Виртуальность личности художника как фактор автобиографии (на примере анализа «Дневника одного гения» С. Дали)

«В любой ошибке всегда есть что-то от Бога»

С. Дали

Сальвадор Дали — одна из ярчайших, неоднозначных, мифологических фигур XX века. Свое предназначение сам Дали определяет как «спаситель человечества» от рутины и исчерпанных смыслов предшествовавшей ему эпохи. Любой факт собственной биографии художник интерпретировал как знак судьбы, поэтому и имя свое он воспринимал буквально: Сальвадор — в переводе «спаситель». «Как на то указывает мое собственное имя Сальвадор, Спаситель, я предназначен самой судьбою не более не менее как спасти современную живопись от лености и хаоса»[265]. Он, будучи мистиком, казалось, не проводил различия между реальным и вымышленным миром; распредмечивал «реальное» и опредмечивал вымышленное. Живопись для Дали была сродни любви и познанию тайн мира особым способом. В своем «Дневнике» он пишет: «Мне необходимо было найти в живописи этот самый «квант действия», который управляет нынче микрофизическими структурами материи, и найти это можно было, только призвав на помощь мою способность провоцировать — а ведь я, как известно, непревзойденный провокатор — всевозможные случайные происшествия, которые могли ускользнуть от эстетического и даже антимистического контроля, дабы иметь возможность сообщаться с космосом… живопись, живокисть, живописать… космопись, космокисть, космописать»[266]. Будучи большим поклонником психоанализа, возможно, в своем литературном творчестве он пытался путем исповеди (подобно сеансам психоанализа с невидимым анализантом) представить себя той личностью, которой ему хотелось бы быть. Но при этом — «Я не безумец!» — восклицал он.

У Дали не было разграничения между реальным и воображаемым. Действительно, художнику трудно отделить внутренний мир от внешнего, мир прошлого от мира сегодняшнего (настоящего) и сообразоваться с «законами» реальности, т. е. «нетворческого большинства». И если, по мнению большинства, гении — это человеческие существа, более или менее похожие на всех остальных простых смертных, «все это чушь! — восклицает Дали, — И уж если это чушь в отношении меня — гения самой разносторонней духовности нашего времени, истинно современного гения, — то это втройне чушь в отношении гениев, олицетворявших вершины Ренессанса, каков почти божественный гений Рафаэля»[267]. Виртуально Сальвадор присутствует во всех временных измерениях. Гении прошлого в «Дневнике» Дали выступают как покровители, учителя, друзья. Несмотря на разрыв во времени, они рядом. А гений — если не бог, то герой наверняка. Неслучайно Дали использует цитату из З. Фрейда перед разделом «1952 год»: «Герой тот, кто восстает против отеческой власти и выходит победителем»[268]. Подобно сыну бога, Дали мыслит свергнуть отцов-учителей. Среди них упоминаются в тексте следующие гении: Вольтер, Ницше, Матисс, Месонье, Бретон, Конт, Вагнер, Босх, Вермеер, Фрейд, Эйнштейн, Гитлер, Веласкес, Сурбаран, Сервантес, Колумб, Леонардо, Евклид, Энгр, Сезанн, Парацельс, Арто, Пруст, Фидий Гегель Гераклит, Платон, Гомер. И, конечно, буквально «герой» Дали божественного происхождения (имя – «Спаситель»!) мечтает свергнуть с пьедестала своего отца, человека, которым он более всего восхищался, которому более всего подражал и которого превзошел в богохульстве[269]!

Среди виртуальных «богов» Дали находится и Заратустра. «Настанет день, и я превзойду его своим величием!» – верит Сальвадор. Усы Гитлера и Лорки также представали перед Дали чуть ли не как живое воплощение духа! «Уж мои-то усы не будут нагонять тоску, наводить на мысли о катастрофах, напоминать о густых туманах и музыке Вагнера. Нет, никогда! У меня будут заостренные на концах, империалистические, сверхрационалистические усы, обращенные к небу, подобно вертикальному мистицизму, подобно вертикальным испанским синдикатам»[270].

Возможно, поэтому ему легко удавалось то, что не мог себе позволить даже ни один сюрреалист (с позиции того времени воспринимающийся как предельный новатор): игнорировать предписания и запреты. Г. Гессе писал о феномене художественного творчества: «Если провести мелом черту по полу, идти точно по этой черте так же трудно, как по самому тонкому канату. И все же ты по ней преспокойно проходишь, потому что тут нет никакой опасности. Если ты представишь себе, что пред тобой просто проведенная мелом черта, а воздух — это пол, ты уверенно пройдешь по любому канату»[271]. Дали это удавалось.

Художник Дали в наименьшей степени, судя по автобиографическим воспоминаниям, чувствовал себя обычным человеком, да и просто человеком. Он более сверхчеловек или герой, открывающий новые перспективы для человечества. Новую антропологию С. Дали можно уподобить ницшеанству, проповедующему возрождение образа титана эпохи Ренессанса, где человек уже не человек, а сверхчеловек, создающий виртуальный мир. Но Дали идет дальше Ницше: здесь уже не только сверхчеловек, но антропоморфная энергетическая творческая воля, «изрыгающая» из себя не виданные ранее смыслы. Сверхчеловек Дали — это гений. Вообще, можно сказать, единственной темой его творчества был он сам — гений. В «Дневнике», написанном Сальвадором Дали о себе самом, художник отмечал, что повседневная жизнь гения, его сон и пищеварение, его экстазы, ногти и простуды, его жизнь и его смерть в корне отличается от всего, что происходит с остальной частью рода человеческого[272]. Поэтому, видимо, и нужно было написать очередную автобиографию.

Во многом мир Дали представляется как расшифровка потаенных смыслов собственной судьбы: попытка сделать сны реальными, а мечты гиперреалистичными. Принцип метаморфоз и перевоплощений в другого гения также типичен для Сальвадора Дали. Отсюда так велика роль техники для Дали, важность изучения картин старых мастеров. Ведь в состоянии выхода за свои границы Художник должен с легкостью перевоплощаться в кого угодно и творить, как бы говоря его языком. Не случайно, в музее г. Фигераса есть целый зал картин Дали-подражателя.

В мифологии художника-мистика особо ярко звучит тема двойничества или двойника. Персона и Тень, Анима и Анимус (аналогичные архетипам, предложенным К.-Г. Юнгом), рациональность и сумасшествие и т. д. — те полярные образы, которые образуют цельный амбивалентный образ творящей личности (сверхчеловека). Два любимых символа Дали, которые ярко отражены на фасаде музея Дали в Фигерасе: яйцо — символ мироздания и человек типа манекена с дырой —местом для души. Здесь в качестве двойников, противоположностей выступают космос и микрокосм (человек, антропоморфность), личность (Персона-манекен) и место-вместилище для души. Дали с самого раннего детства из-за смерти первого Сальвадора — его брата считал себя его частицей. И поскольку тот ушел в мир иной, Сальвадор, как его «двойник» чувствовал себя на грани миров. Дали всегда с самовлюбленностью Нарцисса поклонялся собственному отражению, его одолевали вакхические сновидения, а ницшеанский Дионис следовал за ним по пятам[273]. Так, Дали буквально окружен мифологическими персонажами.

Своим двойником, второй гениальной половиной Дали считал Галу, которая полностью вытесняет образ матери. Она, в свою очередь, воплощение сверхчеловека: «Моим сверхчеловеком же суждено было стать отнюдь не женщине, а сверхженщине по имени Гала»[274]. (В «Дневнике одного гения» совершенно не прослеживается образ матери и, следовательно, «Эдипов комплекс». Видимо, он «вытеснен» в связи с ощущением «божественного» происхождения). Гала же выступает в роли женского начала, необходимого для индивидуации. Гала была «той, которая является уникальной мифологической женщиной нашего времени»[275]. Хотя отчасти она выполняет и функцию матери. «Словно мать страдающему отсутствием аппетита ребенку, она терпеливо твердила: «Полюбуйся, малыш Дали, какую редкую штуку я тебе отыскала»[276]. Но, опять-таки она более играет роль музы, нежели матери, так как речь идет о принесенной краске, которой, по преданию, писал сам Вермеер! Гала выполняет и функцию Анимы-души, женского начала Дали. Здесь же и ряд других мифологических прообразов, которыми «наделяет» ее Дали: победоносная богиня Гала Градива, Елена Троянская, блистательная как морская гладь Гала Галатея Безмятежная, Даная, словом, «уникальная мифологическая женщина». Гала и пророчица, ибо она будет всегда права во всем, что касается будущего Дали[277]. Она же и небесная неантропологическая сущность: «она моя падающая звезда, самая видимая, самая конечная и самая ограниченная в пространстве»[278]. В картине «Галатея сфер» 1952 года портрет Галы подобен фотонам, воссоздающим виртуальный образ. Здесь телесное буквально исчезает, растворяясь в воз духе. Гала для Дали, действительно гораздо больше, нежели просто земная женщина. «Эта родинка Галлы — единственная живая частичка ее тела, которую я могу целиком охватить двумя пальцами. Она, эта частичка, каким-то иррациональным образом укрепляет во мне убежденность в ее фениксологическом бессмертии»[279].

Художник признавался в том, что всегда ощущал множество масок, которые приходится надевать, находясь в социуме. Маски, в которых разыгрывал сюжеты Спаситель: анархист, коммунист, кубист, сюрреалист, академик, мистик, монархист, маркиз де Пубол и т. д. Как и положено настоящему художнику, он проживал в нескольких ликах одновременно, стремясь к максимальной насыщенности проживаемогоором Дали о себе самом,темой его творчества был он сам -- гений.рхчеловека).. Он никогда не мог примириться со своей внутренней неоднозначной сущностью и каждый раз стремился себя превзойти. Поэтому Дали искал и создавал своих двойников и Аниму, скрывающуюся за тысячами масок. Сальвадор — создатель собственной виртуальной жизни. Созвучно с художником темой сотворения человеком собственной жизни как художественного произведения очень интересовался Альберт Эйнштейн[280]. Великий физик построил реляционную картину мира, в которой также отсутствует человек в его законченных очертаниях. Как и для Эйнштейна, для Дали не существует законченности мира, границ между материальным и виртуальным пространствами. Они видят себя вне границ этого мира и одновременно везде.

Дали изначально мыслил себя не таким как все. Биосоциальные и социобиологические тормоза приводят к тому, что реализуется лишь один гений из десятка тысяч потенциальных — говорил Эфроимсон, исследующий гениальность[281]. Дали полагал: «Я принадлежу к редкой породе людей, которые одновременно обитают в самых парадоксальнейших и наглухо отрезанных друг от друга мирах, входя и выходя из них, когда заблагорассудится»[282]. Важен факт ощущения превосходства над окружением. С. Дали всегда был большим почитателем психоанализа. Опираясь на оценку своих взаимоотношений с отцом-Сальвадором, человеком вспыльчивым и властным, ущемлявшим и не доверявшим своему сыну, Дали считал себя героем, который восстает против отеческой власти и выходит победителем. Судьбу отца Дали считал достойной Софокла. «В сущности, отец был для меня человеком, которым я не только более всего восхищался, но и которому более всего подражал — что, впрочем, не мешало мне причинять ему многочисленные страдания»[283]. Отец сыграл большую роль в приобщении Дали к мистике и стремлению к игре с иррациональным. В обширной библиотеке отца Дали не обнаружил ничего, кроме книг атеистического содержания. Там же он обнаружил и Ницше, провозглашающего, что Бог умер. «Не успел я свыкнуться с мыслью, что Бога вообще не существует, как кто-то приглашает меня присутствовать на его похоронах»[284]! Дали восхищается Заратустрой, героем грандиозных масштабов. Тут же он восклицает: «Настанет день, и я превзойду его своим величием»! О Ницше художник заключает: «Это был просто слабак, позволивший себе слабость сделаться безумцем, хотя главное в таком деле как раз в том и состоит, чтобы не свихнуться[285]»! Это утверждение стало девизом всей его жизни и его творческим кредо: «Единственное различие между безумцем и мной в том, что я не безумец[286]»!

Ницше становится одним из «двойников» Дали, что обозначается через усы Художника, по выражению Г. Лорки «трагической константой человеческого лица». Дали писал: «Мне надо было превзойти Ницше во всем, даже в усах! Уж мои-то усы не будут нагонять тоску, наводить на мысли о катастрофах, напоминать о густых туманах и музыке Вагнера. Нет, никогда! У меня будут заостренные на концах, империалистические, сверхрационалистические усы, обращенные к небу, подобно вертикальному мистицизму, подобно вертикальным испанским синдикатам [287]». Здесь налицо те же мотивы — превзойти — что и по отношению к умершему брату.

Ницше пробудил в художнике мысли о боге. Сальвадор отчасти отождествлял себя с Христом, перевоплощаясь в рыбу. Галлюцинации (ощущение себя облепленным мухами, мокрым как рыба) было ничем иным как причудливым, типично далианским способом отожествить себя с Христом, которого он в тот момент писал[288].

Примыкание к сюрреалистам тоже было выражением ницшеанства. Дали считал, что они способны освободить человека от тирании рационального практического мира. Он хотел стать Ницше иррациональным. Фанатичный рационалист, он один знал, что хотел. Художник погружался в мир иррационального, чтобы дать ему бой и одержать победу над Иррациональным! Сальвадор считал, что «ничто в мирене может быть милее, приятней, надежней и даже привлекательней, чем трансцендентная ирония, заключенная в принципе неопределенности Гейзенберга»[289].

Сюрреализм знаково привлекал Дали своей тягой к разрушению рационального через приверженность к крови и экскрементам. Золото сюрреалисты воспринимали как разновидность экскрементов. Поэтому золото и подарки, которыми осыпал Дали любовников своей Галлы нужно также воспринимать не буквально. «В видениях без всяких ограничений допускался садизм, зонтики и швейные машинки, однако любые религиозные сюжеты, пусть даже в чисто мистическом плане, категорически воспрещались всем, кроме откровенных святотатцев. Просто грезить о рафаэлевской Мадонне, не имя в виду никакого богохульства, — об этом нельзя было даже заикаться»[290].

Религия, которую постарался изобрести Дали, была одновременно садистской и мазохистской и в то же время была прямо связана с параноидальным состоянием и галлюцинациями. Ему думалось, что сюрреалистам удастся завершить то, что начал позитивист Огюст Конт. «Из всего учения Огюста Конта мне особенно понравилась одна очень точная мысль, когда он, приступая к своей новой «позитивистской религии», поставил на вершину иерархической системы банкиров, именно им отводя центральное место в обществе»[291]. Но более последовательным сторонником позитивизма была Гала, занятая покупкой красок и кистей для Дали. Художник был занят своей «далианской космогонией» — с ее предрекавшими распад материи растекающимися часами, яичницей без блюда, с ее ангельски прекрасными фосфенными галлюцинациями, напоминавшими об утраченном в день появления на свет внутриутробном рае. Сальвадору являлся во сне Вильгельм Телль. Это был Ленин, которым он шокировал антисоциальных сюрреалистов. Потом появился новый «галлюциноген» — Гитлер (картина «Загадка Гитлера»). Последний, по признанию художника, интересовал Дали как предмет патологического наваждения еще и потому, что он представлялся ему личностью, обладавшей совершенно несравненной катастрофической доблестью. К тому же, известно, как фанатично преклонялся Дали перед З. Фрейдом и А. Эйнштейном, которые были изгнаны Гитлером из Германии. Плоды галлюцинаций или овеществляющиеся идеи позже становились реальностью картин художника.

Пристрастие и самореализация Дали в искусстве тоже ничто иное, как опыт повторного рождения. Сальвадор Дали увлекался книгой Отто Ранка «Травма рождения». Наряду с тремя травмами, переживаемыми, согласно Ранку, каждым человеком, травма рождения, травма отлучения от груди и травма смерти, — Дали страдал от ощущения раздвоенности собственной личности. Этот «комплекс» он оправдывал всевозможными собственными мифами и пытался извлечь из него как можно больше «выгоды». «Каждый раз после моих погружений в глубины бессознательного я возрождаюсь более сильным и крепким, чем был до этого. Я постоянно возрождаюсь. Дали — самый сублимированный персонаж, какой только можно вообразить, и Дали — это я», – писал художник в «Невыразимых признаниях».

Костыль — также один из любимых символов Дали, означает одновременно раздвоение личности и ее стремление опереться на реальность; образ костыля не дает возможность художнику соскользнуть в полное безумие. Сальвадор заставил индустриальный Запад воспринимать действительность так, как она преломлялась в его сновидениях. Он развлекал Запад своими выходками, подобно клоуну или Заратустре, балансирующему по канату. Он был бесстрашным, и потому казался безумным. Его реальность была поистине виртуальной, не делала различия между сном и явью, и потому он всегда без тренировки проходил по натянутому над бездной канату, не боясь упасть.

V. Особенное

И. В. Шугайло