Глава V. Жилище охотника за мустангами
Там, где Рио-де-Нуэсес (Ореховая река) собирает свои водыиз сотни речек и ручейков, испещряющих карту, словно ветвибольшого дерева, лежат удивительно живописные места. Этохолмистая прерия, по которой разбросаны дубовые и ореховыерощи, то здесь, то там вдоль берегов сливающиеся в сплошныезеленые массивы леса. Местами этот лес сменяется густыми зарослями, где средивсевозможных видов акации растет копайский бальзам, креозотовыйкустарник, дикое алоэ; там же встречаются экзотическое растениецереус, всевозможные кактусы и древовидная юкка. Эти колючие растения не радуют земледельца, потому что ониобычно растут на тощей земле; зато для ботаника и любителяприроды здесь много привлекательного -- особенно когда цереусраскрывает свои огромные, словно восковые цветы, или жефукиера, высоко поднявшись над кустарником, выбрасывает, словноразвернутый флаг, свое великолепное алое соцветие. Но есть там и плодородные места, где наизвестково-черноземной почве растут высокие деревья с пышнойлиствой: индейское мыльное дерево, гикори13, вязы, дубынескольких видов, кое-где встречаются кипарисы и тополя; этотлес переливается всеми оттенками зелени, и его посправедливости можно назвать прекрасным. Ручьи в этих местах кристально чисты -- они отражаютсапфировую синеву неба. Облака почти никогда не заслоняютсолнце, луну и звезды. Здесь не знают болезней -- ни однаэпидемия не проникла в эти благословенные места. Но цивилизованный человек еще не поселился здесь, ипо-прежнему лишь одни краснокожие команчи14 пробираются позапутанным лесным тропам, и то лишь когда верхом на лошадях ониотправляются в набег на поселения Нижней Нуэсес, или Леоны.Неудивительно, что дикие звери избрали эти глухие места своимпристанищем. Нигде во всем Техасе вы не встретите столькооленей и пугливых антилоп, как здесь. Кролики все времямелькают перед вами; немного реже попадаются на глаза дикиесвиньи, хорьки, суслики. Красивые пестрые птицы оживляют ландшафт. Перепела, шуршакрыльями, взвиваются к небу; королевский гриф парит в воздухе;дикий индюк огромных размеров греет на солнце свою блестящуюгрудь у опушки ореховой рощи; а среди перистых акаций мелькаетдлинный, похожий на ножницы хвост птицы-портнихи, которуюместные охотники называют "райской птицей". Великолепные бабочки то порхают в воздухе, широкорасправив крылья, то отдыхают на цветке и тогда кажутся еголепестками. Огромные бархатистые пчелы жужжат среди цветущихкустарников, оспаривая право на сладкий сок у Колибри, которымони почти не уступают в величине. Однако не все обитатели этих прекрасных мест безвредны.Нигде во всей Северной Америке гремучая змея не достигает такихразмеров, как здесь; она прячется среди густой травы вместе сеще более опасной мокасиновой змеей. Здесь жалят ядовитыетарантулы, кусают скорпионы; а многоножке достаточно проползтипо коже, чтобы вызвать лихорадку, которая может привести кроковому концу. По лесистым берегам рек бродят пятнистый оцелот, пума15 иих могучий родич -- ягуар; именно здесь проходит севернаяграница его распространения. По опушкам лесных зарослейскрывается тощий техасский волк, одинокий и молчаливый, а егосородич, трусливый койот, рыщет на открытой равнине с целойстаей своих собратьев. В этой же прерии, где рыскают такие свирепые хищники, наее сочных пастбищах пасется самое благородное и прекрасное извсех животных, самый умный из всех четвероногих друзей человека-- лошадь. Здесь живет она, дикая и свободная, не знающая капризовчеловека, незнакомая с уздой и удилами, с седлом и вьюком. Нодаже в этих заповедных местах ее не оставляют в покое. Человекохотится за ней и укрощает ее. Здесь была поймана и прирученапрекрасная дикая лошадь. Она попалась в руки молодому охотникуза лошадьми Морису-мустангеру. На берегу Аламо, кристально чистого притока Рио-де-Нуэсес,стояло скромное, но живописное жилище, одно из тех, каких многов Техасе. Это была хижина, построенная из расщепленных пополамстволов древовидной юкки, вбитых стоймя в землю, с крышей изштыковидных листьев этой же гигантской лилии. Щели между жердями, вопреки обычаям западного Техаса, былине замазаны глиной, а завешены с внутренней стороны хижинылошадиными шкурами, которые были прибиты не железными гвоздями,а шипами мексиканского столетника. Окаймлявшие речную долину обрывы изобиловалирастительностью, послужившей строительным материалом дляхижины,-- юккой, агавой и другими неприхотливыми растениями; авнизу плодородная долина на много миль была покрыта прекраснымлесом, где росли тутовые деревья, гикори и дубы. Лесная полоса,собственно, ограничивалась долиной реки; вершины деревьев едвадостигали верхнего края обрыва. В массив леса со стороны реки местами вдавались небольшиелуга, или саванны, поросшие сочнейшей травой, известной умексиканцев под названием "грама". На одной из таких полукруглых полянок -- у самой реки --приютилось описанное нами незамысловатое жилище; стволыдеревьев напоминали колонны, поддерживающие крышу лесноготеатра. Хижина стояла в тени, спрятанная среди деревьев. Казалось,это укромное место было выбрано не случайно. Ее можно быловидеть только со стороны реки, и то лишь в том случае, есливстать прямо против нее. Примитивная простота постройки ипоблекшие краски делали ее еще более незаметной. Домик был величиной с большую палатку. Кроме двери, в немне было других отверстий, если не считать трубы небольшогоочага, сложенного у одной из стен. Деревянная рама двери былаобтянута лошадиной шкурой и навешена при помощи петель,сделанных из такой же шкуры. Позади хижины находился навес, подпертый шестью столбами ипокрытый листьями юкки; он был обнесен небольшой изгородью изпоперечных жердей, привязанных к стволам соседних деревьев. Такой же изгородью был обнесен участок леса около акравеличиной, расположенный между хижиной и отвесным берегом реки.Земля там была изрыта и испещрена множеством отпечатков копыт иместами совершенно утоптана; нетрудно было догадаться, что этокораль: загон для диких лошадей -- мустангов. Действительно, внутри этого загона находилось околодесятка лошадей. Их дикие, испуганные глаза и порывистыедвижения не оставляли сомнения в том, что они только недавнопойманы и что им нелегко переносить неволю. Убранство хижины не лишено было некоторого уюта икомфорта. Стены украшал сплошной ковер из мягких блестящих шкурмустангов. Шкуры -- черные, гнедые, пегие и белоснежные --радовали глаз: видно было, что их подобрал человек со вкусом. Мебель была чрезвычайно проста: кровать -- обтянутыелошадиной шкурой козлы, два самодельных табурета -- уменьшеннаяразновидность того же образца, и простой стол, сколоченный изгорбылей юкки,-- вот и вся обстановка. В углу виднелось что-товроде второй постели -- она была сооружена из тех же неизбежныхлошадиных шкур. Совершенно неожиданными в этой скромной хижине были полкас книгами, перо, чернила, почтовая бумага и газеты на столе. Здесь были еще другие вещи, не только напоминавшие оцивилизации, но говорившие даже об утонченном вкусе: прекрасныйкожаный сундучок, двуствольное ружье, серебряный кубок чеканнойработы, охотничий рог и серебряный свисток. На полу стояло несколько предметов кухонной утвари,преимущественно жестяных; в углу -- большая бутыль в ивовойплетенке, содержащая, по-видимому, напиток, более крепкий, чемвода из Аламо. Остальные вещи были здесь более уместны: мексиканское, свысокой лукой, седло, уздечка с оголовьем из плетеного конскоговолоса, такие же поводья, два или три серапе, несколько мотковсыромятного ремня. Таково было жилище мустангера, таково было его внутреннееустройство и все, что в нем находилось,-- за исключением двухего обитателей. На одном из табуретов посреди комнаты сидел человек,который никак не мог быть самим мустангером. Он совсем не былпохож на хозяина. Наоборот, по всей его внешности -- повыражению привычной покорности -- можно было безошибочносказать, что это слуга. Однако он вовсе не был плохо одет и не производилвпечатление человека голодного или вообще обездоленного. Этобыл толстяк с копной рыжих волос и с красным лицом; на нем былкостюм из грубой ткани -- наполовину плисовый, наполовинувельветовый. Из плиса были сшиты его штаны и гетры; а извельвета, когда-то бутылочно-зеленого цвета, но уже давновыцветшего и теперь почти коричневого, -- охотничья куртка сбольшими карманами на груди. Фетровая шляпа с широкимиопущенными полями довершала костюм этого человека, если неупомянуть о грубой коленкоровой рубашке с небрежно завязаннымвокруг шеи красным платком и об ирландских башмаках. Не только ирландские башмаки и плисовые штаны выдавали егонациональность. Его губы, нос, глаза, вся его внешность иманеры говорили о том, что он ирландец. Если бы у кого-нибудь и возникло сомнение, то оно сразурассеялось бы, стоило толстяку открыть рот, чтобы начатьговорить -- что он и делал время от времени,-- с такимпроизношением говорят только в графстве Голуэй. Можно былоподумать, что ирландец разговаривает сам с собой, так как вхижине, кроме него, как будто никого не было. Однако это былоне так. На подстилке из лошадиной шкуры перед тлеющим очагом,уткнувшись носом в золу, лежала большая собака. Казалось, онапонимала язык своего собеседника. Во всяком случае, человекобращался к ней, как будто ждал, что она поймет каждое слово. -- Что, Тара, сокровище мое,-- воскликнул человек вплисовых штанах,-- хочешь назад в Баллибаллах? Небось рада быпобегать во дворе замка по чистым плитам! И подкормили бы тебятам как полагается, а то, глянь-ка, кожа да кости -- все ребрапересчитаешь. Дружочек ты мой, мне и самому туда хочется! Нокто знает, когда молодой хозяин решит вернуться в родные места!Ну ничего, Тара! Он скоро поедет в поселок, старый ты мой пес,обещал и нас захватить -- и то ладно. Черт побери! Вот уже тримесяца, как я не был в форту. Может, там я и встречукакого-нибудь дружка среди ирландских солдат, которых сюда наднях прислали. Ну уж и выпьем тогда! Верно, Тара? Услышав свое имя, собака подняла голову и фыркнула, какбудто хотела сказать "да". -- Да и теперь бы неплохо промочить горло,-- продолжалирландец, бросая жадный взгляд в сторону бутыли.-- Толькобутыль-то ведь уже почти пустая, и молодой хозяин можетхватиться. Да и нечестно пить не спросясь. Правда, Тара? Собака опять подняла морду над золой и опять фыркнула. --Ведь ты в прошлый раз сказала "да"? И теперь говоришь то жесамое?.. А, Тара? Собака снова издала тот же звук, который мог быть вызванлибо небольшой простудой, либо пеплом, который попадал ей вноздри. -- Опять "да"? Так и есть! Вот что эта немая тварь хочетсказать! Не соблазняй меня, старый воришка! Нет-нет, ни капливиски. Я только выну пробку из бутыли и понюхаю. Навернякахозяин ничего не узнает; а если бы даже и узнал -- он нерассердится. Только понюхать -- это ведь не беда. С этими словами ирландец встал и направился в угол, гдестояла бутыль. Несмотря на все заверения, в его движениях было что-товороватое -- то ли он сомневался в своей честности, то лисомневался, хватит ли у него силы воли противостоять соблазну. Он постоял немного, прислушиваясь, обернувшись к двери;потом поднял соблазнявший его сосуд, вытащил пробку и поднесгорлышко к носу. Несколько секунд он оставался в этой позе; среди тишинытолько время от времени раздавалось фырканье, подобное тому,которое издавала собака и которое ирландец истолковывал какутвердительный ответ на свои сомнения. Этот звук выражалудовольствие от ароматного крепкого напитка. Однако это успокоило его лишь на короткое время;постепенно дно бутылки поднималось все выше, а горлышко с тойже скоростью опускалось прямо к вытянутым губам. -- Черт побери! -- воскликнул ирландец еще раз, взглянувукрадкой на дверь.-- Плоть и кровь не устоят против запахаэтого чудесного виски--как не попробовать его! Куда ни шло! Ятолько одну каплю, лишь бы смочить кончик языка. Может быть,обожгу язык... ну да ладно. И горлышко бутыли пришло в соприкосновение с губами; но,очевидно, дело шло не о "капле, чтобы смочить кончик языка",--послышалось бульканье убывающей жидкости, говорившее о том, чтоирландец, видно, решил промочить как следует всю гортань и дажебольше. Чмокнув с удовлетворением несколько раз, он заткнул бутыльпробкой, поставил ее на место и снова уселся на свой стул. -- Ах ты, старая плутовка. Тара! Это ты ввела меня вискушение. Ну ничего, хозяин не узнает. Все равно он скоропоедет в форт и сможет сделать новый запас. Несколько минут ирландец сидел молча. Думал ли он о своемпроступке или просто наслаждался действием алкоголя,-- ктознает? Вскоре он опять заговорил: -- И что это мастера Мориса так тянет в поселок? Онсказал, что отправится туда, как только поймает крапчатогомустанга. И на что ему вдруг так понадобилась эта лошадка? Этонеспроста. Хозяин уже три раза охотился за ней и не смогнабросить веревку на шею этой дикой твари,-- а ведь сам-то былна гнедом, вот как! Он говорит, что разобьется в лепешку, авсе-таки поймает ее, ей-богу! Скорее бы уж, а то как бы непришлось нам с тобой проторчать здесь до того самого утра,когда начнется Страшный суд... Шш! Кто там? Это восклицание вырвалось у ирландца потому, что Тарасоскочила со своей подстилки и с лаем бросилась к двери. -- Фелим! -- раздался голос снаружи.-- Фелим! -- Вот и хозяин,-- пробормотал Фелим, вскакивая со стула инаправляясь следом за собакой к выходу.
Воспользуйтесь поиском по сайту:
