Не менее существенную роль сыграл византизм в судьбе России.

Правда, здесь он не вызвал к жизни Возрождение, потому что был перенесен на неподготовленную почву, однако быстрый взлет Мос­ковской Руси и превращение ее в мощное государство, влияющее на процесс европейской политики, был обусловлен, по мнению Ле­онтьева, именно органичным слиянием византийского начала и основ народной жизни. Византизм позволил нашим предкам по­строить сильное централизованное государство, дал толчок разви­тию искусств, науки и письменности, не говоря уже о том, что Ви­зантии мы обязаны своей религией, которая и до сегодняшнего дня сохраняет черты той религии, которая была государственной в Вос­точной римской империи. В России византизм нашел народ све­жий, добрый, простодушный, не утомленный образованностью и религиозными войнами, который безоговорочно принял постулаты канонического православия и стал руководствоваться ими во всех своих делах и поступках. Византизму Россия обязана институтом самодержавия, возникновением родового дворянства, являющегося хранителем устоев, монашества и заботящейся о духовной жизни народа сельской общиной. В византизме, считал Леонтьев, следует искать корни своеобразной системы местного самоуправления, ко­гда принципиальные вопросы решаются всем миром, а также исток той духовности, которая отличает русскую культуру от всех остальных.

Византийские идеи и чувства сплотили в одно тело полудикую Русь, — пишет Леонтьев. — Византизм дал нам силу перенести та­тарский погром и долгое данничество... Византизм дал нам силу на­шу в борьбе с Польшей, шведами, с Францией, Турцией... Церков­ное же чувство и покорность властям — византийская выправка — спасли нас в 1812 г.... Разве не византизм определил нашу роль в

великих, по всемирному значению восточных делах? Даже раскол наш великорусский носит на себе печать глубокого византизма... Ви­зантийский дух, византийские начала и влияния, как сложная ткань нервной системы, проникают насквозь весь великорусский общест­венный организм²².

Если византизм будет восстановлен в своих правах, то тогда, полагает Леонтьев, России не страшен натиск даже «всей интерна­циональной Европы», которая неизбежно потерпит поражение, столкнувшись с монолитом — народом, объединенным общностью веры и монаршей волей.

К тому же есть еще одно обстоятельство, которое настоятельно требует возрождения византизма. Речь идет о сохранении культур­ного своеобразия России, ее высокого духовного потенциала, кото­рое возможно только при консервации социального и экономиче­ского неравенства и укреплении института самодержавия.

Логика рассуждения Леонтьева такова. Если бросить ретроспек­тивный взгляд на историю России, то нетрудно заметить, что по мере того как набирают темпы либеральные реформы, как склады­вается в стране класс буржуазии, а доступ к образованию получает все большее число разночинцев, расшатываются основы государст­ва и падает уровень культуры. Ее ценности, выработанные высши­ми слоями общества, размываются, перерождаются, превращаясь в ценности среднего человека, который не способен к продуктивной культуросозидающей деятельности и в основном является потреби­телем, готовым «проглотить все, что ему предложат». Сегодня, счи­тает Леонтьев, происходит опошление, примитивизация культуры, которая утрачивает свою духовную сущность, превращаясь в некий суррогат, только по виду напоминающий подлинную культуру, ба­зирующуюся на нетленных, прежде всего религиозных ценностях. Процесс нивелирования, сглаживания материальных, социальных и нравственно-эстетических различий ведет к постепенной деграда­ции культуры, ибо последняя существует только тогда, когда есть многообразие, когда есть слой людей, способных создавать куль­турные ценности.

Нечто подобное, но значительно более быстрыми темпами, происходит в Европе, которая постепенно погружается в пучину бескультурья и безверия. Ее культура уже сегодня не является многоцветной целостностью, обладающей большим духовным по­тенциалом, в ней все больше и больше преобладают серые тона. Пик развития европейской культуры, по мнению Леонтьева, при­шелся на XV—XVII вв., т.е. на то время, когда установки буржуаз­ного либерализма и идеологеммы мыслителей Просвещения не бы-

15 Теория культуры

434 Теория культуры

ли доминирующими установками массового сознания. С середины XVIII в., считает Леонтьев, начался процесс ее деградации, который нарастает с каждым десятилетием. Причина этого коренится в «эгалитарно-либеральном прогрессе, который есть антитеза процессу развития»²³. Леонтьев пишет:

Прогресс, борющийся против всякого деспотизма — сословий, цехов, монастырей, богатства и т.п., есть не что иное как процесс разложения, процесс... упрощения целого, смещения составных час­тей... процесс сглаживания морфологических очертаний, процесс уничтожения тех особенностей, которые были органически (т.е. дес­потически) свойственны общественному телу²⁴.

Другими словами, прогресс в его буржуазно-либеральном вари­анте несет уничтожение самобытности народов, способствует дегра­дации их культур, стирает индивидуальные различия и самым нега­тивным образом сказывается на устойчивости государственных структур. Отсюда вытекает идея о необходимости приостановить этот процесс путем внедрения консервативного, византийского на­чала в общественную жизнь. Леонтьев говорит о насущной общест­венной потребности подморозить Россию, ибо в противном случае она неизбежно потеряет свое культурное своеобразие и скатится в «пропасть эгалитарно-либерального прогресса».

Таковы основные идеи, составляющие основу историософской и политической доктрины Леонтьева. В их свете становится понят­ной суть леонтьевской дефиниции культуры, где он определяет дан­ный феномен как

вовсе не какую попало цивилизацию, грамотность, индустриаль­ную зрелость и т.п., а лишь цивилизацию свою по источнику, миро­вую по преемственности и влиянию²⁵. Под мировой культурой, — продолжает Леонтьев, — я разумею целую свою собственную систе­му отвлеченных идей — религиозных, политических, юридических, фи­лософских, бытовых, художественных и экономических \

Такая система идей есть у каждого народа, обладающего вели­кой культурой; те же народы, которые живут заимствованным ба­гажом и не способны рождать идеи мирового уровня, обладают культурой только номинально. Их можно рассматривать как этно­сы, находящиеся на низшей стадии развития.

Данная трактовка культуры, по мнению Леонтьева, позволяет расставить все народы по рангам шкалы соответственно их куль­турному развитию, или, другими словами, по уровню самобытно­сти, ибо при ее применении становится ясно, что, например, Китай явно «культурнее» Бельгии, а Индия — Северной Америки, так как

 

9, Теоретические проблемы культурологии в трудах отечественных мыслителей...

ни та, ни другая страна, принадлежащие к ареалу «фаустовской ци­вилизации», не дали миру ни уникальной философии, ни ориги­нального искусства, ни неповторимой системы государственного управления. В отличие от них Россия, обладающая культурной са­мобытностью, внесшая существенный вклад в культурную сокро­вищницу человечества, с полным основанием может рассматривать­ся как великая культурная держава. Более того, Леонтьев считал, что Россия даст миру новую культуру, отличную от той, которую предлагают западные страны, культуру «положительную, созидаю­щую, в высшей степени новоединую и новосложную»²⁷. Но для этого Россия должна критически пересмотреть ориентиры собственного развития и выбрать путь, который имманентен ее духовной приро­де. Если же она и дальше будет прислушиваться к тем пошлостям, которые беспрестанно повторяют идеологи либерализма, уверовав­шие в единый для всех путь «фаустовской цивилизации», то она неизбежно окажется в числе второразрядных стран, не могущих даже претендовать на культурное своеобразие и самобытность.

Леонтьев полагает, что в мире существует множество культур, каждая из которых представляет собой локальное образование и только в определенных пределах вступает во взаимодействие с дру­гими культурами. Типы взаимодействия культур различны, есть сре­ди них и такие, которые приводят сначала к подавлению, а затем и уничтожению одной из культур, вступивших в диалог. Однако он считает, что культурное многообразие, которое наблюдается сегодня, может исчезнуть в ближайшей перспективе в силу экспансионист­ских устремлений, которые демонстрирует романо-германская куль­тура, и углубления процесса демократизации, который приводит к нивелировке и подведению всех культур под общий знаменатель.

Каждая культура, с точки зрения Леонтьева, проходит один и тот же цикл развития: зарождения, когда она выступает в простых и дос­тупных непосредственному созерцанию формах, цветущей сложно­сти и вторичного смесительного упрощения, когда она, исчерпав свой порыв, постепенно деградирует и умирает. Леонтьев считает, что можно говорить о законе, которому подчинены все «культурные миры и государственные организмы», ибо, если бросить ретроспек­тивный взгляд на всемирную историю, то нетрудно установить тот факт, что развитие государств и культур идет по одному и тому же кругу, впрочем, как и развитие небесных тел, искусства, филосо­фии, биологических организмов, растений и т.д. Исходя из своих наблюдений, Леонтьев формулирует всеобщий закон развития, кото­рый гласит:

Теория культуры

9. Теоретические проблемы культурологии в трудах отечественных мыслителей...

 

Постепенное восхождение от простейшего к сложнейшему, по­степенная индивидуализация, обособление, с одной стороны, от ок­ружающего мира, а с другой — от сходных и родственных организ­мов, от всех сходных и родственных явлений. Постепенный ход от бесцветности, от простоты к оригинальности и сложности. Постепен­ное осложнение элементов составных, увеличение богатства внут­реннего и в то же время постепенное укрепление единства. Так что высшая точка развития не только в органических телах, но и вообще в органических явлениях есть высшая степень сложности, объединен­ная неким внутренним деспотическим единством²⁸.

Особенно наглядно действует данный закон в истории Европы, где исследовательский взгляд фиксирует сначала грубые цикличе­ские постройки наподобие дольменов этрусков и Стоунхеджа древ­них бриттов, песни первобытных племен, не отличающиеся мело­дичностью и богатством музыкальных красок, наскальные изображе­ния — прообраз живописи и фрески последующих времен, затем — в период цветущей сложности — совершенный Парфенон, творчество Лейбница и Спинозы, размышления Канта и Гегеля, музыку Мо­царта и Бетховена, и, наконец, — в период вторичного упрощения — эклектическое искусство, беспредметную живопись и архитектур­ный стиль «модерн». Опрощение европейской культуры, с точки зрения Леонтьева, неизбежно приведет к деградации и исчезнове­нию культуры, к торжеству пошлости, банальности, примитивизма и бездуховности. Предрекая неизбежное исчезновение высокой культуры в Европе, Леонтьев пишет: «Практику политического гра­жданского смешения Европа пережила, увидим ли мы, как она пере­несет попытки экономического, умственного (воспитательного) и полового окончательного упростительного смешения»²⁹.

Нетрудно заметить, что, излагая свое представление о культуре и ее генезисе, Леонтьев следует логике Н.Я. Данилевского, разрабо­тавшего, как это было показано выше, теорию культурно-исторических типов, которые развиваются по сходной схеме. Соб­ственно говоря, Леонтьев этого не скрывает, рассматривая автора «России и Европы» как одного из своих идейных предтеч. Более того, он всецело поддерживает концепцию Данилевского, точку зрения которого весьма интенсивно оспаривали его оппоненты:

Хотя Вл. Соловьев и нападает на самую теорию культурных типов, — пишет Леонтьев, — но я думаю, что с этой стороны Н. Страхов и Бестужев-Рюмин, защищающие ее, более правы. Культурные типы были и есть (хотя и везде более или менее тают на наших глазах).

Соловьев, кажется, прав в одном обвинении: культурные типы не свя­заны с одной национальностью, и если весь тип, действительно, дру­гой национальности не передаваем, то по кускам, так сказать, легко передается (религия сполна, государственные законы, моды, обычаи, философия, стиль искусства и т.д. Примеров бездна...)³⁰.

Впрочем, Леонтьев идет дальше Данилевского, уточняя и разви­вая положения теории культурно-исторических типов. Например, он считает, что факт существования в настоящее время культурно-исторических типов, отличающихся друг от друга, еще не является гарантией того, что таковыми они останутся и в дальнейшем. С его точки зрения, реальна ситуация, когда «человечество может легко смешаться в один общий культурно-исторический тип», хотя, про­видчески предупреждает он, это произойдет перед окончательной гибелью культуры — «перед смертью»^. Подчеркивая, что его вера в историческую миссию Россию тождественна вере Данилевского, он сомневается в том, что идея автора «России и Европы» о существо­вании единственного четырехосновного типа — славянского — тео­ретически обоснована, ибо «если даже допустить, что романо-германский тип, несомненно разлагаясь, уже не может в нынешнем своем состоянии удовлетворить все человечество, то из этого вовсе не следует, что мы, славяне, в течение 1000 лет не проявившие ни тени творчества, вдруг теперь, под старость»³², сумеем создать культуру, равновеликую как в своих религиозно-духовных, так и политических, а также экономических составляющих.

В то же время он считает, что будущее всечеловеческой культу­ры напрямую связано с расцветом и расширением ареала русской культуры, которая одна сохранила свой высокий духовный потен­циал и способность к саморазвитию и совершенствованию. Анали­зируя различные культурно-исторические типы, Леонтьев пишет:

Если мы сравним Россию и русских с их восточными единоверца­ми, греками, славянами, то, конечно, современные русские покажут­ся нам представителями чрезвычайной сложности. В России характе­ры сложнее и разнообразнее, потребности, роды воспитания, при­вычки, вкусы, идеалы разнороднее, мысли сложнее и всегда ориги­нальнее, чем на Востоке, в среде интеллигенции, конечно. Состояния и общественное положение гораздо дальше стоят друг от друга; вся­кого рода разнообразия больше: сословного, племенного, религиоз­ного... чиновного; экономические противоположности богатства и бедности резче, чувства тоньше и сложнее, глубже, поэтому неиз­бежно и страдания и наслаждения живее и разнороднее³³.

Чтобы сохранить самобытность России, высокую духовность ее культуры, Леонтьев считал необходимым соединить «китайскую

16 Теория культуры

438 Теория культуры

государственность с индийской религиозностью», затормозить ли­берально-буржуазные преобразования, ограничить всевластие капи­талистического класса, увеличить социальную дифференциацию общества по сословному признаку. Только так можно обеспечить расцвет русской культуры и превращение ее в ведущую культуру мира, оказывающую духовное влияние на все страны и народы.

Такова в самых общих чертах концепция культуры Константина Николаевича Леонтьева — выдающегося русского мыслителя, писа­теля, публициста, дипломата, заслужившего от современников ти­тул «прорицателя грядущей России».

Следует сказать, что сразу после публикации основных своих трудов, где излагались историософская и культурологическая кон­цепции, Леонтьев был подвергнут жесткой критике не только со стороны оппонентов из лагеря народников и социал-демократов, но и из лагеря философов-идеалистов. Наиболее суровым критиком был Вл. Соловьев, который предъявил ему множество претензий. Он прежде всего указывал на явную противоречивость суждений Леонтьева, который, не продумывая мысль до конца, зачастую по­падает в логический тупик. В статье «Константин Леонтьев» для энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона он писал:

Из идеи личного душеспасения путем монашеским... логически вытекает равнодушие к мирским политическим интересам и отрица­ние интереса экономического: в свою очередь политика, хотя бы консервативная, не имеет ничего общего с душеспасением и с эсте­тикой: наконец, становясь на точку зрения эстетическую, несомненно должно бы предпочесть идеалы древнего язычества, средневекового рыцарства и эпохи Возрождения идеалам византийских монахов и чиновников, особенно в их русской реставрации. Таким образом, три главных предмета, подлежащие охранению принципиального или идейного консерватизма, не согласованы между собой. Не свободно от внутреннего противоречия и враждебное отношение Леонтьева к новой европейской цивилизации, которую он же сам признавал за неизбежный фазис естественного процесса. Справедливо укоряя славянофилов за их ребяческое осуждение Запада, он сам впадал в еще большее ребячество³⁴.

Указывал Вл. Соловьев и на иллюзорность идеи завоевания Царьграда, и на призрачность надежд на возрождение византизма, который умер естественной смертью и не может быть реанимиро­ван в новых исторических условиях, и на специфичность религиоз­ных взглядов Леонтьева, которые никоим образом не вытекают из ортодоксального православия. Жесткому критическому разбору

 

9. Теоретические проблемы культурологии в трудах отечественных мыслителей...

подверг Вл. Соловьв леонтьевскую схему периодизации историче­ского процесса. Он указывал, что попытки представить историю как переход от состояния «первоначальной простоты» к развитому, цветущему возрасту, а от него к состоянию «упрощения и уравне­ния», напоминают ход размышлений славянофилов, в частно­сти Н.Я. Данилевского. Но особенно резко Вл. Соловьев критико­вал Леонтьева за его понимание исторической миссии России.

Приблизительно по этим же направлениям шла критика Леон­тьева и другими авторами. Однако как Вл. Соловьев, так и другие исследователи ни на йоту не сомневаются в том, что в лице Леон­тьева русская мысль имеет оригинального, глубокого мыслителя, чьи заслуги в области теоретического осмысления судеб русской нации и ее культуры не могут быть никем оспорены.

9.4. Концепция культуры Н.А. Бердяева

Николая Александровича Бердяева (1874—1948) часто называют одним из властителей дум XX века, человеком, который с чутко­стью сейсмографа ощущал подспудные сдвиги, неявно выраженные изменения в общественном организме, чреватые глобальными по­следствиями, пророком, с удивительной точностью предсказавшим на заре новой технотронной эры, что ожидает человечество на ее закате, величайшим гуманистом, возвысившим свой голос в защиту свободы и достоинства личности, испытывающей на себе давление тоталитарных систем, потерявшей смысл своего бытия в обществе всеобщего потребления, тоскующей и страждущей из-за нарастаю­щего отчуждения, дегуманизации всей системы социальных связей и отношений.

На Западе, да и у нас в стране Бердяев известен прежде всего благодаря таким работам, как «Истоки и смысл русского комму­низма», «Духи русской революции», «Русская идея», «Душа Рос­сии», его статьям в трех программных сборниках российского либе­рализма начала XX в. («Проблемы идеализма», «Вехи», «Из глуби­ны»), книге «Самопознание». Однако его перу принадлежит значи­тельное число трудов, где Бердяев выступает в роли оригинально мыслящего теоретика культуры, хорошо понимающего драматизм нынешней эпохи, видящего всю противоречивость развития соци­альной системы, которая, как он пишет, «есть детище пожирающей и истребляющей похоти»³⁵. Из них следует назвать прежде всего такие книги, как «Философия неравенства», «Смысл творчества», «Новое Средневековье», где в основном изложена бердяевская кон-

16*

440 Теория культуры

9. Теоретические проблемы культурологии в трудах отечественных мыслителей...

 

цепция культуры, которая с полным основанием может быть назва­на теологической, ибо, раскрывая свое понятие культуры, выясняя связь культуры и цивилизации, Бердяев предстает перед нами как религиозный мыслитель, глубоко верующий человек, исповедую­щий догматы неортодоксального православия.

Однако прежде чем перейти к ее критическому анализу, необ­ходимо хотя бы несколько слов сказать о самом Бердяеве и системе его взглядов, ибо вне контекста его философских идей понять смысл бердяевской трактовки культуры представляется весьма за­труднительным.

Бердяев родился в Киеве в аристократической семье. Его пред­ки в нескольких поколениях были военными и занимали важные посты в русской армии тех времен. Мать, урожденная княгиня Ку-дашева, принадлежала к потомственной знати и обладала большими связями в придворных кругах. Из столь же старинной семьи стол­бового дворянина происходил и отец Бердяева. Как впоследствии напишет сам Бердяев, «в детстве и юности я знал мир феодально-аристократический высшего стиля».

Склонность к гуманитарным наукам и способность к языкам проявились у Бердяева в раннем возрасте, однако семья берегла традиции, и после завершения курса домашнего воспитания его отдают в кадетский корпус. Но казенная атмосфера военного заве­дения оказалась для него совершенно чуждой. Бердяев оставляет кадетский корпус и поступает на естественный факультет Киев­ского университета. Через год он переводится на юридический фа­культет. Но стать прокурором или присяжным поверенным ему бы­ло не суждено: в 1898 г. его арестовывают за участие в пропаганде социалистических идей, которую он вел вместе с другими членами студенческого кружка Петра Струве — лидера так называемых «легальных марксистов». После месячного тюремного заключения и суда Бердяев был сослан в Вологодскую губернию, где провел око­ло трех лет.

За годы ссылки в мировоззрении Бердяева происходят сущест­венные перемены. Он отходит от социал-демократического движе­ния и начинает сотрудничать в газете «Освобождение», вокруг ко­торой группировалась либерально мыслящая часть национальной буржуазии и интеллигенции. В 1904 г. он становится членом редак­ции журнала символического направления «Новый путь», а вскоре вместе с С.Н. Булгаковым начинает издавать журнал «Вопросы жизни», ставший выразителем идей конституционных демократов и религиозно настроенной части образованного общества, объеди­нившейся в движение «нового религиозного сознания».

Четыре года спустя Бердяев переезжает в Москву и становится членом «Религиозно-философского общества имени Владимира Со­ловьева», сыгравшего большую роль в развитии идеалистической философской мысли в России. Тогда же он начинает сотрудничать с издательством «Путь», выпускавшем религиозную и теософскую литературу, где выходит ряд его работ, в том числе «Философия свободы», «Смысл творчества» и другие.

Февральскую буржуазную революцию Бердяев встретил востор­женно. Ее лозунги и дух были близки его мировосприятию рафи­нированного интеллигента, стоящего на позициях религиозного экзистенциализма и стремящегося к свободе и духовному совер­шенству.

К Великой Октябрьской социалистической революции Бердяев отнесся настороженно. Он не принял ее идей и вскоре оказался в лагере непримиримых противников советской власти. О позиции Бердяева можно судить по характеристике, данной ему Алексан­дром Блоком, который в своем дневнике писал:

Бердяев после Октября пишет многословно и талантливо, что революции никакой и не было, что все — галлюцинация, что движе­ния в хаосе и анархии не бывает, что все еще пока — продолжение догнивания старого, что пришло смутное время... что все революци­онные идеи давно опошлились и ненависть к буржуазии есть искон­ная ненависть темного Востока к культуре³⁶.

Непосредственного участия в так называемом «белом движе­нии» Бердяев не принимал, хотя идейно был явно на стороне контрреволюции.

Свою деятельность публициста, общественного деятеля либе­рально-демократического направления Бердяев в первые послере­волюционные годы сочетал с большой преподавательской и иссле­довательской работой. В 1918 г. он создает Вольную академию ду­ховной культуры, читает обзорные курсы по русской философии и философии истории в Московском университете, выступает с пуб­личными лекциями. Однако вскоре его деятельность педагога и просветителя прерывается. Вместе с другими представителями оп­позиционно настроенной элитарной интеллигенции Бердяева в 1922 г. высылают из Советской России на так называемом «философском пароходе».

В годы вынужденной эмиграции он не прерывает своей интен­сивной творческой работы. Сначала в Берлине, затем в Париже, куда он переезжает в 1924 г., Бердяев преподает, занимается изда­нием журналов, пишет ряд научных трудов, в том числе такие, как

Теория культуры

«О назначении человека», «Дух и реальность», «Русская идея», ко­торые переводятся на основные европейские языки. Много сил и времени тратит на налаживание работы основанной им Религиоз­но-философской академии, президентом которой он был до конца своих дней.

В середине 30-х годов к Бердяеву приходит мировая извест­ность. Его книги издаются массовыми тиражами, к его мнению, высказанному на страницах периодической печати, внимательно прислушиваются не только западные интеллектуалы, но и полити­ческие деятели различных направлений, представители делового мира. Это был «звездный час» Бердяева, который к началу Второй мировой войны занимал если не лидирующее, то весьма почетное место среди европейских мыслителей. Имя Бердяева встречается среди участников практически всех философских и интерконфес­сиональных конгрессов предвоенной поры, он неоднократно вы­ступает перед элитной публикой в самых престижных аудиториях Европы. На него ссылаются представители различных философских направлений, и прежде всего французской ветви персонализма, ко­торые много позаимствовали из его сочинений при разработке ос­нов собственного учения.

Нападение фашистской Германии на Польшу в сентябре 1939 г. Бердяев воспринял как исходную точку всемирной трагедии, как акт торжества иррационального начала над человеческим разумом. «Фашизм, — подчеркивал он в своей книге «Новое Средневековье», — есть непосредственное обнаружение воли к жизни, воли к власти, обнаружение биологической силы, а не права»³⁷. Его антифашист­ские настроения усиливаются после оккупации Франции и начала агрессии против Советского Союза. Он пишет в своей философ­ской биографии: «Вторжение немцев в русскую землю потрясло глубины моего существа. Моя Россия подверглась смертельной опасности, она могла быть порабощена и расчленена... Я все время верил в непобедимость России. Но опасность для России пережи­валась очень мучительно. Естественно присущий мне патриотизм достиг предельного напряжения»³⁸. Бердяев не участвовал в Сопро­тивлении, однако он никогда не скрывал своего крайне негатив­ного отношения к фашистскому режиму, и только его известность как ученого с мировым именем помешала гитлеровцам расправить­ся с ним.

После завершения войны Бердяев возвращается к преподава­тельской и научной деятельности, от которой он был насильствен-

9. Теоретические проблемы культурологии в трудах отечественных мыслителей... 443

но отстранен в период оккупации. В 1947 г. его избирают почетным доктором Кембриджского университета за большой вклад в разви­тие европейской философской мысли.

Умер Н.А. Бердяев в 1948 г. за своим письменным столом в Па­риже, работая над рукописью своей последней книги «Царство духа и царство кесаря», которая так и осталась незаконченной.

Бердяев прошел сложный, тернистый путь идейно-философской и мировоззренческой эволюции. В начале своей научной деятель­ности он был марксистом и убежденным атеистом, разоблачавшим теорию и практику православия в едких памфлетах и язвительных статьях. Завершил же он свой жизненный путь глубоко верующим человеком, разделяющим основные доктрины экзистенциализма, стремящимся понять, в чем смысл жизни как отдельного индивида, так и всего человечества, видящим выход из кризисной ситуации в обретении веры.

Принадлежность к различным философским течениям и шко­лам в разные периоды его творческой биографии не могла не ска­заться на системе взглядов Бердяева, в которой можно найти от­дельные заимствования из Вл. Соловьева и Г.П. Федотова, К. Маркса и И. Канта, Вяч. Иванова и Гуссерля. Однако это вовсе не означает, что мировоззрение Бердяева было эклектичным, что в его лице мы встречаемся еще с одним эпигоном, способным только к компиляции чужих мыслей и идей. Бердяев создал свое собствен­ное оригинальное учение, хотя к нему вряд ли приложим термин «система». Это скорее, если использовать характеристику филосо­фии Ясперса, данную К. Гоффманом, «системно связанная, но от­крытая структура», где проблемы не выстроены в строгой иерархии, а переплетаются одна с другой, образуя сложный, многоцветный узор. Суть этого учения состоит в том, что в центр мира поставлен человек как мыслящее, чувствующее, страдающее существо, осоз­нающее конечность своего бытия и стремящееся обрести смысл существования через приобщение к вечным истинам, через религи­озное откровение. Только тогда, когда у личности есть подобная установка, когда акт познания дополняется актом веры, по мысли Бердяева, возникает принципиальная возможность проникнуть в тайну человека, понять суть процессов, протекающих в различных сферах жизни общества.

Бердяев — религиозный мыслитель, наследующий традиции русской религиозно-мистической философии, и этим обстоятельст­вом прежде всего определяется его подход к постановке и решению животрепещущих проблем, в том числе и к проблеме культуры.

Теория культуры

9. Теоретические проблемы культурологии в трудах отечественных мыслителей...

 

Культура, согласно воззрениям Бердяева, несет на себе отпечаток сакрального, ибо

вокруг храма зачалась она и в органический свой период была связана с жизнью религиозной³⁹.

Корни и исток культуры, считает Бердяев, надо искать в культе. Недаром у этих слов один и тот же корень. Подтверждение этой мысли Бердяев видит в том, что культура символична по своей природе, а символизм культура получает от культа, в котором сим­вол играет основополагающую роль.

Культура, пишет Бердяев, относится к числу благородных фе­номенов не только потому, что изначально связана с религией, но и потому, что ее основу составляют культ предков, почитание могил и памятников, священные предания и легенды, которые передаются от поколения к поколению. Культура обеспечивает связь времен, и чем она древнее, тем она прекраснее, ибо аккумулирует в себе все самое лучшее, что было выработано тем или иным народом, нацией на протяжении многих столетий.

Культура, — говорит Бердяев, — всегда гордится древностью своего происхождения, неразрывной связью с великим прошлым. И на культуре почиет особого рода благодать священства. Культура, подобно Церкви, более всего дорожит своей преемственностью. В ней нет хамизма, нет пренебрежительного отношения к могилам от­цов. Слишком новая, недавняя культура, не имеющая преданий, стесняется своего положения⁴⁰.

Культура, будучи аристократичной по своей природе, основана, как пишет Бердяев, «на принципе качественного отбора». Творцы культуры всегда стремятся к совершенству, к достижению высшего качества и в научном познании, и в искусстве. Она всегда связана с процессом формирования душевного благородства и высших чело­веческих качеств. Для культуры, считает Бердяев, высшими абсо­лютами являются истина, красота, правда, любовь, добро, и только тот, кто принимает их как ценности собственного бытия, является истинно культурным человеком. То, что создается культурой, под­черкивает Бердяев, создается не для одного, а для многих поколе­ний. Творения культуры вечны, в отличие от тех подделок, которые создаются для того, чтобы сделать жизнь человека более удобной и комфортной.

В культуре, — пишет Бердяев, — происходит великая борьба веч­ности со временем, великое противление разрушительной власти времени. Культура борется со смертью, хотя бессильна победить ее

реально... Культура, в которой есть религиозная глубина, всегда стремится к воскрешению⁴¹.

Весьма показательна в этом отношении, считает Бердяев, куль­тура Древнего Египта, где идея вечного круговорота, неизменного воскрешения после смерти является базисной не только для рели­гии, но и мифологии, искусства, морали.

Исследуя природу культуры, Бердяев постулирует следующий тезис: в культуре изначально борются два начала — консерватив­ное, обращенное к прошлому, и творческое, обращенное к будуще­му. Однако в культуре отсутствует революционное начало. Революция и культура, с точки зрения Бердяева, «две вещи несовместные». Когда общество вступает в пору революционных катаклизмов, тогда для культуры наступает черная пора. Базисные основания культуры расшатываются и она гибнет. Революционному духу, утверждает Бердяев, культура не нужна, ибо он стремится овладеть благами цивилизации, а не достичь вершин духа. В результате революцион­ных преобразований возникновения нового типа культуры не про­исходит, ибо нарушается принцип преемственности, наследия куль­турных ценностей. Поэтому все попытки создания пролетарской культуры, коренным образом отличающейся от культуры буржуаз­ного общества, по его мнению, обречены на провал. Точно так же неудача ожидает всех тех, кто стремится приобщить к культуре ши­рокие народные массы. Повышение их культурного уровня в прин­ципе невозможно, ибо для того, чтобы это свершилось, надо изме­нить установку необразованной части населения, сформировать у масс отношение к овладению культурными ценностями как глав­ному делу их жизни. Следовательно, утверждает Бердяев, все разго­воры об овладении высотами культуры широкими слоями трудя­щихся относятся к числу утопических прожектов.

Подобно другим теоретикам культуры начала и середины XX в., Бердяев считает, что процессы демократизации общественной жиз­ни самым негативным образом сказались на состоянии культуры, уровень которой стремительно падает по мере того как все большее число людей получают избирательные права, образование, необхо­димое для выполнения их профессиональных функций, и, соответ­ственно, возможность влиять на процесс создания, распростране­ния и потребления культурных ценностей. «Закрытие аристократи­ческих источников культуры есть иссякновение всяких источни­ков»⁴², — пишет Бердяев. Сохранение слоя тех, кто способен созда­вать подлинные, а не мнимые культурные ценности является, с точки зрения Бердяева, главным, если не единственным, условием прогресса.

 

Теория культуры

Раскрытие сущности культуры Бердяев производит через сопос­тавление ее с цивилизацией. Однако логика его мысли не тождест­венна логике Шпенглера и других исследователей, близких к нему по теоретическим позициям. Если для немецкого культуролога ци­вилизация представляет собой итог культурного развития общества, завершающую стадию генезиса культуры, после чего следует ее рас­пад и гибель, то для Бердяева культура и цивилизация существуют одновременно. В придании данным понятиям «чисто хронологиче­ского смысла» Бердяев видел главную ошибку Шпенглера и его по­следователей, не понявших простой истины, что цивилизация и культура не есть две исторические эпохи, а два качественно различ­ных состояния общества, существующих в один и тот же момент времени.

⇐ Предыдущая21222324252627282930Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: