Маниакальное, параноидное и депрессивное решения 14 страница

Один лишь трансферентный ребенок, несмотря на то что он сам по себе представляет эволюционный тупик, зна­ет историю нерешенного прошлого пациента и таким обра­зом историю его патологии. Данную историю следует вни­мательно выслушать, и трансферентному ребенку должна быть предоставлена возможность показать ее как можно полнее. Восприятие и обработка этой истории на основе различных информативных откликов аналитика на разно­образные способы, которыми она рассказывается пациен­том, составляет значительную часть психоаналитического понимания. Это означает — учиться узнавать как можно подробнее, как и почему возникли эти не изменяющиеся способы переживания и привязанности, которые, как ожи­дается, будут постепенно заменяться способами пережи­вания и привязанности развивающегося ребенка по мере его эволюционирования в анализе.

Вопрос наличия развивающегося ребенка в пациенте, который может быть мобилизован для возобновления за­держанного структурного развития личности пациента, это лишь другой способ постановки вопроса о том, подда­ется или нет. пациент лечению психоаналитическим под­ходом. В целом представляется верным, что чем более пол­но развилась психическая структура пациента, тем более вероятно, что в его распоряжении имеются остающиеся эволюционные побуждения как сознательные стремления и/или более или менее скрытые потенциальные возмож­ности. Однако индивидуальные пациенты, представляю­щие различные уровни структурализации, могут очень от­личаться друг от друга в этом отношении.

Различные авторы указывали на то, что так же, как имеются критические периоды в эмбриональном развитии для адекватной эволюции определенных тканей и органов, таким же образом имеется сходная золотая пора для неко­торых базисных достижений в психическом развитии (Erikson, 1959; Spitz, 1965). При условии, что необходи­мые взаимодействия с эволюционными объектами доступ­ны, это такие периоды, во время которых могут происхо­дить определенные видо-специфические продвижения в становлении человеческой психики. Чем более фундамен­тально рассматриваемое структурное достижение и чем далее отстоит от нынешнего времени оптимальное время

его появления, тем, по-видимому, более трудными будут попытки реактивировать и побудить эволюционные про­цессы, которые не были активированы в должное время или неким иным образом не смогли обеспечить формирую­щуюся психику структурами, ожидаемыми в нормальном развитии. Однако, даже если утрата оптимальной возмож­ности может содействовать относительному, а временами • почти абсолютному отказу или неспособности со стороны определенных пациентов возобновлять эволюционные дви­жения в аналитических взаимоотношениях, я полагаю, что неудача аналитика в мотивировании пациента более часто коренится в ограничениях аналитика, не позволяющих ему в полной мере использовать свои комплиментарные и эмпатические отклики на пациента, чем в исходной «неизлечи­мости» пациента. Справедливо, что ранние дефициты и не­удачи в эволюционных взаимодействиях склонны вызывать более базисные и обширные повреждения в развивающих­ся структурах, чем такие же события в более позднем воз­расте. Однако также справедливо, что менее структуриро­ванные пациенты склонны вызывать большее количество таких аффективных откликов в аналитике, что он будет находить затруднительным или невозможным делом инфор­мативно их использовать. Это находится в контрасте с ме­нее нарушенными пациентами, чьи эмоциональные послания модулируются и опосредуются структурными организаци­ями, более схожими со структурными организациями ана­литика. Пациенты, задержавшиеся на примитивных уров­нях организации личности, вследствие иногда крайне архаической природы их переживания и коммуникации, являются как правило более трудными для понимания, чем пациенты с менее тяжелыми нарушениями. Так как психо­аналитически лечить можно лишь тех, кого понимаешь, менее структурированные пациенты будут намного более легко получать клеймо неизлечимости, чем пациенты, ко­торые способны развивать индивидуальные взаимоотноше­ния со своими аналитиками. Так как другой аналитик мо­жет сегодня или завтра начать понимать и таким образом лечить пациента более успешно, лучше всего интересам па­циента обычно служит ситуация, когда аналитик воздер­живается поспешно объяснять свою возможную неудачу в понимании неизлечимостью пациента,

Как было подчеркнуто в разделе, где рассматривалась позиция аналитика как нового объекта для пациента, все важные структурные улучшения в личности пациента будут происходить и будут возможны лишь в той области психоаналитических взаимодействий, где аналитик воспри­нимается пациентом как новый эволюционный объект. Лишь вновь начавшийся структурообразующий процесс с новым объектом может изменить сеть эволюционных детерминант для способа переживания пациентом себя и объектного мира. В отличие от просто повторных взаимодействий меж­ду трансферентным ребенком и аналитиком как объектом переноса, вновь начавшиеся структурообразующие взаимодействия в психоанализе специфически происходят меж­ду развивающимся ребенком в пациенте и аналитиком как новым эволюционным объектом для него.

Решающее значение имеет то, что если начинается и продолжается терапевтический процесс в анализе, анали­тик должен осознавать собственную двойную функцию в качестве объекта как для трансферентного ребенка, так и для развивающегося ребенка в пациенте. Такое осознание становится возможным главным образом через правильное использование аналитиком своих комплиментарных и эмпатических откликов на пациента. В клинической ситуации в обеих категориях этих откликов можно обнаружить две разновидности откликов на детские аспекты пациента: фазово-специфические и трансферентно-специфические. Первые являются откликами на универсально человечес­кие побуждения и потребности пациента, которые соот­ветствуют той эволюционной стадии, на которой он задер­жан, являясь, таким образом, информативными по отношению к прерванный аспектам психического разви­тия пациента и к тем взаимодействиям, которые потребу­ются для его продолжения. Трансферентно-специфичес­кие комплиментарные и эмпатические отклики аналитика, со своей стороны, являются информативными по отноше­нию к трансферентным самостным и объектным образам пациента в любой данный момент времени, относясь, таким образом, к неудавшимся и поэтому тупиковым аспектам эволюционных взаимодействий пациента. Именно такое непрерывное считывание и сравнение своих фазово-специфических и трансферентно-специфических откликов на пациента дает аналитику возможность оставаться инфор­мированным о природе соответствующей потребности па­циента в новом эволюционном объекте. Это сравнение ин­формирует аналитика о том, в какой момент, в какой форме и с какими перспективами представлять себя в качестве нового эволюционного объекта для пациента.

Для полного использования своей функции в качестве нового эволюционного объекта для пациента важно, чтобы аналитик не только терпел эту функцию, но оказался спо­собен поддерживать длительный интерес к пациенту и проч­ную мотивацию для «генеративного » взаимодействия с ним, от которого зависят все структурные достижения в психо­анализе. Решающе важным знаком наличия такой мотива­ции является озабоченность аналитика по поводу своего пациента, важное значение которой подчеркивалось Керн-бергом (1975). Однако важно, чтобы это была озабочен­ность «генеративного » типа, а не основанная, значимым об­разом, на невротической вине или контрпереносных фантазиях спасения. Наиболее надежным знаком адекват­ного «генеративного» отношения к пациенту является ощу­щаемая аналитиком свобода в полной мере переживать всю гамму родительских чувств и удовольствий, которые со­провождают его роль в качестве нового эволюционного объекта для пациента. Как ранее подчеркивалось, эта сво­бода эволюционного объекта испытывать как позитивные, так и негативные чувства и фантазии, которые сопровож­дают эволюционные процессы в детстве, а также в анализе, обеспечивает центральный источник информации о приро­де и прогрессе этих процессов. Особая значимость толе­рантности и наслаждения аналитика фазово-специфическими идеализациями пациента для адекватного протекания структурообразующих процессов ранее уже подчеркива­лась и будет более подробно рассматриваться в последую­щих главах.

Психоаналитическая работа является, таким образом, в большой мере постоянным сравниванием между транс­ферентным ребенком и развивающимся ребенком в попыт­ке аналитика все более объединяться в союз с последним. При успешной работе это будет приводить к постепенному росту и улучшению структур пациента с сопутствующими изменениями в его переносе с переживаемой текущей ре­альности к переживаниям и взаимодействиям, принадле­жащим прошлому. Когда перенос пациента достиг своей полной информативной специфичности, существенно важ­но, чтобы аналитик, используя как свое понимание перене­сенных эволюционных неудач пациента, так и свои симультантные фазово-специфические отклики на ребенка в такой ситуации, постоянно представлял себя в качестве нового эволюционного объекта для пациента, на соответствующем Уровне переживания.

Однако даже если становление и функционирование в качестве нового эволюционного объекта для пациента тре­бует от аналитика готовности усыновления «аналитичес­кого ребенка», это не вовлекает в себя ни разыгрывания «коррективного эмоционального переживания» в смысле Александера, ни имитаций конкретных взаимообменов ро­дитель-ребенок в аналитическом сеттинге и взаимоотноше­ниях. Напротив, сегодняшняя реальность — наиболее цен­ная вещь в аналитических взаимоотношениях, и ее постепенное возрастание — главная цель лечения. Расхож­дение между тем, каково известное положение вещей, и тем, как они воспринимаются в лечебных взаимоотношени­ях, является тем аспектом, который аналитическое лече­ние специфически пытается уменьшить в мире восприятия пациента.

Все попытки проигрывания заново конкретных сце­нариев детства в аналитических взаимоотношениях для якобы терапевтических целей приводят как правило к тя­желым и стойким регрессиям, к не поддающемуся управ­лению отыгрыванию или, что часто может быть наименее вредным результатом, к прерыванию пациентом лечения в состоянии злобности и униженности. Такие развития большей частью обусловлены тем фактом, что при низве­дении пациента до положения ребенка и принятии на себя конкретной роли родителя аналитик исключает своего наи­более важного союзника: пациента как текущий объект. Даже когда пациент лишь рассудочно знает определен­ные рациональные факты об аналитике с одновременной почти полной неспособностью воспринимать аналитика иным образом, нежели трансферентно, эта чисто рацио­нальная сегодняшняя реальность является единственно существующим мостом к хронологической реальности ана­литических взаимоотношений. Как отмечалось выше, структуры, достигнутые пациентом в ходе его развития, являются теми элементами его личности, которые следу­ет особо учитывать в качестве помощников и союзников как для аналитика, так и для все еще активных эволюци­онных стремлений и потенциальных возможностей паци­ента. Это как раз та часть переживания пациентом Соб­ственного Я, которая после того как установилась константность Собственного Я и объекта, позволяет раз­витие должного терапевтического альянса. Независимо от уровня переживания и отношения пациента к аналитику нет никакого терапевтического или профессионального оправдания для прекращения обращения аналитика со своим взрослым пациентом с должным уважением к хро­нологическому возрасту последнего и его реальному ста­тусу работодателя аналитика. Даже если аналитик посто­янно передает пациенту свое эмпатическое понимание детских аспектов в способе восприятия последнего, это не делается таким путем, который ставит пациента в по­ложение ребенка. Аналитик будет относиться к нему не как к ребенку, а как ко взрослому, который содержит в себе ребенка; с этим ребенком внутри должны затем по­знакомиться обе стороны для того, чтобы дать ему шанс для роста. Даже когда вначале в пациенте имеется лишь минимум сотрудничающего напарника, расширение и улучшение этой доли является одной из главных целей в лечении.

Трансферентные, а также новые эволюционные взаи­модействия в аналитических взаимоотношениях будут про­должаться до тех пор, пока имеются неразрешенные или незаконченные эволюционные давления, активные в пси­хике пациента. Правильное обращение с ними аналитика в его двойной роли эволюционного объекта для пациента будет более подробно рассматриваться в следующих гла­вах этой книги. Как будет показано, функции или роли ана­литика во всех взаимодействиях и интервенциях, от кото­рых можно ожидать терапевтических воздействий в психоаналитическом смысле, то есть способствующих структурообразованию на уровне восприятия пациента, являются, без исключения, функциями и ролями нового эволюционного объекта.

Аналитик, когда он успешен в подаче себя в качестве нового эволюционного объекта для пациента на уровне задержки в развитии последнего, ведет себя не только от­лично от трансферентных ожиданий пациента, но и дос­таточно неожиданным и вызывающим удивление образом для мобилизации потребностей и интереса существенно пассивного эволюционного ребенка в пациенте. Он также будет адекватно и фазово-специфически реагировать на потребности этого ребенка, когда он уже существует в более продвинутой форме. В этом процессе аналитик ру­ководствуется своей «генеративной эмпатией » (Schafer, 1959), а также своей «генеративной комплиментарностью». Он готов оставаться в качестве нового эволюцион­ного объекта столь долго, сколько это необходимо, неся все печали и радости этой позиции, включая непрерывную утрату своего «аналитического ребенка » в ходе адекватно протекающего психоаналитического лечения. Однако не следует забывать, что для аналитика имеют место также непрерывные эволюционные выгоды, вовлеченные в ана­литический процессов особенности те, которые обеспечи­ваются его переживаниями творческой эмпатии к пациен­ту. Это специфически та область, где пациент со своей стороны может действовать в качестве нового эволюционного объекта для аналитика.

Аффект нежности является важным аспектом «ге­неративного удовольствия », Он развивается через эмпатическое разделение удовольствия объекта и последую­щее оставление удовольствия для него. В любовных взаимоотношениях такое позволение объекту сохранять удовольствие для себя следует за вторичным удовольстви­ем субъекта от того, что его любимый человек чувствует себя хорошо, и от сознания, что он сам способствовал это­му. Это равносильно переживанию нежности и стремле­нию продлить хорошее самочувствие объекта. Нежность не зависит от специфической природы удовольствия объекта. Она имеет материнское качество и сильно вовле­чена в зрелое родительство, а также в индивидуальные любовные взаимоотношения между взрослыми людьми. Нежность относится к переживанию аналитиком пациен­та в качестве своего «аналитического ребенка » и обычно является знаком удовлетворительно протекающих струк­турообразующих взаимодействий в анализе, а также адек­ватной идентификации аналитика со своим образом гене­ративного, фазово-специфического объекта, а не с образом объекта, удовлетворяющего трасферентное СобственноеЯ пациента.

Результаты возобновленных эволюционных взаимо­действий в аналитических взаимоотношениях можно на­блюдать как проявление новых структурных достижений в пациенте. В зависимости от уровня эволюционной за­держки пациента эти новые интернализации могут начи­наться как появление образа аналитика в качестве нового либидинального объекта очень примитивного типа в мире переживаний психотического пациента. За этим последу­ет установление аналитико-специфических, регулирую­щих напряжение интроектов, которые Джиоваккини (1972) называл «аналитическими интроектами». Они в свою очередь будут далее интернализироваться в функции Собственного Я пациента через процессы функционально-селективной. идентификации. Аккумуляция информа­тивных репрезентаций Собственного Я и объекта через эти процессы может затем быть равнозначна установившейся константности Собственного Я и объекта — крупному структурному достижению, которого можно достичь в психоаналитическом лечении пограничных пациентов. Этот эволюционный шаг, включающий интеграцию инди­видуальных образов Собственного Я и объектов, мотиви­рует и делает возможным использование как оценочно-селективных, так и информативных идентификаций, а также позволяет развитие должного терапевтического альянса. При идеальном ходе лечения сопутствующе сфор­мированные или реактивированные эдипальные интерна­лизации будут наконец проработаны и заменены интернализацией индивидуальных норм и идеалов.

Однако идеальный ход психоаналитического лече­ния в качестве вновь возобновленного развития психи­ческого мира переживаний пациента на практике никог­да полностью не достигается. Недостатки внутренних и внешних ресурсов и мотиваций пациента, а также непол­ное использование аналитиком своей личности в качестве инструмента, большей частью ограничивают результаты психоаналитического лечения как «достаточно хоро­шие». Между прочим, взаимное осознание пациентом и аналитиком тщетности стремления к совершенству с со­путствующим решением довольствоваться неизбежно не­совершенными, но в целом «достаточно хорошими» за­воеваниями анализа, часто знаменует конечную точку крайне успешного анализа. Любое детское развитие, любой анализ или любое переживание человека и ход его жизни могут в лучшем случае быть не чем иным, как «достаточно хорошими ».

Новые эволюционные взаимодействия, возобновлен­ные в аналитических взаимоотношениях, могут также за­кончиться неудачей, как и первоначальные взаимодействия пациента. Такие результаты, которые могут повторять пер­воначальные эволюционные травмы пациента или порож­дать новые задержки и симптомы на ятрогенном уровне, могут иметь несколько причин, но в большинстве случаев этому по меньшей мере способствуют диагностические не­правильные суждения аналитика о пациенте и его патоло­гии или разнообразные его контрпереносные вовлеченнос­ти в пациента.

Пациент как объект контрпереноса

Как говорилось в предыдущих главах, контрперенос аналитика вовлекает в себя восприятие своего пациента на основе детерминант, которые на данный момент недоста­точно представлены для сознательного СобственногоЯ ана­литика. Имеются различные причины, содействующие та­кой репрезентативной недоступности текуще активных мотивационных элементов в способе восприятия аналити­ка. Однако, в любом случае представляется верным, что чем больше на такую недоступность репрезентаций влияют активные бессознательные конфликты, эволюционные за­держки или текущие депривационные условия жизни, тем в большей мере аналитик будет склонен к контрпереносно­му восприятию.

Динамически активные потребности и желания, кото­рые не имеют или утратили текуще доступный репрезентационный статус, могут возникать как отклики аналитика на характерные черты пациента, бессознательно напоми­нающие аналитику о его собственных конфликтных про­шлых взаимоотношениях или как мобилизованные трансферентными отношениями и ожиданиями пациента в отношении аналитика. В контрпереносных откликах паци­ент может представлять для аналитика прошлый эволюци­онный объект, часть репрезентации его Собственного Я или объект его соответствующих возрасту, но текуще деприви-рованных объектных потребностей.

Движущим силам и феноменологии контрпереноса пос­ле Фрейда посвящалось множество работ, и ставших уже «классическими» и недавних (A. Reich, 1951, 1960; Racker, 1957, 1968; Kernberg, 1965; Tahka, 1970; Sandier, 1976; Searles, 1979; Gorkin, 1987; Slatker, 1987; Giovacchini, 1989; Tansey and Burke, 1989). Поэтому я ограничусь рассмотре­нием некоторых вариаций в переживании и использовании аналитиком контрпереносных объектов, представляющих различные уровни объектных отношений.

В зависимости от уровня контрпереносного восприя­тия аналитиком своего пациента последний может пред­ставлять для него либо функциональный, либо индивиду­альный объект. С индивидуальными контрпереносами чаще всего сталкиваются и психоаналитических взаимоотноше­ниях с невротическими пациентами как с откликами на их схожие индивидуальные переносы на аналитика. Однако, так как контрперенос — это продукт аналитика, а не пациента, он может мотивировать аналитика наделять своих пограничных и даже психотических пациентов несуществу­ющими способностями к индивидуальным взаимоотноше­ниям.

В то время как захваченностъ аналитиков своими па­циентами как правило восходит к нерешенным эдиповым стремлениям аналитика, обычно активируемым соответ­ствующими трансферентными ожиданиями пациента, кон­трпереносная природа чувств аналитика может быть более очевидна, когда развивается на вид серьезная любовная связь между аналитиком и пациентом на конечной стадии лечения последнего. Обе стороны, и в особенности анали­тик, который обычно считается ответственной стороной, склонны утверждать, что перенос был разрешен и преодо­лен и что любовная связь поэтому находится на целиком соответствующей возрасту и текущей основе. Все же такое состояние дел склонно вызывать среди коллег аналитика не только сомнения по поводу его оценки ситуации, но и едва замаскированное моральное негодование. Такое собы­тие неизменно рассматривается психоаналитическими об­ществами как обнаруживающее серьезное отсутствие це­лостности в аналитике с соответствующим пересмотром его пригодности к данной профессии. Представляется, что вов­лечение в моральное негодование исходит главным обра­зом из приравнивания данной ситуации к совершенному ин­цесту, реакции, которая, помимо своих нереалистических элементов, также включает в себя важное информативное послание относительно роли аналитика как эволюционно­го объекта для пациента. В такой ситуации аналитик скло­нен испытывать чрезмерную мотивацию к неправильной ин­терпретации остающихся эдиповых посланий пациента как выражений текущей любви к нему со стороны последнего. К сожалению, соответствующие возрасту любовные взаи­моотношения между аналитиком и пациентом могут быть лишь иллюзией. Это столь же большая иллюзия, как и до­пущение, что первоначальный эдипальный любовный объект может быть декатектирован и оставлен в юношес­ком кризисе и впоследствии выбран вновь как неинцестуозный, соответствующий возрасту объект.

Роль аналитика в психоаналитических взаимоотноше­ниях делает его персонификацией эволюционного объекта пациента как в его трансферентных, так и в новых объект­ных аспектах. Через принятие этой позиции аналитик при­емлет тот факт, что в индивидуальных переносах пациентов он будет становиться для них инцестуозным объектом, что будет постоянно делать его неприемлемым в качестве соответствующего возрасту объекта для пациента. В успеш­ном анализе его судьба в качестве эволюционного объекта пациента может претерпеть развитие, аналогичное тому, каковы должны были бы быть взаимодействия пациента со своими первоначальными эволюционными объектами, то есть постепенный, относительный отказ от аналитика как от Я-идеала пациента и как от идеального любовного объекта. Роль эволюционного объекта заключается не в подготовке развивающегося индивида к заботе об анали­тике, а в подготовке его к новым, соответствующим воз­расту объектам.

Привязанность индивида к своим эволюционным объектам врядли когда-либо может быть полностью пре­одолена, независимо от того, называются ли они остаточ­ным переносом после психоаналитического лечения или сохранившимися инфантильными элементами во взаимоот­ношениях взрослых детей с родителями в обычном разви­тии. Даже соответствующая возрасту дружба редко, если вообще когда-либо может достигаться и сохраняться на полностью равном уровне между родителями и взрослыми детьми, а также между аналитиком и его бывшими пациен­тами, включая аналитических кандидатов. Как ответствен­ный профессионал аналитик не может уйти от обязанности защитить и необходимости обезопасить результаты своей работы. Независимо от того, становится ли это этическим правилом или нет, делая свою работу в качестве эксперта, аналитик не может выйти за рамки того, что он является эволюционным объектом для пациента.

Контрпереносные осложнения, основанные на неспо­собности аналитика осознавать индивидуальные, обычно эдипальные, детерминанты своего текущего восприятия себя и пациента, обширно обсуждались в психоаналити­ческой литературе. Вследствие своей индивидуальной при­роды такие затруднения и осложнения склонны скорее порождать вопросы и тревогу у аналитика, чем те затруд­нения, которые отражают использование аналитиком сво­его пациента как функционального объекта. Именно самоочевидная природа архаического функционального объекта как кого-то, находящегося в полном владении другого, часто эффективно исключает какое-либо осоз­нание аналитиком озабоченности по поводу такого поло­жения дел. Контрпереносная эксплуатация аналитиком

своего пациента как правило еще больше загоняется в ту­пик, когда уровень переживания пациента обуславлива­ется слабым или отсутствующим индивидуализированным Собственным Я, которое могло бы быть оскорблено или выражать протест по поводу отношения аналитика к па­циенту.

Использование аналитиком своего пациента в каче­стве функционального контрпереносного объекта в боль­шинстве случаев состоит в заимствованном удовлетво­рении инфантильных потребностей аналитика через идентификацию с его образом пациента, а также в раз­личных способах использования этого образа как нарциссической подпитки. Хотя заимствованное удовлетворение может точно так же иметь место на индивидуальном уров­не объектной привязанности, в особенности в качестве бессознательного поощрения невротических пациентов отыгрывать запретные эдипальные желания аналитика, оно гораздо более часто встречается и гораздо больше вводит в заблуждение в аналитическом лечении пограничных и психотических пациентов. В таких случаях типично ин­фантильные потребности, проявляемые пациентом, будут активировать сходные потребности в аналитике, которые становятся спроецированы и таким образом добавлены к нуждам пациента, как они воспринимаются аналитиком. Такое состояние дел искажает надежность, как объектно­го реагирования аналитика, так и его объектно-поиско­вые эмоциональные отклики на пациента. Воспринимае­мая потребность пациента, увеличенная его собственными спроецированными потребностями, ведет аналитика к ак­тивному принятию на себя той роли объекта, которая ищет­ся пациентом, но которая в равной мере ищется спроеци­рованной частью себя. Чрезмерное удовлетворение потребностей пациента, которое возникает в результате, часто рационально обосновывается и оправдывается как терапевтическая необходимость, обусловленная отчаян­ным положением пациента.

Вместо временных идентификаций, равнозначных эмпатическому пониманию пациента, идентификации, вовле­ченные в заимствованное удовлетворение, склонны содей­ствовать застою в лечении и невозможности его окончания, когда отсутствие прогресса легко приписывается сопротив­лению пациента или отсутствию мотивации {Fliess, 1953; Greenson, 1960; A. Reich, 1960; Kernberg, 1965). Такие си­туации слишком часто охотно объясняются как возникающие в результате особого удовольствия аналитика, связан­ного с принятием им на себя роли инфантильного объекта пациента. Мой продолжительный опыт работы в качестве супервизора говорит о том, что хотя аналитик может нахо­дить такую роль нарциссически удовлетворяющей вслед­ствие зависимости пациента от него, когда удовлетворение его собственных инфантильных потребностей является главной мотивирующей силой для принятия им роли ин­фантильного объекта, его идентификация с этой ролью, как правило бывает вторичной по отношению к первичной иден­тификации со своим проективно искаженным образом па­циента.

Необходимо подчеркнуть, что характерные черты ком­бинации проекции и идентификации, вовлеченные в заим­ствованное удовлетворение, не имеют ничего общего с «про­ективной идентификацией» в ходячем «кляйнианском» смысле. Под проективной идентификацией подразумева­ется активное изменение переживания Собственного Я дру­гим человеком в соответствии с проективными изменения­ми его образа в психике проецирующего и как результат возможность контроля над объектом посредством проек­тивных элементов. Однако здесь не постулируется встре­чаемость таких изменений вследствие психических опера­ций, вовлеченных в заимствованное удовлетворение. Хотя аналитик может через свои удовлетворяющие действия спо­собствовать дальнейшей стимуляции инфантильных по­требностей пациента, проективная манипуляция аналити­ка своим образом пациента в действительности не будет передавать потребность аналитика в восприятии пациен­том самого себя. Функционирование контрпереноса анали­тика также не активировалось и не порождалось пациен­том, как это стали бы утверждать сторонники проективной идентификации. Вместо этого аналитик постигал и реаги­ровал на объектно-поисковые потребности пациента соот­ветствующими эмоциональными откликами, которые без его специфических потенциальных особенностей контрпе­реноса соответствовали бы более или менее точному пони­манию представлений пациента о себе и о своем желаемом объекте. Вместо этого или вдобавок к этим представлениям были активированы аналогичные потребности аналитика, и вследствие их несовместимости с текущим образом Соб­ственного Я пациента они были подвергнуты проекции и обеспечили заимствованное удовлетворение (аналитика) через идентификацию.

Почти полное исключение себя из психического мира другого человека как наполненного содержанием объекта или зловещее переживание восприятия себя как чистой культуры плохости и никчемности, с чем сталкивается ана­литик, работающий с открыто психотическими пациен­тами, делает его более уязвимым для контрпереносного переживания, чем в случае более взаимных отношений с лучше структурированными пациентами. Относительная или полная утрата Собственного Я пациента как объекта для эмпатии в сочетании с ощущаемой аналитиком своей нежелательностью в качестве объекта для пациента ос­тавляет аналитика одиноким и фрустрированным в его объектно-ориентированных потребностях. Однако, что следует считать контрпереносом в такой ситуации, а что — нет, представляется заслуживающим особого разговора. Создание фантазийных личностей для пациентов, кото­рые неспособны на объектные взаимоотношения, может быть необходимо для того, чтобы аналитик оказался в состоянии выносить односторонность и депривацию, ко­торые характеризуют длительные периоды работы с та­кими пациентами. До определенной степени эти фантазий­ные личности для психологически отсутствующих или недосягаемых пациентов представляются сравнимыми с воображаемыми личностями, приписываемыми кормящи­ми матерями своим психологически еще недифференци­рованным младенцам.