Маниакальное, параноидное и депрессивное решения 23 страница

те модели, которые он обеспечивает для функций, кото­рые должны быть интернализованы, будут демонстриро­вать природу универсальных человеческих структур и ис­пользовать их, а не служить проявлениями субъективных предпочтений и оценок частного индивида.

Процессы функционально-селективной идентифика­ции в детстве используют в качестве моделей идеализируе­мый объект, наблюдаемый в различных взаимодействиях как с внешним миром, так и с самим ребенком. Те пережи­вания, которые специфически наращивают внутренние ре­гуляции растущего индивида, а также его все более инфор­мативные репрезентации Собственного Я и объекта, являются такими переживаниями, в которых эволюцион­ный объект определяет и отзеркаливает субъективные пе­реживания ребенка. Это аналогично эмпатическому описа­нию аналитика, которое мотивирует, отзеркаливает и обеспечивает материал для возобновленных структурооб­разующих идентификаций пограничного пациента с функ­циями аналитика и его интроецируемыми присутствиями.

Таким образом, хотя следует все время эмпатизировать с внутренними переживаниями пограничного пациента, а так­же описывать и отзеркаливать их ему, особенно важными и эффективными будут эмпатические описания аналитика во время конфликта между ним и пациентом. Вследствие недо­статочности самоуспокаивающих структур пограничного пациента, выходные и другие неизбежные перерывы в лече­нии будут обеспечивать прототип для регулярно возникаю­щей конфликтной ситуации в его аналитическом лечении. Решающе важно, как аналитик встречает пограничного па­циента после выходных, которые пациент провел с пустой депрессией, ипохондрическими симптомами, импульсивным поведением или же прибегая к алкоголю или наркотикам.

Согласно моему опыту, интерпретации в классическом смысле мало помогают в такой ситуации. Хотя погранич­ные пациенты могут интеллектуально принимать интерпре­тации агрессивных, либидинальных и защитных значений их переживания и поведения как связанных с их преобла­дающим переносом на аналитика, отсутствие у них эмпи­рических альтернатив не позволяет таким интерпретациям оказывать какое-либо изменяющее воздействие на их пе­реживание и поведение. Субъективное различие между зна­нием и переживанием будет в клинической работе наибо­лее ярко демонстрироваться высоко интеллигентными пограничными пациентами.

Увеличение подпитки пациента в аналитических взаи­моотношениях также не будет вызывать какого-либо су­щественного изменения в способе переживания пациента во время выходных и праздников. Как уже отмечалось выше, простая интенсификация поддерживающих взаимоотноше­ний не соответствует тому поведению нового эволюцион­ного объекта, в котором нуждается пограничный пациент, • и поэтому не может мотивировать аналитико-дериватные интернализации для защиты пациента во время перерывов влечении.

Вместо интерпретации или удовлетворения, фазово-специфически адекватным способом работы с аспектами и феноменами в переживании и поведении пограничного па­циента, которые возникают в результате его структурных нехваток и искажений, представляется обеспечение его мо­делями для структурообразующих идентификаций в фор­ме эмпатических описаний. По мере раскрытия истории па­циента, а также получения различных его невербальных посланий относительно перерыва на выходные, аналитик, проницательно наблюдающий за своими комплиментарны­ми и эмпатическими откликами на пациента и его материал, будет постепенно приобретать все более точное эмпатичес-кое понимание переживания пациента. Когда аналитик чув­ствует, что он понимает, как пациент чувствовал себя во время выходных, ему следует просто попытаться описать это понимание пациенту как можно полнее. Недостаточно рассказывать пациенту, что он понимает, как пациент дол­жен был себя чувствовать, но скорее ему следует попы­таться детально передать это понимание и делать это с ува­жением и эмпатией.

При условии, что аналитик способен это делать без вины и тревоги, передача эмпатического понимания паци­енту (его нужд) с одновременным фрустрированием яв­ляется наиболее эффективным способом содействия структурообразующим идентификациям у пограничного пациента. При достаточно частом повторении в успешном лечении будет видно, что эмпатический и уважительный способ разделения аналитиком переживания пациента бу­дет постепенно становиться собственным отношением па­циента к самому себе во время перерывов в лечении. Это может иметь место либо через прямую идентификацию пациента с передаваемыми аналитиком способами пере­живания пациента, либо через его идентификации с интро-ектами эмпатизирующего аналитика, которые могли сфор-

мироваться в качестве промежуточных интернализаций. Та­кое постепенное развитие способности пациента терпеть отсутствие аналитика показывает, что были созданы опре­деленные регулирующие напряжение структуры и что па­циент таким образом-приобрел повышенную толерантность к фрустрации и способность к самоуспокоению.

Через продолжающиеся процессы функционально-се­лективных идентификаций с эмпатическими описаниями ана­литика пациент будет постепенно наращивать важные ас­пекты структуры Собственного Я и приобретать прогрессивно расширяющийся запас информативных репрезентаций Соб­ственногоЯ и объекта. Пациент может постепенно начинать проводить различие между чувствами, иными чем просто тревога, ярость и душевный подъем, а также давать назва­ния различным до сих пор лишь смутно осознаваемым впе­чатлениям. Когда аналитик переводит разделяемое эмоцио­нальное переживание в слова в своем эмпатическом описании, используемые слова также становятся разделенными и ка­те ктиро ванными смыслом, полученным от данного пережи­вания. При успешном протекании этот процесс будет посте­пенно наращивать структурные и репрезентативные элементы, требуемые для вторичного процесса мышления, а также для интеграции информативных репрезентаций Соб­ственного Я и объекта с индивидуальными образами Соб­ственного Я и объекта.

Эмпатизирование пациенту часто ошибочно понимает­ся как простое рассказывание пациенту, как аналитик пони­мает это, на манер «это, по всей видимости, должно было причинить вам боль », или когда аналитик просто повторяет то, что только что сказал пациент. Однако если переживание пациента, которое должно быть понято, не «прошло через » аналитика в форме подлинно информативной идентифика­ции и ее вторичной проработки, у передаваемого аналити­ком понимания отсутствует та близость для пациента, кото­рая может проистекать лишь от разделяемого понимания, а также от бросающей вызов новизны, требуемой для начала структурообразующей идентификации.

Эмпатическое описание также не следует путать с кон­фронтацией, которая является не эмпатически представ­ляемой моделью для идентификации, но вмешательством, в котором пациента просят смотреть в лицо чему-либо, чего он хочет избежать. Нелегко конфронтировать пациента, с которым еще не сформирован терапевтический альянс, и поэтому в работе с пограничными пациентами конфронта-

ции следует использовать лишь при таких обстоятельствах, когда пациент представляет практическую угрозу (Buie and Adler, 1973). Для обеих сторон аналитических взаимодей­ствий конфронтация легко приобретает привкус призыва­ния пациента признаться или даже доказывания некоторой его виновности. Те конфронтации, которые в первую оче­редь предназначены для того, чтобы показать пациенту, как он искажает реальность или пренебрегает ею, находятся в постоянной опасности выродиться в простое нравоучение по поводу «реальности ». В таких случаях аналитик, подоб­но любым моралистам, склонен считать, что ему известен правильный взгляд на вещи и что он во имя хорошего дела имеет право причинять боль пациенту.

Эмпатизирование аналитика своим пациентам означа­ет подлинный интерес к способу переживания пациента, а не похвалу или критику такого переживания. Передавае­мое должным образом эмпатическое понимание уважает автономию пациента и не включает в себя выражения сим­патии, поддержки или утешения. Хотя в эмпатизировании наличествует эволюционное удовольствие, эмпатическое описание не включает в себя удовлетворение инфантиль­ных трансферентных потребностей пациента. Не делается никаких попыток избегать фрустраций или же собирать их для пациента, фрустрации будут повторяться, и пациенту придется научиться их выносить, а также обращаться с ними посредством постепенно возникающих внутренних струк­тур, модели для которых были даны аналитиком как новым эволюционным объектом, чьи функции, в конечном счете, как можно надеяться, будут заменены новой структурой. Фазово-специфически чуткое отзеркаливание структурных достижений пациента будет, как правило, в достаточной мере передаваться посредством непрерывного наличия ге­неративного интереса аналитика к возобновленному пси­хическому развитию своего взрослого пациента.

Эмпатическое описание внутреннего переживания по­граничного пациента заранее предполагает, что аналитик способен осознавать и переносить те чувства и фантазии, которые пробуждаются в нем как отклики на интенсивные и амбивалентно флуктуирующие, вербальные и невербаль­ные коммуникации и послания пациента. Предполагается, что для использования этих откликов аналитик временно отождествляется со способом переживания пациента, и, наконец, от аналитика ожидается облечение этого разде­ленного переживания в слова как можно более точным и

эмпатичным образом. На первый взгляд, такая последова­тельность событий имеет сходство с концепцией функции контейнера у аналитика, разработанной Бионом (1959). Однако имеются фундаментальные различия между взгля­дами Биона и моими:. Бион считает, что психика аналитика становится контейнером для нежеланных и проецируемых частей психики пациента, которые аналитику приходится терпеть и видоизменять, пока они не смогут быть возвра­щены пациенту в форме интерпретаций. В моей концептуа­лизации задача аналитика рассматривается исключительно как проблема толерантности и работы со своими собствен­ными чувствами и фантазиями. Хотя чувства и фантазии аналитика возникают в качестве откликов на тотальность намеков и посланий, воспринимаемых от пациента, явля­ясь поэтому информативными о последнем, они суть про­дукты его собственной психики, а не чьей-либо еще. Ана­литику приходится иметь дело с этими собственными чувствами и фантазиями как откликами на послания паци­ента, а также на собственные активированные прошлые и текущие потребности и желания. «Контейнирование » этих чувств и фантазий требует, чтобы аналитик воздерживался от их отреагирования, пытаясь вместо этого использовать их информативно относительно себя и пациента, пока интегра-тивное понимание не сможет быть передано пациенту в фор­ме эмпатического понимания или интерпретации.

Эмпатизирование аналитика архаическим и дезоргани­зованным внутренним переживаниям пограничного паци­ента, включая его безжалостно эксплуататорское и прими­тивно амбивалентное отношение к аналитику, требует от аналитика значительной способности «регрессии на служ­бе другого » (Olinick, 1969). Ему требуется чувствовать себя достаточно комфортно в связи с первичным процессом мыш­ления, пробуждаемым в нем его комплиментарными и эм-патическими откликами на материал пациента. Скоропре­ходящие идентификации с примитивной деструктивностью и перверзными желаниями пациента в особенности склон­ны мобилизовать ранние типы тревоги в аналитике, делая информативную ценность его переживания уязвимой со сто­роны защитных мер и контрпереносной вовлеченности. По­скольку изучение примитивных психических содержаний порождает намного больше тревоги по поводу сохранения надежного терапевтического альянса между двумя инди­видами, так как во взаимоотношениях один лишь аналитик достиг индивидуальной идентичности, работа с пациента-

более серьезными, чем невротические, нарушениями, по-видимому, требует от аналитика не только достаточно длительного переживания таких пациентов, но также лич­ной стабильности и мотивации для работы на этих более примитивных уровнях психопатологии.

Нередко встречаются неожиданные негативные реак­ции со стороны пациента после успешно разделенного эм­патического переживания и понимания. Они, как правило, происходят после особенно «хорошего часа> >, когда анали­тик остался в приподнятом настроении, сравнимом с пере­живанием родителя, что он был хорошим, заботливым и понимающим объектом для своего отпрыска, который те­перь станет радостно и благодарно сотрудничать с ним. Фрустрирующая девальвация или явное забывание паци­ентом разделенного переживания, которое казалось столь важным обеим сторонам на предыдущей сессии, часто по­нимается как эволюционный шаг к возросшей автономии Собственного Я пациента. Однако если нет каких-либо зна­ков того, что идентификация имела место как результат данного разделенного переживания, негативная реакция пациента, как правило, указывает на крайнюю зависимость его переживания Собственного Я от неизменяющегося об­раза объекта. Негативная реакция пациента склонна ско­рее представлять собой защиту от частичной объектной потери, неотъемлемо присутствующей в функционально-селективной идентификации, чем быть откликом Собствен­ного Я, повышающим свою автономию. Интенсивная тре­вога аннигиляции-сепарации, мобилизованная такой угрозой, будет препятствовать идентификации и мотиви­ровать отрицание и девальвацию значимости разделенного эмпатического понимания.

Таким образом, негативная реакция пограничного паци­ента после «хорошего часа » большей частью оказывается шизоидной реакцией, в которой дифференцированное пере­живание сохраняется согласно временному параноидному решению между всемогущим СобственнымЯ и объектом, став­шим плохим. Однако негативная реакция пациента нередко будет оказываться лишь начальной чрезвычайной мерой за­щиты от остро нависшей угрозы потери объекта. Идентифи­кация может спонтанно наступить позднее, или же эта после­довательность событий может повторяться несколько раз, прежде чем пациент сможет решиться на идентификацию.

Эмпатические описания являются в первую очередь моделями для структурообразующих идентификаций, а не

интерпретациями в классическом смысле. Различие между этими двумя способами аналитика облекать в слова аспек­ты эмпирического мира пациента, а также понятие интер­претации в целом будут рассматриваться в следующем раз­деле.

Интерпретация

Понятие интерпретации предполагает, что то, что должно быть интерпретировано, имеет другое, добавоч­ное или альтернативное содержание или значение помимо того, которое представляется проявляющимся или оче­видным. В психоанализе интерпретация традиционно оз­начает вербальную интервенцию со стороны аналитика, специально направленную на осознание пациентом бес­сознательных аспектов своей психики. Лежащее в основе этого предположение состоит в том, что явное пережива­ние пациента имеет другие, скрытые содержания и смыс­лы в его тотальном мире переживаний. В психоаналити­ческом лечении интерпретация рассматривается как главное средство помощи пациенту для осознания тех ди­намически активных аспектов его психики, которые уча­ствуют в бессознательных конфликтах; другими словами, пациенту приходится помогать делать их осознаваемыми путем преодоления препятствующей этому мотивации и ее средств. Мур и Фаин (1968) определяли интерпрета­цию как «возрастание знания пациента в результате по­мощи ему в осознавании психических содержаний и кон­фликтов, которые ранее были недоступны осознанию» (р. 58). Такое определение психоаналитической интерпре­тации явным образом связывает ее с феноменами вытес­нения и динамического бессознательного, то есть с поня­тиями, которые знакомы из психоаналитической теории формирования невротического конфликта. Это определе­ние, хотя оно все еще в значительной степени принимает­ся за «официально принятое», по-видимому, связывая интерпретацию с невротической патологией, становилось тем более невразумительным, чем более аналитики рас­ширяли свою практику до включения пациентов с более тяжелыми, чем невротические, нарушениями.

Представляется, что интерпретация является в насто­ящее время одним из самых неясных психоаналитических понятий. Многие аналитики, работающие с пограничными и психотическими пациентами, по-видимому, используют этот термин как относящийся почти ко всем сообщениями

аналитика, которые имеют отношение к чему-либо в паци­енте, что не осознавалось самим пациентом. К сожалению, такая практика склонна лишать понятие интерпретации какого-либо специфического смысла, ибо такое широкое использование данного понятия будет оправдывать вклю­чение в него таких интервенций как конфронтация, прояс­нение и эмпатическое описание, а также значительную часть чисто рациональной информации.

Наряду с кушеткой и свободной ассоциацией интер­претация принадлежит к тем критериям психоанализа, ко­торые часто воспринимаются как канонизированные клас­сическими работами Фрейда по технике. Повсеместно считается, что эти технические средства были развиты и приняты для психоаналитической работы с невротически­ми пациентами. Однако отбросить их как непригодные при столкновении с пациентами, представляющими радикаль­но иные уровни переживания и привязанности, аналитику часто мешает озабоченность по поводу того, будет ли счи­таться его работа после такого отказа от классической тех­ники все еще истинным психоанализом. Даже когда анали­тик, по-видимому, в действительности отказывается от классических интерпретаций в своей работе с пограничны­ми и психотическими пациентами, он часто продолжает на­зывать свои вербальные сообщения пациенту интерпрета­цией. Складывается впечатление, что часто вербальные интервенции аналитика, приводимые на презентациях слу­чаев как интерпретации, более соответствуют рассмотрен­ным выше эмпатическим описаниям, чем интерпретациям в классическом смысле. Возможно, это объяснит по крайней мере часть полемики между аналитиками относительно ис­пользования интерпретации с пациентами с более тяжелы­ми, чем невротические, нарушениями. Я вскоре вернусь к этому вопросу после обсуждения различий между эмпати-ческими описаниями и классическими интерпретациями, а также пригодности последних в аналитической работе с по­граничными пациентами.

Как отмечалось выше, классическое определение ин­терпретации относится к помощи в осознании невротичес­ких конфликтов, делая таким образом доступными для проработки ранее диссоциированные элементы, а также их интеграцию с сознательным способом переживания паци­ентом себя и своих объектов. Ожидается, что недоступные осознанию детерминанты патологии пациента становятся доступны для аналитического исследования посредством

их бессознательного повтора в переносе пациента, кото­рый главным образом повторяет вытесненные эдиповы фан­тазии и отношения, в которых он, будучи ребенком, уже ранее достиг способности переживать себя и свои объекты в качестве независимых индивидов. Посредством интерпре­таций и проработки перенос пациента будет мало-помалу разрешаться путем отказа от объектов его детства и заме­ны последних воспоминаниями, относящимися к его дет­ству. Эта проработка переноса невротического пациента, включающая в особенности его способность к отказу от своих инфантильных объектов, становится возможной глав­ным образом благодаря терапевтическому альянсу между пациентом и аналитиком, в котором аналитик представля­ет одновременно текущий и новый эволюционный объект для пациента.

Эмпирическая ситуация пограничного пациента в пси­хоаналитических взаимоотношениях во многом решитель­но отличается от психоаналитических взаимоотношений невротического пациента. В отличие от последнего, в рас­поряжении пограничного пациента нет интегрированных образов себя и объекта в качестве индивидов. Трансфе-рентные объектные образы пациента все еще являются в основном функционально переживаемыми носителями еще не интернализованных частей его структуры потен­циального Собственного Я. Его взаимоотношения с ана­литиком во многом представляют прямое продолжение его однажды не удавшихся и задержанных эволюционных вза­имоотношений, по отношению к которым не развилось никаких соответственных альтернатив. Вследствие неуда­чи достичь индивидуальной идентичности у пограничного пациента типически отсутствует единообразие и непрерыв­ность в переживании Собственного Я, необходимые для саморефлексии, а также для организованно воскрешае­мых в памяти воспоминаний (Fraiberg, 1969) и надежного чувства линейного времени. Из-за отсутствия индивидуа-ции Собственного Я и объектных образов нет мотива и возможности вытеснения нежелательных образов Собствен­ного Я и объекта с последующим отсутствием должного ди­намического бессознательного. Пограничный пациент пока­зывает полную структурную неспособность к созданию конфликтов, переживаемых как интрапсихические.

Передача аналитиком своего фазово-специфически точного понимания пациенту рассматривается здесь как его главное средство содействия возобновленным эволюцион-

ным процессам-у последнего. Однако имеются различные очевидные причины, почему интерпретация в классическом смысле не может соответствовать субъективному пережи­ванию пограничного пациента и почему соответственно нельзя ожидать, что она будет иметь такие терапевтически благоприятные последствия, какие она, по всей видимос­ти, имеет в работе с невротическими пациентами. Вместо этого существует много очевидных причин, почему эмпати-ческое описание, как говорилось выше> кажется представ­ляющимся как фазово-специфически адекватным способом передачи аналитического понимания пограничному паци­енту, так и фазово-специфически корректным способом ак­тивации и помощи возобновленному структурообразова-нию в пациенте.

Как указывалось выше, полезность интерпретации за­висит от того, «анализируем » ли перенос пациента или нет. Это имеет отношение к тому, могут ли от аналитика отка­заться как от объекта переноса в процессе тщательной про­работки инсайтов, полученных через интерпретации. Это более возможно для невротического пациента, чья устано­вившаяся константность Собственного Я и объекта позво­ляет ему развивать альтернативные отношения с индиви­дуально различными объектами, чем для пограничного, чей единственно возможный первоначальный способ связи с аналитиком является его функциональным переносом на последнего. Отсутствующие части структуры Собственно­го Я пограничного пациента, все еще представленные функ­циональными объектами, типично включают в себя жиз­ненно важные регулирующие влечение и успокаивающие Собственное Я функции, от которых все еще нельзя отка­заться посредством какой бы то ни было вызванной инсай-том проработки. На функциональном уровне переживание Собственного Я все еще отчаянно зависит от переживаемо­го присутствия объекта либо в действительности, либо в качестве интроекта. Поэтому единственный способ обра­щения с утратой функционального объекта состоит либо в его замене другим сходным объектом, либо в попытке его замены постепенно продолжающимися процессами функ­ционально-селективной идентификации. От функциональ­ного объекта можно отказаться, лишь переведя его внутрь структуры (Tahka, 1984).

Если сказать пациенту, что аналитик представляет для него отсутствующие части его Собственного Я, сопровож­дая свои слова возможной добавочной «интерпретацией »

генетической и исторической подоплеки такого положения, это не обеспечит пациента отсутствующими у него струк­турами. Интеллигентный пограничный пациент интеллек­туально может понимать такую интерпретацию, но она не обеспечит его альтернативами для присущего ему способа переживания себя и своих, объектов. Поэтому если он не воспримет это как прямое оскорбление или унижение, от­вет пограничного пациента на такую интерпретацию в луч­шем случае будет таким: «Хорошо, ну и что из этого? ».

В предыдущем параграфе я поставил слово «интерпре­тация » в кавычки, потому что классические интерпретации для пограничного пациента являются, как правило, не ре­альными, а псевдо-интерпретациями. Подлинность интер­претации, а также любого сообщения аналитика пациенту, зависит от того, насколько она основана на аналитическом понимании, полученном от корректной интеграции эмоци­ональных и рациональных откликов аналитика на пациента и его послания. Подлинное улавливание функционального и неполноценного субъективного переживания погранич­ного пациента, как правило, не происходит, если и когда аналитик воспринимает такое переживание как отражаю­щее психику, страдающую от бессознательных конфлик­тов в индивидуально сознаваемой эмпирической орбите. Поскольку именно это необходимо для того, чтобы клас­сическая интерпретация оказалась подлинной коммуника­цией, которая будет соответствовать субъективному пере­живанию пациента, такие интерпретации, даваемые пограничным пациентам, как правило, представляют неко­торую степень искусственности, которая оставляет их про­стыми интеллектуальными объяснениями, или, при сочета­нии с некоторым значимым аффектом, в качестве сделанных наугад утверждений, которые могут иметь разные степени неспецифического воздействия на способ переживания па­циента.

Традиционное определение интерпретации как выска­зывания аналитика, направленного на то, чтобы сделать отвращаемые психические содержания доступными для сознательного переживания пациента, подразумевает, что некоторые ранее пережитые, но впоследствии утраченные репрезентации Собственного Я и объекта можно помочь сделать вновь переживаемыми сознательно. В отличие от классических интерпретаций, эмпатические описания име­ют дело не со вторичной утратой доступной психической структуры, а скорее с ее первичным отсутствием. Как

таковые они обеспечивают модели для ранее не репрезен­тированных эмпирических потенциальных возможностей у пациента.

Таким образом, интерпретации в классическом смыс­ле понимаются как вербализации конструкций аналитика относительно диссоциированных областей мира пережи­ваний пациента, в то время как эмпатические описания вклю­чают конструкции потенциально возможного пережива­ния пациента. Конструкции аналитика в обоих случаях включают в себя его интегрированное понимание того, что отсутствует в сознательном и предсознательном пережи­вании пациента. Однако вследствие фазово-специфических различий в таком переживании — включая в особенности природу отсутствующего как первичное отсутствие или вто­ричную утрату — способ и содержание передачи аналити­ком своего понимания пациенту будет глубоко отличаться в каждом случае. В первом случае передача аналитиком сво­его понимания диссоциированного переживания пациента приобретает форму интерпретации, направленной на ее пе­реживание пациентом в качестве эмпирической реинтегра­ции. Во втором случае передача аналитиком своего понима­ния в некоторых отношениях неполноценного переживания пациента будет вместо этого приобретать форму эмпати-ческого описания, которое, как ожидается, будет пережи­ваться пациентом как включающее потенциально новое из­мерение в его способ переживания.

Интерпретация, независимо от того, генетическая она или динамическая, всегда подразумевает соотнесенность времени и истории. Даже когда они не включают долго­срочные генетические конструкции, интерпретации по сво­ей сути как открывающие нечто ранее переживавшееся, но впоследствии отчужденное, являются реконструкциями, включающими в себя временной аспект, в то время как эм­патические описания относятся по существу к здесь-и-те-перь переживанию между пациентом и аналитиком. Зара­нее предполагая существование активно отчуждаемых бессознательных конфликтов в пациенте, интерпретация как реконструкция предполагает соотнесенность прошло­го и настоящего, истории и линейного времени. Как было показано выше, такие утверждения могут приносить пользу лишь Собственному Я с установившейся индивидуальной идентичностью.

Представляется, что лишь после установления констан­тности Собственного Я и объекта временной фактор будет

надежно полезным в структрализации переживания, и лишь тогда построение значимой личной истории становится фа-зово-специфически релевантным для индивида. Утвержде­ние Фрейда {1914Ь), согласно которому перенос повторяет вместо припоминания, становится терапевтически полезным лишь тогда, когда был достигнут эволюционный уровень, на котором от переноса можно в принципе отказаться и заме­нить его припоминанием. Это станет возможно лишь тогда, когда имеются альтернативные взаимоотношения, присут­ствующие на-индивидуальном уровне переживания и когда субъективное существование пациента более не зависит от реального или интроецированного присутствия функцио­нального объекта. До тех пор пока объект, а также субъект не могут переживаться как самостоятельные индивиды, не­возможен никакой отказ от инфантильного объекта посред­ством траура или сравнимых процессов тщательной прора­ботки. В то время как интерпретация в классическом смысле обеспечивает фазово-специфическое орудие для начала и помощи вышеупомянутым процессам, представляется, что на уровнях, предшествующих установлению репрезентаций индивидуального Собственного Я и объекта, использование интерпретации по существу не обладает предварительными условиями для структурообразования, а также операцион­ными итерапевтическими логическими обоснованиями.

Возникает вопрос, можно ли вообще приблизиться посредством интерпретации к психическому переживанию, искаженному защитными действиями, иными, чем вытес­нение, и если да, то при каких условиях. Клинический опыт, по-видимому, указывает на то, что интерпретация может, в принципе, использоваться всегда, когда пациент надежно достиг константности Собственного Я и объекта. Это озна­чает, что проективно-интроективные переживания могут быть интерпретируемы как регрессивные феномены инди­видуальному Собственному Я, которое прибегает к прими­тивным защитным действиям как дополнительным к уже установившейся способности вытеснения. До тех пор пока пациент действует на функциональном уровне, его пере­живание является само по себе по существу проективно-интроективным без альтернатив для такого переживания, а также без индивидуального Собственного Я, которому можно адресовать интерпретации. Примитивное функцио­нальное переживание может быть интерпретировано лишь тогда, когда оно присутствует как регрессивный феномен, но не когда оно представляет тот самый уровень, который

⇐ Предыдущая33343536373839404142Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: