Маниакальное, параноидное и депрессивное решения 10 страница

Аналитик может лишь испытывать собственные вос­приятия и отклики на объекты. Когда от пациента не по­ступает никаких объектно-поисковых или нуждающихся в объекте аффективных посланий, аналитик может регис­трировать лишь свои рациональные отклики на пациента и его материал. Подобно тому как языковое выражение па­циента может быть аффективно декатектировано, таким образом переставая быть проводником личных осмыслен­ных сообщений (Modell, 1984), так и все другие формы коммуникации могут в определенных психологических констелляциях стать жертвой сходной судьбы. Это спра­ведливо в особенности для пациентов с опасными суицид­ными намерениями, с внутренними депрессивными реше­ниями. Как говорилось в части I, эти пациенты понесли тяжелую объектную утрату, которая не может пережи­ваться как подлинная и прорабатываться на их преимуще­ственно функциональном уровне объектной связанности. Вместо этого они пытаются сохранять себя и утраченный объект эмпирически живыми путем идентификации себя с «абсолютно плохим» образом данного объекта, таким путем защищая внутренний образ «абсолютно хорошего» объекта. При отсутствии привычного удовлетворения от

 

 

фактически утраченного объекта образ Собственного Я будет становиться все более плохим, в то время как образ хорошего объекта будет все более тускнеть и грозить пол­ностью исчезнуть. Угроза самоубийства нависает, когда Собственное Я, пропитанное агрессией, не может более сохранять переживание внутреннего объекта. В этой точ­ке депрессивное Собственное Я перестает посылать объек­тно-направленные аффективные сигналы с последующим за этим исчезновением комплиментарных откликов от дру­гих людей, включая аналитика и других профессиональ­ных помощников. Это способно сделать самоубийство неожиданностью для всех связанных с данным индиви­дом лиц. Даже когда опасность самоубийства была осоз­нана ранее, никто не мог предположить, что оно прои­зойдет в данный конкретный момент. Ранее я описал динамическую констелляцию с предположением, что для депрессивных потенциально суицидных пациентов внезап­ная утрата интереса к врачам и другим ухаживающим за ними людям должна быть включена в число наиболее се­рьезных предупреждающих сигналов о надвигающемся самоубийстве (Ta'hka", 1977).

Хотя утверждение, что аналитик должен быть свобо­ден для переживания всех возможных чувств в качестве отклика на пациента, звучит как трюизм, это далеко от дей­ствительного положения в повседневной аналитической практике. Помимо первоначального предупреждения Фрей­да против переживания аналитиком чувств в целом, суще­ствует множество как индивидуальных, так и профессио­нальных запретов и запрещений относительно чувств, возбуждаемых пациентом в психике аналитика.

Повсеместно утверждается, что аналитик должен ис­пытывать лишь усмиренные или самое большее сдержан­ные чувства к своим пациентам. Сильные чувства рассмат­риваются как указывающие на контрперенос и не надежно информативные по отношению к пациенту. Аналитикам позволяется разделять качество, но не количество чувств своих пациентов (Greenson, 1960).

Аналитик может переживать свои комплиментарные отклики как указывающие на неприятные вторжения и попытки пациента манипулировать им и навязывать функ­ции и роли, «чуждые собственному характеру аналитика » (Modell, 1984, р. 164). Что касается качества комплимен­тарных откликов аналитика, обычно утверждается, что

аналитики как люди, профессионально обученные оказы­вать помощь, склонны запрещать себе испытывать агрес­сивные чувства к своим пациентам. Даже если это спра­ведливо, либидинозные чувства и импульсы как правило намного более запретны для аналитика в его работе с па­циентами. В целом аналитики считают более позволитель­ным для себя испытывать гнев к своим пациентам и даже действовать в состоянии гнева, чем допускать эмоциональ­ное удовольствие и удовлетворение во взаимодействиях с пациентами. Хотя аналитики на словах признают интел­лектуальное представление, согласно которому мысли и действия суть разные вещи, существует аналитический мо­рализм относительно комплиментарных откликов анали­тика, который столь же строг, как библейская доктрина относительно «мысленных грехов», полностью приравни­вающая их к действительному их осуществлению.

Для аналитика обязательно полное переживание сво­их эмоциональных откликов, вызванных объектно-ори-ентироважными посланиями пациента, это необходимо для понимания им своей функции в качестве как прошлого, так и нового объекта для пациента. Эти комплиментарные отклики включают все эмоциональные переживания, ко­торые будет испытывать хорошо настроенный и «генера­тивно » ориентированный родитель, помогающий перехо­ду своего ребенка с одной эволюционной стадии на другую. Наслаждение аналитика развитием пациента аналогично наслаждению успешного родителя, оно постоянно дает ключи для понимания того, как протекает этот рост. От­рицание своего права осознавать такие удовлетворения, подчеркивание вместо этого монашеского аскетизма в про­фессиональной жизни аналитика — абсолютно ненужная психоаналитическая новая мораль, которая только лиша­ет аналитика существенно важной информации относи­тельно развивающихся структур пациента и относитель­но текущего состояния аналитического процесса. Неосознавание таких чувств удовлетворения делает ана­литика более склонным к контрпереносным затрудни­тельным положениям и способно делать его понимание того, что происходит между ним и пациентом, скорее ин­теллектуальным, нежели основанным на эмоционально значимых переживаниях. Доступ ко всем своим эмоцио­нальным откликам на пациента — наилучшая гарантия для аналитика против их отреагирования, а также про-

 

тив длительных идентификаций с инфантильными объек­тами пациента.

Многие аналитики находят особенно затруднительным испытывать комплиментарное удовольствие, когда они де­лаются объектами фазово-специфической идеализации и восхищения пациента. Они склонны подчеркивать опасно­сти наслаждения аналитика тем, что пациент его идеализи­рует, и склонны избегать таких ситуаций, таким образом пренебрегая здравой рекомендацией Кохута (1971), соглас­но которой идеализация аналитика пациентом не должна ставиться под сомнение до тех пор, пока она необходима для прогресса лечения пациента. Вместо дозволения исполь­зовать свои комплиментарные отклики в интересах пони­мания и продолжающейся структурализации психики па­циента такие аналитики спешат информировать пациента о нереалистичной природе его идеализации, убеждая его, что в действительности аналитик очень обычный и уязвимый человек.

Идеализация и вызывающие восхищение образцы — существенно важные ингредиенты всех структурообра­зующих процессов в младенчестве и детстве, а также наи­более успешных и приятных процессов обучения и вос­питания в юности и начале зрелости. Так как все фундаментальные интернализации имеют место где-то между идеализацией и восхищением, неспособность ана­литика чувствовать себя уютно в роли идеализируемого объекта может эффективно препятствовать структуро­образующим взаимодействиям в анализе. Принятие ана­литиком положения модели и образца толерантности с последующим постепенным исчезновением (такой идеа­лизации пациентом) обязательно для того, чтобы нача­лась и продолжалась задержавшаяся структурализация пациента в анализе. Осознание аналитиком идеализации себя пациентом через свои комплиментарные отклики не вовлекает в себя какой-либо длительной идентификации с идеализированными или всемогущими инфантильными объектами пациента, но делает аналитика информиро­ванным об их природе, а также относительно его соот­ветствующей функции в качестве нового объекта для па­циента, связанного с развитием последнего.

Таким образом, следует не только разрешать, но и требовать, чтобы аналитик был способен как можно бо­лее полно осознавать собственные либидинозные и при-

ятные, а также агрессивные и неприязненные комплимен­тарные отклики на пациента. Когда аналитик активно и с готовностью делает себя открытым воздействию объект­но-ориентированных посланий пациента, его комплимен­тарные отклики не будут восприниматься как посягатель­ства со стороны пациента, а будут приветствоваться как главный источник информации о прошлой и текущей объектной привязанности пациента.

Эмпатические отклики

Как уже отмечалось ранее, комплиментарное понима­ние аналитика должно, когда это возможно, доходить до эмпатического понимания и завершаться им. Понятие эм-патии детально обсуждалось в главе 3 этой книги (см. стр. 139—143. ). Хотя эмпатия определялась различными ав­торами несколько по-разному и не существует общего со­гласия относительно ее происхождения и развития, лишь немногие аналитики (Hartmann, 1964; Shapiro, 1974) не при­знают ее долезности или даже незаменимости в психоана­литической работе. Фрейд (1921) описывает эмпатию как «процесс... который играет наиболее важную роль в нашем понимании того, что по своему существу чуждо нашему эго в других людях» (р. 108, курсив В. Тэхкэ). Подчерки­вая значимость того в пациенте, что чуждо аналитику и та­ким образом является новым для него, Фрейд, по всей ви­димости, явно говорит об эмпатии как о творческом процессе, а не только как о сравнивании текущих пережи­ваний пациента с прошлыми переживаниями аналитика. К этому важному различию между созидательной и срав­нительной эмпатией мы вернемся позднее.

Хелен Дейч (1926) первая указала на то, что эмпатия достигается через временную идентификацию наблюдате­ля с переживаниями другого человека. Это наблюдение было повторено и расширено Флиссом (1942), Ракером (1957) и многими другими, что способствовало временному общему согласию относительно центральной роли времен­ной идентификации в эмпатическом процессе. Шэфер (1959) ввел понятие «порождающей эмпатии », а Гринсон (1967) описал выстраивание аналитиком через эмпатичес-кие идентификации расширяющегося образа пациента, та­ким образом делая понимание последнего в ходе анализа все более точным.

Кохут (1959) называл эмпатию «действующей на бла­го других интроспекцией » и видел в ней главное орудие для

исследования и понимания психического мира пережива­ний другого человека. Школа психологии самости, осно­ванная Кохутом, опирается на эмпатию не просто как на основную форму аналитического наблюдения, но также как на действительно центральный лечебный фактор (Kohut, 1977, 1984).

Последнее время эмпатии уделяется все большее вни­мание в психоаналитической литературе (Buie, 1981; Basch, 1983; Levy, 1985; Tansey and Burke, 1989). Включается или нет эмпатия в понятие контрпереноса зависит от конкрет­ного автора, однако наблюдается растущая тенденция де­лать ее понятием более высокого класса, более или менее синонимичной аналитическому пониманию в целом (Levy, 1985; Berger, 1987).

В данной концептуализации эмпатический процесс рас­сматривается как объектно-ориентированный способ ис­пользования идентификации для достижения и понимания внутренней жизни другого человека; для схватывания субъективного смысла его частного переживания. Требуя переживания себя и объекта как индивидов со своими осо­бенными частными мирами, с сопутствующим проявлением способности к интроспекции, такое использования иден­тификации будет обоснованным и возможным лишь после установления константности Собственного Я и объекта.

Индивидуации неотъемлемо свойственна утрата оче­видного обладания функциональным объектом, который теперь воспринимается как обладающий собственным ча­стным миром с одновременно появляющимся осознани­ем собственного фундаментального одиночества и за­ключения в частный внутренний мир. В то время как ребенок до достижения константности Собственного Я и объекта искал и находил себя в отражающих глазах функционального объекта, теперь ему приходится искать как себя, так и индивидуальный объект в обособленном внутреннем мире последнего. Совместное использование идентификации и интроспекции, которое я назвал инфор­мативной идентификацией (см. главу 3) и которое ста­ло возможным с установлением константности Собствен­ного Я и объекта, будет с этого времени для ребенка основным средством для повторного нахождения объек­та и обеспечения взаимного присутствия себя и объекта во внутренних мирах Друг друга. Как было сказано в час­ти 1, информативные идентификации, которые исполь-

зуют все вербальные и невербальные сигналы и посла­ния, указывающие на эмоциональное переживание объек­та, постепенно ведут к более точному разделению этого переживания. Через такое разделение меняющихся по­тенциалов чувств взрослого человека ребенок будет по­степенно приобретать способность к оттеночным и раз­носторонним эмоциям и развивать представления о Собственном Я, которые придают личную наполненность смыслом и специфичность его индивидуальной идентич­ности. Главным образом объектно-поисковая цель этих идентификаций побуждает Собственное Я ребенка использовать его недавно приобретенную способность к интроспекции, чтобы прийти к осознанию разделяемого переживания как порождаемого объектом и ему принад­лежащего. Это осознание, совместное разделяемой эмо­циональной наполненностью смыслом, приводит к фе­номену, называемому эмпатическим пониманием, а также к последующему выстраиванию психического образа ча­стного миpa переживаний объекта с его качественно и количественно уникальным распределением личного смысла. Таким образом, особенно в период детства и юности, информативные идентификации являются не только формой наблюдения, но также структурообра­зующими процессами первостепенной значимости.

Специфически представляя способность, достигну­тую в процессе поиска и нахождения объекта, эмпатия дает особый инструмент для понимания субъективного эмоционального переживания другого человека. Однаж­ды установившись, эмпатические процессы на всем протя­жении жизни будут оставаться главным средством для понимания людьми друг друга с возрастающей независи­мостью от аффективной природы их побуждения. Такое повсеместное использование эмпатии как инструмента для наблюдения побудило нескольких авторов утверждать, что эмпатия побуждается единственно целями понимания (Racker, 1957), представляя объективную и свободную от оценочных суждений форму наблюдения, которая не име­ет ничего общего с любовью или какими-либо другими эмоциями (Goldberg, 1983; Basch, 1983). Однако такие обобщения, по всей видимости, не принимают в расчет ни связанное с развитием начало эмпатии, ни ее другие важ­ные функции в субъективно крайне важных человеческих взаимоотношениях.

В отличие от, более ранних форм идентификаций, ин­формативные идентификации главным образом объектно ориентированы и служат нахождению индивидуального объекта любви. Они порождают информативные репре­зентации индивидуальных внутренних миров как Соб­ственного Я, так и объекта, и обеспечивают мост для на­хождения друг друга в разделяемом эмоциональном переживании. Первичная мотивация эмпатии для удосто­верения любящего присутствия ребенка и его матери во внутреннем мире друг друга и будет оставаться главной для всех последующих любовных отношений. Она будет обеспечивать основу для глубокого удовлетворения, про­истекающего от повторного воссоединения двух в против­ном случае безнадежно разъединенных смертных ин­дивидов, а также от непрерывно продолжающегося обогащения репрезентативного мира индивида вследствие этих переживаний. Даже если позднее мотивы для дости­жения эмпатического понимания могут быть диаметраль­но противоположны любовным чаяниям, по существу объектно-поисковый характер будет оставаться клеймом эмпатических процессов на всем протяжении жизни. Мы проявляем эмпатию, когда пытаемся постичь частное пе­реживание объекта, который нас интересует и о котором мы хотим знать, будет ли это объект любви, друг, пациент или враг. Независимо оттого, мотивируется ли эмпатия позитивными намерениями или нет, нахождение объекта через разделяемое эмоциональное переживание всегда будет приносить удовлетворение, по крайней мере само­му испытывающему эмпатию лицу, даже когда она пре­вращается в преимущественно нарциссическое удоволь­ствие от своей одаренности как наблюдателя. Позднее мы поговорим об особом типе удовольствия, неотъемлемо присутствующем в «генеративной эмпатии» (Schafer, 1959), испытываемой развивающим объектом, независи­мо от того, является ли он родителем или аналитиком.

Многие авторы считают эмпатические отклики реак­циями разделенной судьбы, основанными на индивидуаль­ных и универсально человеческих жизненных пережива­ниях наблюдателя, достаточно сходных или аналогичных переживаниям другого человека. Относительная близость текущего переживания другого человека по сравнению с собственными хранимыми переживаниями наблюдателя будет затем позволять пробную идентификацию после-

о Тэхкэ В.

днего со способом переживания другого лица. Это ведет через временное разделение аффективной значимости пе­реживания другого человека к лучшему его пониманию (Racker, 1957; Berger, 1987). Моделл (1984) открыто го­ворит, что знание посредством эмпатии является прият­ным повторным нахождением аспектов Собственного Я в другом человеке.

По-моему, важно осознать, что репрезентации соб­ственных эмоционально значимых прошлых переживаний, которые используются в таких сравнениях, сами во мно­гом являются результатами информативных идентифика­ций с постигаемыми эмоциональными переживаниями соб­ственных первичных объектов. Те ранние эмпатические переживания, которые создали оснастку и способность к эмпатии посредством сравнения, сами не могли быть ре­зультатами таких сравнений. In statu nacsendi {по состоя­нию зарождения) они возникли как новые эмпирические и репрезентативные достижения через творческое исполь­зование идентификаций. Мне представляется, что даже если крайне эмпатическое понимание в повседневной жиз­ни происходит на основе сравнения, имеются взаимоот­ношения, в которых первоначальная творческая форма эмпатии остается активной и даже может быть существен­но важной для конечных целей этих особых взаимодей­ствий.

Хотя простые обобщения (Novick and Kelly, 1970) на основании собственных прошлых переживаний не вклю­чают в себя информативные идентификации с субъектив­ным переживанием объекта и поэтому могут приводить лишь к псевдопониманию, эмпатия, основанная на разде­ленном прошлом, обеспечивает почву и способствует це­лям большей части эмоционального понимания между людьми в целом.

Наблюдается общая тенденция к драматическому уменьшению структурообразующих интернализаций пос­ле подросткового кризиса и возрастающая склонность к использованию уже достигнутых структур. Представляет­ся, что независимо от мотивации это также может быть справедливым для структур понимания. Такая особая мо­тивация может в большей или меньшей степени обеспечи­ваться эмоционально особенно интенсивными и важными взаимоотношениями, где крайне важно достижение и по­нимание объекта. Такие взаимоотношения наблюдаются

между зрелыми любовниками, преданным отношением ро­дителя к своему растущему ребенку, а также в отношении аналитика к пациенту.

Следует подчеркнуть, что наличие и разделение твор­ческой эмпатии в этих взаимоотношениях относительно и каждое из них может функционировать и протекать впол­не адекватно даже в ее отсутствие. Но также справедли­во, что творческая эмпатия постоянно присутствует в лю­бовных взаимоотношениях, для которых характерна способность оставаться свежими и обновляющимися, а также во взаимоотношениях между родителями и деть­ми, где она творчески и детски-специфическим образом помогает развертыванию индивидуальных потенциальных возможностей последних. Если рассматривать психоана­литическое лечение как попытку реактивации и максималь­ной помощи пациенту при задержке психического разви­тия, все, что было сказано о преданном родителе, будет также, с соответствующими необходимыми изменениями, относиться к аналитику в его функции в качестве нового связанного с развитием объекта для пациента. Зрелые лю­бовники, подлинно «генеративные » родители и особенно успешные аналитики различаются по длительности моти­вации и способности оставаться открытыми и подвергать себя новым эмоциональным переживаниям через творчес­кое использование информативной идентификации с субъективными переживаниями своих объектов. Удовлет­ворение, испытываемое аналитиком в таком эмпатическом переживании, проистекает не только от приятного узна­вания прошлого Собственного Я, не только от узнавания объекта своего прошлого, но также от творческого пере­живания объекта, изменившегося вследствие существен­но нового данного в опыте аспекта.

Наряду с различием между сравнительной и творчес­кой эмпатиеи у них имеются точки соприкосновения, но их исследование нельзя сводить к вопросу о том, спосо­бен ли аналитик чувствовать и переживать вместо пациен­та, когда у последнего отсутствует способность или же­лание делать это самому. Мнения аналитиков в данном вопросе разделились. В то время как некоторые из них полагают, что аффекты пациента не могут быть пережиты аналитиком, если они не представлены в осознанном виде в психике пациента, Кохут (1959), например, открыто на­зывает эмпатию «замещающей интроспекцией», которая

позволяет аналитику ощущать и переживать состояние пациента в его функции в качестве объекта Собственного Я для последнего.

Разделение текущего аффективного состояния Соб­ственного Я другого человека существенно важно в эмпа­тии. Как неоднократно утверждалось, эмпатия возможна, лишь когда существует дифференцированное Собственное Я как объект для информативных идентификаций. С дру­гой стороны, эмпатия всегда возможна в принципе, когда имеется в наличии такое Собственное Я, даже в его наибо­лее примитивных формах. Хотя нельзя эмпатизироваться с младенцами до тех пор, пока они не достигли переживания дифференцированного Собственного Я, и с пациентами, рег­рессировавшими к недифференцированности, ситуация драматически меняется, когда сталкиваешься с человеком, живущим в мире, независимо от того, сколь элементарны­ми или искаженными могут быть его представления о себе и своих объектах.

Если имеется переживающее Собственное Я, оно бу­дет испытывать аффективные переживания, в которые можно в принципе проникнуть посредством информатив­ных переживаний. Эмпатическое понимание, достигнутое через этот процесс, может обнаружить пробелы и иска­жения в аффективном переживании пациента по сравне­нию с его хронологическим возрастом и с переживаниями аналитика как взрослого человека, эмпатизирующего с ситуацией и внутренним переживанием пациента. Может оказаться, что аффективные потенциальные возможнос­ти пациента в большой степени остались психически не­представленными или представленными лишь недостаточ-ным и искаженным образом. Б то время как такие важнейшие недостатки и искажения психической струк­туры как правило свойственны пациентам с психотичес­кими и пограничными состояниями, вторичная недоступ­ность определенных репрезентаций и эмпирических способностей из-за их отражения вследствие вытеснения в основном отличает пациентов с преимущественно невро­тическими патологиями.

Это базисное различие между первичным отсутстви­ем и вторичной утратой определенных способностей эмо­ционального переживания будет выдвигаться на первый план и пониматься посредством правильного использова­ния эмпатических и комплиментарных откликов аналити-

ка на своего пациента. Правильная оценка пропорции меж­ду отсутствием и утратой структуры в эмпирическом мире пациента существенно важна при определении того, как должно быть использовано «замещающее* эмоцио­нальное переживание аналитика в терапевтических взаи­модействиях с пациентом. Как будет сказано в последу­ющих главах, такие хорошо известные способствующие инсайту инструменты классической техники, как генети­ческие интерпретации и их проработка, полезны преиму­щественно в том случае, когда имеешь дело со вторичны­ми структурными утратами, тогда как создание новых репрезентативных структур требует заново активирован­ных процессов интернализации между пациентом и ана­литиком.

«Заместительное» переживание аналитиком тех чувств и эмоций, которые пациент не способен испыты­вать вследствие первичного отсутствия или вторичной ут­раты структуры, может в принципе быть результатом ка­кой-либо смеси сравнительной и созидательной эмпатии. Однако имеет место ясно выраженная тенденция к возра­станию созидательной эмпатии со стороны аналитика со­вместно с возрастанием уровня структурализации паци­ента. Когда аналитик выслушивает секретаршу средних лет, у которой после необоснованного выговора босса раз­виваются мигреневые головные боли, но нет чувства гне­ва, заместительные чувства гнева аналитика могут глав­ным образом основываться на сравнительной эмпатии, указывающей на отсутствие у пациентки способностей чувствования, которые принадлежат к фундаментальной психической оснастке взрослого человека. С другой паци­енткой, описывающей текущую болезненно противоречи­вую ситуацию со своим любовником, аналитик может вне­запно испытать эмоциональное переживание, которое он будет осознавать и как переживание пациентки, и как соб­ственное переживание, которое для него абсолютно ново, но которое с этого времени будет включено в его совокуп­ную способность схватывания эмоционального смысла в переживаниях как объекта, так и своих собственных. При работе с пациентами, представляющими переменные уров­ни структурализации, у аналитика как правило наблюда­ется такая последовательность в эмпатических откликах. В то время как нельзя эмпатизироваться с людьми, рег­рессировавшими к недифференцированности и таким об-

разом к утрате переживания Собственного Я, сравнитель­ная эмпатия склонна быть преобладающей формой эмпа-тии у пациентов, представляющих недостаточности и ис­кажения в менее личных, универсально человеческих способностях к эмо-циональному переживанию. Чем в большей мере пациенты представляют индивидуально дифференцированные и оттеночно эмоциональные нюан­сы и способности чувствования, тем более значимой бу­дет доля творческой эмпатии в правильном понимании ана­литиком своего пациента как уникального индивида.

В то время как пациентам с сохраненным пережива­нием Собственного Я можно и следует все время эмпати-зировать, сами пациенты будут приобретать способность эмпатизироваться с аналитиком установленным образом лишь постепенно, после достижения константности Соб­ственного Я и объекта во взаимоотношениях с ним. В ле­чении пациентов с более серьезными нарушениями, чем неврозы, это знаменует главное достижение, обычно со­провождаемое драматическими изменениями в их анали­тических взаимоотношениях. Развивающаяся констант­ность Собственного Я и объекта пациента во время анализа будет характерным образом инициировать ин­тенсивный поиск аналитика как индивида, а также по­требность быть найденным аналитиком, понятым и оха­рактеризованным как личность. Возросшее предложение пациентом себя в качестве объекта будет не только сти­мулировать активность аналитика в качестве эмпатизи-рующего субъекта, но также будет пробуждать в нем комплиментарные отклики эмпатизирующего объекта для пациента.

При описании нарушений в эмпатических процессах Гринсон (1960) проводил различие между торможением эмпатии и продолжением идентификации, неотъемлемо присутствующей в эмпатии. Гринсон, считающий глав­ной причиной первого феномена то, что аналитик боится своих чувств, по-видимому, сам не полностью свободен от такой боязни, когда утверждает, что в ходе эмпатизи-рования аналитик лишь разделяет качество, но не коли­чество чувств своего пациента. Такое утверждение, по-видимому, предполагает, что интенсивные чувства, разделяемые с пациентом в эмпатической идентифика­ции, могут быть чрезмерно ошеломляющими для того, чтобы быть информативными, но вместо этого потенци-

ально способствующими неконтролируемому контрпе­реносу и отыгрыванию.

На деле все обстоит совершенно противоположным образом. При том условии, что интенсивность разделяемо­го чувства соответствует интенсивности чувства пациента, она представляет собой необходимый аспект в корректном понимании переживания пациента. Оценка значимости пе- ' реживания включает в себя представление не только о его качестве, но также и о его уровне интенсивности (количе­стве). Полное понимание значимости чего-либо для друго­го человека требует, помимо знания того, каким образом это важно, также знания того, насколько это важно для него. Конечно, если за идентификацией не следует интрос­пекция и идентификация не контролируется ею, она не бу­дет равнозначна эмпирическому разделению эмоциональ­ного переживания другого человека и, таким образом, не будет вести к эмпатическому пониманию. Вместо этого она может вести к вторичному расстройству эмпатии, упоми­наемому Гринсоном, то есть к длительной идентификации с переживанием другого человека. Результатом будет не заместительная интроспекция, а заместительное удовлет­ворение, в котором эмоциональное переживание остается главным образом собственным переживанием, а не пере­живанием объекта. В этих случаях первичной или вторич­ной недоступности для аналитика определенных самостных репрезентаций пациента никогда не достигалось эмпатичес-кое переживание, и интенсивность вовлеченных чувств бо­лее вероятно имеет отношение к скрытой сфере смыслов аналитика, а не пациента.

То, что было сказано в предыдущем параграфе о боль­шом значении полного переживания аналитиком своих ком­плиментарных откликов на пациентов, относится также к полному осознанию его эмпатических откликов на них. Это включает в себя удовольствие и удовлетворение, вовлечен­ные в неоднократное нахождение объекта, неотъемлемо присутствующее в эмпатии, приятную близость, связанную с разделяемым эмоциональным переживанием, а также нар-циссическое удовольствие, обусловленное особыми удов­летворениями, которые аналитик разделяет с преданным родителем. Будут ли это переживания родителя в связи с его растущим ребенком или переживания аналитика по по­воду своего пациента на различных стадиях анализа, это удовольствие, которое вовлекает в себя аффект нежности,

⇐ Предыдущая20212223242526272829Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: