, наконец, живую природу, которую он сохранил и приумножил. Причем оставляет он все это не в космической пустыне, где счастливо доживает свои последние дни вымирающее человечество, большинство которого составляет сплошная масса равноправных гомосексуальных семей, а потомкам, у которых есть надежда на будущее.

Во-вторых, данную группу исследователей и практиков психотерапии вообще не интересует содержание гомосексуальной травмы. Вместо анализа причин и последствий эмоционального шока подростков в результате сексуального экспериментирования они рассматривают взаимоотношения в уже сложившихся гомосексуальных группах, в которых эта травма присутствует лишь в потенциальной форме.

В-третьих, они фиксированы – в соответствии с социальным заказом большинства состоятельных клиентов – на проблемах социальной адаптации устойчивых социально-невротических пар, часть которых уже не нуждается в психологической помощи, наращивая социально-невротическую законодательную инициативу с целью обеспечения юридического права на регистрацию гомосексуальных «семей»[131].

В данной книге, напротив, в центре внимания – анализ открытой (актуальной) травмы. Более того, содержание травматического взаимодействия интересует нас, прежде всего, с личностно-возрастной стороны, а не в качестве социального или «чисто группового» социально-психологического феномена, который может быть понят исключительно в терминах интеракции, социальной перцепции, регулирования взаимоотношений групповыми нормами и ценностями и т. д.

Дело в том, что, распространяясь через группу уже в качестве социальной болезни, гомосексуализм действительно «передается» маргинальным подросткам, также как и наркотическая зависимость, через веками отлаженную систему преодоления предупредительных социальных барьеров. Подросток обеспечивается системой групповой личностной защиты от агрессивных социальных санкций еще до формирования актуальной потребности в ней. Вместе с гомосексуальными партнерами в жизнь подростка необратимо врываются социально-невротические ценности, вытесняя и разрушая личностные новообразования, достигнутые им на пути социализации.

Вполне понятно, что если руководствоваться психоаналитическим принципом (и ценностью) «удовольствия», то для субъектов, недоразвитых в эмоциональном отношении, понимание ощущений партнера, на первом этапе взаимодействия в гомосексуальной паре, может быть выше, чем позволяет их опыт гетеросексуального взаимодействия. Со временем индивид, выполняющий мазохистскую роль, неизбежно перестает получать тот уровень возбуждения со стороны своего партнера, который позволял ему раньше достигать оргазма. Он будет возбуждаться все дольше, начнет капризничать, точно так же, как это бывает в гетеросексуальной паре. Индивид в роли мазохиста все же будет за счет своей «пассивности» продолжать получать какое-то сексуальное наслаждение, которое он начнет «вымогать» у партнера, у которого останется «одна лишь власть». Но эта власть индивида, играющего роль садиста, уже не может принести ему одновременно и сексуального удовлетворения, поскольку ее условием является заражение оргазмическими переживаниями партнера, а не его поза «неподвижной расслабленности». Яркий шарик взаимоотношений власти «трескается», и его ценности «разваливаются» на две половинки: наслаждение одного индивида – власть другого. Последний все более чувствует себя несправедливо обделенным, впрочем, точно также, как и первый.

Это непременно приводит к конфликту, содержанием которого является взаимная ориентация индивидов на ценности власти. Сексуальное наслаждение и власть начинают распадаться и требуют для своего поддержания «новизны», которую в полной мере могут привнести в их духовно опустошенное существование только новые партнеры. Это, как правило, несовершеннолетние, которые еще «не знают» оргазма. Говоря словами И. Кона, у них «еще не сформировалось» соответствующей «ориентации». Как мы убеждаемся, гомосексуальная среда просто не может существовать, не втягивая в садомазохистское взаимодействие все новых несовершеннолетних. И толерантным взрослым, наверное, необходимо все-таки различить в этой своей толерантности две стороны: отношение к пострадавшим индивидам, которое должно быть не «жалостливым», а конструктивным и деятельным; и отношение к гомосексуализму вообще, т. е. к негативному социальному явлению.

Что касается собственно гомосексуальной травмы, то ее суть в другом – в катастрофическом формировании психологических барьеров на пути самореализации участников «серьезных сексуальных игр». Эти барьеры прерывают процесс дальнейшей социализации и служат причиной регресса травмированных личностей. Филогенетически первой и исходной в психологическом анализе сексуальной травмы мы, с наибольшей вероятностью, можем считать ситуацию взаимодействия подростков, протекающую в условиях отсутствия норм и понятий, позволяющих участникам осознать и оценить случившееся[132], причем не только социально конструктивно, т. е. в направлении психологической реабилитации, но и в защитно-групповом аспекте. В этом случае сознание участников полового экспериментирования еще не может опираться на понятия и нормы гомосексуальных групп. Поэтому барьер психологической зависимости в рамках взаимоотношений власти, собственно, и становится, на наш взгляд, возрастно-психологическим источником формирования гомосексуальной фиксации и соответствующего деструктивного отклонения в развитии ребенка.

⇐ Предыдущая49505152535455565758Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: